CC BY
46
Всеобщая история
УДК 94(73)"1941":316.653
В. Т. Юнгблюд
ОФИЦИАЛЬНЫЙ ВАШИНГТОН, ПРЕССА И ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ США О «ВЕЛИКОМ СОПРОТИВЛЕНИИ» 1941 г.
В статье исследуется американское восприятие Великобритании и Советского Союза как сил сопротивления нацистской угрозе. Автор анализирует влияние президента Рузвельта на формирование общественного мнения и изменение образа СССР после 22 июня 1941 г.
This article examines the American perception of the Great Britain and Soviet Union as forces of resistance to Nazi threat. The author analyzes influence of President Roosevelt on formation of public opinion and change of an image of the USSR after June 22, 1941.
Ключевые слова: США, общественное мнение, президент Ф. Рузвельт, англосаксонское единство, нацистская угроза, образ союзника.
Keywords: the USA, public opinion, President F. Roosevelt, Anglo-Saxon unity, Nazi threat, an image of the ally.
История американо-советских отношений в 1941-1945 гг. является уникальным примером сотрудничества двух держав, объединивших свои усилия ради общей цели - победы над нацистской Германией и её союзниками во Второй мировой войне.
Восприятие этого союза как явления исключительного вытекает из широкого контекста истории двусторонних отношений этих государств в XX в. Военное сотрудничество и способность принимать согласованные политические решения утвердились после существенного охлаждения отношений в 1938-1941 гг., когда в риторике руководителей США и в массовых представлениях СССР позиционировался в одном ряду с «тоталитарной» Германией [1]. После победоносного завершения войны практически сразу же наступил «холодный мир», постепенно трансформировавшийся в холодную войну.
Вследствие указанных обстоятельств союз военного времени в исторических трудах часто предстает как образец вынужденного взаимодействия, во многом обязанный своим существованием способностям лидеров двух государств договариваться друг с другом и «просвещать» соответствующим образом народы, чтобы обеспечить массовую поддержку своему курсу. Так, у И. В. Быстровой, например, читаем: «Президенту Рузвельту прихо-
© Юнгблюд В. Т., 2010
дилось вести длительную работу по «перевоспитанию» Конгресса, общественного мнения и своего собственного народа» [2]. Соглашаясь с выводами о значительной роли лидеров военного времени, - в данном случае президента Ф. Д. Рузвельта, - в подготовке общественного мнения США к поддержке союзнической дипломатии, отметим некоторые обстоятельства, которые представляются существенными для понимания процесса изменения образа СССР в сознании американцев во второй половине 1941 г.
Становление военно-политического союза началось спустя почти два года после нападения Гитлера на Польшу. Это время было наполнено взаимными обвинениями, подозрительностью и недоверием. Образ Советской России в сознании американского руководства и населения Соединенных Штатов к началу Великой Отечественной войны отнюдь не был союзническим.
С 22 июня по 7 декабря 1941 г. США находились вне войны. Формально речь в это время не могла идти о создании военного союза. Одним из эффективных инструментов воздействия на массовое сознание в этих условиях стала идея англосаксонского единства, которая активно использовалась в выступлениях Рузвельта и других государственных деятелей. Практически сразу же после начала Второй мировой войны президент приступил к воспитанию у американцев чувства трансатлантической общности, интерпретируя её как цивилизационную либерально-демократическую альтернативу нацистскому новому порядку, тотально враждебному ценностям американского и британского народов. «Разве может кто-нибудь всерьез полагать, что у нас есть серьезные основания опасаться агрессии где-нибудь в Северной или Южной Америке, пока нашим самым могущественным морским соседом в Атлантике остается свободная Британия? - риторически спрашивал президент у американских слушателей во время беседы у камина 29 декабря 1940 г. И тут же отвечал: - С другой стороны, можно ли всерьез рассчитывать, что мы могли бы оставаться столь же спокойными, если бы вместо этого нашими соседями были державы Оси?
Если Великобритания не выстоит, страны Оси будут контролировать открытые морские пространства. ...Без преувеличения, все страны американского континента будут тогда жить, как под дулом пистолета - испытывать постоянную военную и экономическую угрозу» [3]. Установка на солидарность с Великобританией в войне оказалась весьма эффективным пропагандистским приемом, который актуализировал для значитель-
ной части населения события в Европе и готовил его к признанию целесообразности более активного вовлечения в мировые события. Именно в формате англосаксонской общности была проведена Атлантическая конференция.
Примечательно, что англосаксонская доминанта присутствовала в американском внешнеполитическом сознании и в более поздние периоды войны, когда военный союз стал реальностью. Например, генерал П. Харли, пользовавшийся доверием президента и не раз выполнявший его дипломатические поручения, в декабре 1943 г. писал, что «в конечном счете, судьба англоговорящих народов -это единая судьба» [4]. Применительно ко второй половине 1941 г. для руководства США и американцев как нации общность с Великобританией была не просто объединяющим национальным чувством, но и вполне конкретной политической установкой, скрепленной в Арджентии, чего нельзя было сказать о восприятии американцами Советского Союза. Тем не менее использование понятных для населения страны призывов усилить помощь Великобритании, в том числе и путем расширения помощи СССР, воюющего с тем же врагом, стало важным мобилизационным инструментом Белого дома.
С одной стороны, такой ценностно-идеологический контекст мог создать определенные препятствия для сближения с СССР. В США помнили, что вплоть до 22 июня 1941 г. между Берлином и Москвой действовал пакт о ненападении и в массовом сознании СССР ассоциировался с коммунизмом, сговором с Гитлером, территориальным разделом Восточной Европы и советско-финляндской войной. В октябре 1941 г. в популярном журнале «Форчун» были опубликованы данные опросов общественного мнения. На вопрос «Какое из предложенных утверждений точнее всего характеризует ваше нынешнее отношение к правительствам России и Германии?» были получены следующие ответы:
- русское правительство хуже германского -4.6%;
- русское правительство и правительство Германии одинаково плохи - 35.1;
- поскольку особого выбора все равно нет, то русской правительство чуть-чуть лучше - 32%;
- русское правительство намного лучше германского - 8.5%;
- не знаю - 19.8% [5].
Примечательны как вопросы, предложенные респондентам, так и соотношение полученных ответов. В глазах большинства американцев российская и нацистская системы в тот момент по-прежнему находились в одном ряду некомплиментарно оцениваемых государств, чуждых США и в этом отношении почти в равной степени далеких от одобряемых образцов демократического
правления. Иными словами, представления американцев об СССР качественно были сопоставимы с представлениями о нацистской Германии [6]. Более чем 30-процентное совпадение в оценках было данью устойчивости довоенного «тоталитарного» образа сталинской России.
В то же время опросы продемонстрировали наличие существенных различий в восприятии американцами двух стран. Образ врага, угрожающего всему американскому, безоговорочно ассоциировался с Германией [7]. Смещение оценок СССР в ином направлении, сопровождавшееся поиском средств для конструирования нового образа - образа потенциального союзника -пока в массовом сознании проявлялось незначительно и было трудно осязаемым. Тем не менее оно имелось.
Довольно чувствительные к мельчайшим нюансам общественного мнения редакторы «Фор-чун» отмечали пунктиром границу, отталкиваясь от которой можно было проводить регистрацию масштабов этого смещения. Этой границей были либеральные ценности англосаксонского мира и, следовательно, способность защищать их от имеющихся угроз. Советская Россия своим яростным сопротивлением нацистскому вторжению к августу 1941 г. внесла более существенный вклад в дело защиты демократии, «чем любая из демократий», отмечалось в том же номере журнала [8]. И хотя, как отмечали авторы обзора, превращение СССР в защитника четырех свобод было слишком быстрым, чтобы с этим фактом сразу же могло примириться большинство американцев, борьба советских людей против очевидного и общепризнанного врага США и демократии как таковой создавала благоприятный пропагандистский фон для формирования антигитлеровской коалиции. Причем вплоть до конца осени 1941 г. этот фон имел не столько просоветскую, сколько антигерманскую окраску. Комплексы опасности и германской угрозы, отчасти сохранившиеся после Первой мировой войны и обострившиеся до предела к лету 1941 г. уже в связи с мировыми притязаниями нацизма, также стали действенным средством мобилизации национального сознания.
Упоминание октябрьской за 1941 г. публикации в «Форчун» не случайно. Опросы общественного мнения, получившие широкое распространение в США с середины 1930-х гг., стали постоянным источником информации для президента. Причем Рузвельт считал этот источник наиболее точным [9] как по сравнению с газетами (которые, по его мнению, отражали позицию редакции, отдельного социального слоя или региона, в то время как полл давал возможность оценить умонастроения страны, как единого целого), так и по сравнению с другими поллами, в том числе
поллами Д. Гэллапа. В Белом доме внимательно изучались эти материалы. Когда война приобрела глобальный размах, президент нуждался в подтверждении того, что большинство американцев разделяло его приоритеты. После нападения Германии на Советский Союз ни средства массовой информации, ни широкая публика не выражали никакого желания поддержать Гитлера в его антикоммунистическом крестовом походе. Помимо отчетов о состоянии массовых настроений многочисленные доказательства этому он находил в прессе, освещавшей события в России.
Тема советского сопротивления стала одной из ведущих в центральных изданиях США во второй половине 1941 г. Уже через четыре дня после начала германского вторжения Рузвельт сказал, что «это событие означает начало освобождения Европы от нацистского доминирования», добавив, что он не думает, что американцам надо «беспокоиться о том, что существует хоть какая-то опасность установления советского господства в Европе» [10]. Данное заявление было одним из первых опытов его «просветительской» работы в пользу будущего военного союза. Но для того, чтобы эта деятельность оказалась успешной, требовались постоянные доказательства эффективности советского сопротивления. Военные эксперты и политические аналитики предсказывали скорое поражение Красной Армии [11]. Американская пресса, при всем разнообразии политических ориентаций, в течение лета - осени 1941 г. постоянно доводила до сведения читателей материалы, заставлявшие сомневаться в этих прогнозах.
Уже в августе, когда потенциал фашистского наступления был еще далеко не исчерпан, появились первые констатации того, что «немецкая компания на востоке обнаруживает тенденцию к старомодной осадной войне» [12]. Отмечалось, что замедление темпов продвижения вглубь России является преддверием поражения, поскольку демонстрирует порочность изначальных расчетов немецкого командования на скорый захват богатейших российских ресурсов, необходимых для продолжения войны [13]. Даже те территории, которые переходили под контроль вермахта, становились источником слабости: советские войска, отступая, эвакуировали наиболее ценные промышленные объекты, подвергая разрушениям большую часть того, что невозможно было перебросить на безопасную территорию. Обширные районы, оставшиеся за линией фронта, оказались охвачены партизанской войной. Сопротивление в тылу немцев характеризовалось как масштабная деятельность, тщательно планируемая и направляемая из общего штаба, а её результаты оценивались чрезвычайно высоко как с психологической, так и военно-стратегической
точек зрения [14]. «Очень немногое из всего, что нацистской Германии удалось завоевать в России, может пригодиться Гитлеру» [15], - сообщал читателям журнал «Life».
Американские корреспонденты и политические обозреватели в целом весьма чувствительно реагировали на изменения в соотношении сил на советско-германском фронте. Если в июне - августе, как правило, отмечалось «отчаянное сопротивление русских», то с наступлением осени речь шла уже об «отчаянных попытках немцев продолжить наступление» [16]. Боевые качества Красной Армии в основном оценивались высоко. Отмечалась «непревзойденная выносливость и высокая мораль» солдат и офицеров, героическая борьба которых вынуждала немцев платить высокую цену за каждую пядь захваченной земли [17].
По мере того, как дивизии Германии и её европейских союзников продвигались вглубь Советского Союза, появлялось все больше доказательств того, что война не будет скоротечной. Это означало, что сопротивление Красной Армии на фронте протяженностью почти в две тысячи миль, усиленное мощным партизанским движением и решимостью руководства страны продолжать борьбу, становится важным фактором международных отношений. Антифашистские силы Европы «получили шанс включиться в эту борьбу, чтобы покончить с Гитлером. Стойкость советской обороны привела в движение мощный механизм «европейского движения сопротивления» [18]. Данное обстоятельство также было отмечено в многочисленных передовых статьях.
Приведенные оценки появлялись на страницах различных изданий, охватывавших широкий спектр политических пристрастий американской читающей публики - от консервативных («Life», «Current History») до либеральных («Nation», «New Republic») и леворадикальных («New Masses»). Естественно, редакции названных средств массовой информации существенно отличались как по базовым идеологическим установкам, так и по скорости синхронизации общей тональности тиражируемой информации с официальным курсом администрации. И хотя степень независимости политических обозревателей от официальных внешнеполитических установок Белого дома была высокой, главным вектором эволюции информационного потока по поводу развития войны на советско-германском фронте было увеличение объема и качества материалов, способствующих росту симпатий к СССР.
Рузвельт всегда придавал большое значение тому, что писали газеты. Он был первым из американских президентов, системно использовавшим информационные ресурсы при планировании и осуществлении внешней политики [19]. В этих це-
лях он создал особый аппарат экспертов и аналитиков, готовивших еженедельные обзоры публикаций трехсот ведущих центральных и региональных изданий. Поэтому общие тенденции изменения настроений редакторов главных многотиражных ежедневных и еженедельных периодических изданий были ему хорошо известны.
Тем не менее к концу осени 1941 г. его курс продолжал оставаться довольно осторожным. При всей его вербальной решимости поддержать в войне Великобританию, расширить материальную помощь СССР по ленд-лизу до максимально возможных пределов и всячески способствовать поражению Германии он не допускал мысли о вступлении страны в войну. По сути дела, в течение всей осени 1941 г. его стратегия оставалась оборонительной. В октябре он сказал британскому послу в США Э. Галифаксу, что «перед ним постоянно стоит проблема: как управиться с двумя обстоятельствами: 1) желанием 70% американцев избежать войны и 2) желанием 70% американцев сделать все возможное для того, чтобы разгромить Гитлера, даже если это будет означать вступление в войну» [20]. Данная дилемма просуществовала вплоть до Пёрл-Харбора. Вступление в войну открыло для американского руководства путь к полноценной коалиционной дипломатии. Тем самым позитивные представления об СССР, сформированные за предыдущие месяцы американской прессой, послужили материалом для созидания образа союзника.
Подводя итоги, необходимо отметить:
1. «Просветительская» работа президента Рузвельта и администрации в целом в июне -декабре 1941 г. носила по преимуществу непрямой, опосредованный характер: в качестве главного инструмента массовой мобилизации американского общества выступали идеи англосаксонского единства и укрепления собственной обороноспособности.
2. Администрация не предпринимала существенных усилий для формирования союзнического образа СССР. В официальных выступлениях использовался другой прием - противопоставления СССР («жертва агрессии», страна, «терпящая неимоверные лишения», «героически сопротивляющаяся», «ведущая справедливую войну») агрессивной и безусловно враждебной Германии. Подготовка общественности к возможному сближению с Москвой сводилась преимущественно к тому, что в отношении советского режима перестало употребляться определение «тоталитарный», отмечалось, что борьба Красной Армии с Гитлером способствует выживанию демократии.
3. Общественное мнение США и пресса (и как часть общественного мнения, и как влиятельный инструмент воздействия на умонастроения американцев), воспринимая информацию о сопро-
тивлении Красной Армии и решимости СССР вести войну до победы, корректировали довоенные представления об СССР, внося в них интонацию уважения, симпатии и заинтересованности в разгроме Германии. Этот процесс имел длительный и многомерный характер. Являясь неотъемлемой частью военно-политического, коалиционного дискурса [21], он значительно укреплял позиции президента и его сторонников накануне вступления США в войну.
Примечания
1. См.: Lifka Th. E. The Concept "Totalitarianism" and American Foreign Policy 1933-1949: in 2 vols. N. Y., 1988. P. 94-105.
2. Быстрова И. В. «Большая тройка» в 1941— 1945 гг.: к изучению истории «человеческого измерения» сотрудничества // Американский Ежегодник 2008—2009. М., 2010. С. 169—170.
3. Рузвельт Ф. Беседы у камина. М., 2003. С. 207.
4. Интернет ресурсы: Franklin D. Roosevelt. Presidential Library and Museum. National Archives. URL: http://docs.fdrlibrary.marist.edu/PSF/BOX3/ a26cc06.html
5. The Fortune Survey // Fortune. 1941. October. Vol. 24. № 4. P. 105.
6. В связи с этим вполне резонными представляются замечания немецкого исследователя Клауса Ва-шика, предлагающего четко разграничить социально-психологическое понятие «образ врага» и «представления о враге». Указанное разграничение вполне применимо и к оценке неполярных, промежуточных состояний взаимовосприятия народов в эпохи войн и кризисов. «Представление» предполагает более или менее точную, рациональную оценку, в то время как «образ» характеризуется отсылкой к иррациональным факторам и во многом является продуктом пропаганды, «которая при помощи семантических, оптических и графических средств демонизирует (если это образ врага) или, наоборот, идеализирует (если это образ союзника) народ, с которым приходится вступать во взаимодействие. Ваших К. Метаморфозы зла: немецко-русские образы врага в плакатной пропаганде // Образ врага. М., 2005. С. 191—192.
7. Весьма примечательно, что вплоть до начала декабря 1941 г. Германия как главный и непримиримый враг безраздельно доминировала как в выступлениях президента, так и в массовых настроениях. Для сравнения, в выступлениях президента за 11 месяцев 1941 г., согласно подсчетам Стивена Кейси, Рузвельт всего 4 раза упомянул о Японии как о потенциально враждебной державе, в то время как о Гитлере, Германии и нацизме он упомянул более 150 раз. Casey S. Cautious Crusade. Franklin D. Roosevelt, American Public Opinion, and the War Against Nazy Germany. Oxford University Press, 2001. 39 p.
8. The Fortune Survey. P. 106.
9. Casey S. Op. cit. P. 18.
10. Heinrichs W. Threshold of War. Franklin D. Roosevelt and American Entry into World War II. N. Y., 1988. P. 102.
11. См.: Reinolds D. The Atlantic «Flop»: British Foreign Policy and the Churchill — Roosevelt Meeting of August 1941 // The Atlantic Charter / ed. by D. Brinkley and D. R. Facey-Crowther. N. Y., 1994. P. 133.
12. Nazis in Patches // Business Week. 1941. № 622. 2 August. P. 54.
13. Behind Time Table // Business Week. 1941. № 619. 12 July. P. 76.
14. Saaveda R. Guerilla Warfare, Russian Style // New Republic. 1941. Vol. 105. № 11. 15 September. P. 335.
15. Treasures of Caucasus // Life. 1941. Vol. 11. № 15. 13 October. P. 47.
16. White W. W. On the Battle Front // Current History. 1941. Vol. 1. № 3. November. P. 231.
17. Werner M. Prospects for the Red Army // New Republic. 1941. Vol. 105. № 20. 17 November. P. 648; Kirshwey F. Congress and Russia // Nation. 1941. Vol. 153. № 16. 18 October. P. 361.
18. Kirshwey F. Shall We Declare War? // Nation. 1941. Vol. 153. № 4. 26 July. P. 65; Europe: How It Resists // Fortune. Vol. 24. № 6. December. P. 99.
19. См.: Юнгблюд В. Т. Внешнеполитическая мысль США 1939-1945 годов. Киров, 1998. Гл. 1.
20. Casey S. Op. cit. P. 30.
21. Из многочисленных определений понятия «дискурс» воспользуемся следующим: «Дискурс - совокупность рациональных обоснований и представлений, опирающихся на факты». Кургинян С. Страна не хочет умирать // Литературная газета. 2010. № 44. 39 ноября. С. 10.
УДК 94(497.1+73+470)"1942/1944" А. А. Костин
ВОЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ЮГОСЛАВСКОЙ ПОЛИТИКИ США И СССР в 1942-1944 гг.*
В статье исследуется политика Соединенных Штатов и Советского Союза в отношении двух групп югославского Сопротивления. Автор характеризует деятельность Управления стратегических служб в Югославии и анализирует факторы, повлиявшие на определение американской позиции по югославскому вопросу в годы войны.
In article the policy of the United States and Soviet Union concerning two groups of the Yugoslavian Resistance is investigated. The author characterises activity of Office of Strategic Services in Yugoslavia and analyzes the factors which have affected definition of the American attitude on the Yugoslavian question during the war.
Ключевые слова: США, СССР, Югославия, Вторая мировая война, движение Сопротивления, И. Броз Тито, четники, УСС.
Keywords: USA, USSR, Yugoslavia, World War II, Resistance movement, J. Broz Tito, Chetniks, OSS.
* Статья подготовлена при финансовой поддержке Федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 гг. (Государственный контракт № П656 от 10.08.2009 г.)
© Костин А. А., 2010
5 декабря 1941 г. Советский Союз начал контрнаступление под Москвой, поставив крест на «блицкриге» вермахта. 7 декабря 1941 г. после атаки японцами Пёрл-Харбора Соединённые Штаты вступили в войну. Определился состав держав, противостоящих «оси». 1 января 1942 г. США, СССР, Великобритания и ещё 23 государства подписали в Вашингтоне Декларацию Объединённых Наций. Среди членов оформившейся антигитлеровской коалиции была и Югославия.
За период с середины 1941 г. международная обстановка принципиально изменилась. Вопросы внешней политики теперь должны были решаться в тесной связи с соображениями военной целесообразности. Более того, стратегические моменты отныне не только определяли содержание большинства межгосударственных переговоров и дипломатических акций воюющих держав, но и, чаще всего, доминировали над политическими расчётами и идеологическими пристрастиями Советского Союза и Соединённых Штатов.
Война изменила политическую карту, что породило одну из наиболее сложных проблем в коалиционной дипломатии - проблему определения отношения к эмигрантским правительствам тех государств, которые были оккупированы Германией и Италией, и, соответственно, к силам Сопротивления, развернувшим борьбу на захваченных территориях и далеко не всегда действовавшим в соответствии с установками этих правительств. Сложности социально-политического, идеологического, религиозного, этнического характера нередко вторгались в политические калькуляции, корректировали военные планы, заставляли руководителей СССР, США и Великобритании задаваться вопросом, на кого же следует делать ставку в войне, кто является более верным союзником. В силу целого ряда объективных и субъективных обстоятельств ответы, которые давали на эти вопросы в Москве и Вашингтоне, далеко не всегда совпадали.
Из всех оккупированных европейских государств наиболее сложной была ситуация в Югославии. На четыре года драматичные и кровавые события в этой стране стали предметом всё возрастающего внимания руководителей внешней политики СССР и США. Именно в Югославии движение Сопротивления приобрело наиболее массовый, организованный и ожесточённый характер. Это обстоятельство не только приковывало внимание Кремля и Белого дома к событиям в этом регионе, но и ставило перед проблемой югославского Сопротивления.
После оккупации Югославии на её территории развернулось движение Сопротивления, достигшее к началу 1942 г. заметных успехов в борьбе с фашистскими захватчиками. Это заставило Советский Союз и Соединённые Штаты, способ-
