CC BY
47
В.Е. Буденкова
ОНТОЛОГИЧЕСКИЕ ТРАНСФОРМАЦИИ СОВРЕМЕННОЙ НАУКИ
Рассмотрены трансформации эпистемологии, связанные с поиском новых научных онтологий. На основе анализа некоторых современных концепций выявлены общие тенденции в развитии представлений о реальности науки и ее объекте. Автор подчеркивает, что перенос акцентов в познании с предмета на его связи и взаимодействия актуализирует коммуникативный подход к реальности.
В современной философии наметилась устойчивая тенденция рассматривать самые разные проблемы в широком культурологическом контексте. Проблема, о которой пойдет речь, не является исключением, хотя безусловно обладает собственной спецификой. Это проблема оснований современной науки и познания в целом. По определению В.А. Лекторского, одним из проявлений трансформаций, переживаемых сегодня философией, стал процесс «пересмотра» или «переосмысления эпистемологии» [1. С. 5]. Новое видение социокультурной реальности (плюрализм, мультикультурализм) и новые способы философствования (антисубстанциализм, антифундаментализм) актуализируют поиск новых онтологий познания и новых форм рациональности.
В числе наиболее популярных и влиятельных направлений, способных примирить антифундаментали-стские устремления современной философии с наукой как особым способом познания мира, - коммуникативная онтология. Идея коммуникативности получила распространение в социальной философии (коммуникация как основа новой социальности), политологии, теории культуры и других дисциплинах, связанных с изучением человека, культуры и общества. И если в сфере социально-гуманитарного знания ее перспективы более или менее ясны (не в смысле решения всех вопросов, а в плане принятия исследовательским сообществом), то в отношении естественных наук возможности ее применения не столь очевидны.
Но если допустить, что гуманитарное знание пойдет по пути «коммуникативной перестройки», а естествознание - нет, то это может окончательно «развести» их и поставить под сомнение возможность науки как таковой. Ведь помимо различий по предмету и методу (за этими различиями), обнаружатся фундаментальные различия в онтологиях, дальше которых «ехать уже некуда». Более того, здесь кроется и угроза эпистемологии: в ней вообще не будет необходимости, а наоборот, выясняется ее полная бессмысленность. Какая уж тут эпистемология, или теория познания, если реальность каждой научной дисциплины строится на «собственных» основаниях и по «своим» правилам.
В столь мрачную для эпистемологии и науки перспективу верить как-то не хочется, тем более что в последние десятилетия появились подходы, созвучные некоторым общефилософским тенденциям. Среди них можно отметить взгляды Ж. Петито и Б. Смита, предложивших заменить привычную «количественную» онтологию науки «качественной» [2, 3]; идеи Б. ван Фраассена, выступающего с антиреалистических и антиметафизических позиций [4. С. 106-107], и концепцию «реляционной онтологии» Б. Латура, призванную снять традиционное противопоставление объекта
и субъекта и провозгласившего «смешанный» характер реальности [5. С. 46]. Подробный анализ позиций этих авторов не входит в задачи данной статьи, но для дальнейших рассуждений небезынтересно будет сравнить некоторые их положения.
Параллельно попробуем выяснить, что может дать коммуникативная онтология познанию вообще и в каком направлении, приняв эту онтологию за основу, может развиваться знание.
Но прежде чем рассматривать возможные варианты решения поставленной проблемы, следует выявшъ особенности традиционной, или «классической», онтологии познания (в том числе научного) и понять, в чем трудности ее «приспособления» к современным условиям.
В основе классической науки лежит принцип строгого разделения субъекта и объекта, познаваемого и познающего. Реальность здесь представляется в виде двухуровневой «конструкции», на поверхности которой -вещи и предметы, а в глубине - законы, определяющие их «поведение». Стремление познать мир «как он есть», т.е. выявить законы природы, поскольку, зная законы, можно управлять самими вещами, приводит к избавлению от всего случайного и несущественного в предмете и превращению последнего в теоретический конструкт, воплощающий одно или несколько важнейших свойств. По сути объект отождествляется с каким-либо свойством (материальная точка, абсолютно черное тело и т.д.), а реальность науки представляет собой «сеть» таких свойств, отделенных от объектов. «Забрасывая» эту сеть «в мир», человек, который, кстати, тоже лишается всех своих качеств, кроме разумности, получает взамен знание «подлинной» реальности и возможность предсказывать события на основе выявленных закономерностей. Но если «искусственность», т.е. «сделанность», «сконструированность», объекта классической науки признается как необходимая данность, то «искуствен-ность» классического субъекта, как правило, остается «в тени».
Здесь, правда, следует отметить одно немаловажное обстоятельство. Реальность науки - не «последнее» ее основание. Ее понимание и «конструирование» является следствием определенной философской позиции, выраженной рядом принципов. Во-первых, это субстан-циализм и связанный с ним монизм. Идея единой субстанции (единого начала) гарантирует познаваемость мира и обеспечивает предсказательную функцию науки. При этом единство (субстанции) является скорее предметом веры или мировоззренческого убеждения и имеет в большей степени психологический, нежели собственно онтологический характер. Ведь если допустить, что мир неоднороден в своих основаниях и непредсказуемо изменчив, то его познаваемость сразу оказывает-
ся под вопросом. Во-вторых, это фундаментализм, позволяющий увидеть за многообразием явлений «скрытые» закономерности «подлинного» мира, что, как уже было сказано, является обязательной функцией науки и раскрывает суть познания. В-третьих, это редукционизм, являющийся следствием или продолжением фундаментализма и в том или ином виде присутствующий в любой концепции познания, строящейся на стремлении к «истинному» знанию.
Но если с точки зрения науки данная стратегия выглядит вполне оправданной, то с точки зрения философии здесь есть над чем задуматься. Дело в том, что следствием фундаментализма становится парадокс: реальность науки отождествляется с «подлинной» реальностью, возникает представление, что мир сам по себе представлен существом быстротекущих, сильно обособленных бесцветных частиц [2]. Но реальность науки условна и непредметна. Она не имеет автономного существования, как это предполагается фундаментализмом. С другой стороны, «подлинная» реальность нам недоступна, поскольку между нами и ею всегда помещается реальность науки. Но тогда что мы познаем?
Удвоение реальности, лежащее в основе всего классического познания, оборачивается не чем иным, как «подменой» онтологии эпистемологией. Механизм этой «подмены», или, скажем мягче, отождествления двух реальностей, приблизительно следующий. Первоначально реальность науки не имеет онтологического статуса, а только эпистемологический, потому что формируется как теоретический конструкт, т.е. инструмент или средство познания. Она субъективна по происхождению и объективна ровно настолько, насколько отражает некоторые свойства или качества объектов. Но в процессе познания, когда достигается очевидный результат, возникает «иллюзия», что та реальность, на которую «набрасывается» теоретическая «сетка», и «подлинный мир» совпадают, что эта «сетка» и есть реальность. Субъективность квазиреальности науки, а вместе с ней ее инструментальный характер отступают перед объективностью открывающейся истины. На этом основании теоретической реальности науки «присваивается» онтологический статус, точнее, эпистемологический объект приобретает самостоятельную (собственную онтологию). Отсюда видно, что «подмена» онтологии эпистемологией в классической науке - не неизбежное, но вполне предсказуемое и даже «оправданное» следствие философского фундаментализма. Но для нас более интересным представляется тот парадоксальный факт, что объективность классического знания достигается сугубо субъективными средствами, а субъекто-ценризм (по терминологии В.А. Лекторского) классической парадигмы сочетается с толкованием самого субъекта как пассивного «читателя» книги природы.
Таким образом, фундаментализм «разоблачает» сам себя: пафос поисков истинного знания о мире «как он есть» оборачивается многочисленными условностями и «конвенциями» субъективного происхождения. Это является следствием онтологического противопоставления субъекта и объекта. По сути, в классической парадигме существовали две «независимые» реальности, установление связи между которыми представляло одну
из главных трудностей, или проблем, эпистемологии. Указанные трудности повлияли на развитие антимета-физических и антифундаменталистских тенденций во многих современных концепциях познания.
Несмотря на различия в подходах и выводах, борьба с фундаментализмом идет под общим лозунгом «возвращения к вещам». Сами «вещи» могут быть представлены «явлениями», как у Б. ван Фраассена, «феноменологическим миром», сохраняющим полноту качественного многообразия, как у Б. Смита и Ж. Петито, или «гибридам», населяющими мир, как у Б. Латура. Главное, что их объединяет, - «реальность присутствия» (курсив мой. -В. Б.). Они и есть та реальность, окружающая субъекта, которая не отделена от нас невидимой чертой, но в которую мы сами включены как необходимое звено. Показательно высказывание Б. Смита: «...мы избираем в качестве исходной позиции своих рассуждений такие примеры индивидуальных сущностей... как человеческие существования, быки, штабели бревен, айсберги, планеты. В дополнение к сущностям наша теория должна предоставить место и индивидуальным происшествиям -улыбкам, загарам, усилиям, уверенностям-тому, что присуще этим сущностям и, кроме того, существенным частям как сущностей, так и происшествий, таким, как составляющая важный элемент вашей личности гуманность...»[3]. Сходную позицию занимает и Ж. Латур: «Вещи (“квази-объекты” или “риск”, слово не имеет значения) обладают специфическим свойством неделимости на первичные и вторичные качества. Они слишком реальны, чтобы быть представлениями, и слишком спорны, неопределенны, собирательны, изменчивы, вызывающи, чтобы играть роль неизменных, застывших, скучных первичных качеств, которыми разинавсегда оснащен Универсум. Что общественные науки могли бы делать вместе с естественными - это представлять самим людям вещи со всеми их последствиями и неясностями» [5. С. 35].
При этом важно отметить, что Б. ван Фраассен, Ж. Петито и Б. Смит говорят о физической реальности, т.е. об онтологии естественных наук, а Б. Латур - о социальной, но это только подчеркивает близость их установок. Еще одно немаловажное сходство этих концепций заключается в переносе акцентов познания с объяснения на описание. Как утверждает Б. ван Фраассен, «научное объяснение относится не к чистой науке, а к применению науки. А именно - мы употребляем науку, чтобы удовлетворить некоторые наши желания (desires), и эти желания разнятся от контекста к контексту. Вместе с тем все наши желания предполагают в качестве главного желание дескриптивной информации» (цит. по: [4. С. 116]). Явная или завуалированная диск-риптивность - следствие отказа от фундаментализма. Это закономерный результат «преодоления» субстан-циализма и сосредоточения внимания на «поверхности». Но один и тот же феномен может быть описан по-разному в зависимости от позиций, целей и «языков» описания. Следовательно, дискриптивность порождает эпистемологический плюрализм, а названные концепции утверждают его в познании. На первый взгляд, такое развитие событий противоречит исходным принципам науки, тем более что некоторые авторы признают еще одну трудность, связанную с антисубстанциа-
листской установкой: «Наиболее уязвимое положение предложенной идеи - это именно то, что рассматриваемая теория не обладает прогностической способностью в обычном (причинном) смысле» [2]. Но оценить возможные перспективы и последствия развития познания по указанному пути можно только на основе реального опыта. И здесь необходимо отметить, что плюралистические идеи не являются чем-то абсолютно внешним современной науке. Наоборот, само научное познание обнаруживает «склонность» к онтологическому плюрализму. Так, например, в современной физике «для описания фундаментальных сил природы» используется «понятие струна» [6. С. 142]. Но наряду с теорией струн существует концепция «мешка». Причем это даже не различные описания одной реальности, а разные онтологии.
Посмотрим на эту проблему не с физической, а с эпистемологической точки зрения. Когда наука ставит вопрос о том, что лежит в основе мироздания - «струны» или «мешки», нам совершенно ясно, что ни того ни другого там нет. Но того, что там на самом деле есть, мы пока не знаем или не можем назвать. Причина первого - недостаток опытных данных, второго - ограниченность словаря. Со словарем у нас, скорее всего, все в порядке (ведь нашли же мы определения для «струн» и «мешков»), следовательно, не хватает «опыта». Но можно с уверенностью предположить, что в своих попытках расширить его границы сторонники «теории струн» будут искать именно «струны», а приверженцы «концепции мешка» - «мешки». Все дело в том, что мы уже заранее знаем, что искать, поскольку наш опыт предза-дан теорией (теоретически нагружен) и языком. Давая чему-то имя, мы тем самым «создаем» его как объект.
Но может так случиться, что будет обнаружено нечто совсем особенное, не похожее ни на струну, ни на мешок. Что тогда? Тогда, с эпистемологической точки зрения, мы получим еще одну, новую, онтологию физики. Причем все эти онтологии будут «равноправны» (хотя на их основе можно построить разные «картины мира») до тех пор, пока они одинаково хорошо «спасают явления» или преимущества какой-либо не будут выявлены опытным путем. A.A. Печенкин пишет: «В зависимости от исследовательской программы... могут возникнуть эмпирически эквивалентные (или почти эквивалентные) теории - теории, «спасающие» тот же самый (или почти тот же самый) круг явлений, но постулирующие различные ненаблюдаемые сущности» [4. С. 111]. Но здесь есть один нюанс: в современной науке теория намного опережает практику (эксперимент). В случае с нашим примером «сложность с... теоретическими выкладками заключается в том, что они описывают физические явления, происходящие на планков-ских масштабах, в то время как Галилеева наука требует воспроизводимых экспериментальных результатов» [6. С. 144]. Поэтому применительно к современной науке правильнее говорить о теоретическом конструктивизме, а не о конструктивном эмпиризме, как это делает Б. ван Фраассен. Кроме того, признавая возможность существования различных онтологий в науке (в частности, в физике), Б. ван Фраассен считает, что на «явления» это не влияет, они одинаковы для всех. Но выше уже отмечалась теоретическая нагруженность опытных
фактов: они «одновременно искусственные и естественные, придуманы и самостоятельны» [7. С. 47], и конструктивная природа самого объекта познания. Следовательно, теория должна «спасать» не явления (это, скорее, «в духе» классической науки), а создаваемую нами в ходе взаимодействия с миром реальность. На этом, кстати, настаивают сторонники «исследований науки и технологии» (science and technology studies или STS) [7. С. 41], например Б. Латур: «После нескольких веков Нового времени STS просто возвращают нас к обычному определению вещей как ансамблей, и это определение заставляет увидеть, что границы между природой и обществом, необходимостью и свободой, между сферами естественных и общественных наук - весьма специфичная антропологическая и историческая деталь.. . Достаточно просто взглянуть на любой из квази-объектов, заполняющих страницы сегодняшних газет, - от генетически модифицированных организмов до глобального потепления или виртуального бизнеса, -чтобы убедится: для обществоведов и “физиков” лишь вопрос времени: забыть о том, что их разделяет, и объединиться в совместном исследовании “вещей”, которые, будучи по природе гибридами, уже (много десятилетий) объединяют их на практике» [5. С. 32].
Но если принять эту стратегию, то множество теоретических моделей (и множество онтологий) из «временного неудобства» или недостатка превращается в закономерный результат развития познания. О потенциальном множестве онтологий следует сказать отдельно. Формирование онтологии определяется несколькими факторами, в том числе: пониманием объекта и субъекта, способов их связи, социокультурным контекстом эпохи и т.д. В данном случае различия в онтологиях связаны с разным пониманием объекта, его «масштабов» и методов создания, что, собственно, и демонстрируют нам рассматриваемые концепции. Однако множественность (потенциальная) онтологий «не уменьшает» их «реалистичности» [3] и не означает «конца научного познания» в вышеназванном смысле. Мы уже сейчас наблюдаем множество онтологий в науке и, строго говоря, оно не препятствует ее развитию, а наоборот, способствует прогрессу знания. Примером могут служить конкурирующие теории в науке, поскольку «спор» между ними всегда способствует обогащению любой дисциплины. Здесь уместно сослаться на Б. ван Фраас-сена, утверждающего, что научное исследование - это «конструирование моделей», а «не открытие ненаблюдаемых сущностей» [4. С. 107]. Другими словами, наука (современная, во всяком случае) стремится ответить на вопрос, не «каков мир на самом деле», а каким он может быть, исходя из достигнутого уровня знаний.
Но «достигнутый уровень знаний» - понятие относительное. Наши представления о мире постоянно меняются, «вызывая к жизни» новые онтологии. Следовательно, «полионтологичность» современного познания не только закономерна, но в какой-то степени неизбежна. Более того, она вполне соответствует плюрализму оснований культуры, хотя это вовсе не означает, что мы должны полностью отказаться от идеи единства как принципа, конституирующего наше бытие и познание. Правда, искать теперь нужно не единое, а объеди-
няющее начало, и не в субстанции (о последствиях суб-сганциализма говорилось выше), а (в свете прагматических трансформаций культуры и познания) в коммуникации как способе преодоления несоизмеримости культурных миров и теоретических моделей реальности. Сразу отметим, что все рассматриваемые нами концепции так или иначе связаны с идеей коммуникативности. И «мереологический подход» Б. Смита, заключающийся в исследовании объектов «универсума, прежде всего в свете видового многообразия составляющих их частей» [3], и «конструктивный эмпиризм» Б. ван Фраассена, и «реляционная онтология» Б. Латурапредполагают в качестве одного из условий существования реальности наличие связей между ее элементами. Это одинаково актуально и для естественных и для гуманитарных наук. С этой точки зрения понятие «реляционная онтология» выглядит даже более подходящим, поскольку свободно от «излишней» социальности.
Новая реальность науки - реальность связей, отношений, взаимодействий - формируется коммуникацией. Следует отметить, что такое понимание реальности оказывается весьма близким постнеклассичес-кой науке и позволяет увидеть преемственность в развитии научного познания. Но коммуникативная онтология меняет роль и место субъекта в познании, а вместе с ним и представления об объекте.
Субъект классической науки тоже может рассматриваться как участник коммуникации: он задает реальности свои вопросы и получает на них ответы. Но коммуникация здесь носит принципиально иной характер, являясь по сути односторонней. Задача субъекта сводится к тому, чтобы задавать «правильные» вопросы, а «ответы» предопределены природой объекта. В современной науке «то, что сообщает нам “природа”, зависит не только от ее “действительного” устройства, но и от позиции спрашивающего, тогда как последняя, в свою очередь, также не является непосредственной: она детерминирована системой отношений» [7. С. 48].
Коммуникативная онтология позволяет снять жесткое противопоставление субъекта и объекта именно в онтологическом плане. И субъект, и объект являются «продуктом» коммуникации, они существуют постольку, поскольку включены в единое коммуникативное пространство. «Конструктивность» реальности приобретает иной, чем в классической науке, смысл. Субъект теперь не только выявляет связи между объектами и закономерности их существования, оставаясь «безучастным» к ним, он формирует связи, обеспечи-
вающие существование объекта и его собственное. В современной науке реальность «держится» субъектом, а объект есть то, в какие отношения он включен. Он «раскрывается» во взаимодействии. O.E. Столярова замечает: «Различия между субъектами и объектами... - не абсолютны и не заданы а priori... Свойства и онтологический статус любого объекта уникальны, т.е. являются результатом приобретенной им сетевой позиции - места в ряду связей и отношений коммуникационной системы» [7. С. 45-46].
Это имеет важные следствия для эпистемологии. Во-первых, реальность становится доступной, мы оказываемся не по одну или другую ее сторону, а в ней самой. Она сохраняет свою конструктивную природу, но мы освобождаемся от необходимости «удваивать» ее в познании, потому что реальность познаваемого и познающего - одно и то же - коммуникация. В связи с этим понятию «эмпирический конструктивизм» можно придать новый смысл: в современной науке происходит конструирование не только теорий, но и фактов. «Конструкция - креативный процесс, непрерывное рождение качественно новых, уникальных событий, несводимых к ранее существующим». Поэтому «нарушение и трансформация связей внутри коммуникационной системы может привести к исчезновению научного факта, как это произошло, например, с абиогенезом, когда появились микробы. Что же касается микробов, их объективность конституирована сетевыми отношениями, частью которых были эксперименты Пастера, “создавшего” их, так же как они, в свою очередь, “создали” ученого Пастера...»[7. С. 48,46].
Результатом коммуникативных трансформаций онтологии современной науки становится и пересмотр понятия истины. С одной стороны, «отказ от истины» равносилен отказу от самой науки. Но, с другой, традиционные корреспондентские теории истины теряют смысл в условиях нового видения реальности. В классической науке истина понималась как уже существующая, и задача познания - «найти» ее и «открыть». Такой подход является закономерным следствием субстанциализма и фундаментализма. В современной науке, когда реальность «не определена заранее», а создается в самом процессе познания, истина, как и объект, факт, теория, тоже становится конструктивной, контекстной, ситуативной. Таким образом, коммуникативная онтология позволяет преодолеть «разрыв» между миром теоретических представлений и миром практических действий и соединить познавательные и социокультурные функции науки.
ЛИТЕРАТУРА
1. Лекторский В. А. Эпистемология классическая и неклассическая. М.: Эдиториал УРСС, 2001. 256 с.
2. Петито Ж., Смит Б. Физический и феноменологический миры. Электронный ресурс: http://nounivers.narod.ru/gmf/petit.htm
3. Смит Б. На основании сущностей, случайностей и универсалий. В защиту констуитивной онтологии. Электронный ресурс: http:// nounivers .narod.ru/ gmf/defo .htm
4. Печенкин A.A. Антиметафизическая философия второй половины XX века: конструктивный эмпиризм Баса ван Фраассена // Границы науки. М.: ИФРАН, 2000. 276 с.
5. Латур Б. Когда вещи дают сдачи: возможный вклад «исследований науки» в общественные науки // Вестник МГУ. Сер. 7. Философия.
2003. № 3. С. 20-38.
6.Дикики А. Творчество в науке. М.: УРСС, 2001. 238 с.
7. Столярова O.E. Социальный конструктивизм: онтологический поворот II Вестник МГУ. Сер. 7. Философия. 2003. № 3. С. 39^4-8.
Статья представлена кафедрой теории и истории культуры Института искусств и культуры Томского государственного университета, поступила в научную редакцию «Философские науки» 21 марта 2005 г.
