CC BY
32
УДК 821
Чиркова Анна Валерьевна
кандидат филологических наук,
доцент кафедры иностранных языков и гуманитарной культуры
Егорьевского технологического института (филиал) ФГБОУ ВПО МГТУ «Станкин»
milena.555@ail.ru
Chirkova Anna Valeryevna
Candidate of Philology,
associate professor of foreign languages and humanitarian culture
of Egoryevsky institute of technology (branch) of FGBOU VPO of MGTU "Stankin"
milena. 555@mail.ru
ОНТОЛОГИЧЕСКАЯ АКТИВНОСТЬ ТЕКСТА
(НА ПРИМЕРЕ РОМАНА И.И. ЛАЖЕЧНИКОВА «ЛЕДЯНОЙ ДОМ»)
ONTOLOGICAL ACTIVITY OF TEXT
(FOR EXAMPLE, THE NOVEL II LAZHECHNIKOV "ICE HOUSE")
Аннотация. Данная статья представляет собой попытку проследить востребованность литературного произведения за пределами породившей его культурно-исторической эпохи. С этой целью автор рассматривает влияние романа Лажечникова «Ледяной дом» на восприятие событий Отечественной истории, на последующие литературные произведения, а также дальнейшее развитие сюжета, представленного Лажечниковым.
Abstract. This article is an attempt to trace the existence of a literary work outside spawned its cultural and historical era. To this end, the author examines the impact of the novel Lazhechnikov "Ice House " on the perception of the events of the story, the next literary works, as well as further development of the plot presented Lazhechnikov.
Ключевые слова: исторический роман "ледяной дом", историческая эпоха, онтологическая активность, восприятие, понимание, влияние, значение.
Keywords: historical novel "Ice House", a historical era, the ontological activity, perception, understanding, influence and importance.
На протяжении последних лет в отечественном и зарубежном литературоведении все более настойчиво обсуждаются теоретические вопросы функционирования литературы в «большом историческом времени». Знаменателен возросший интерес к работе Т. С. Элиота «Традиция и индивидуальный талант» (1917), где была предпринята оригинальная попытка осознать непреходящую значимость давно созданных произведений и обозначить реальную связь культур. В отечественном литературоведении пристальное внимание привлекли к себе работы А.И. Белецкого, еще в 1922 году говорившего о необходимости изучать бытование произведений в читательском сознании [1, с. 25-40] и труды М. Бахтина 30-40 годов, где жизнь классических творений в веках («в большом времени») рассмотрена как «непрерывный процесс их социально-идеологической переакцентуации»[2, с. 232].
В немецком литературоведении формируется новое направление - рецептивная эстетика, основным предметом изучения которой является рецепция, т.е. восприятие
литературного произведения. Рецептивная эстетика исходит из идеи, что произведение «возникает», «реализуется» только в процессе «встречи» контакта литературного текста с читателем, который, благодаря «обратной связи», в свою очередь, воздействует на произведение, определяя тем самым конкретно-исторический характер его восприятия и бытования.
Действительно, литературный текст входит во взаимодействие с окружающей социальной средой, поскольку выступает в качестве объекта рецепции представителей этой среды. Текст начинает осваиваться воспринимающим его социумом, подвергаясь при этом различным воздействием со стороны последнего (текст анализируется, оценивается, с ним ведется полемика...). Литературное произведение, в свою очередь, обладает достаточным потенциалом для проявления «большом времени» (М. Бахтин) «онтологической» (бытийственной) активности. В данном случае речь идет о влиянии текста на сознание читателя.
В данном докладе мы попытаемся на примере романа И.И. Лажечникова «Ледяной дом» проследить проявление литературным текстом онтологической активности, существенными показателями которой являются: 1. влияние «Ледяного дома» на восприятие событий Отечественной истории; 2. дальнейшее развитее представленного в произведении сюжета; 3. реминисценции во вновь создаваемых литературных произведениях.
Следует заметить, что «Ледяной дом» имел у читателей потрясающий успех. Лажечников живописно описал этот успех в письме к Белинскому. Судя по этому письму, успех «Ледяного дома» не уступал «Бедной Лизе», когда восторженные читатели совершали литературные паломничества к пруду Симонова монастыря, месту самоубийства сентиментальной героини: «Скажу Вам, как человеку, который меня любит. в Петербурге мой «Ледяной дом имел успех, которого не имел на Руси ни один роман: у Самсоньевского кладбища, где похоронен Волынский, был постоянный съезд карет; памятник над могилой Волынского весь исписан стихами - к счастью, как пишут, не пошлыми, и молодые люди, разбив мраморную вазу (из этого памятника), уносят кусочки, как святыню. Вообразите изумление кладбищенского сторожа, с тех пор как существует кладбище, не бывало на нем такой тревоги!... Письмами, исполненными похвал, я завален»[3, с. 177]
Лажечникова, не без основания, можно считать родоначальником традиционного мифа о «бироновщине». Так, Е.П. Карнович в своей статье «Значение бироновщины в русской истории» пишет: «Нам не удалось доискаться, с которой поры царствование Бирона начало называться этим именем, в смысле выражения ненависти и ужаса к тому времени, когда над Россией господствовала злая воля Бирона. По всей, однако, вероятности название это не слишком давнего происхождения, и едва ли мы ошибемся, если скажем, что оно стало употребляться только со времени появления романа Лажечникова.С замечательным для той поры искусством / автор / выставил грозную и жестокую личность немца - проходимца, властвующего над Россией именем сердобольной, но слабохарактерной государыни. Под влиянием этого романа, который в прежнюю пору прочитывался каждым грамотным русским, и составилось у нас главным образом представления о Бироне»[3, с. 177]
Подчеркивая субъективное начало художественных произведений, Карнович заключает, что всеобщую ненависть к Бирону породил главным образом «Ледяной дом», а идеализация в романе Волынского, личности, которая, по мнению Карновича, меньше всего ее заслуживает, также твердо отложилась в массовом сознании. Ряд
позднейших исследователей творчества Лажечникова объясняют столь категоричные и однозначные трактовки политических деятелей слабым развитием исторической литературы того времени. Однако более справедливым представляется предположение, что подобная категоричность или контраст соответствовали общему художественному замыслу писателя.
О существенном влиянии на восприятие потомками эпохи Анны Иоанновны говорит и современный писатель, автор ряда исторических романов Валентин Пикуль: «Не одно поколение судило (и продолжает судить) об эпохе Анны Иоанновны именно по Лажечникову . Именно, когда вышел роман Лажечникова «Ледяной дом», и начались удивительные демонстрации читателей к забытой могиле. Ограда храма Самсо-ния-странноприимца сделалась местом любознательного паломничества» .[4, с. 542]
В конце XIX века в печати появляются статьи, напомнившие о прошлой трагедии. Журнал «Русская старина» выступил с призывом ко всем потомкам лиц, пострадавших в царствование Анны Кровавой и почитателей памяти знаменитого исторического деятеля Волынского внести пожертвования на возобновление памятника. В числе жертвователей были военные, историки, купцы, крестьяне, потомки декабристов и конфидентов Волынского. Деньги на создание памятника шли отовсюду - даже из-за рубежа.
Собранная сумма позволила редакции журнала не только обновить старый памятник, но и соорудить новый. Созданный на добровольные пожертвования, без участия правительства и санкции духовенства, памятник Волынскому и его конфидентам можно считать подлинно народным памятником.
Существенным показателем онтологической активности текста является и то, что описанный здесь сюжет и помимо автора «Ледяного дома» не прекращает своего развития. Интересно отметить то обстоятельство, что после выхода романа Лажечникова писатели продолжали обращаться к образу ледяного дома, как символу тирании. Так революционный немецкий поэт Фердинанд Фрейлиграт использует этот образ, чтобы заклеймить феодальную Германию кануна революции 1848 года. В стихотворении «Ледяной дворец» (1846 г.) поэт воспевает ледоход на Неве будто бы уничтоживший «потешный дворец» Анны Иоанновны, как ледоход свободы. (Фрейлиграт так же, как в последствии и В. Гюго, ошибочно полагал, что ледяной дом был снесен весенним ледоходом. В действительности же это сооружение, как правильно сказано в романе Лажечникова, просто рухнуло, и уцелевшие льдины были свезены на дворцовый ледник.) Обращаясь к современным ему реакционерам Фрейлиграт заявляет: Народам все хотите вы закрыть свободы океан: Иль непонятен вам урок, который был Невою дан? Ведь сбросит тирании лед поток народный, наконец, И деспотию прочь сметет, как этот ледяной дворец[5, с. 151-152] Вскоре после Фрейлиграта, в 1852 году, Виктор Гюго в своем памфлете против «ничтожного племянника великого дяди» - «Наполеон Малый» - возводит картину ледохода на Неве в 1740 году и разрушения ледяного дворца Анны Иоанновны в символ крушения реакции в общеевропейском масштабе: «Слышите вы этот гулкий шум, грозный гул в глубине? Это ледоход! Нева вскрылась!... Живая, радостная, грозная вода сбрасывает ненавистный мертвый лед и крушит его.Это возвращается истина и все снова движется вперед, человечество снова пускается в путь... сокрушает давит и топит не только новоиспеченную империю Луи Бонапарта, но и все сооружения, все создания древнего извечного деспотизма! ... И для того чтобы совершилось это вели-
кое низвержение, эта ослепительная победа жизни над смертью, много ли было нужно? Один твой взор, о солнце! Один твой луч, о свобода!» [6, с. 19-20]
Приведенные примеры позволяют сделать вывод, что в литературе первой половины XIX века становится традиционным использование образа ледяного дома - образа, поставленного Лажечниковым в центр своего романа. В сущности не так уж и важно зависели ли перечисленные произведения друг от друга непосредственно, т.е. знали ли Фрейлиграт и Гюго «Ледяной дом» Лажечникова (что, кстати, вполне вероятно, «Последний Новик» и «Ледяной дом» сразу же после появления их в печати были переведены на французский и немецкий языки). Но сам факт существования целого ряда произведений, построенных на основе общей символической темы чрезвычайно занимателен.
Кроме того, в русской литературе и XIX и XX века неоднократно появляются центральные образы романа Лажечникова. При рассмотрении этих произведений отчетливо видно влияние «Ледяного дома» на представление последующими писателями и эпохи бироновщины и исторических деятелей, изображенных Лажечниковым. Так мотив противостояния «вдохновенного певца взятия Хотина» «ничтожному писачки», лишь вскользь намеченный в «Ледяном доме», развивает впоследствии Н. Полевой в пьесе «Ломоносов», где гениальному русскому ученому явно противопоставлен напыщенный, но бездарный Тредиаковский. Даже в списке действующих лиц Тредиа-ковский представлен лишь как «секретарь конференции», чем Полевой подчеркивает ничтожность его поэтического творчества. И вообще в рассматриваемой пьесе Тредиа-ковский изображается в полном соответствии с традицией, положенной Лажечниковым.
Уже первая фраза «Глубокое решпектованье Михаилу Васильевичу»[7, с. 138], представляющая контраст с простой и ясной речью Ломоносова, напоминает читателю вычурную речь Тредиаковского в «Ледяном доме». Так же, как в романе Лажечникова, где Тредиаковский раболепствует перед влиятельными особами, в пьесе Полевого Тредиаковский заискивает перед неким графом А. В-съ, преподносит ему «пиетичную вещь - кантану», чем вызывает негодование Ломоносова: «Бить челом стишенка-ми...»[7, с. 144]. Как и в «Ледяном доме», в пьесе «Ломоносов» неоднократно подчеркивается презренье, с которым современники относятся к «вечному труженику». Так, «сиятельный граф», знакомством с которым так гордится поэт, принимает Тредиаков-ского лишь для потехи: «Приходи братец - поедим я тебе набью брюхо варениками и галушками, а у меня кстати Савельич занемог, так ты меня потешишь», на приеме же у графа поэт веселит своими стихами гостей, поет, пляшет, за что с удовольствием получает от графа кошелек «Ребятишкам на калачи годиться! Благодетель мой! Позвольте графскую мне ручку Вашу...»[1, с. 140].
Некоторое влияние «Ледяного дома» можно отметить в исторической повести Булкина «Сыщики». Хотя сам Волынский изображается в указанной повести не апологетически. Автор пытается подчеркнуть противоречия в характере кабинет-министра, описывает его интриги у двора принцессы Анны. Перед смертью Волынский сам признается и осознает: «За все прошедшее казни достоин я, - но государем быть не хо-тел»[8, с. 51]. Впрочем, Волынский и не является главным героем этой повести, в которой, согласно традиции Вальтера Скотта, основное внимание читателей сосредотачивается на судьбе вымышленного персонажа Миктерова и его возлюбленной Маши. Волынский лишь мельком появляется среди множества других исторических лиц:
Ягужинского, Черкасского, Бирона, императрицы Анны Иоанновны, князей Долгоруких и других.
Однако в полном соответствии с романом Лажечникова изображаются в повести Анна Иоанновна и Бирон. Так императрица вовсе не желает казни Волынского: « -Оставьте вы вражду. То все по моему приказу им писано, все по моему приказу, - говорила государыня, стараясь замять разговор. - Ну чего ты, чего гневаешься, не к допросу же кабинет-министра вызывать». И лишь на категоричное заявление Бирона «Или он или я». «- Ах, - всплеснула руками государыня и судьба Волынского была решена»[8, с. 49]. Так же, как в романе Лажечникова, в повести «Сыщики» «весь ужас царствования Анны» объясняется жестокостью, жадностью и властолюбием Бирона. Сам же герцог изображается в соответствии с традицией Лажечникова односторонне: «Мученья и бедствия терпела от него десять лет Россия»[8, с. 23].
Особый интерес при рассмотрении дальнейшего развития сюжета «Ледяного дома» представляет собой музыкальная интерпретация этого произведения. Роман «Ледяной дом послужил основой для одноименной оперы композитора А.Н. Корещен-ко, написанной по либретто, сочиненному М.И. Чайковским / братом великого русского композитора /. Хотя либретто М.И. Чайковского значительно отличается от текста романа, тираноборческий пафос произведения Лажечникова в нем сохраняется.
Опера «Ледяной дом», поставленная в Московском Большом театре в 1900 году, накануне первой русской революции, пронизанная вольнолюбивыми мотивами, по свидетельству современников «имела несомненный успех»[9].
В отличие от романа в опере главный интерес сосредотачивался на образе Би-рона, олицетворяющего собой «весь ужас царствования Анны». А так как исполнителем этой роли был Ф.И. Шаляпин, то восторг слушателей оперы становится вполне объяснимым. Так рецензент «Московских ведомостей» отмечает: «...исполняет эту роль г. Шаляпин так хорошо, что лучшего желать невозможно»[10].
К сожалению, опера Корещенко «Ледяной дом» не выдержала испытания временем, и наиболее яркой музыкальной интерпретацией произведений Лажечникова остается, созданная в 1870-1872 годах опера П.И. Чайковского «Опричник» на сюжет одноименной трагедии Лажечникова.
Как известно, значительный интерес при рассмотрении бытования текста в «большом времени» представляют собой реминисценции во вновь создаваемых словесно-художественных произведениях. В связи с этим целесообразно остановиться на двух исторических повестях Юрия Нагибина «Квасник и Буженинова» и «Остров любви». Еще в предисловии автор ссылается на роман Лажечникова, подчеркивая свое несогласие с трактовкой последним образов Волынского, Тредиаковского и князя-шута М. Голицына (в «Ледяном доме» Кульковский): «Персонажи моей повести резко отличаются от тех же персонажей известного романа И.И. Лажечникова «Ледяной дом». Возвышенная (и разумеется вымышленная) любовь кабинет-министра к прекрасной Мариорице потребовала романтизации образа несостоявшегося временщика, безжалостного правителя, казнокрада и политического авантюриста. В силу этого все недруги Волынского представлены в романе моральными уродами. В первую очередь это относится к выдающемуся просветителю, поэту реформатору В.К. Тредиаковско-му, за что Пушкин сурово пенял Лажечникову.. ..Тредиаковский был такой же жертвой самовластия, как и Голицын-Квасник»[11, с. 7-8].
В сущности, Михаил Голицын является лишь прототипом героя Лажечникова (измененная фамилия, измененная предыстория героя, да и женится Кульковский на
бывшей «барской барыне» Волынского). А так как в романе Лажечникова воспевается высокое и героическое: Волынский, несмотря на трагическую развязку, - человек сильный духом, влиятельный политик, его опасается Бирон, к нему прислушивается императрица, его искренне любят Мариорица и Наталья Андреевна, вполне закономерно, что шут, лишенный человеческого достоинства и целиком зависящий от чужой воли изображается романистом с презрением. В произведении же Нагибина акцент переносится на трагическую судьбу Князя-шута, заслуживающего сострадания и сочувствия, как жертва «самодержавной власти, не ведающей предела в надругательстве над человеческой сутью»[11, с. 7-8].
То же самое можно сказать и об изображении Ю. Нагибиным Тредиаковского. Вместо напыщенного, но в сущности ничтожного «писачки», которым поэт показан в «Ледяном доме», в повести Нагибина перед читателем предстает талантливая и гуманная личность. Полемичной «Ледяному дому» представляется нам финальная сцена повести Ю. Нагибина «Остров любви». В романе Лажечникова Третьяковский «ругается» над мертвой головой Волынского. У Нагибина же поэт проникается истинным сочувствием и состраданием к «истерзанному, страдающему человеку», прощает ему все обиды: «Кажется, он закричал, но что? - он не помнил, кажется, рванулся вперед - зачем? - он не знал. В его поступке не было ни разума, ни смысла, а поплатиться он мог свободой, даже жизнью, но ни о чем не думал смешной поэт, никем не узнанный, не угаданный Предтеча, в чьем безотчетном порыве родился жест великой русской литературы - к страждущему»[12, с. 408]
К теме бироновщины обращается и советский писатель Валентин Пикуль, посвятив этой эпохе обширный роман, состоящий из двух книг «Слово и дело». Уже в критико-биографическом предисловии к роману С. Журавлев отмечает, что «До В. Пикуля эпоха эта была в какой-то степени показана «русским Вальтером Скоттом» -Иваном Лажечниковым»[13, с. 19]. Упоминается «Ледяной дом» и в последней летописи «Слова и дела»: «Артемий Петрович представлен в романе Лажечникова идеальным рыцарем добра, что в корне не верно»[14, с. 617].
Однако, пытаясь объективно изобразить противоречивый характер исторического деятеля эпохи Анны Иоанновны, советский писатель, в общем, бесспорно, положительно оценивает личность и деятельность Волынского. «Артемий Волынский давно принадлежит истории как патриот, как гражданин. Но образ этого человека слишком сложен и противоречив. «Дитя осьмнадцатого века», он жил законами своего времени - трудного и жестокого. Дурное в нем отлично уживалось с добром ... Пы-тошный огонь, никогда не страшивший его позже и очистит нам образ Волынского, и он предстанет перед нами в истинном своем свете - как патриот, как гражданин!»[15, с. 90]
Так же, как и у Лажечникова, в романе Пикуля, чрезвычайно густо населенном историческими и «полуисторическими» лицами, именно Волынский является главным героем. Учитывая многоплановость сюжета, автор «Слова и дела», предотвращая сомнения читателей, прямо констатирует: «Именно Волынский и станет нашим главным героем»[15, с. 90].
Избиение Волынским Тредиаковского расценивается Пикулем не как следствие врожденной жестокости, а как негодование на покровителя поэта князя Куракина. «Не поэта Тредиаковского избивал Волынский, а князя Куракина, врага своего, лупцевал он в лице поэтическом. За поэтом видел министр пьяную рожу князя, и боль поэта - по разумению Волынского - должна на Куракина перекочевать»[14, с. 467]. Анали-
зируя этот эпизод, можно также обнаружить полемику с рассмотренной выше трактовкой Волынского Ю. Нагибиным. Кроме того, полемика с Нагибиным обнаруживается и в описании Пикулем отношения Волынского к шуту императрицы Голицыну- Кваснику. Если в повести Нагибина деспот-министр сознательно унижает и без того униженного человека, то в романе Пикуля: «Артемий Петрович страдал за Голицына, видел в насильственном шутовстве князя умышленное принижение русской знати... Он руку ему подал: «Добрый день, Михайла Лексеич»[14, с. 421]. Однако, если в трактовке Волынского Пикулем еще можно заметить отголоски традиции Лажечникова, то образы императрицы Анны и Бирона показаны в «Слове и деле» по-иному. Сам Пикуль так комментирует изображение Анны Иоанновны в «Ледяном доме»: «Императрица отсутствует в злодействе по уважительным причинам»[14, с. 618].
Обосновывая свою трактовку русской императрицы, Пикуль констатирует: «В каждой отрицательной личности я всегда пытаюсь найти черты, близкие к положительным, без наличия которых любое историческое лицо будет выглядеть сухой и надуманной схемой. Приступая к написанию этой хроники, я напрасно искал такие черты в Анне Кровавой, - я не нашел их! Это я сообщаю здесь к тому, чтобы читатель не заподозрил меня в умышленном очернении монархини»[14, с. 558]. Бирон же, напротив, не изображается Пикулем «одними черными красками» (к примеру, именно он спасает от казни Румянцева и Ягужинского): «Бирон и не был прирожденным злодеем, каким его по традиции принято представлять»[14, с. 560].
Итак, «Ледяной дом» Лажечникова, так или иначе, оказал значительное влияние на последующие интерпретации эпохи Анны Иоанновны. Центральным же образам романа патриоту Волынскому и временщику Бирону суждено было войти в сознание русского общества, отодвинув на второй план свои исторические прототипы. Показательно также, что в литературе первой половины Х1Х века становится традиционным использование образа ледяного дома как символа политического деспотизма.
Очень скоро миф распространяется на другие области искусства: Писемский пишет о Волынском пьесу, в 1900 году поставлена опера Корещенко «Ледяной дом», дважды роман был экранизирован, оживает герой Лажечникова и на больших живописных полотнах академика живописи, гарибальдийца Валерия Якоби; художник с документальной точностью и вместе с тем явной ориентацией на роман Лажечникова воспроизводит эпоху Анны Иоанновны.
Таким образом, став неотъемлемой частью русской культуры первой половины XIX века, историческая проза Лажечникова не утратила своей актуальности в рамках последующих культурно-исторических эпох. Проведенное исследование показывает, что влияние Лажечникова на историческую прозу как XIX, так и XX века довольно существенно.
Литература
1 Белецкий А.И. Об одной из очередных задач историко-литературной науки // Белецкий Избранные труды по теории литературы. - М.: Просвешение, 1964. - С. 2540.
2 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. - М., 1975.
3 Письмо Белинскому от 12 ноября 1835 г. //Белинский и его корреспонденты. М, 1948
4 Карнович Е.П. Значение бироновщины в русской истории // Отечественные записки, 1873, №10.
5 Фрейлиграт. Ф. Ледяной дворец. Перевод Зенкевича / / избранные произведения.- М.: ГИХЛ. 1956.
6 В. Гюго. Собр соч. в 15-и т. Т5.- М.: ГИХЛ, 1954.
7 Полевой Н. Ломоносов //Библиотека для чтения. 1843. № 12.
8 Булкин. Сыщики. Историческая повесть //Русский вестник. 1870, № 12.
9 Государственный театральный музей. Фонд Толякоского, тетрадь 3-я.
10 Московские ведомости. 1900 г. 12 декабря.
11 Нагибин Ю. Поездка на острова. М.: Молодая гвардия, 1987.
12 Нагибин Ю.М. Остров любви. Рассказы и повести. М., 1977.
13 Журавлев С. Гордиться славою предков // Пикуль В. Слово и дело. Роман-хроника времен Анны Иоанновны. В 2т. Т. 1. - М.: Современник, 1991.
14 Пикуль В. Слово и дело. Роман-хроника времен Анны Иоанновны. В 2т. Т. 2.
- М.: Современник, 1991.
15 Пикуль В. Слово и дело. Роман-хроника времен Анны Иоанновны. В 2т. Т. 1.
- М.: Современник, 1991.
Literature
1 Beletsky A.I. About one of the next problems of historico-literary science//Beletsky the Chosen works according to the literature theory. - M: Prosvesheniye, 1964. - Page 2540.
2 Bakhtin M. M. Literature and esthetics questions. - M, 1975.
3 The letter to Belinsky of November 12, 1835//Belinsky and his correspondents. M,
1948
4 Karnovich E.P. Value of a bironovshchina in the Russian history/Domestic notes, 1873, No. 10.
5 Freyligrat. T. Ice palace. Zenkevich's transfer / / the chosen works. - M: GIHL.
1956.
6 V. Hugo. Sobr соч. in 15 t. T5. - M: GIHL, 1954.
7 Field N Lomonosov//Library for reading. 1843 . No. 12.
8 Bulkin. Detectives. Historical story//Russian messenger. 1870, No. 12.
9 State theatrical museum. Fund Tolyakosky, writing-book 3rd.
10 Moscow sheets. 1900 on December 12.
11 Nagibin Yu. Trip on islands. M: Young guard, 1987.
12 Nagibin YU.M. Love island. Stories and stories. M, 1977.
13 Zhuravlyov S. To be proud of glory of ancestors//of Pikul V.Slovo and business. Novel chronicle of times of Anna Ioannovna. In 2т. T. 1 . - M: Contemporary, 1991.
14 Pikul V.Slovo and business. Novel chronicle of times of Anna Ioannovna. In 2т. T. 2 . - M: Contemporary, 1991.
15 Pikul V.Slovo and business. Novel chronicle of times of Anna Ioannovna. In 2т. T. 1 . - M: Contemporary, 1991.
