CC BY
64
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лоб ачевского, 2018, № 3, с. 188-191
УДК 821.161.1
ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ ПОЭТИКА РАННЕГО О. МАНДЕЛЬШТАМА
© 2018 г. Н.П. Крохина
Ивановский государственный университет, Шуя nadin.kro@mail.ru
Поступила в редакцию 09.03.2018
Выявляются связи ассоциативной поэтики раннего О. Мандельштама с эпохой символизма. Акцентируется обращённость поэта к первоначальной связи всего сущего - глубинному эросу вещей. Определяется специфика мандельштамовской метафоры, которая имеет метонимическую основу: искусство становится созерцанием не внешнего образа человека и не внешней предметности, но человеческой сущности, содержания его сознания, которое интенционально - растворено в этой предметности. Делается вывод о движении ассоциативной поэтики Мандельштама от постсимволизма к авангардному -сюрреальному видению мира, в котором предметы теряют свои привычные свойства.
Ключевые слова: бытие вещей, метафора, метонимия, интенциональность сознания, мироприятие.
Подобно А. Блоку, входившему в отечественную поэзию «Стихами о Прекрасной Даме», ставшими одной из поэтических вершин русского символизма, О. Мандельштам в своей первой поэтической книге «Камень» начинает со стихов, которые явились итогом символистской эпохи. Предмет его поэзии - «самое бытие вещей». Как писал С.С. Аверинцев, «стихи 1908-1910 гг. представляют собой едва ли не уникальное явление во всей истории мировой поэзии: очень трудно отыскать где-нибудь ещё сочетание незрелой психологии юноши, чуть не подростка, с такой совершенной зрелостью интеллектуального наблюдения и поэтического описания именно этой психологии» [1, с. 1718]. Стихи раннего Мандельштама воплощают важнейший эстетический принцип Вяч. Иванова -идею восхождения поэта «а геаНЬш ad геаНога» -от реального к реальнейшему» [2, с. 156]. И позднее Вяч. Иванов больше всего ценил в поэзии «чувство бытийности» [3, с. 242], которое переполняет стихи Мандельштама с его органичным сближением далёких реалий и является программным: «Любите существование вещи больше самой вещи и своё бытие больше самих себя» («Утро акмеизма») [4, с. 144].
Установка Мандельштама близка и интеллектуальной поэзии С. Малларме, программа которого - «назвать предмет - разрушить наслаждение, заключённое в постепенном угадывании, подсказать с помощью намёка - вот цель, вот идеал». Совершенное владение этим таинством создаёт символ [5, с. 257]. «...Живое слово не обозначает предметы, а свободно выбирает, как бы для жилья, ту или иную предметную значимость, вещность, милое тело. И вокруг вещи слово блуждает свободно, как душа вокруг брошенного, но не забытого тела» [4,
с. 171] - так Мандельштам формулирует свой принцип постсимволистской ассоциативной поэтики, восходящей к символистскому миропониманию, в котором мир - это единое целое. Язык причастен к таинственной жизни этого мирового целого и способен передавать таинственные связи - аналогии - соответствия вещей. Эту способность поэта прозревать сущность вещей и связи всего сущего Д. Джойс называл эпифаниями, Вяч.Иванов и А. Белый - теургией, Р.М. Рильке - орфическим началом поэзии, столь близким и Мандельштаму: «О, широкий ветер Орфея, / Ты уйдёшь в морские края - / И, несозданный мир лелея, / Я забыл ненужное «я» («Отчего душа так певуча.») [6, с. 76]. В этой способности к всесоединению душа становится певучей. И у Блока музыка выражает единую сущность мира: «мелодией одной звучат печаль и радость». По мысли Н.А.Бердяева, человек в полноте своей есть «космос и личность» [7, с. 271]. И он же видел торжество в поэзии Блока душевно-космической стихии, беззащитность перед демоническими началами [8]. Никакой любви к гибели в поэзии Мандельштама нет. В ней торжествует духовное начало - ин-тенциональная связь с миром вещей. Слово «связь» - одно из ключевых в поэтическом миропонимании Мандельштама. Эта связь пред-задана вещам, и её прозревает поэт-медиум (с его ненужным «я»), проникающий в эйдосы вещей. Поэзия Мандельштама обращена к первоосновам жизни, космическому всесоеди-няющему эросу вещей, когда ещё не родилась сама Афродита, его персонификация: «Она ещё не родилась, / Она и музыка и слово, / И потому всего живого / Ненарушаемая связь» [6, с. 70].
И потому метафора, подобно Блоку и Пастернаку, - доминирующий поэтический приём
Мандельштама. Этот обострённый метафоризм неотделим от определяющей литературный процесс того времени экзистенциализации литературы: «Сущность экзистенциализма - поиск новой веры в трагических условиях массовых обществ. Эта вера - мы сами, наш жизненный мир» [9, с. 513]. Этот жизненный мир предельно расширен в новой поэтической культуре Серебряного века. Но если ассоциативная метафора Блока передаёт сложное внутреннее состояние поэта - в сущности она иррациональна: «В лёгком сердце - страсть и беспечность, / Словно с моря мне подан знак. / Над бездонным провалом в вечность, / Задыхаясь, летит рысак» [10, с. 162]. Если метафора Пастернака уравнивает случайное с сущностным, как апофеоз конкретности, упраздняя дистанцию между бытом и бытием, метафора Мандельштама, подобно живописи М. Шагала, соединяет куски разбитого зеркала, служит воскрешению духа, и как музыка у Мандельштама восходит к тишине, а слово к молчанию, так его метафора имеет метонимическую основу - часть и целое уравновешены глубинным эросом вещей:
Невыразимая печаль / Открыла два
огромных глаза, Цветочная проснулась ваза / И выплеснула
свой хрусталь [6, с. 70]. Мир предстаёт у Мандельштама хрупким, неуловимо-подвижным, неслиянно-нераздельным, одухотворённо-живым. Его метафоры - тишина, музыка, хрусталь, стрекоза, ласточка. Мир предстаёт таинственным в своей недосказанности и невыразимости, что роднит Мандельштама с Ф. Тютчевым. Но мандельштамовский мотив молчания связан также со стремлением поэта передать «первоначальную немоту» - сли-тость всего: эйдосы вещей, «дао» вещей: «Да обретут мои уста / Первоначальную немоту, / Как кристаллическую ноту, / Что от рождения чиста!». Новое искусство становится созерцанием не внешнего образа человека (отсюда ненужное «я») и не внешней предметности, но человеческой сущности, содержания его сознания, которое интенционально - слито, растворено в этой предметности. Поэт восстанавливает первоначальную связь всего: «Слух чуткий парус напрягает, / Расширенный пустеет взор» [6, с. 71]. Видение поэта фрагментарно-ассоциативно и становится сюрреальным - в возможности самых отдалённых сближений, если всё построено на единстве и взаимосвязи. Отсюда вырастают ключевые образы Мандельштама:
И, если подлинно поётся / И полной грудью,
наконец,
Всё исчезает - остаётся / Пространство,
звёзды и певец! [6, с. 92].
Пространство поэта - пространство любви. Поэт обретает орфическую силу преображения реальности. На языке Пушкина - пророческую силу. В этой фрагментарности намечается путь от постсимволизма к авангардному - сюрреальному видению мира. Предметы не только исчезают, но теряют свои привычные свойства: текучее становится твёрдым, большое сочетается с малым, человеческое растворяется в предметном. Неожиданные метафоры проснувшейся цветочной вазы и выплёскивающей свой хрусталь имеют женственную метонимическую основу. Присутствие человека почти неуловимо, но пространство комнаты пронизано присутствием вечно-женственного начала:
Вся комната напоена / Истомой - сладкое
лекарство! Такое маленькое царство / Так много
поглотило сна.
Деталь, часть легко замещает целое: два огромных глаза - цветочная ваза, проснувшаяся и плещущая хрусталём - тончайших пальцев белизна. Таинство сна и пробуждения: Немного красного вина, / Немного
солнечного мая -И, тоненький бисквит ломая, / Тончайших
пальцев белизна [6, с. 69]. Присутствие человека дано по принципу: Останься пеной, Афродита. / И, слово,
в музыку вернись, И, сердце сердца устыдись, / С первоосновой жизни слито! [6, с. 71] Мотив развоплощения, лежащий в основе авангардного видения мира, у Мандельштама слит с мотивом верности поэта эйдетической первооснове жизни - глубинному эросу вещей. Этот космический эрос проявляется в одушевлённости мира природы, присутствии вечно-женственного начала, интенциональности сознания поэта. Задача поэта - передать изначальную слитость всего:
Медлительнее снежный улей / Прозрачнее
окна хрусталь, И бирюзовая вуаль / Небрежно брошена на
стуле.
Присутствие человека растворено в его вещах: Ткань, опьянённая собой, / Изнеженная
лаской света, Она испытывает лето, / Как бы не тронута
зимой...
Стихотворение Мандельштама построено по принципу развёрнутой метонимии, в своей развёрнутости переходящей в метафору: И, если в ледяных алмазах / Струится
вечности мороз,
Здесь - трепетание стрекоз /
Быстроживущих, синеглазых [6, с. 70].
190
Н.П. Крохина
Явленное и сущностное здесь соотносимы по принципу контраста: зима - лето, вечности мороз - трепетание стрекоз. Метонимический крупный план Мандельштама превращает в таинство повседневность в стихах «Невыразимая печаль. », «Медлительнее снежный улей.» или: На перламутровый челнок / Натягивая шёлка
нити,
О, пальцы гибкие, начните / Очаровательный
урок!
И вновь метонимия порождает сюрреальные метафоры, в которых человек сюрреально растворён в природе:
Приливы и отливы рук. / Однообразные
движенья. Ты заклинаешь, без сомненья, / Какой-то
солнечный испуг, И метафорический образ пластически
развёрнут: Когда широкая ладонь, / Как раковина,
пламенея,
То гаснет, к теням тяготея, / То в розовый
уйдёт огонь!.. [6, с. 77] Преображается, растворяется в предметности женский образ, и образ самого поэта сливается с многообразными проявлениями мира, представая то в виде птицы, то раковины («Раковина»):
Быть может, я тебе не нужен, / Ночь;
из пучины мировой, Как раковина без жемчужин, / Я выброшен
на берег твой.
Стихотворение символично: тема судьбы поэта и места поэта в мире - одна из важнейших в творчестве Мандельштама. Потому поэт и обретает себя в мире эйдосов, что реальный мир и поэт здесь экзистенциально противопоставлены: Ты равнодушно волны пенишь /
И несговорчиво поёшь; Но ты полюбишь, ты оценишь / Ненужной
раковины ложь. В мире Мандельштама уравновешены большое и малое, хрупкое и вещное, потому поэт так и любил превращать текучее, воздушно-неуловимое, хрупкое в твёрдое:
Ты на песок с ней рядом ляжешь, / Оденешь
ризою своей. Ты неразрывно с нею свяжешь / Огромный
колокол зыбей; И хрупкой раковины стены, - / Как
нежилого сердца дом, -Наполнишь шёпотами пены, / Туманом,
ветром и дождём.. .[6, с. 76] В «ненужной раковине» заключён весь мир, вся его музыка.
Поэт, который «беден, как природа, / И так же прост, как небеса» [6, с.71], обретает себя в
образах птицы, цветка: «Я печаль, как птицу серую, / В сердце медленно несу», «Дикой уткой взовьётся упрёк», «Я и садовник, я же и цветок, / В темнице мира я не одинок» [6, с. 73, 74, 68]. И в конечном счёте восходит к архетипу Орфея. Поэт вслушивается в мир: «Смутно-дышащими листьями / чёрный ветер шелестит.», в его изначальную тишину - «восторженную тишь», слышит беззвучное: Слух чуткий парус напрягает, /
Расширенный пустеет взор, И тишину переплывает / Полночных птиц незвучный хор. [6, с. 75, 68, 71]. Превращая текучее, воздушно-неуловимое, хрупкое в твёрдое, художник способен остановить мгновение: На бледно-голубой эмали, / Какая мыслима
в апреле,
Берёзы ветви поднимали / И незаметно
вечерели.
Художник реализует метафору, преодолевает преходящее:
Узор отточенный и мелкий, / Застыла
тоненькая сетка, Как на фарфоровой тарелке / Рисунок,
вычерченный метко, -Когда его художник милый / Выводит
на стеклянной тверди, В сознании минутной силы, / В забвении
печальной смерти [6, с. 68]. Потому в осознании своей поэтической силы определяющей для последующего творчества поэта и становится архитектурная топика -«Камень»: «Человек должен быть твёрже всего на земле» [4, с. 186]. Н.Я. Мандельштам называла О. Мандельштама «бесконечно жизнелюбивым человеком» [11, с. 193]. Это жизнелюбие неотделимо от мандельштамовского миропри-ятия: «И море, и Гомер - всё движется любовью» [6, с. 105]. «Всё ценное в своей жизни он называл весельем, игрой», говоря: «вся наша двухтысячелетняя культура, благодаря чудесной милости христианства, есть отправление мира на свободу - для игры, для духовного веселья, для свободного подражания Христу» [11, с. 256; 4, с. 158]. Этим духовным весельем и игрой пронизана ранняя поэзия мастера: За радость тихую дышать и жить / Кого,
скажите, мне благодарить?.. На стёкла вечности уже легло / Моё
дыхание, моё тепло [6, с. 68-69]. Потому и становится возможным преодоление мира:
Явлений раздвинь грань, / Земную разрушь
клеть
И яростный гимн грянь - / Бунтующих тайн
медь! [6, с. 75]
Подобно Р.М. Рильке, художник в поэзии Мандельштама - соучастник божественного творения: «Я так же беден, как природа, / И так же прост, как небеса» [6, с. 71]. В сущности, ранняя поэзия Мандельштама реализует завет Вл. Соловьёва и Вяч. Иванова: искусство придёт к новой свободной связи с религией:
Божья имя, как большая птица, / Вылетело
из моей груди! Впереди густой туман клубится, / И пустая
клетка позади [6, с. 78]. В своих ранних стихах Мандельштам реализует то «синтетическое миросозерцание», к которому стремились символисты [2, с. 69] и которое станет программным в творчестве поэта, называвшего себя «последним поэтом христи-анско-эллинского мира» [11, с. 241]. Задача «синтетического поэта современности» [4, с. 172] - вернуть в современный мир вечные идеи мировой культуры, выразить сокровенную связь всего сущего. Но, увы, ХХ век реализовал несоизмеримость между творческим замыслом творца и тем, что рождается от его преломления в тяжести мира, в тяжести истории. В начале 20-х гг. поэт размышлял о должной социальной архитектуре как «свободной игре тяжестей и сил», где «каждая частность аукается с грома-
дой» [4, с. 205], определяя принцип своего поэтического мира.
Список литературы
1. Аверинцев С.С. Судьба и весть О. Мандельштама // Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. М.: Художественная литература, 1990. Т. 1. С. 5-64.
2. Иванов Вяч. Родное и вселенское. М.: Республика, 1994. 428 с.
3. Иванов Вяч. Речь на диспуте «Будущее поэзии» // Вопросы онтологической поэтики. Иваново, 1998. С. 240-244.
4. Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. Т. 2. Проза. М.: Художественная литература, 1990. 464 с.
5. Малларме С. // Энциклопедия символизма. М.: Республика, 1999. 506 с.
6. Мандельштам О. Сочинения: В 2 т. Т. 1. Стихотворения. М.: Художественная литература, 1990. 638 с.
7. Бердяев Н.А. Размышление об Эросе // Русский Эрос, или Философия любви в России. М., 1991. С. 266-273.
8. Бердяев Н.А. В защиту А. Блока // Ал. Блок: pro et contra. Личность и творчество Ал. Блока в критике и мемуарах современников. СПб., 2004. С. 453-456.
9. Гарин И.И. Воскрешение духа. М.: Терра, 1992. 640 с.
10. Блок А.А. Собрание сочинений: В 8 т. М.-Л.: ГИХЛ, 1961. Т. 3. 714 с.
11. Мандельштам Н.Я. Воспоминания. М.: Книга, 1989. 480 с.
ONTOLOGICAL POETICS OF THE EARLY O. MANDELSHTAM N.P. Krokhina
The article reveals the connections of the associative poetics of the early O. Mandelshtam with the era of symbolism. The poet's inverted attitude toward the initial connection of everything that exists is emphasized -the deep eros of things. We define the specific features of Mandelshtam's metaphor, which has a metonymic basis: art becomes a contemplation of the human essence and of the content of one's consciousness, which is intentional and is dissolved in the external image of a person and in external objects. The author makes a conclusion that Mandelshtam's associative poetics moves from post-symbolism to the avant-garde, surreal vision of the world where objects lose their habitual properties.
Keywords: being of things, metaphor, metonymy, intentionality of consciousness, world perception.
References
1. Averincev S.S. Sud'ba i vest' O. Mandel'shtama // Mandel'shtam O. Sochineniya: V 2 t. M.: Hudozhestven-naya literatura, 1990. T. 1. S. 5-64.
2. Ivanov Vyach. Rodnoe i vselenskoe. M.: Respub-lika, 1994. 428 s.
3. Ivanov Vyach. Rech' na dispute «Budushchee po-ehzii» // Voprosy ontologicheskoj poehtiki. Ivanovo, 1998. S. 240-244.
4. Mandel'shtam O. Sochineniya: V 2 t. T. 2. Proza. M.: Hudozhestvennaya literatura, 1990. 464 s.
5. Mallarme S. // Ehnciklopediya simvolizma. M.: Respublika, 1999. 506 s.
6. Mandel'shtam O. Sochinenia: V 2 t. T. 1. Stihotvo-reniya. M.: Hudozhestvennaya literatura, 1990. 638 s.
7. Berdyaev N.A. Razmyshlenie ob Ehrose // Rus-skij Ehros, ili Filosofiya lyubvi v Rossii. M., 1991. S. 266-273.
8. Berdyaev N.A. V zashchitu A. Bloka // Al. Blok: pro et contra. Lichnost' i tvorchestvo Al. Bloka v kritike i memuarah sovremennikov. SPb., 2004. S. 453-456.
9. Garin I.I. Voskreshenie duha. M.: Terra, 1992. 640 s.
10. Blok A.A. Sobranie sochinenij: V 8 t. M.-L.: GIHL, 1961. T. 3. 714 s.
11. Mandel'shtam N.Ya. Vospominaniya. M.: Kniga, 1989. 480 s.
