CC BY
35
ОПОЛЗАЮЩАЯ ГЛЫБА*
МАРИНА ЦВЕТАЕВА И НИКОЛАЙ ГРОНСКИЙ
(1928-1930)
А.А.Саакянц
Потянулся 1928 год. Вероятно, теперь Марина Ивановна могла бы сказать о себе словами русской песни: "Мне некого больше любить". Пастернак был далекой мечтой, Рильке и о Рильке она уже все сказала. Семья, обожаемый сын? Но надо ли повторять ее слова о том, что это — совсем другая любовь?
Нужно было просто жить, — и она попыталась жить. Праздновали "русское" Рождество. Вот-вот должна была печататься книга "После России", для чего требовалось позаботиться о подписке на нее: разослать подписчикам бланки, чтобы те отослали их издателю, приложив соответственную сумму — так окупалось издание...
В январе Цветаева попыталась вернуться к поэме "Егорушка", брошен-160 ной еще в России; весь февраль проработала над главой "Соколиная 11111111 слободка". Но в ком из живых (непременно живых!) могла она черпать МШИё: вдохновение, свой "тайный жар" для создания образа русского богатыря? И опять работа над поэмой была оставлена, на этот раз — окончательно.
А на пороге уже стоял новый герой. Так сказать — роз^РасШш, герой, который уже был "написан",— хотя Цветаева, когда работала над трагедией "Федра" (окончила ее в прошлом году!), о том сама не ведала. Но ведь поэты — пророки, и встречу ее с героем уже написанной вещи Цветаева "наколдовала". В ее жизнь пришел Ипполит...
"Медон, 4-го февраля 1928 г., суббота-
Милый Николай Павлович,
Чтение Федры будет в четверг, в Кламаре, у знакомых. Приходите в 7 ч., поужинаем вместе и отправимся в Кламар пешком. Дорогой расскажу Вам кто и что.
Лучше не опаздывайте, может быть будет дождь и придется ехать поездом, а поезда редки.
До свидания.
МЦ."
Николаю Павловичу Тройскому летом должно было исполниться 19 лет. Цветаева уже некоторое время была знакома с ним. Отец его — в прошлом приват-доцент Петербургского Университета, работал в редакции газеты "Последние новости", мать была скульптором. Во Франции семья находилась уже восемь лет. Прошлой весной Николай окончил русскую среднюю школу в Париже и учился на юридическом факультете. Писал стихи.
Встречи с этим человеком в течение по меньшей мере трех лет скрашивали жизнь Марины Ивановны. Он мог бы по возрасту, быть ее сыном. А "сыновья" всегда вызывали отклики в ее душе. Он был рядом — так что не понадобилось его "выдумывать", взваливать на него непосильное бремя: мечты и разочарования, — как всегда было у поэта Цветаевой. Он
По техническим причинам в статье не проставлены диакритические знаки.
был безотказен и надежен со своим "старинным" отношением к женщине, да еще годившейся ему в матери, да еще и поэту.
Он соответствовал цветаевской формуле: друг есть действие. Он исполнял множество поручений — а просьбы Марины Ивановны не иссякали за все время их знакомства. Сохранилось множество записок — открытых и "закрыток", не посланных по почте, а переданных через кого-нибудь; жили недалеко друг от друга в пригородах Парижа, переходивших один в другой. Вот некоторые их этих записок, с самыми неожиданными и различными просьбами; многие не датированы; написаны же они в 1928-1931 гг.; приводим их вне хронологии, во всем их разнообразии, порой — неожиданности.
"Милый Николай Павлович,
Очень жаль, что меня не застали.
Хотела сговориться с Вами насчет Версаля и латы. М<ожет> б<ьгть>у нас временно будет одна старушка, тогда я буду более свободна, и мы сможем с Вами походить пешком, — предмет моей вечной тоски. Я чудный ходок.
Еще очень хочу, чтобы Вы меня научили снимать: С.Я. сейчас занят до поздней ночи, совести не хватает приставать к нему с аппаратом, да еще в I ч. ночи! а Мур растет.
И пластинки заряжены. Приходите как только сможете. Часы: до 21Л ч. или же после 5 ч. Вечерами я иногда отсутствую. Побеседовали бы о прозе Пастернака и сговорились бы о поездке и снимании.
Итак, жду.
МЦ".
(Это написано в апреле 1928 г.; Марина Ивановна увлекалась тогда фотографированием; в ее архиве сохранилось множество любительских снимков, сделанных ею, а также ее молодым другом.)
Еще записка: написана на следующий день после приведенной выше:
"Медон, 2-го апреля 1928 г., понедельник.
— Завтра я ухожу в 5 ч., если успеете зайдите утром, т.е. до 2!/2Ч. Или уж в среду.
P.S. Как-нибудь расскажу Вам и о Вас. Когда (и если) будет старушка. Такой рассказ требует спокойного часа. Лучше всего на воле, на равных правах с деревьями.
Так — а может быть и что — Вам скажу. Вам никто не скажет. Родные не умеют, чужие не смеют. Но не напоминайте: само, в свой час.
<Г1риписка на полях>: Я не была ни в Fontaine bleau, ни в Мальмазоне — нигде. Очень хочу." "Милый Николай Павлович! Вы мне очень и срочно нужны. Я дома от 12 ч. до 2хh ч. и вечером от 5 ч. до 7 ч. Дело важное.
Привет.
МЦ.
Вторник Если не спите и дома — скажите Але, когда будете."
"Милый Николай Павлович! Можете ли Вы завтра утром проехать со мной в чешское консульство, срочно необходимо, боюсь, что и так опоздала. А вторая просьба: узнать, где это консульство (кажется, что Av. Kleber, но только кажется, и N не знаю). Именно консульство (Consulat tchecque), а не посольство. Ответьте, пожалуйста, через Алю..."
Еще:
"Дорогой Николай Павлович, Если будете нынче в городе, не могли бы завезти Гончаровой следующую записку, — крайне нужно. (Либо 13, Visconti, либо 16, Tacques Callot, — вернее первое). В крайнем случае воткните в дверь мастерской, а в лучшем (случае) привезите мне ответ..."
"Милый Николай Павлович, С<ергей> Я<ковлевич> очень Вас просит обменять ему книги в библиотеке, вместо 4 книг взять 3 (там знают). Взять последние NN сов<етских> журн<алов> — Красная Новь, Кр<асная> Звезда, Печать и Рев<олюция>. Мне, пожалуйста, обменяйте
Лескова на Лескова же (не Соборяне) — или — Мельниковл-Печерского. Я вечером ( к 9 час.) часто лома — м.б. сегодня зайдете? Завтра меня не будет.— Когда Волконский? Всего лучшего.
МЦ
tt
Еще записка, написанная карандашом, с торопливой припиской: 4 — прошу ответа —
"Милый Николай Павлович, большая просьба, у нас беда с водой: ванна заткнута, а горячий кран в умывальнике не закрывается, чорт знает что.
С.Я. болен четвертый день, не встает и починить не может, кроме того нет отвертки.
Не зашли бы Вы с инструментами (если есть) сразу после завтрака (завтракать не зову, ибо обнищали), после которого мне нужно в город — м.6. поедем вместе? Если можно — ответьте через Алю. Всего лучшего, простите за беспокойство.
МЦ".
И такая:
"Милый H.H. Большая просьба. 28-го июня, т.е. на днях, в нашей квартире будет трубочист, необходимо, чтобы кто-н<и>б<удь> был в ней с 8 ч. утра. Если можно — переночуйте, чтобы не опоздать. Печка у нас в ужасном виде, прочистить необходимо, а звать отдельно осенью будет дорого, да и не дозовешься. Ключ у Али, т.е. у прислуги Жанны — 18 bis, Rue Dcnfert-Rochercau кв. Лебедевых. Можете взять в любое время. Потом оставьте у себя до от"езда, кому передать — извещу.
У нас все грозы, но теперь по ночам, а дни чудные. Палочку пришлю недели через 2, возьмете в Медоне, адрес сообщу. Выберу покрепче. Как Ваши экз? Напишите словечко. Привет и спасибо заранее за трубочиста: 28-го июня 8 ч. утра. Если увидите С.М. — горячий от меня привет.
МЦ.
162
шшщ
Числа не знаю, знаю что нынче — понедельник."
v.v.v.w.jy
«дашр и
Милый Николай Павлович! Большая просьба: у меня есть надежда издать Перекоп отдельной книжкой, но для этого необходимо переписать его на машинке. — 1000 строк. — Отдельного беловика, с которого бы можно было переписывать, у меня нет, пришлось бы с голосу, т.е. мне — диктовать. Думаю, если бы по 100 строк (коротеньких) в день — справились бы дней в десять. Вы же знаете мою строку — короткую.
Ответьте пожалуйста — можете ли? Обращалась в контору, но безумные цены.
Если да нужно было бы приступить сразу. Всего лучшего.
МЦ.
Утром я почти всегда свободна, но об этом сговорились бы потом. Если да, сообщите свои более или менее свободные часы: утро? après-midi? вечер? Я очень связана отъездами в город С.Я. и Али, но выкроить бы можно было."
"Милый Н.П. "Перекоп" более или менее готов. Когда Вы можете ко мне придти печатать? Мое самое удобное время 5 ч. Если дома — ответьте.
Привет.
МЦ.
Вторник. Нет ли ву Вас хоть немножко свободных денег? Мы погибаем.Все ресурсы разом прекратились, а Новая газета статьи не взяла."
Цветаева "дарила" своему юному другу самое ценное: своих замечательных друзей; она все время поднимала его до своего уровня, верила в его силы. И почти всегда (во всяком случае, в письмах и записках) обращалась к нему на "Вы".
Что означало это "Вы" — девятнадцатилетнему Тройскому — при ее "ты" Бальмонту, Пастернаку и даже Рильке? Быть может, Гронский виделся Марине Ивановне неким рыцарственным юношей, — как некогда, в далекой голодной Москве молодой актер Владимир Алексеев. А может быть, этим "Вы" она взращивала и врослила молодого поэта...
Как вообще передать ту сложнейшую гамму, тот причудливый спектр, — все то, что соединяло в себе чувство, испытываемое старшей: женциной-
поэтом — к юноше, тоже поэту? Вероятно, доминирующей все же была материнская любовь; — перефразировав слова цветаевского стихотворения — "сновидящее материнство", которое прозревает "в выкормыше — Рим" ("римская волчица").
Было тут и товарищество, нужда в помощи и в поддержке младшего, сильного, — вне всего прочет. И совсем просто: через Николая Тройского Цветаева передавала в газету "Последние новости" свои стихи. "Со стихами, если увидите, что данные долго не печатают, — наказывала она, — давайте другие, но по одному за раз, чтобы не было возможности выбора". В другом письме:
"Передали ли стихи для "Последних новостей"?" И еше: "Попросите П.П. <отца Н.Тройского. — А.С.>... достать гонорар из Последних новостей, как мал бы он ни был..." "...надеюсь достать из Праги мои "Юношеские стихи" (1913-1916) — нигде не напечатанные, целая залежь... Прокормлюсь ими в Последних Новостях с год, если не больше...Завтра, или в субботу, занесу стихи для Последних Новостей". И т.д.
Со стихами было сложно: в "Последних новостях" брали ранние — юношеские и чуть более поздние. Вышла книга "После России" — стихи 1922-1925 гг. А дальше стихи уже почти и не писались, лирику сменили большие формы. Цветаева переписывала набело свою "Федру", готовя ее к печати в журнале "Современные записки".
"26-го июля 1928 г. Милый друг, вот что случилось. Только-что отослала конец Федры по адресу 9 bis, rue Vineuse Paris, XVI Red de "Sowremennie Zapisky",— a это адрес "Дней", а "Дни" издохли и наверное в них нет ни души. 11озвоните, лож., в "Дни", если ничего не добьетесь
— пойдите сами и извлеките мою рукопись с тем, чтобы передать ее в книжный магаз. "La Source", где настоящая редакция Совр. зап. — А если в "Днях" никого нет? Сомневаюсь, так как Керенский жив, жив и Сухомлин, и наверное на имя газеты продолжает приходить корреспонденция.
Посылаю сопроводительное письмо в "Дни" с просьбой сдать Вам на руки рукопись (на обертке адрес отправителя).
С этим нужно спешить. Начните с телефона, чтобы зря не мотаться и не метаться."
Эта открытка к Гронскому написана из Понтайяка (Руайян, Золотой берег); там, на побережье океана, удалось снять дешевую дачу. Приходилось считать каждый сантим: все было очень дорого. Тянулось монотонное, трудно переносимое Мариной Ивановной "пляжное" существование.
"Вот наш плаж. Сегодня на солнце 60 жары, у С. вроде солнечного удара, 38,5 сильная головная боль. То-же у В.А. С-чинской. Жара по всей Франции, — кончились лимоны, с орех
— 2 фр., и то последние. Тупо едим мороженое, от к-го еще жарче.
Я от жары не страдаю, хожу без шляпы, в выгорающих до-бела сеточках. Ни одного дуновения, море вялое, едва дышит.
Приехал проф. Алексеев, неутомимый ходок. Приехал в горном костюме вроде Гартарэна, комичен и мил, восторженно рассказывает мне о Савойе (Haute) где жил прошлое лето. Уже живу мечтой о будущем: Савойе. Морем объелась и опилась.
Кончаю просьбой о срочном высвобождении Федры, я и так запоздала, боюсь затеряться совсем, а рукописи мне не восстановить, многое выправлялось на месте. Как медонская жара? Здесь все-таки — пекло.
МЦ."
Там, на берегу океана, Марина Ивановна вспоминала прогулки с Гронским по медонским лесам. Возникли строки:
Лес: сплошная маслобойня Света: быстрое, рябое, Бьющееся как Ваграм.
Погляди, как в час прибоя Лес играет сам с собою! Так и ты со мной играл.
И другое стихотворение: вырвавшийся из сердца вопль — иначе не назовешь — дружбы и благодарности; благодарности уходящего — пришедшему, старости — молодости:
164
«I
Ш1
Оползающая глыба, Из последних сил спасибо — Рвущееся — умолчу — Дуба юному плечу Издыхающая рыба, Из последних сил спасибо Близящемуся — прости! — Силящемуся спасти
Валу первого прилива... Иссыхающая нива — Божескому, нелюдску Бури — чудному персту. Как добры в час без спасенья Силы первые — к последним! Пока рот не пересох — Спаси — боги! Спаси — Бог!
Под стихотворением дата: 3 сентября. А через два дня произошла небольшая размолвка, свидетельствующая о том, сколь все же сложны человеческие отношения, запутаны лабиринты их. Цветаева получила от Гронского недавно вышедшую в Париже книгу Райнера Мария Рильке о Родене, — и одновременно дочь Цветаевой Аля получила от него же книгу (нам не удалось установить, к сожалению, какую именно) с надписью, которая показалась Марине Ивановне, по-видимому, бестактной, ибо в ней намекалось на то, что у Али нет "ангела". И вот, под влиянием, вернее, в порыве охвативших ее чувств, Цветаева пишет Гронскому письмо, словно забыв, что адресат — еще незрелый человек, не приняв в расчет его возраст, его личностный вес. Она во власти самого банального женского чувства: ревности, ревнуя молодого человека к Але, шестнадцатилетней расцветающей девушке, которая, естественно, более годится в друзья к Гронскому (он старше ее на три года). И в этом письме Марина Ивановна творит свой очередной роман.
"Понтайяк, 5-го сентября 1928 г., среда.
Милый друг, пишу Вам со смешанным чувством расстроганности и недоумения. Что за надпись на Алиной книге и что она должны означать?
Во-первых — у всякого человека есть ангел. Ариадна — не Октябрина, и празднуется 18-го сентября. Это формально. Второе: у Ариадны еще особая святая, по чьему имени и названа, — та Ариадна, с двух островов: Крита и Наксоса.(Говори я с другим, я бы настаивала только на христианской великомученице, но я говорю с Вами). В третьих: раскройте мою Психею, где нужно, и прочтите:
Ангел! ничего — все — знающий, Плоть — былинкою довольная, Ты отца напоминаешь мне, — Тоже ангела и воина.
Здесь установлена Алина — более, чем ангело-имущесть, а это — раз навсегда. Кто ангелом был, тот им и пребыл. В четвертых: Вы человеку дарите книгу на день рождения. Время ли (день рождения!) и место ли (первая страница такой книги!) считаться обидами?! — Вы поступили — но удерживаю слово, не хочу его закреплять на бумаге и — тем — в Вас. (О, не бойтесь, не бранное, простое определение жеста, иного нет.)
— Странная вещь: если бы везде, вместо Ариадна стояло: Марина, я бы истолковала совершенно иначе. Ты — родоначальница своего имени, — никаких Марин до тебя и — сотни, в честь твою, после. Так бы я прочла. Но Вы меня предупредили: надпись не из примирительных.
Скажите мне, дружочек, в чистоте сердца, что Вы хотели сказать? С надписью в таком (моем) толковании во всяком случае не передам. Обида — в день рождения! За кого Вы меня принимаете? Помимо материнского чувства к Але, во мне здесь говорит простая справедливость. Я бы и Вам не передала, если бы надписала — она- Через мои руки не должно идти ничего двусмысленного. А если настаиваете — перешлю Вам обратно, посылайте сами, — дело Ваше и ее.
Очень жду Вашего толкования, ибо задета за живо. Апулеем умилена. Знала ггу сказку с детства, она была у меня в немецкой мифологии, как все в Революцию — утраченной. Не перечитывала давно. В памяти моей слилась с "Аленьким цветочком". Нынче ночью-же прочту и буду спать с ней — в ладони.
Р." еще не трогала: посмотрела и отложила. Р. — всегда прямая речь ("а вчера — косвенная?") Р. для меня — всегда прямая речь. В этой книге его живой голос. Скульптура? Все равно. Для меня Родэн — его недостроенный дом, мы с Муром, мы с вами на тех холмах, — вся весна 1928 г. И — больше всего — посвящение Р. Родэну одной его книги: "А шоп grand ami Rodin"".
Дружочек, как мне жалко, что мое чувство благодарности к Вам — двоится. Как бы я хотела
— писать Вам, как вчера! Но никакая любовь не может погасить во мне костра справедливости, в иные времена кончившегося бы — иным костром!
Мне очень больно делать Вам больно, больней — сейчас, чем Вам — тоже сейчас (в минуту прочтения). Но я бы себя презирала.
М."
Но случилось так, что в те самые дни в семье Гронских произошла драма: мать собиралась уходить от отца, — о чем юноша известил Марину Ивановну. Ее отклик был молниеносным и горячим; в ее письме слились все женские голоса — матери, сестры, подруга — просто женщины, которая прощается с молодостью, с любовью:
"Понтайяк, 7-го сентября 1928 г.
Колюшка родной!
Простите мне вчерашнее письмо, — но "за птенца дралась наседка" (еще Слоним обиделся за амазонку, не поняв, что в том-то и вся соль!) — не могу несправедливости.У меня не по-милу хорош, а по хорошему мил, особенно с тобой.
Только что твое письмо о перемещении матери. А ты где теперь будешь? Чуяло мое сердце, что на том верху я буду только раз! (бывший).
— Ты сберег мать от большого ужаса, но — может бьгть — и от большого счастья. Думал щ|||: ли ты о последнем часе — в ней — женщины? Любить это иногда и — целовать. Не только "совпадать душою". Из-за сродства душ не уходят из дому, к душам не ревнуют, душа — дружба.
Но — ты дал ей чистую рану (того она, конечно, вознесет превыше облаков, и ТАМ — с ним будет!) — сейчас в ней огромная пустота несбывшегося, — заполнит работой.
Я рада за нее — и мне больно за нес. А боль всегда слышней радости.
— Когда ты когда-нибудь захочешь уйти из лому, тебя твой сын так же удержит, как ты
— сейчас — мать. La justice des choses"".
О, Колюшка, такой уход гораздо сложнее, чем даже ты можешь понять. Может-быть ей с первого разу было плохо с твоим отцом {не самозабвенно — плохо) и она осталась, как 90 на 100 остаются — как будет оставаться 1 на 1000 — из стыда, из презрения к телу, ил высоты души.
И вот — молодость кончается. Ей за-с о рок, — еще 5 лет... И Другой. И мечта души — воплотиться, наконец! Жажда той себя, не мира идей, хаоса рук, губ. Жажда себя, тайной. Себя, последней. Себя, небывалой. Себя — сущей-ли? — "Другой"? Средство к самому себе, наш слепой двигатель. Посылаю тебе две книжки, ничего не скажу, скажи — ты. Дошел ли рыцарь? (Заказным, пропасть не может). Сейчас ухожу в Ройян, обрываю письмо, вечером буду писать еще, люблю и обнимаю тебя, спасибо за все.
М.
Чудесная печать. До чего мне ее жаль! Как себя. — Дай ей когда-нибудь мою Поэму конца. Все поймет! (напишет — изнутри — заново.)" Из-за семейной драмы Николай Гронский не
• Рильке
•• Моему великому другу Родену (фр.).
*** Порядок вещей (фр.).
смог приехать к Цветаевой в Понтайяк, — о чем она мечтала- Мечта не осуществилась, но и не обманула. Не наступило разочарование, развенчание, — как бывало почти всегда. Гронский показывал Цветаевой свои стихи; она внимательно читала, разбирала их, оценивала. "... в Вас пока нет рабочей жилы. Вы неряшливы, довольствуетесь первым попавшимся... Для того, чтобы стать поэтом. Вам нужны две вещи: ВОЛЯ и ОПЫТ... Вам еще не из чего писать... Вы еще питаетесь внешним миром... Ваши стихи моложе Вас. Дорасти до самого себя и перерасти — вот ход поэта" (из августовских и сентябрьских писем).
Еще письмо:
"Медон, 5-го октября 1928 г., пятница.
Дорогой Николай Павлович,
я уже успела по Вас соскучиться. Лежу второй лень, жар был и сплыл, но нога (прививка) деревянная, а когда не деревянная, то болит. Двигаться не могу, разве что на одной. Лежу в чудной розовой ночной рубашке — новой — подарке Али, жаль, что Вы меня в ней не увидите,
— и не только в ней, — вообще лежащей, т.е. самой доброй и кроткой. Завтра вторая прививка, м.б. будет еще третья, во всяком случае встану не раньше вторника. Рука еще болит — видите, как пишу? Вчера у меня был в гостях МоЬетсиеБ, просидел на сундуке до сумерок, говорили о Балтике (оттуда) и черной магии. Оказывается, мы оба под знаком Сатурна, все приметы совпадают. Очень радовался не—евразийской теме беседы (евразиец). А почему Вы тогда сказали:"После того, как я от Вас тогда ушел, мне уже было все равно — на людях или одному..." Вам было так хорошо? Или так плохо? Или так — как? Ответьте.
Вообще напишите мне — как здоровье, что делаете, что читаете, скучаете ли обо мне. Какая дикая жалость — такое совпадение! (болезней). Вы бы сидели у меня целый день или 1/г
— или 1 /4 — сколько смогли бы и захотели. Нынче с утра налетела А.И.Андреева и забрала у меня Н.М. на два дня. Справляемся с Алей, вернее — справляется одна, я лежу и ничего ускорить не могу. Если придет Ваша мама, передам Вам через нее "подарочек". До свидания, родной, Вы мне снились, спрашивала Вас о том-же (вопрос посередине письма). Пишите про здоровье, как я была бы счастлива, если бы Вы сейчас вошли.
— Сидите дома. —
М."
Девятнадцатилетний поэт Николай Гронский был под безусловным влиянием Марины Ивановны; он, вероятно, любил ее, как может любить ученик великого учителя. Во всяком случае, об этом свидетельствуют некоторые его стихи, торжественные и чуть книжные, а из них — два, посвященные Цветаевой:
Отпер дверь я. — Два синих крыла. Отступила на шаг и вошла.
"Друг, поверь, я... — и крыльями складки плаща. м0, не в дверь я, — в жизнь твою я вошла.
И начало другого:
Из глубины морей поднявшееся имя, Возлюбленное мной, как церковь на дне моря С Тобою быть хочу во сне — на дне хранимым В глубинных недрах Твоего простора...
Летом 1929 г. Гронский уехал в горы; он очень любил горы. "Поэт-альпинист", — скажет о нем Цветаева через несколько лет. Она приветствовала его из Медона:
"Утешаюсь холодной погодой, человека сжимающей, обратно жаре, выгоняющей его из кожи и из квартиры (что, впрочем, то-же!) — Пишите о своей жизни: ландшафтах, прогулках, знакомствах. Пришлите снимки, если есть." И прибавляла в конце: "Вы удивительный человек".
Гронский писал ей:
"Как я люблю горы руками, ногами и дыханием, видит Бог, но Медонский лес тоже моя жизнь, мой ход (и ходьба). Но горы, послушайте только: внизу юг (грецкий орех, тополь — для меня это Крым 1917-го года), повыше какие-то границы и Россия — север России: ель, береза
(без подделок береза) ольха и рожь и рябина и осина), а еще выше моя родина Финляндия: ель, ель, ель, вереск, вереск, вереск, камень, лишай, мох; а еще выше (тоже Россия, но та Россия гиперборейцев: скалы, лед, снег, а после — ничего — небо. (Виньи о горах: "trone des quatre saisons")* Горы — это моя самая старая отчизна, род мой из Карпат.
Alhemont 2.V11.29
"Все мне здесь любо; и горы, и часовня на перекрестках, и встречные крестьяне. Alle mont
— это деревня красивых стариков. С двумя я подружился — старики падки на внимание молодежи. Рассказы: война 1870 года, или: "когда я был маленьким" (а рассказчику 84 года!), или: "pour se rendre invisible: vole un chat noir, a l'heure du minuit egorger le de la main gauche..."** (последний рассказ я записал дословно). Чтобы досказать про людей, прибавлю: я долго всматривался в лица старух, особливо-же стариков, и не мог ничего понять — какие-то странные черты лиц — потом прочел в путеводителе, что: аллоброги, римляне, французы, итальянцы и саррацины (sití) — вот предки здешних жителей. Про ал лоб рогов можно догадаться и по названию деревни: Allemont. Другие названия ставили меня сперва в тупик: Oz, Huez, — зная-же теперь про саррацинов, понял все: и названия деревень и черты лиц. Хороша смесь?
Вот все про людей и деревни. Совершаю восхождения совершенно один. В "последней деревне" расспрашиваю, как да как идти дальше. — Вечный окрик вдогонку "et vous etes tout seul, tout seul comme ca?"*** Или встреча: "a, вы идете туда-то, а знаете, там двое разбились в прошлом году."
Когда буду снимать, пришлю (хотя это и соблазн). А пока названия: pic de Bellcdonne ("где-нибудь рядом — вход в ад" — вот первая мысль, когда увидел), pic de l'Etandard, rochers des Passions****, "4 дома" и "Семь мест". Реки: Romanche, Sonnaut ***** (про дьяволов и не пишу
— так много).
Вспоминаю Россию (ее-же помню — но это другое): ели, рожь, кошкины лапки — такие цветы.
Но есть кеюго и не русского. — Однажды я принес цветы, лилии пламенного цвета, с запахом мощей святых (мысленно называю по запаху: essence baudelairienne)****** и вот мой хозяин говорит (а ему за 70), что он не только никогда не видел, но и не слышал ничего об этих цветах. — "Ah, que se sent manvais Mr, Nicolas" это он понюхав, а я "mais non Mr Mauin, c'est un peu pourri, mais ca sent tres bien "*****•*.
Множество фиалок, земляники, смолы (смолу ем, как землянику) — только все надо найти. Многие озера еще гюдо льдом. Ем снег."
Цветаева — Тройскому:
"Meudon (S.et О.)
2, Av. Jeanne d'Arc
7-го июля 1929 г.
Милый Николай Павлович!
Очень возможно, что мы с Вами скоро свидимся. В С. Мишеле (немножко над) есть дом
— очень дешевый — с двумя кроватями и столами. Дело в стульях и в тюфяках, первые можно осуществить ящиками, вторые — соломой (NB! б л о х и!!!) Часть скарба придется везти отсюда (посочувствуйте!) остальное купить в С. Мишеле на базаре (NB! и тащить на себе в гору — 20 мин. или больше). Жду окончательного ответа от русского полковника — рабочего, который там живет уже третий год. С.Мишель — густо-лесной, римская дорога и развалины. Жители старые и в старом.
Узнайте на всякий случай сколько туда (и обратно) дорога от Вас, м.6. я попросила бы Вас побывать там до нашего приезда и встретить. И немножко устроить (ящики, напр., ибо таскать придется мне одной: Аля — с Муром, а полковник на заводе) — испытать плиту, м.6. купить кое-что из хозяйственного. Напишите 1) цену ж.д. 2) возможно ли это в идее, т.е. пожертвовали ли бы Вы 2-3 днями блаженства в Аллемоне на муку в С.Мишеле. М.б. и не придется. М.б.
• престол четырех времен года (фр.).
Чтобы стать невидимым: похитьте черную кошку, в полуночный час перережьте ей горло левой рукой (фр.).
"Вы что, совсем один, как есть один?" (фр.)
•••• Пик знамени, скалы Страстей (фр.).
Звонкая, Колокольная (фр.)
Бодлеровская сущность (эссенция) (фр.).
"Ах, как дурно они пахнут, г-н Николай"... мАх нет, г-н Моэн, они слегка завяли, но пахнут прекрасно" (фр.).
167
дорога настолько дорога — я ведь не представляло себе расстояний, — мой путеводитель Вы увезли. На мой запрос ответьте скорее.
Второе — важное. Какова — нормально — (на не-норму нормы нет! погода в августе и в сентябре? Стоит ли вообще ехать? Меньще чем на два месяца не имеет смысла, а выедем мы к концу июля, — не раньше 20-го, т.е. в расчете на август и сентябрь. Спросите у своего хозяина
— есть ли смысл, т.е. не попадем ли мы в стужу. Но Вы ведь тоже будете до конца сентября?
— Есть (будут) ли грибы? Черника? С.Мишель — сплошь лесной, преувеличенная Чехия. Расспросите о С.Мишеле Вашего M.Manin, м.6. он был или знает.
Итак 1) что Вы думаете о предварительной поездке туда (не забудьте цену поезда, деньги вышлю как только решу если решу) 2) норма ранне-осенней погоды.
У нас поздне-осенняя: ветер, тучи, ни дня без дождя, полная ненадежность. Жары — ив помине.
— Служит ли Вам моя палочка? Очень хотелось бы с Вами полазить.
До свидания — может быть скорого.
МЦ.
P.S. Наш дом среди десятка таких-же, — не тот страшный, одинокий за 60 фр.
Пришлите мне какие—нб виды Аллемона, обожаю горы. Сердечный привет от всего семейства."
С дачей ничего не вышло, но вскоре появился новый вариант, в тех же горах под Сен-Мишелем. И вновь Цветаева призывает на помощь своего молодого друга:
"Дорогой Николай Павлович!
Спасибо. Дела таковы: мне предлагают дом — дешевый — ив горах. Предлагает человек бессемейный — военный — рабочий, м.6. не знающий всех трудностей, связанных с семьей и оседлостью. Свободен он раз в неделю, времени на подробности у него нет. Ехать вслепую — боюсь.
Что за дом? Возможный или нет? Кто соседи (группа в 10-12 домов над С.Мишелем) и что у них наверняка можно достать? (Молоко, яйца, зелень). Есть кафе, — есть ли в нем табак и спички?
В (На) каком точно расстоянии от С.Мишеля? Сколько ходу? Полковник писал о 2 кроватях и столах (одну "пару" дает он, другую — хозяин). Реальность ли? Можно ли в С.Мишеле купить ящики — вместо стульев и полок? Ведь нельзя же жить на полу, — я все-таки надеюсь заниматься.
Приеду я по всей вероятности одна с детьми, — все будет на мне, — Как с водой? (есть ли колодец?) Боюсь заехать.
По моему, самое лучшее было бы сев на поезд (проще! погулять мы с Вами успеем) доехать до С.Мишеля, познакомиться с полковником и сообща все обдумать — он очень милый человек. Вместе осмотреть дом и взвесить. М.б. — если такая гора (устройство!) — заслонит все горы и
— просто — не стоит. А м.6. только издалека так страшно. У полковника нет времени и у него другой строй жизни, он не может войти в мое положение. Вы — можете ибо живете семьей и знаете, что это значит.
Решите за меня и отпишите. Действует ли плита? (на случай порчи примуса). Чем топят? Очень важно расстояние от С.Мишеля: придется неустанно таскать тяжести — продовольствие, керосин — учтите. Сильно ли в гору и сколько ходу?
Кто соседи? Где живет хозяин? (Большая ли семья и нет ли ведьм — о, не киевских! — бытовых).
Мое письмо возьмите с собой.
— Каков С.Мишель? Аптека? Лавки? (Красота — потом. На том (свете!)
Будь я Вами, я бы списалась с полковником, когда он свободен, и проехала бы прямо к нему. После осмотра — отписала бы мне, в освещении собственного впечатления (NB! живой Волконский). Я бы решила, и тогда мы оба принялись бы действовать: я выслала бы Вам деньги на самонужнейшее обзаведение и Вы бы нас-, в означенный день, встретили.
Все это очень трудно, но может выйти и чудно, — Вы бы к нам наезжали, гуляли бы вместе, и т.д. Странна прошлым летом Вы ко мне (сорвалось!) теперь я — к Вам — и м.6. не сорвется.
Ад р. полковника:
M.Georges Gaganidxe Usine de la Saussay St
Michef-de-Manrienne (Savoie) Георгий Романович Гаганидзе.
Посылаю Вам его письмо — вчитайтесь. Напишите ему, что Вы по моему поручению и т.д. хотели бы осмотреть дом. Пусть он Вам назначит день и сообщит свой домашний адрес.
Пока всего лучшего, спасибо, буду ждать вестей.
МЦ.
P.S. Если он свободен только в воскресенье — в это (нынче пятница) Вы уже не поспеете, а ждать следующего — долго. Вы могли бы с ним повидаться вечером после его службы, переночевать у него (если возможно) и утром отправиться самостоятельно — de la par! de 14. Gaganidxe pour une famille russe и т.л Так лучше, а то я к 1-му августу и не соберусь. Напишите об этом Гаганидзе, т.е. можно ли у него переночевать и приведите доводы. Я ему о Вашем возможном посещении пишу нынче же.
— М.б. у него за это время что-нб другое наладилось, более удобное, — тоже не исключается.
МЦ.
Очень хочу в горы."
Но и этот план сорвался, мечта опять не осуществилась. Цветаева осталась в Медоне.
Следующим летом (в 1930 г.) Тройский опять был в горах и писал Марине Ивановне:
"Когда я жил прошлое лето в горах (первый месяц совсем один) — говорил сам с собой по русски, громко читал Ваши стихи в горных цирках и слушал — иногда шестикратное
— эхо, я и не подозревал какие Иерихоны у меня в горле, а вчера узнал. Сила моего голоса превосходит силу аплодисментов ста человек — покрывает".
Письма Тройского к Цветаевой (отрывки из них она впоследствии вставит в свою статью о нем) еще красноречивее, нежели стихи, говорят об ее огромном влиянии на молодого поэта...
В июле 1930 г. Цветаева с сыном уехали надолго — до 9 октября — в Савойю (Сен-Лоран). Неподалеку, в замке Арсин — в санатории уже несколько месяцев лечился Сергей Эфрон. Цветаева очень любила "Сере-жин замок", да и вообще окрестности, где совершала пешие прогулки. Она посылала Тройскому открытки с видами. На одной писала:
"С.Лоран, 10-го июля 1930 г.
...А это — La Roche-sur-Foron, чудесный городок, куда ездим на рынок, вернее — ходим. А сегодня за нами увязалась собака (моя, благоприобретенная: chien-bergcr-quatre-yeux) и пришлось — так как обратно из-за груза ехали поездом — платить за нее 5 фр. 50 коп., т.е. вчетверо дороже, чем за человека.
Вчера ходили с хозяйкой (пришла из города за земляникой) и набрали — ходили мы с Тасей — каждая по литру. 2 часа сбору. Места самые змеиные, ноги и руки изодраны в кровь, но ни одного змеиного хвоста не видали."
На второй открытке:
"Мимо этого замку ходим каждый раз, — не знаю какого века, жил кардинал. (Мур, зараженный древностью: — "Мама! Когда Томми родился?" Томми — лошадь хозяев Сережи-ного замка, возящая и отвозящая "les hôtes", к тому-же пашущая).
Здесь три замка: Сережин, рядом — другой — Comte de Chambos и кардинальский. Все
— разные. Замки и избы, домов меньше всего, медонского образца совсем нет, — как будто не строят. Нашему дому ровно 100 лет, еще застал Гете."
Июльские послания Цветаевой Тройскому — летопись ее жизни в Савойе. Вот еще письмо — на двух видовых открытках:
St Pierre — de Rumilly (Hte Savoie) Chateau cTArcine "26-го июля 1930 г.
Дорогой H.П.
Спасибо за все. Простите, что не писала раньше: болен Мур — вот уже почти месяц. Свалился в ручей и, хотя тотчас-же был извлечен и высушен, застудил себе весь bas-ventre, — вроде воспаления пузыря. Д-р сначала подумал, что — нервное, прописал бром, бром не помог, тогда прописал ежедневные (даже 2 раза в день) горячие ванны, приволокли за 12 кил. цинковую бадью — и с третьей ванны — простуда. Лежит в постели уже неделю, на строгой диете, очень похудел. Я никуда не выхожу и нигде еще не была, ни в Annecy ни в Aixin ни в Chamonix (куда мне совсем не хочется, хочется в Annecy — из-за Руссо, к-го я только-что кончила).
Болезнь Мура затяжная — когда-то вылезет? Условия для лечения (лежания) невозможные: холод, льет, топить нечем. Погода ужасающая, злостный ноябрь. Дела полны руки, у нас на пансионе Извольская, нужно хорошо кормить, в деревне ничего кроме молока, хлеба и сыра
— нет, бегаем в La-Roche — 12 кил aller-et-retour, времени на писание (даже писем) совсем нет. Один примус вообще угас, другой ежеминутно заливается нефтяными фонтанами. Целый день отмываю копоть с кастрюль, — с рук уже не стоит.
Все простужены. Вот тебе и горы! С.Я. нечем доплачивать за пансион (Кр.Крест дает 500 фр., нужно еще 500 фр., 2 раза доплачивала я, но иссякла).
Вот наши невеселые дела. Эта дорога рядом с Chateau d'Arcine, внизу шумит зелено-черный Борн, высота страшная. Напишите о себе, своем лете, всем. Занимаетесь ли? Куда и когда едете? Как погода? Как здоровье Ваше и Нины Николаевны? Поцелуйте ее за меня."
И, наконец, еще одно письмо из Савойи:
"5-го авг. 1930 г.
Дорогой Николай Павлович!
Сердечное спасибо за чудный подарок, — держа в руке долго гадала: что? И оказалось — самое нужное и приятное.
Идея: почему бы Вам не проехать в С.Лоран? Ночевали бы на сеновале, где часто ночует С.Я., засидевшись до срока закрытия замка. Сеновал чудный, свод как у храма. Из Гренобля в С.Лоран совсем недалеко, С.Я. дважды ездил к Афонасову. Могли бы, при Вашей любви к ходьбе, полдороги сделать в вагоне, остальное пешком. — Серьезно. — Буду Вам очень, очень рада, проедем вместе в Annecy, на дивное озеро. Повидаете снежные горы (Chamonix, Мег de Glace) Все это осуществимо, и — странно, что Вам самому не пришло в голову. Погостили бы недельку. С голоду бы не умерли, еда простая, но много, и готовлю я, как Вы знаете, на целую артель ("на мало — не стоит труда!")
Словом — жду. Помните, в Понтайяке не удалось, пусть удастся сейчас. Пойдем компанией в ночевку на Mole (высшая гора по близости, 2 тыс. 500, С.Я. с Алей были, там цветы с кулак, и любимая Вами "область скал". Вверх — 5 ч., вниз — 7 ч.)
Никаких отговорок, мы сейчас соседи, вообразите, что Вы в Bellevue, а я в Медоне. Не сможете на неделю — на три дня. Отвечайте тотчас-же: во-первых да, во-вторых — когда. Мы с Вами столько лазили по холмам, что не грех разок и на гору.
До свидания (скорого). Предупредите заранее, п.ч. может статься, что получу днем позже
— из-за осложнения с почтой. Узнайте час прихода поезда, встретим.
Итак----
МЦ.
(На полях:) Угощу Вас чудным малиновым вареньем: еще горячее! Собирали Аля и Наталья Николаевна. Никаких доводов не принимаю."
В 1931 г. общение Цветаевой и Тройского делается реже; в 1932 г. Гронский оканчивает факультет русской литературы и языка в парижском университете (куда перешел с юридического факультета с дипломом бакалавра); затем он поступил в Брюссельский университет, на третий курс факультета философии и литературы. Сдал экзамены, перешел на четвертый курс. Конец 1933 и весь 1934 г. он писал работу о Державине. У него шла собственная жизнь, полная сосредоточенных занятий. Он продолжал писать стихи, но почти не печатал их. Дружба с Цветаевой остыла, вернее, пришла к закономерному финалу, без разочарований и ссор.
...21 ноября 1934 г. Николай Павлович Гронский трагически погиб: на пересадке станции парижского метро "Пастер" он был сбит проходившим поездом и, не приходя в сознание, скончался в госпитале.
"Удар, заглушённый годами забвенья, годами незнанья", — писала Цветаева в посмертных стихах Тройскому. Ее "посмертные подарки" молодому поэту: цикл стихов "Надгробие", рецензия на его книгу стихов, статья "Поэт-альпинист" являют собой дань любви и благодарности человеку, который сумел "подставить плечо" и не обманул ожиданий той, что требовала от людей их человеческого максимума*.
• Тексты писем печатаются по копиям, сверенным с оригиналами, хранящимися в архиве ЦГАЛИ.
