CC BY
132
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ
Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2017. № 2 (14). С. 19-27. УДК 93 (571)
М. К. Чуркин
ОДНОДВОРЦЫ ЧЕРНОЗЁМНОГО ЦЕНТРА КАК ЛОКАЛЬНОЕ СООБЩЕСТВО (ВТОРАЯ ПОЛОВИНА XVIII - НАЧАЛО XX в.):
ЭТНОКУЛЬТУРНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ И МИГРАЦИОННАЯ МОБИЛЬНОСТЬ
С опорой на опубликованные и неопубликованные источники выявляются факторы формирования и эволюции этнокультурной идентичности локальной группы однодворцев центрально-земледельческих губерний России. Раскрываются исторические условия становления локального сообщества однодворцев, определяется степень его включённости в социальный контекст империи. Устанавливаются причины миграционной мобильности группы в период второй половины XVIII -начала XX в.
Ключевые слова: однодворцы; локальное сообщество; этнокультурная идентичность; миграционная мобильность.
M. K. Churkin
FREEHOLDERS OF BLACK EARTH CENTER AS A LOCAL COMMUNITY (SECOND HALF OF XVIII - BEGINNING OF XX CENTURY): ETHNO-CULTURAL IDENTITY AND MIGRATION MOBILITY
The article, based on published and unpublished sources, identified factors in the formation and evolution of ethnic and cultural identity of local groups of smallholders the Central agricultural provinces of Russia. Reveals the historical conditions of the formation of local communities of smallholders, is determined by the degree of its involvement in the social context of the Empire, are the causes of the migration mobility of the group during the second half of the XVIII - early XX centuries.
Keywords: freeholders; local community; ethno-cultural identity; migration mobility.
Формирование территориальных границ Российского государства как продукта внутренней колонизации стало результатом как минимум двух тенденций. С одной стороны, географический масштаб осваиваемого пространства активно стимулировал практики централизации, что в условиях полиэтнично-сти и поликонфессиональности способствовало внедрению механизмов повторной колонизации, методов имперского принуждения и доминирования. Специфика колонизационного процесса в России определялась
© Чуркин М. К., 2017
вотчинной логикой, сложившейся ещё в период объединительной работы северо-восточных князей и территориальных приращений эпохи Московского царства, в идейных границах которой ключевой оставалась мысль об отношении к неосвоенным и слабоосво-енным землям, лежавшим к востоку от основного государственного ядра, как к собственности, требующей дополнительной юридической легитимации. В данной ситуации широкий масштаб приобрели практики русификации окраин путём распространения
русского влияния в процессе организации управления многочисленными локально-этнографическими, субэтническими и религиозными сообществами.
С другой стороны, отдалённость колонизуемых территорий, слабость инфраструктурных связей между центром и окраинами существенно амортизировали продуктивность имперских действий, направленных на «присвоение» территорий, которые определялись в государственном масштабе в качестве своих. Важным фактором, выступавшим в роли препятствия к формированию гомогенного в этническом отношении пространства Российской империи, являлось сохранение отдельных признаков этнокультурной идентичности локально-этнографических групп, к числу которых относились однодворцы южнорусских губерний.
Несмотря на то что на протяжении длительного временного отрезка под влиянием исторических и социальных обстоятельств происходила культурная конвергенция локальной общности однодворцев с русским крестьянством, законодательные меры и политические решения постепенно нивелировали различия в организации хозяйственной деятельности и быта всего земледельческого населения империи, тем не менее принадлежность однодворцев к военно-служилому сословию, сложившиеся традиции в условиях жизни на окраине государства не могли не наложить отпечаток на образ жизни локального сообщества, стратегии и практики повседневного поведения, в том числе и в контексте аграрной колонизации Западной Сибири в XIX - начале ХХ в.
В данном отношении возникает необходимость детализации и углублённой научной рефлексии составляющих сегментов переселенческого движения в Сибирь, в котором представительство мигрантов южнорусских (центрально-земледельческих) губерний: Воронежской, Орловской, Тамбовской, Курской, Тульской, Пензенской, Рязанской, -мест наибольшей концентрации хозяйств однодворческого типа, являлось доминирующим. Не менее существенными являются проблемы трансляции этнокультурного опыта отдельных локальных групп в новую социокультурную среду, сохранения и видоизменения этнической и сословной идентично-
сти, специфики адаптации к иным условиям жизни и хозяйственной деятельности.
В известной мере актуализирует проблему и историографический вакуум, долгие годы (досоветский и советский периоды) заполняемый работами описательного характера (см., например: [1; 2; 3; 4]). Лишь в последние два десятилетия существовавшие пустоты начали заполняться вследствие переопределения предмета исторической науки в условиях антропологического поворота, внедрения принципов междисциплинарно-сти, позволяющих использовать новую оптику в рассмотрении роли локально-этнографических групп в сложных обстоятельствах внутренней колонизации [5; 6; 7].
Рост миграционной активности сельского населения чернозёмных губерний, нашедший выражение в интенсивной практике прошений и ходатайств о переселении в губернии и области Западной Сибири, а также регулярных фактах нелегитимных миграций, вызывал серьёзную обеспокоенность во властных сферах. Во многом поводом для тревожных настроений становилось отчётливое понимание всего спектра проблем, с которыми государству предстояло столкнуться в связи с интенсификацией массовых миграций в ближайшей временной перспективе. К числу таковых следует отнести общую смену колонизационного вектора России во второй половине XIX - начале XX в., когда, вследствие окончательного решения военных задач на восточных окраинах империи, приоритетную роль начинает играть аграрное освоение зауральских территорий, что отчасти рассматривалось в качестве паллиативного варианта амортизации аграрно-экологиче-ского кризиса в центре страны. В данных обстоятельствах именно крестьянство позиционировалось в качестве главного субъекта колонизационного процесса и представителя имперских интересов на востоке страны.
В ситуации, когда государство решительно провозгласило изменение стратегического курса колонизации, невозможно было игнорировать тот факт, что именно в регио-не-«доноре» (Тамбовская, Курская, Орловская, Воронежская губернии) сельское население отличалось крайней этнокультурной пестротой, определившей социокультурное и хозяйственно-экономическое своеобразие
локальных групп, так или иначе втягивавшихся в переселенческий процесс.
Консолидированной по сословной идентичности группой южнорусского населения являлись однодворцы - потомки военно-служилых людей конца XVI - начала XVII в. Уже в первой четверти XVIII в. однодворцы утратили статус промежуточной группы между господствующим и эксплуатируемым сословием, войдя в состав последнего. В период Петровских реформ необходимость содержать военно-земледельческий слой крестьян в центральных районах страны, по сути переставших быть окраинами, окончательно исчезла. Часть представителей этой категории была включена в состав дворянства, но значительная доля по бедности и измельчанию земельных наделов оказалась причисленной к податному сословию и перешла в разряд государственных крестьян. Численность однодворцев к концу первой четверти XVIII в. составляла 453 души мужского пола, к середине XIX в. потомков однодворцев насчитывалось более 1 млн человек [8, с. 126].
Показательно, что формирование локального сообщества однодворцев было пролонгировано во времени и стало следствием дисперсных миграционных процессов в границах западных окраин российского государства, что приводило как к накоплению миграционного опыта, так и к известному изоляционизму отдельных страт внутри локальной группы. По определению Д. К. Зеленина, принадлежность однодворцев к одному военно-служилому сословию, одинаковые условия жизни в степи, на окраине государства, однородная военно-полевая служба с частыми пространственными перемещениями способствовали тому, что из сословия однодворцев со временем сформировался особый этнографический тип. Исследователь справедливо отметил целый ряд специфических элементов, характерных для организации быта однодворческих хозяйств. В описании устройства двора он выделил широко распространённую у однодворцев практику расположения амбаров за домом, а не перед ним, как это было принято у российского крестьянства, существование отдельного помещения для варки пищи летом, определение особого места для «святого угла» при входе у двери [9, с. 42].
Важную роль в укреплении групповой идентичности однодворцев играла их историческая память о принадлежности к военно-служилому классу, дворянству, что неоднократно констатировалось очевидцами и фиксировалось исследователями. Д. К. Зеленин утверждал, что наследственная дворянская гордость однодворцев - характерная черта, о которой говорят практически все наблюдатели. Данная черта закреплялась в прозвищах, полученных орловскими и тульскими однодворцами от их соседей - помещичьих крестьян: «индюхи» и «алая кровь» [9, с. 66]. Сохранение памяти однодворцев о принадлежности к дворянству отмечал В. И. Семев-ский в статье, опубликованной в 1879 году: «... с польскою шляхтою однодворцы имели ещё и другое сходство - они заявляли претензий больше, чем имели основания по своему положению. В своих наказах они постоянно хлопочут о том, чтобы их не смешивали с крестьянами, исключили бы из подушного оклада и называли бы детьми боярскими, а не то и прямо ходатайствуют о причислении к дворянам.» [10, с. 35].
Сословная идентичность однодворцев как лиц дворянского звания формально поддерживалась и юридически (вплоть до 1840-х гг.), что выражалось в праве владения крепостными крестьянами. Каким образом могли владеть крестьянами однодворцы, когда они сами положены были в подушный оклад при Петре I? Это объясняется происхождением однодворцев от прежних служб служилых людей, причём в состав однодворцев вошли не только низшие чины, но и дворяне, чьи земли иногда были населены крестьянами. Кроме того, у этих служилых людей были иногда земли, пожалованные в вотчину. Сенатский доклад 1798 г. объясняет происхождение однодворческих крестьян именно добровольной припиской при Петре некоторых дворян в однодворцы. Но не только дворянам давались населённые земли: однодворцы в своих наказах заявляли, что населённые имения получали прежние рейтары и драгуны [Там же, с. 51-52]. Ещё один источник происхождения однодворческих крестьян - дозволение владеть взятыми в плен людьми. Когда дворянам при Екатерине II было даровано право отпускать своих крестьян на волю, однодворцы такого права
не получили. В Курской губернии солдат из однодворцев отпустил на волю 9 крестьян, которые сразу же были зачислены в однодворцы. Отпущенных крестьян обязали вернуть в прежнее состояние [10, с. 53].
В результате следующего правительственного шага, произведённого в 1786 г., однодворцы и однодворческие крестьяне были уравнены в податном отношении. К 18301840-м гг. на более чем 1 млн однодворцев насчитывалось уже порядка 11 тыс. однодворческих крестьян. Именно в этот период однодворцы селились, как правило, со своими крестьянами одним двором и относились к своим крепостным скорее как к наёмным работникам.
Подводя промежуточный итог, можно констатировать, что однодворческое население на западных окраинах российского государства было, так же как и многие другие группы, втянуто в процессы этнографической миксации. Однако, подобно староверческим общинам и лицам казачьего звания, однодворцы не трансформировались в субэтнос.
Прежде всего отметим, что принадлежность к субэтносу характеризуется не только общностью хозяйственных, бытовых и культурных характеристик, но и рельефно выраженной групповой идентичностью, основанной не только на осознании принадлежности именно к данному сообществу, но и на противопоставлении другим локальным объединениям. Трудно отрицать тот факт, что в хозяйственном и бытовом отношении однодворцы как локальная группа в отдельных компонентах соответствовали субэтническим характеристикам. В то же время статус однодворцев как локального сообщества, сконцентрированного на западных окраинах государства, в конкретно-историческом контексте протоим-перской и имперской политики не мог не оказать воздействия на идентификационные процессы в однодворческой среде.
В этой связи отчётливо прослеживается присутствие политических, экономических и конфессиональных факторов, инициирующих кризис идентичности локальной группы однодворцев и её переформатирование. Общеизвестно, что сословие однодворцев сформировалось из русских детей боярских окраинных городов, стрельцов, солдат, рейтаров, драгун, копейщиков, пушкарей, засеч-
ных сторожей и обедневших дворян, городовых, рязанских и донских казаков. Понятие «однодворец» прочно вошло в официальные документы уже к середине XVII в. и обозначало людей, которые сами и предки которых в прошлом служили в дворянском ополчении, но из-за бедности и запустения земель больше служить не могли, так как всё их поместье состояло из одного двора. Сложившаяся ситуация устраивала властей, поскольку однодворцы жили по южной лесостепной границе и своим присутствием на этих землях способствовали их хозяйственному освоению, и, кроме того, могли выступить в их защиту в случае прямой военной угрозы.
В начале XVIII в. ситуация кардинально изменилась. Южная граница государства отодвинулась далеко в степь, и служилые люди, поселённые между Тульской (направление Шацк - Тула - Брянск - Путивль) и Белгородской оборонительными линиями (Козлов -Коротояк - Белгород - Ахтырка), оказались уже не на границе, а внутри страны, а оборона границ была возложена на регулярное войско.
Здесь необходимо отметить тот факт, что государственная политика на западных окраинах Московии и Российской империи традиционно была ориентирована на преодоление сепаратизма и поддержание русской национальной идентичности. Одной из характерных черт такой политики являлось стремление властей не столько к русификации этих территорий, сколько к распространению крупного дворянского землевладения, призванного противодействовать консолидации польской и украинской аристократии. Данная проблема актуализировалась в 1830-х гг., когда западные губернии Российской империи были охвачены волной польских восстаний. Именно в этот период происходит окончательное оформление локального сообщества однодворцев западных окраин империи, что ставило целью ослабление позиций польской шляхты. Согласно высочайшему указу 19 октября 1831 г. шляхта, не доказавшая своё дворянское происхождение, обращалась в сословие городских и сельских обывателей, получая чаще всего статус однодворцев. Однодворцы западных губерний подразделялись на оседлых (имеющих собственные земли или живущих из оброка на землях помещичьих) и неоседлых (проживающих
в помещичьих домах и у частных лиц в услугах и должностях). Все лица, не доказавшие своего дворянского происхождения, должны были приписаться к одному из вышеназванных разрядов. При этом однодворцы имели право переходить из одного селения в другое, вступать в городские сословия. Непри-писанные однодворцы получали статус бродяг со всеми последствиями [10, с. 63].
Девятнадцатого октября 1833 г. состоялось высочайшее повеление о переселении из Подольской губернии до 5 000 семей шляхты в Кавказскую область. Резолюция государя: «Правила сии считать не для одной Подольской губернии, но и для прочих всех западных губерний» [Там же, с. 66-67]. В правилах содержались замечания о необходимости причислить неприписанных однодворцев к бродягам. На основании разработанных правил было разрешено переселять только однодворцев добропорядочного поведения, способных к земледелию.
Таким образом, пусть и формальная, но принадлежность однодворцев западных губерний к дворянству настораживала властей, вызывала опасения дальнейшего слияния русского и польского элемента на окраинах. В связи с данным обстоятельством имперские власти в 1850-х гг. принимают ряд мер, направленных на перевод однодворцев в государственные крестьяне. Высочайший манифест 11 января 1850 г. гласил: «. живущие на казённых и собственных землях и приписанные к ним неоседлые однодворцы состоят в ведомстве МГИ и сравнены в порядке управления и в повинностях с государственными крестьянами» [Там же, с. 68]. Перепись 1854 г. имела целью ввести однодворцев в состав обществ государственных крестьян. По результатам 9-й народной переписи однодворцы вошли вместе с государственными крестьянами в сказки и наравне с крестьянами были подчинены единым правилам о рекрутской повинности [Там же].
Кризис идентичности однодворцев великороссийских губерний: Воронежской, Курской, Орловской, Тамбовской и других -был в значительной степени обусловлен факторами хозяйственно-экономического характера. Предками однодворцев были служилые люди, владевшие землёй на поместном, а иногда и на вотчинном праве. Другими сло-
вами, на праве частного, но не общественного владения. Перешедшая во владения однодворцев земля измерялась ранее четвертями, поэтому появилось название «четвертные». Несмотря на то что переход от четвертного владения к общественному у однодворцев наметился уже на рубеже XVI-XVII вв., он был пролонгирован во времени, способствовал экономической дифференциации сообщества однодворцев, являлся поводом для формирования конфликтных ситуаций.
По свидетельству Я. Соловьёва, основанному на личных наблюдениях, «однодворческие селения, которые не разделили свои потомственные четвертные земли по душам, несмотря на переложение податей с душ на землю, отличаются недоимками. Земли обрабатываются ими весьма дурно. Однодворцы же, разделившие свои земли по душам, делаются хорошими хозяевами и исправными плательщиками податей» (цит. по: [11, с. 40]). По наблюдениям г-на Домон-товича, в Орловской и Курской губерниях между селениями однодворческими и общинными нет заметной разницы в экономическом положении; что же касается агрикультурных условий, «то все неудобства общинного владения в однодворческих селениях существуют в той же степени, что и у остальных крестьян» [Там же, с. 41]. В Курской губернии, по словам В. И. Орлова, «первое знакомство с бытом четвертных владельцев поражает наблюдателя картиной благосостояния, необычной среди крестьян. Многие имеют 4-5 лошадей, арендуют много земли, постройки у них хорошие. Однако дальнейшие наблюдения показывают, что всё вышеописанное относится к тем владельцам, у которых размер надела в 3-4 раза больше, чем у душевых крестьян. Там, где надел мал, хозяйство расстраивается быстро и сильнее, чем у общинников» [Там же, с. 42].
Механизм перехода от четвертного владения к душевому был следующий: когда неравномерность владения у различных семей становилась заметной, малоземельные начинали агитацию о переделе всей земли по душам. Они составляли многочисленную и дружную группу и скоро склоняли на свою сторону преобладающее большинство домохозяев. Стоявшее за передел большинство уговаривало, уламывало остальных; многих
подпаивали, портили их посевы, увозили со дворов телеги, бывали случаи поджогов [11, с. 29]. Поводом к переделу четвертной земли по душам во многих случаях послужило размежевание крестьян, возделывающих чересполосные участки, с помещиком; перевёрстка всей земли была неизбежна, и на неё опирались «душевые»: «Делить, так уж делить по-новому, по душам», - после чего начиналась агитация.
Существенным обстоятельством (наряду с общностью хозяйственной деятельности), определившим процесс интеграции однодворцев в разряд государственных крестьян, являлась конфессиональная однородность групп, ставшая своеобразным маркером этнокультурной идентичности как четвертных, так и общинных землепашцев. Исследователи неоднократно отмечали отсутствие в однодворческой среде фактов уклонения в раскол. Объясняется это прежде всего тем, что дворянам как военно-служилому сословию было свойственно понимать себя в качестве представителей государственных интересов на окраинах и, как следствие, в качестве носителей и защитников православной веры. Кроме того, продолжительный жизненный опыт предков однодворцев в «степи», в некотором отдалении от институций официального православия, способствовал распространению в их среде религиозного либерализма, совершенно неприемлемого старообрядческими и сектантскими общинами.
Сближению однодворцев с государственными крестьянами и выработке общих с ними платформ идентичности в определённой степени содействовали и миграционные процессы, ставшие во второй половине XIX в. неизменным атрибутом российской действительности. Агрикультурный кризис, наиболее отчётливо проявившийся в губерниях Чернозёмного Центра империи, естественным образом втягивал в водоворот переселенческого дела значительную массу крестьянского населения вне связи с этнокультурной или этноконфессиональной принадлежностью. Характерно, что степень вовлечённости дворян-землепашцев центральночернозёмных областей в переселенческое движение, несмотря на ограничения, имевшие место именно в отношении данной категории мигрантов, была достаточно высокой,
что подтверждается большим объёмом прошений и ходатайств, отложившихся в архивных фондах Российского государственного исторического архива (см: [12; 13]). Следует отметить, что потенциально однодворцы, как четвертные, так и общинные, наиболее адекватно вписывались в общую миграционную парадигму, представлялись имперским властям вполне подходящим переселенческим элементом в силу исторически закреплённого колонизационного опыта. По свидетельству исследователя Г. Германова, «однодворцы очень склонны к переселению из одного уезда в другой и особенно в дальние пограничные губернии, где они находят порядок вещей, во многом сходный с тем, который лет сто назад господствовал в Воронежском крае» [14, с. 225].
Весьма характерным можно признать замечание переселенческого чиновника, в котором в равной степени оказались запечатлены как специфические черты дворян-землепашцев, так и универсальные признаки крестьянской идентичности: «По складу своей жизни дворяне-землепашцы в большинстве случаев ничем от крестьян не отличались. Однако в административном отношении они выделялись тем, что не участвовали в сельском и волостном общественном управлении, не несли мирских сборов и не отбывали натуральных повинностей. Тем не менее имущественное их положение весьма часто было совершенно неудовлетворительным; многие не сохранили уже ни клочка собственной земли и вели хозяйство на земле арендованной. Многие превращались в батраков. Естественно, что при таких условиях среди них возникла мысль о переселении» [13, оп. 2, д. 388, л. 81-82 об.].
Перемены в государственной колонизационной политике, определившие содержание переселенческого движения и имперских практик, ориентированных во второй половине XIX - начале XX в. в направлении аграрного освоения различных местностей Западной Сибири, ускорили процессы инкорпорации однодворцев в крестьянское сословие. Очевидно, что российские власти, убедившись в несостоятельности и культуртрегерской слабости некоторых локальных групп как проводников земледелия в регионе, а также трансляторов русской культуры
(казачество), старались избегать экспериментов, предпочитая опираться на русскую крестьянскую общину, достаточно однообразную в сословном отношении. Кроме того, традиционные опасения сибирского сепаратизма, носителями которого, по мнению правительственной бюрократии, являлись переселенцы из западных и отчасти центральночернозёмных губерний, настраивали представителей империи в границах восточных губерний на проведение жёсткого курса сословной унификации. Всё это во многом спровоцировало кризис сословной идентичности однодворцев, чему достаточно интенсивно способствовало и включение этой группы в переселенческое движение, тем более, как свидетельствуют документы, в переселение вовлекались чаще всего лишь отдельные фрагменты больших однодворческих семей. Согласно ревизским сказкам середины XIX столетия по Малоархангельскому уезду с. Красного Орловской губернии практически в каждой однодворческой семье числились лица, переселившиеся в Сибирь, связи с которыми были утеряны [15, л. 1-24].
По косвенным этнографическим свидетельствам об однодворцах Европейской России можно сделать вывод о сохранении локальной группой собственной этнокультурной идентичности, выраженной в своеобразии одежды и обрядности [16, с. 110-111]. В отношении сибирских однодворцев данный вывод может быть распространён лишь на отдельные территориальные ареалы, заселение которых представителями локального сообщества производилось в годы, предшествовавшие массовым миграциям [5].
В условиях аграрно-экологического кризиса в социальной матрице категорий населения, ориентированных исключительно на земледельческое производство, также происходили существенные видоизменения. Во-первых, в условиях доминирования земледельческих практик протекал процесс конструирования сословной идентичности крестьянства, характерными признаками которой являлась общность хозяйственных занятий, внутриобщинная консолидация, гарантированное исполнение государством патерналистских обязательств в отношении сословия - обеспечение земельным наделом. В данной обстановке не могли не реализовы-
ваться ситуации стирания демаркационных препятствий между отдельными локальными сообществами, в том числе в однодворческой среде. Во-вторых, однодворцы, представляя собой особую этнокультурную локальную группу южнорусского населения, расселялись в пределах региона компактными посёлками, что до некоторой степени амортизировало процесс их сословного слияния с крестьянством. Так, в пределах Воронежского края однодворческие селения располагались преимущественно в северо-западной его части (например, в Воронежском уезде это сёла Никольское, Приваловка, Верхняя Хава, Спасское, Чертовицкое, Усмань-Соба-кино, Курино, Рогачёвка, Камышино, Ступино и др.). Сословной замкнутости однодворцев также способствовало юридическое оформление их землепользования. Дело в том, что землепользование крестьян-однодворцев приравнивалось к землевладению. Земля передавалась в пожизненное пользование главе семьи-двора - «большаку», который имел право передавать участок по наследству старшему сыну. По формам владения землёй однодворцы разделялись на «владельцев по четвертям» (четверть - это примерно 0,5 десятины) и «владельцев по душам», т. е. в расчёте на души мужского пола. По данным статистики землевладения 1905 г., подворное землевладение в государственной деревне Новооскольского и Старооскольско-го уездов являлось преобладающим. При данной форме владения землёй можно было самостоятельно распоряжаться, планировать посевы зерновых, технических культур. Эта группа государственных крестьян имела возможность создавать на своих землях хозяйства фермерского типа. В середине XIX в. на двор государственного крестьянина на четвертном праве приходилось в среднем 13,8 десятин земли в Курской и 14,2 десятин земли в Воронежской губерниях [17].
Однако частые переделы земли по установившейся в деревне традиции через каждые 3, 6, 12 лет в условиях демографического взрыва 60-70-х гг. XIX в. неизбежно приводили к сокращению душевого надела и общего количества земли на двор. Экономическое положение однодворцев, таким образом, приближалось к той ситуации, которая сложилась в крестьянских хозяйствах, что при-
водило к их статусному сближению, а также обнаружению выхода из сложившейся ситуации в подготовке и осуществлении переселенческого акта.
Подводя общий итог, с опорой на прямые и косвенные этнографические свидетельства можно констатировать факт сохранения и консервации локальной группой однодворцев собственной этнокультурной идентичности, выраженной в формальных признаках: одежде, обрядности и т. д. Вместе с тем период второй половины XVIII - начала ХХ в. оказался для российских однодворцев временем значительных социокультурных трансформаций. Сохраняя дисперсно признаки этнокультурной идентичности, однодворцы постепенно «дрейфовали» к состоянию субэтноса. Однако, в силу обозначенных выше политических, хозяйственно-экономических и конфессиональных факторов, данный процесс был перенаправлен в сторону сближения локального сообщества однодворцев с государственным крестьянством, что в известной степени стимулировалось общим состоянием аграрного вопроса в России и переселенческим движением.
ЛИТЕРАТУРА
1. Исаев А. А. Переселения в русском народном хозяйстве. - СПб. : Изд-во А. Ф. Цинзерлинга, 1891. - 192 с.
2. Кауфман А. А. Переселение и колонизация : в 2 ч. - СПб. : Тип. т-ва «Общественная польза», 1905. - 349 с. - Ч. 1 : Государство и переселения. 1861-1894; Ч. 2 : Переселения, их причины и значение для народного хозяйства.
3. Ермолов А. С. Наш земельный вопрос. - СПб. : Тип. В. Киршбаума, 1906. - 291 с.
4. Дружинин Н. М. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселёва : в 2 т. - М. ; Л., 1946-1958. - Т. 1. - 1946; Т. 2. - 1958.
Информация о статье
Дата поступления 17 января 2017 г.
Дата принятия в печать 17 апреля 2017 г.
Сведения об авторе
Чуркин Михаил Константинович - д-р ист. наук, профессор кафедры отечественной истории Омского государственного педагогического университета (Омск, Россия)
5. Крих А. А. Переселение однодворцев в Сибирь: 1840-е и 1890-е - 1910-е гг. // Культурологические исследования в Сибири. - URL: http://sfrik.omskreg.ru/page.php?id=436 (дата обращения: 22.11.2015).
6. Крих А. А. Переселение однодворцев в Омское Прииртышье в первой половине XIX века: практика и планы // Третьи Ядринцевские чтения : материалы III Всероссийской научно-практической конференции, посвящённой 300-летию Омска (Омск, 26-28 ноября 2015 г.) / под ред. П. П. Вибе, Т. М. Назарце-вой.- Омск : ОГИК музей, 2015. - С. 342-345.
7. Чернова И. В. История расселения локальных групп переселенцев-однодворцев в Муром-цевском и Горьковском районах Омской области на страницах районных газет // Третьи Ядринцевские чтения. - С. 414-416.
8. Водарский Я. Е. Население России в конце XVII - начале XVIII века. - М. : Наука, 1977.
9. Зеленин Д. К. Великорусские говоры с неорганическим и непереходным смягчением задненёбных согласных в связи с течениями позднейшей великорусской колонизации. -СПб. : Тип. А. В. Орлова, 1913. - 562 с.
10. Семевский В. И. Казённые крестьяне при Екатерине II // Русская старина. - 1879. - Т. 25. -С. 33-68.
11. П-в К. Четвертное землевладение // Русская Мысль. - 1886. - № 2-3. - С. 29-46.
12. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 379.
13. Там же. Ф. 391.
14. Германов Г. Постепенное распространение однодворческого населения в Воронежской губернии // Записки Императорского Русского географического общества. - 1857. - Кн. XII. -С. 185-325.
15. Государственное учреждение Тюменской области «Государственный архив в г. Тобольске» (ГУТО ГАТ). Ф. 154. Оп. 8. Д. 1009.
16. Русские / отв. ред. В. А. Александров, И. В. Власова, И. С. Полищук. - М. : Наука, 1999. - 828 с. - (Серия «Народы и культуры»).
17. Винников А. З., Дынин В. И., Толкачёва С. П. Локально-этнические группы в составе южнорусского населения Воронежского края. -URL: http://www.kraeved-vrn.liveiournal.com /7921.html (дата обращения: 12.09.2014).
Article info
Received
January 17, 2017
Accepted April 17, 2017
About the author
Churkin Mikhail Konstantinovich - Doctor of Historical sciences, Professor of the Department of National History of Omsk State Pedagogical University (Omsk, Russia)
Адрес для корреспонденции: 644099, Россия, Омск, ул. Партизанская, 4а E-mail: [email protected]
Для цитирования
Чуркин М. К. Однодворцы Чернозёмного Центра как локальное сообщество (вторая половина XVIII - начало XX в.): этнокультурная идентичность и миграционная мобильность // Вестник Омского университета. Серия «Исторические науки». 2017. № 2 (14). С. 19-27.
Postal address: 4a, Partizanskaya ul., Omsk, 644099, Russia
E-mail: [email protected] For citations
Churkin M. K. Freeholders of Black Earth Center as a Local Community (Second Half of XVIII -Beginning of XX Century): Ethno-Cultural Identity and Migration Mobility. Herald of Omsk University. Series "Historical Studies", 2017, no. 2 (14), pp. 19-27. (in Russian).
