CC BY
104
The definition of the crime of the law, legal traditions and doctrine Bolgova V. (Russian Federation)
Определение понятия преступления в законе: правовые традиции и доктрина Болгова В. В. (Российская Федерация)
Болгова Виктория Владимировна /Bolgova Viktoriya - доктор юридических наук, профессор, кафедра теории и истории государства и права,
Самарский государственный экономический университет, г. Самара
Аннотация: в статье рассматривается эволюция легальной дефиниции преступления в российском законодательстве во взаимосвязи с динамикой правовой доктрины и правовой традиции. Делается вывод о том, что необходимость в легальной дефиниции преступления связана с изменением типа легитимации государственной власти, а сама дефиниция отражает соотношение функций правотворчества и правоприменения в государстве.
Abstract: this paper examines the evolution of the legal definition of the crime in the Russian legislation in relation to the dynamics of legal doctrine and legal traditions. The conclusion is that the need for a legal definition of the crime is related to the change in the type of legitimization of state power, and the very definition reflects the correlation functions of lawmaking and law enforcement in the state.
Ключевые слова: преступление, закон, легальная дефиниция, правовая традиция, правовая доктрина. Keywords: crime, law, legal definition, legal tradition, legal doctrine.
Для российского правоведения характерно рассмотрение «истории» категории «преступление» с определением начальной точки отсчета в Русской Правде [2]. Хотя столь же единодушно исследователи отмечают, что сам термин начал использоваться только в XVIII в. в связи с введением Воинского артикула 1715 г., а первая легальная дефиниция преступления появляется еще позже - в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года.
Думается, что механическое перенесение современных представлений о понятии и признаках преступления на акты Киевской Руси и Московского царства непродуктивно. Безусловно, запрещенные законом деяния существуют столько, сколько существует сам закон. Однако вряд ли древнерусская «обида» может быть квалифицирована именно как преступление. Ведь говорить о каком-либо явлении можно лишь при условии, что сформированы и определены его сущностные характеристики. Выделение из общего ряда противоправных деяний именно преступлений по совокупности их наиболее существенных черт происходит в российском праве только в XIX в.
В ст. 1 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 года преступление определяется как «всякое нарушение закона, через которое посягается на неприкосновенность прав верховной и установленных ею властей, или же на права или безопасность общества или частных лиц». Уточняется определение в ст. 4 (в редакции 1866 и 1885 г.): «преступлением или проступком признаётся как самое противозаконное деяние, так и неисполнение того, что под страхом наказания уголовного или исправительного законом предписано».
Все последующие акты уголовного законодательства, принятые в России, а затем в СССР, содержали общее понятие «преступление», сформулированное в форме легальной дефиниции [1].
Так, в Уголовном уложении 1903 года преступление определяется как «деяние, воспрещенное, во время его учинения, законом под страхом наказания». Уголовный кодекс РСФСР 1922 года содержит следующую дефиницию преступления: «всякое общественно опасное действие или бездействие, угрожающее основам Советского строя и правопорядку, установленному рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени». В ст. 6 УК РСФСР 1926 года было сформулировано следующее определение понятия преступления: «общественно-опасным признается всякое действие или бездействие, направленное против Советского строя или нарушающее правопорядок, установленный рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени». УК РСФСР 1960 года преступление определял как «предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние (действие или бездействие), посягающее на общественный строй СССР, его политическую и экономическую системы, личность, политические, трудовые, имущественные и другие права и свободы граждан, все формы собственности, а равно иное, посягающее на социалистический правопорядок общественно опасное деяние, предусмотренное уголовным законом». И, наконец, ныне действующий УК РФ 1996 года в ст. 14 под преступлением понимает виновно совершенное общественно опасное деяние, запрещенное настоящим Кодексом под угрозой наказания.
Итак, в XIX веке в части определения понятия преступления осуществляется переход от казуистического типа регулирования к так называемому абстрактному и, более того, в законодательство привносится новый технический прием - формулирование легальной дефиниции. Отмечая это обстоятельство, исследователи единодушно говорят об успехах юридической техники, совершенствовании законодательства, новом этапе
развития российского права. Соглашаясь со сказанным, тем не менее, хотелось бы указать на несколько обстоятельств.
Во-первых, юридическая техника не формируется стихийно, в отрыве от потребностей общественной жизни. Некие «революции» в юридической технике - явление достаточно редкое. Переход от казуистического типа регулирования к абстрактному не является столь уж закономерным этапом правового развития, также как и формирование легальной дефиниции преступления. Например, в уголовном праве Франции, ФРГ, Великобритании понятие преступления отсутствует до настоящего времени. Казуистический тип регулирования сохраняется в исламском праве, его элементы очень характерны для частного права.
Достаточно спорным остается на сегодняшний день и вопрос о том, какой тип правового регулирования предпочтительнее. «Казуистическая форма неудобна, так как ведет к чрезмерному увеличению числа отдельных норм и вместе с тем делает невозможным достигнуть полноты юридических определений. При казуистическом характере норм каждый частный случай требует для себя особой юридической нормы. Ввиду же бесконечного разнообразия возможных случаев столкновения интересов, казуистические нормы, каково бы то ни было их число, никогда не могут объять всех встречающихся в жизни случаев» [4, C. 118]. Заметим, что подобные недостатки казуистического регулирования искупаются развитием правоприменительных обыкновений (общих принципов), позволяющих трансформировать казуистическую норму и применить к отличающемуся случаю. Кроме того, развитое казуистическое регулирование - способ ограничения судейского усмотрения.
Альтернативой казуистическому регулированию выступает регулирование абстрактное. «Абстрактная форма представляет большие удобства. Абстрактное определение сразу объемлет все однородные случаи. Поэтому оно требует меньшего числа отдельных норм и вместе с тем дает возможность достигнуть гораздо большей полноты. Но и абстрактная форма имеет свои неудобства. Слишком общие положения неизбежно ведут к неопределенности практического их применения» [4, C. 120]. Но, с другой стороны, абстрактные нормы предопределяют необходимость их конкретизации и развитого толкования, а процесс их применения изначально ориентирован на развитие судейского усмотрения.
Не может мы согласиться и с тем, что наличие или отсутствие легальной дефиниции преступления надлежит увязывать с типологическими характеристиками правовой семьи. Анализ нормативно-правового материала показывает, что какие-либо закономерности в этом отношении выявлены быть не могут. Действительно, для романо-германского права абстрактное регулирование более характерно, нежели для англо-саксонского. Но и в правовых актах государств, правовая система которых ориентирована на судебное правотворчество, мы может найти примеры легальных дефиниций, закрепленных в нормативно-правовых актах. Например, § 21-3105 УК штата Канзас называет преступлением «действие или бездействие, предусмотренное законом, при осуждении за которое может быть назначено наказание в виде смертной казни, тюремного заключения, штрафа или штрафа и тюремного заключения одновременно». В ст. 40-1-104 УК штата Колорадо преступление определяется как нарушение любого закона штата или описанное таким законом поведение, за которые могут быть назначены штраф или тюремное заключение.
Характеризуя причины и следствия возникновения легальной дефиниции преступления в законодательстве XIX в., обратимся к комментарию одного из создателей Уголовного уложения 1903 г. Н. С. Таганцева. «Юридическая техника требует от закона возможно точного и определенного изложения, требует устойчивости вносимых в него выражений: употребляя какое-либо слово в том или другом значении, законодатель должен сохранять за ним тот же смысл во всех своих постановлениях, придавая ему значение технического термина; такой пример изложения, упрощая редакцию отдельных постановлений, даст практике твердую опору при истолковании смысла закона» [6, C. 1]. Критикуя нормы Уложения о наказаниях 1845 года, Н. С. Таганцев пишет, что оно «даже в общих своих постановлениях» дать практике твердую опору в толковании закона не могло, поскольку «не представляло такой желательной юридической точности изложения, в числу чего и руководящая практика Правительствующего Сената не всегда могла выработать точные определения отдельных понятий и терминов» [6, C. 1].
Почему же именно в этот период времени столь остро ощущается потребность в «твердой опоре» в толковании закона? Почему более «гибкая» правовая форма перестала устраивать участников процессов правового регулирования? Хронологически потребности в легальной дефиниции в России совпадают с периодом формирования буржуазных отношений, форма которых предопределяет необходимость развернутой системы правового регулирования с одновременным определением роли государства в этом процессе. И важной становится формальная фиксация правомочий государства своей волей определять границы дозволенного поведения. В отличие от предыдущих периодов существования государства, когда легитимация государственных решений обеспечивалась практически исключительно авторитетом личности монарха, в начале ХХ в. возникает потребность в дополнительном средстве обеспечения государственного суверенитета - законе. Не случайно доктринальный фон ХХ века - юридический позитивизм [3].
Кроме того, именно к XIX в. в России судейские функции выходят за пределы деятельности исключительно верховной власти, а, следовательно, возникает необходимость контроля верховной власти за широтой судебного толкования.
Изменения баланса между властью и обществом, между отдельными государственными полномочиями как в зеркале отражаются в легальной дефиниции преступления. От так называемого формального определения начала ХХ века к материальному, от полного запрета на аналогию и к ее легализации и вновь к
запрету [5]. При этом, безусловно, нельзя тенденции развития государственности, правовой доктрины характеризовать только на основе формального анализа легальных дефиниций. Дефиниция - лишь один из элементов нормативного текста. В заключение приведем элемент правовой позиции Конституционного Суда РФ, иллюстрирующий вышеприведенный тезис. «Оценка степени определенности содержащихся в законе понятий должна осуществляться исходя не только из самого текста закона и используемых в нем формулировок, но и из их места в системе нормативных предписаний (постановления Конституционного Суда Российской Федерации от 27 мая 2003 года N 9-П и от 17 июня 2014 года N 18-П).
Литература
1. Болгова В. В., Лошкарев Н. В. Некоторые проблемы формулирования и использования легальных дефиниций в уголовном законодательстве. // Право и государство: теория и практика. 2010. № 12. С. 116118.
2. Епифанова Е. В. Преступление как правовая категория в науке и законодательстве России: история развития и особенности современного состояния. М., 2013.
3. Жеребцова Е. Е. Нормативистская концепция права. // Актуальные проблемы правоведения. 2008. № 2. С. 6-11.
4. Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. СПб., 1908.
5. Морозов А. С. О понятии «преступление» с формально-логической точки зрения. // Вестник Кузбасского института. 2012. № 11. С. 110-116.
6. Уголовное Уложение 22 марта 1903 года. С мотивами, изложенными из объяснительной записки редакционной комиссии, представленной Мин. Юстиции в Государственный Совет и журналов - особого совещания, особого присутствия департаментов и общего собрания Государственного Совета. Издание Н. С. Таганцева. СПб., 1904. С. 1.
