CC BY
76
ОДНА: СОВЕТСКАЯ ЖЕНЩИНА В ЛИТЕРАТУРЕ И КУЛЬТУРЕ ТРИДЦАТЫХ ГОДОВ
А.И. Куляпин
Ключевые слова: миф, архетип, ритуал, символ, мизогиния,
гинократия.
Keywords: myth, archetype, ritual, symbol, misogyny, ginokratiya.
Непримиримость сугубо мужских сообществ по отношению к чуждому женскому приобретает порой крайние формы. В.Я. Пропп, касаясь жизни юношей, достигших половой зрелости, в так называемых «мужских домах», замечает: «... Жизнь в мужском доме имеет своей целью отделение юношей от женщин. Весь дом, и все, что в нем происходит, запрещен женщинам. Такое враждебное отношение сохранилось, например, в немецкой сказке: "Мы клянемся: где мы найдем девушку, там потечет ее алая кровь". <...> Этот случай - явное отражение женских запретов» [Пропп, 1986, с. 122].
Мужские объединения возникают обычно как охотничьи или военные союзы, а поскольку цель войны и охоты - убийство, вражда к женщине лишний раз подчеркивает некрофильскую составляющую их идеологии.
Эпохи социального хаоса наиболее способствуют возникновению экстремальных ситуаций вторжения (чаще всего невольного) представителя противоположного пола в чужеродную среду. В России после череды войн и революций начала ХХ века демографический баланс был серьезно нарушен. Убыль мужского населения оказалась почти катастрофической. Однако логика реальности и логика искусства - это разные вещи, и в произведениях 1920-30-х годов особенно популярна система персонажей с одной героиней и множеством героев. Так построены: повесть Б. Лавренева «Сорок первый» (1924), «Оптимистическая трагедия» (1933) Вс. Вишневского, фильмы «Семеро смелых» (1936) С. Герасимова, «Тринадцать» (1936) М. Ромма, «Остров сокровищ» (1937) В. Вайнштока и др. Ситуация женщина в мужском мире, безусловно, воскрешает некоторые архетипы инициационных обрядов, но в то же время позволяет поставить ряд актуальнейших для советской эпохи вопросов.
Исследование «символики женского начала в большевистской революции» (предпринятое Б. Парамоновым на материале «Оптимистической трагедии» Вс. Вишневского) без апелляции к ритуалам и мифам невозможно. Не зря «жертвоприношение» выдвинуто автором статьи «Мальчик в красной рубашке» в качестве центрального понятия: в первом акте пьесы в жертву принесена старуха, а в третьем - и главная героиня.
«Появление Комиссара, - считает философ, - это просто-напросто появление женщины в монопольно мужском обществе. Ее влияние сначала на Алексея, а потом и на прочих матросов - не боль-шевицки-идейное, а половое, сексуальное. Это подтекст пьесы, ее сублимированный слой» [Парамонов, 2001, с. 232].
Вопрос в том: имеем ли мы дело с политическим оформлением мифологического сюжета, или с мифологическим оформлением сюжета политического? Ответить на него нелегко, ведь миф и политика в тоталитарном обществе практически нераздельны.
Приезд женщины-комиссара в отряд анархистов становится катализатором саморазрушительных для этого микросоциума процессов. Вожак, осознавая угрозу целостности мужского союза, распоряжается устранить комиссара:
«Алексей. (Указав на вожака.) Вот этот нас послал, когда ты приехала: пугните ее, чтоб не встала» [Вишневский, 1953, с. 114].
Формула приказа оставляет место фантазии, и первоначально, агрессия матросов принимает характер сексуального насилия:
«Алексей. <...> попрелюбодействуем, товарищ представитель из центра. Скорей, а то уж торопит следующий, а тут ведь нас много» [Вишневский, 1953, с. 107].
Очевидно, что присутствие женщины в мужском сообществе может быть катастрофичным, поскольку вся неизбежно накапливающаяся агрессивность направляется вовнутрь. Но такой вариант развития событий предполагает восприятие женщины как потенциально доступной. Только в этом случае она - приз в междоусобной борьбе.
Удваивая в пьесе мотив пагубного вторжения женщины в мужской социум, Вишневский предельно четко расставляет акценты. Матросы впервые убивают своего по ложному обвинению Старой женщины, у которой якобы похитили кошелек. Кража оказывается мнимой, поэтому Вожаку не удается выдать расправу над Высоким матросом за попытку очистить коллектив от морально разложившихся членов. В отличие от Комиссара, старуха представляет мир прошлого, кроме того, сексуальное в ней полностью редуцировано: матросы зовут ее мать, а она их - детки, сыночки. Убийство-жертвоприношение матери
должно по замыслу Вожака привести к сплочению мужского братства: теперь матросов связывает еще и чувство вины за соучастие в преступлении. О нем Вожак не забывает вовремя напомнить, чтобы легче манипулировать подчиненными: «Грехи бы с ней замаливал? Парня убиенного и старушку?» [Вишневский, 1953, с. 136].
Старая женщина провоцирует «неправильную» чистку отряда, а ее смерть становиться основанием для «неправильной» консолидации. Лишь Комиссар способна использовать некрофильскую тягу к самоуничтожению для подлинного самоочищения. Видимо, поэтому ее мелкое интриганство, сводящееся к стравливанию Вожака, Алексея и Командира корабля, преподносится Вишневским, чуть ли не в ореоле героизма. «И зачем раскол в отряде?» - сомневается Вайнонен. «В полку, Вайнонен, а не в отряде, - отвечает комиссар, - и не раскол, а отбор. И заруби себе: в партийном порядке сделаю я, и ты сделаешь все, вплоть до уничтожения негодной части полка, чтобы сохранить здоровую» [Вишневский, 1953, с. 125].
Отбор здоровой части полка осуществляется комиссаром, как правильно заметил Б. Парамонов, через сексуальное влияние. Застрелив, набросившегося на нее матроса, героиня довольно неожиданно оставляет-таки шанс новым претендентам на ее тело: «Вот что. Когда мне понадобится - я нормальная, здоровая женщина, - я устроюсь. Но для этого вовсе не нужно целого жеребячьего табуна» [Вишневский, 1953, с. 108]. Казаться абсолютно неприступной не ее в интересах. «Гляжу я на тебя, ты тут все насчет принципов перебрасываешься, а я... не стыдно признаться - вот думаю: отчего такая баба и не моя?» - выдает свои «тайные мысли» Алексей [Вишневский, 1953, с. 131]. «Зато какая у нас женщина! - восторгается Сиплый. - Вот вся эта волынка кончится, женился бы я на такой» [Вишневский, 1953, с. 136]. Ясно, что у всех этих эротических фантазий должно быть некоторое основание.
Но все-таки главный подвиг героини - ее смерть. Теперь она уже не может служить объектом вожделения, и наконец-то агрессия матросов выплескивается вовне, на настоящих врагов - иноземцев. Советской Жанной д'Арк Комиссар становится посмертно.
Сублимированный слой «Оптимистической трагедии», о котором писал Б. Парамонов, на протяжении десятилетий интерпретаторами пьесы упорно игнорировался. Вишневского ставили во многих театрах, режиссеры предлагали разные трактовки образа Комиссара, но одна деталь при этом оставалась практически неизменной. Героиню, маскируя в ней женское и акцентируя идеологическое, почти всегда одевали
в кожаную куртку: А. Коонен в спектакле А. Таирова (1933), М. Володину в фильме С. Самсонова (1963), И. Архипову в опере А. Холминова (1964), Р. Нифонтову в фильме-спектакле Л. Варпаховского и В. Иванова (1977) и др. Уже на закате советской эпохи инерцию сломал Марк Захаров. Для него явление Женщины важнее, чем приезд Комиссара, поэтому И. Чурикова в спектакле Лен-кома играла «на каблучках, с зонтиком, в белом платье - комиссар, пришедший в это страшное общество» [Захаров, 2008, с. 16].
Во главе мужского сообщества женщина может стать, конечно, лишь подчеркивая, а не пряча свою женственность. Знаменитая кавалерист-девица Надежда Дурова офицерский чин получила из рук Александра I, после того, как ее тайна была раскрыта. Однако дальнейшая карьера «корнета Александрова» (так царь нарек Дурову) складывалась очень скромно, и в отставку он(а) вышла в звании всего-навсего штаб-ротмистра. «Орлеанская Девственница», выдав себя за мужчину, ни при каких обстоятельствах не смогла бы пробиться в главнокомандующие французской армии. Когда М. Захаров облачил героиню «Оптимистической трагедии» в белое платье, он, по сути, обнажил механизм происхождения гинократии из духа мизогинии.
У «Оптимистической трагедии» есть в советском искусстве любопытнейший аналог - «Остров сокровищ» В. Вайнштока. Идеологическое давление извне и индивидуальная фантазия авторов далеко увели эту экранизацию от оригинала - романа Р. Стивенсона. И, в частности, место главного героя - юного Джима Хокинса - в фильме занимает женщина. Эпизод, в котором Дженни, переодевшись мужчиной, предлагает свои услуги в качестве юнги, отчасти похож на сцену прибытия Комиссара в отряд анархистов. Дженни тоже должна пройти посвятительное испытание. Как и героиня «Оптимистической трагедии», она его успешно проходит (лихо пьет ром, палит из пистолета, отплясывает дикий пиратский танец и пр.), но мужское обличие обрекает ее на вторые роли. Игра на мужской территории, по мужским правилам неизбежно превращает женщину всего лишь во второсортного мужчину. Ключ к власти - секс.
Художник вправе сконструировать любую, даже самую условную, ситуацию для проверки своей концепции. В реальности лабораторная чистота эксперимента, как правило, недостижима, если только, это не советская реальность.
В 1932 году начальником зимовки на Северной Земле была назначена женщина - Н. П. Демме. В компании трех мужчин-подчиненных она прожила на необитаемом острове до поздней осени
1934 года. Американские газеты преподнесли это событие как сенсацию.
«Советская Россия изощряется в самых рискованных экспериментах. Женщину в этой стране наделяют не только правами, но и обязанностями, наравне с мужчинами. Большевики создали такую атмосферу, что сами женщины стремятся к мужским подвигам. <.>
По инициативе самой г-жи Демме советские власти решили произвести новый эксперимент. Эту отважную путешественницу назначили начальницей станции на одном из самых северных архипелагов, совершенно необитаемых. <...>
В течение целого года на Северную Землю не сможет притти ни один корабль, и все это время г-жа Демме вынуждена прожить в избушке с глазу на глаз с тремя мужчинами.
Как нам сообщают, г-жа Демме находится в цветущем для женщины возрасте, привлекательна и весьма жизнерадостна.
Такова своеобразная ситуация, созданная принципиальным экспериментаторством Советов.
Романистам, которые, по старым традициям, выбрасывают на необитаемые острова одинокую женщину в компании нескольких мужчин, надо бы послать своих соглядатаев в запорошенную снегом избушку на крайнем Севере.
Если бы это удалось, их романы и фильмы обогатились бы многими колоритными подробностями и увлекательными ситуациями» [Канторович, 1936, с. 144-145].
Нина Демме в беседе с новомировским публицистом Владимиром Кантровичем, естественно, дает отпор «бульварным писакам». Делает она это, правда, настолько двусмысленно, что кое в каких деталях даже усугубляет сенсационность: «Они еще не знали, что в ушаковской рации всего одна комната. То-то глаза выкатились бы на лоб, - чего только не подскажет испорченное воображение!» [Канторович, 1936, с. 146]. Советские журналисты об интимной жизни никогда не пишут, но для Севера, к возмущению полярницы, почему то делают исключение: «<...> Женщина-де слабый пол, а если какая-нибудь проскочила в Арктику через заградительные кордоны мужского покровительства, то должна забыть, что она - женщина, личная ее жизнь - под стеклянным колпаком. Бессмыслица!» [Канторович, 1936, с. 146].
Итоги экспедиции трудно признать успешными. Один из ее участников умер, двое других тяжело заболели. Поразительно, но Н. Демме даже гордится этим: «К концу зимовки из всех четырех здоровье сохранила я одна. Мирович поддался цинге, Ивлев заболел ап-
пендицитом, Костя не выходил из простуды, а мне - все нипочем» [Канторович, 1936, с. 146]. Мужской коллектив, возглавляемый женщиной, вновь оказался подвержен автодеструктивным процессам, не столь брутальным, как в «Оптимистической трагедии», но столь же неотвратимым. Н. Демме слегка намекает на неблагополучие психологического климата, рассказывая о случае, когда «товарищи-мужчины напились, как свиньи», или рассуждая о «неизбежных передрягах»: «"Его величество мужчина" возмущен: он не хочет, чтобы соседство женщины его "возбуждало"» [Канторович, 1936, с. 146].
В своей научно-руководящей деятельности Н. Демме особо выделяет культурно-исторические и биологические компоненты. «Взволнованно и горячо» отстаивает она философию советского феминизма.
«- Существует еще один властный мотив многих поступков в моей жизни. К нам, женщинам, относятся как-то снисходительно. "Женщина должна быть женственной" - часто говорят мужчины.
Ненавижу всех этих глашатаев вечной женственности, покровителей, хозяев» [Канторович, 1936, с. 145].
Мужчину полярница настойчиво именует с неприкрытой иронией «его величество мужчина». Ее монолог насыщен советскими идеоло-гемами - «барство», «феодальный», «рабский» и т. п. Только надо учитывать, что в этих терминах описывается конфликт не классовый, а гендерный. В таком контексте сострадания бывшим «хозяевам» ожидать, разумеется, не приходиться. «Идеи свои я привыкла доказывать на деле, собственным примером, - поясняет Н. Демме. - С "его величеством мужчиной" я тоже давно хотела померяться силами. Ну, мыслимо было мне, такой, как я есть, отказаться от начальствования над полярной зимовкой?» [Канторович, 1936, с. 146]. Понятным становится то нескрываемое удовлетворение, которое испытывает Н. Демме, перечисляя болезни и слабости своих подчиненных: так незыблемо утверждается ее абсолютное превосходство над мужчинами.
Тезис «женщины - прекрасный человеческий материал для Севера» Н. Демме, будучи биологом по профессии, доказывает с помощью смелой параллели: «Псы - мастера сильного, но короткого напряжения. В дальней экскурсии суки вначале еле поспевают за ними. Но чем длиннее путь, тем отчетливее становятся преимущества сук. Длительное напряжение они выдерживают легче, в их организмах обмен происходит более регулярно. Сука тянет упорно, самозабвенно, даже ободрав лапы. Передовая сука лучше выбирает дорогу, бережется. Псовая упряжка мчит сани слепо, не считаясь с препятствиями, и быстрее выдыхается. В пургу псы ложатся в снег, ни за что их не подымешь. Суки гибнут реже, чем псы» [Канторович, 1936, с. 146].
Удивительна смена эпохальных приоритетов: отказавшись от роли Прекрасной Дамы, советская женщина предпочла статус Передовой суки. Проблемы сексизма в экстремальной ситуации в СССР не существовало, но вряд ли это повод для гордости.
Литература
Вишневский Вс. Драматургия. Избранное. М., 1953.
Захаров М. Чурикова - это судьба // Независимая газета. 6 октября. 2008.
Канторович В. Нина Демме // Новый мир. 1936. № 10.
Парамонов Б. Мальчик в красной рубашке // Звезда. 2001. № 2.
Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986.
