Обвиняется разум: обоснованно ли? Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

26.3. ОБВИНЯЕТСЯ РАЗУМ: ОБОСНОВАННО ЛИ?

Лепешко Борис Михайлович, доктор исторических наук, профессор кафедры философии Брестского государственного университета им. А. С. Пушкина, профессор кафедры философии права Опольского университета (Польша)

Место работы: Брестский государственный университет им. А. С. Пушкина; Опольский университет (Польша)

Аннотация: Систематизируются теоретические обвинения против разума (рационалистического способа мышления) и высказываются аргументы обратного характера. Показывается, что «замыкание» на категории «разум» в этом контексте не продуктивно, имеет смысл обратить внимание на дефиниции более широкого порядка, в частности, «человек». В этом аспекте привлекаются и возможности логики, и понимание проблемы как междисциплинарной. Обращено внимание на соотношение понятий «разум», «логика» и «мораль» с точки зрения проблемы этического содер-жания рассматриваемых вопросов. Обосновывается вывод, согласно которому атака на разум есть атака на рационалистические достижения цивилизации в целом, западноевропейской цивилизации в частности.

Ключевые слова: эпистемология, гносеология, логика, историческое исследование.

THE MIND IS ACCUSED: IS IT REASONABLE?

Lepeshko Boris M., Doctor of historical sciences, Professor of Brest State University, professor of Opole University (Poland) Place of employment: Brest State University; Opole University (Poland)

Abstract: the theoretical prosecution against mind (rational way of thinking) are systematized and relevant arguments are given. It is shown that «short circuit» on category «mind» in this context isn't productive, «person» makes sense to pay attention to definitions of wider order. Power of logic understanding of a problem as cross-disciplinary are used here. It is shown that linking to category of «mind» is not productive here, there is a reason to pay attention on definitions of wider nature, on «pearson» in particular.

The attention is paid to a ratio of the concepts «reason», «logic» and «morals» from the point of view of a problem of ethical maintenance of cases in point. A conclusion is justified where the attack to mind means the attack to rationalistic achievements of a civilization in total, the Western European civilization.

Keywords: epistemologiya, gnoseology, logic, historical research.

Разуму в последние десятилетия предъявляется множество обвинений. Первое из них: он стоит на страже формы, а не содержания. Разуму «всё равно», о чём идёт речь в процессе мышления. То ли это категории добра и их апология, то ли категория зла и её обоснование. С этой точки зрения самые человеконенавистнические формулы могут быть безупречными с точки зрения формальной логики. Следовательно, разум находится «по ту сторону добра и зла», обоснование расистских, нацистских, националистических и иных формул этого смыслового ряда может соответствовать законам и правилам логики, быть «тождественными», непротиворечивыми, то есть, форма существует вне содержания. Отсюда, кстати, утверждение представителей неклассической философии о «беспринципности разума». Как пишет Д.Э.Гаспарян, разум циничен по сути. «Цинизм разума состоит в том, что он способен доказать всё, что угодно, в том числе и взаимоисключающие утверждения» [1,164]. Если мы обратимся к современной общественной практике, то подтверждений этому тезису можно обнаружить достаточно много. Приведём лишь один пример, связанный с грузино-российским конфликтом времён президентства Д. Медведева. Сегодня грузинская сторона утверждает, что справедливой является именно позиция Тбилиси, поскольку определяющим принципом международных отношений является принцип территориальной целостности государства. Альтернативная точка зрения выглядит так: справедливой является позиция Москвы, так как главным принципом международных отношений является принцип права наций на самоопределение. В данном случае не будем разбирать эти аргументы с точки зрения их содержательной стороны, обратимся к форме. Действительно, перед нами, фактически парадокс, поскольку нигде не записано, какой из принципов «главнее». Но это даёт возможность обоснования раз-

личных, часто противоположных точек зрения. Получается, что критики разума с точки зрения его «беспринципности», «циничности», исключительного формотворчества правы?

Чтобы ответить на этот вопрос, сделаем два замечания. Одно из них связано с утверждением «цинизма» разума с точки зрения всё того же разума. Можно, конечно, предложить критикам выступить с позиций «не разума», но как в таком случае будет выглядеть оппозиция разумной логике ведения дискуссии? В итоге получается достаточно странная аберрация понятий: разум критикуется на основе его же, разума, формального инструментария и большой вопрос, перед нами противоречие или нарушение всех иных законов логики? И второе замечание: почему собственно разум рассматривается вне контекста более широкого понятия «человек»? Ведь на этом же основании можно подвергнуть критике и такие основополагающие для постмодернизма категории, как «свобода», как «интуиция» и так далее - для этого надо «просто» оторвать понятия друг от друга, представить их в виде самостоятельных сущностей и т.д. Получается, что с разумом подобные операции возможны, а вот с иными категориями - нет. Конечно, сложно спорить с известными тезисами о том, что закон тождества в природе и обществе почти всегда может быть подвергнут сомнению: нет абсолютного тождества, не существует. Что доказать можно любые истины и любые глупости: всё зависит от базовых положений, способности к восприятию абстракций самого высокого уровня, доверию к софизмам и т.д. Что можно, конечно, «обозвать» разум циничным, но вопрос в том, кто или что цинично, разум или его носитель, сущность которого (носителя) вовсе не сводится к исключительно разумной характеристике. В этом контексте вспомним один философский анекдот. У автопутешественника во время движения сорвало болты

на одном колесе, и они потерялись по дороге. Он стоит возле машины, вокруг забор и написано, что это психиатрическая клиника. Водитель чешет затылок и вдруг слышит голос человека в пижаме, высунувшегося из дырки в заборе: «Вы открутите по одному болту с каждого колеса и на трёх болтах потихоньку доедете до сервиса». «Как же так, - изумлённо восклицает пострадавший, - психиатрическая клиника и такой дельный совет?» «Я сумасшедший, но не идиот», - следует полный достоинства ответ. С точки зрения формальной логики здесь обращает на себя внимание различение понятий «идиот» и «сумасшедший»: перед нами разные дефиниции. Причём это оригинальные дефиниции, имеющие явный авторский оттенок. Совет разумен? Вне сомнений. Он дан с точки разума или человека, находящегося за пределами разумной ответственности за происходящее? Непростой вопрос, который ведёт нас к вопросу о том, существует ли вообще граница между разумом и не разумом, неразумием (безумием?). Безумец может дать разумный совет? А разумный человек может ли быть безумным в части некоторых своих предложений? Утвердительный ответ напрашивается, проблема лишь в том, можно ли каким-то образом всё это обосновать (гносеологически, в частности). На наш взгляд, поиски определённого и ясного ответа затруднены до сих пор не состоявшимися попытками определить сущность самого человека. Если до сих пор непонятно, кто это - «больная обезьяна» (Ф.Ницше), социально-биологический индивидуум, божья тварь или что-то иное, то каким образом мы вправе определять специфику его главного качества - разумности (не разумности)? Сущность качества (того или иного) всегда будет вторичным по отношению к самой сущности как некой целостности.

Отсюда же ещё одно обвинение разума, связанное с его инструментализмом, то есть, разум предоставляет средства для решения той или иной конкретной задачи, но он же не фокусирует внимание на предельных, идеальных конструкциях, другими словами, целеполагание в сфере его компетенции не предполагается. Таким образом, разум выглядит исключительно прикладным средством решения эвристических задач. Именно здесь, как полагают, коренятся все проблемы классического миропонимания: отсутствие цели якобы дезавуировало прекраснодушные идеалы Просвещения. Здесь, на наш взгляд, есть предмет для дискуссии. Скажем, если вывод силлогизма представляет собой предельный уровень абстракции, то почему он исключает цель? Например, предикат «смертности» применительно к человеку («Все люди смертны // Сократ человек // Сократ смертен») обозначает ведь не только «промежуточное», локальное знание, относящееся к Сократу. Перед нами и обобщение такого характера, которое претендует на максиму целеполагающего свойства. Смертность, цель жизни, бессмысленность существования, суицид - здесь можно выстраивать любые смысловые конструкции, которые, так или иначе, затрагивают проблему цели. Есть и иной аспект проблемы: хорошо, а если бы цель была сформулирована в полном объёме, это избавило бы нас от ужасов, например, мировых войн? Разум формалистичен - кто же тогда ответит за содержательную часть мирового диалога и можно ли вообще разделить понятие «форма» и «содержание», даже на уровне абстрактных формул? Почему, обвиняя разум, не обвиняется практика мышления на уровне принятия решений? Чем провинился именно разум? Ответ прост: разум формализует любые упрёки, в том числе и упрёки по поводу своего собственного существования и достаточ-

но часто демонстрирует не только не сущностный, но и не формальный характер обвинений в свой адрес. С разумом тяжело дискутировать по этому поводу на его собственной платформе, поэтому принимаются меры для того, чтобы вывести разговор на некую иную почву, скажем, междисциплинарности.

Это большая и сложная проблема, требующая отдельного разговора, здесь же заметим следующее. Достаточно часто заимствование категориального аппарата, методологических подходов из другой сферы знания априори предполагает теоретическое обобщение, но это далеко всегда реализуется на практике. Томас Карлейль как-то сравнил исследования историка и физика. Для историка обнаружение того, что, Иоанн Безземельный проезжал через какой-то городок средневековой Англии, является фактом, который не могут поколебать никакие теории. Для физика же подобный факт просто неинтересен - вновь он здесь не проедет, а неповторимое не подводится под закон, не выражается посредством ясной математической формулы [2, 167]. Критицизм должен распространяться не только на исторические источники, методологические концепции, но и на саму личность исследователя. Отсюда «перекос» в знании: «классические» авторы оставили после себя серьёзные фундаментальные труды, многие же адепты постмодерна сосредоточили внимание на иронии, сомнении, афористичности, эпатажности, что может привлекать читателей, но способствует ли приращению знания как такового?

Тот факт, что разум инструментален, вызывает интерес к ещё одной проблеме, связанной с соотношением понятий «разум» и «этика». Уже отмечалось, что разум может обосновывать любые постулаты вне зависимости от их морального содержания. Можно говорить о совести как критерии человечности, а можно утверждать, что надо избавить человека от химеры совести: и та, и другая максима могут быть одинаково доказаны с помощью известных силлогистических упражнений. Это не новая проблема, достаточно вспомнить категорический императив Канта, в целом кантовскую этику, в основе которой «уход» от этического комплекса при столкновении разумного и чувственного. Этика временна, преходяща, противоречива, разум же готов к однозначным выводам, «вечным» максимам, определённости. Нравственность не должна слышать голос чувств и может лишь прислушиваться к голосу разума. И, если классики говорят о том, что разум и мораль близки, их объёмы пересекаются в большой степени, то не классики утверждают нечто обратное: нет, не только пересечения, эти сущности обретаются совсем в иных системах, у них вообще нет ничего общего. Попробуем рассмотреть эту проблему на основе ряда примеров из конкретных отраслей знания.

Авторы, придерживающиеся социокультурной антропологии права (не классика) утверждают, что пределы разумного не безграничны при обращении, в частности, к проблеме разработки законопроектов. Так, популярное требование учёта экономического аспекта при анализе законопроектов (например, отраслевого кодекса) на практике вряд ли возможно. Это связано с тем, что общественное сознание, фиксирующее оценку того или проекта законодательного акта размыто, его трудно привести к общему знаменателю, велика роль манипулирования общественным мнением, а говорить об этических критериях здесь вообще сложно. Выход здесь в том, чтобы формальная (формально-логическая) сторона анализа была дополнена психической, ментальной составляющей, в рамках которой имел бы место и этический комплекс. Смысл этого требования в том, что «Законодатель

- это коллектив отдельных людей и уже на результат голосования по законопроектам их мотивация и ценностные предпочтения играют весьма важную роль» [3, 223]. Таким образом, данный вариант неклассического толкования одного из аспектов права предполагает приоритет не разума (рационального подхода), не этики (отказ от приоритета чувственности), а нечто третье: менталь-ность, психику. Отсюда становится понятным ещё одно требование: правовая реальность конструируется, а не находится объективно и объективной. Конструируется исходя из реальных социально-психологических отношений, а вовсе не из требований априорных догматов разума или релятивных этических построений. К слову, вместо социально-психологических предпосылок вполне можно предложить какую-нибудь иную составляющую, скажем, исторический контекст и такую же традицию.

Если же мы обратимся к исторической науке, то и здесь заметим интересные закономерности. Одна из них: если западная историческая наука тяготела к разработке проблем знания, исторической эпистемологии и на этом пути достигла важных результатов, то отечественные исторические школы стремились к приоритету этического компонента, рассмотрению проблем, связанных с теорией морали. Представители крупнейших классических школ гордились своим умением «объективировать» исторический процесс, изобретали различные формы дистанци-рованности историка от предмета его исследований. В этом ключе разум редко подвергался остракизму, речь чаще всего шла о недостатках субъекта исторического исследования, то есть, самого историка. Неклассические школы дружно обратились к необходимости «подорвать авторитет и привилегии канонического академического знания» [4, 226]. Но и здесь проявилась общая черта с иными неклассическими подходами: не разум, не чувство, а нечто третье в качестве основы для эпистемологических исканий. У Е. Доманской, к примеру, это выглядит так. Она утверждает важность перформативного поворота в современном гуманитарном знании, а «перфо-манс означает живое представление некоторого действия, имеющее все признаки театрализованного действия [5, 227]. Словом, весь мир театр, а люди в нём актёры. То есть, одна из тенденций, свойственных как истории, так и праву (в частности) связана либо с попытками построения интегративных теорий, либо к размыванию дихотомии разум - чувство и появление новых вводных, которые должны обеспечить новое качество эпистемологического знания.

Достаточно убедительно об этом говорит и Пол Фейе-рабенд, автор популярной книги «Прощай, разум!». Он вообще эпатирует читателя, говоря, например, о том, что отказывается судить самый крайний фашизм и готов предоставить ему возможность для выживания [6,410]. Такая позиция мыслителя связана с критикой распространённого заблуждения: люди предпочитают бороться с фашизмом потому, что он им не нравится, а суть вопроса заключается в необходимость видеть в фашизме объективное зло. Вопрос не в том, что и как мы говорим, а какое содержание вкладываем в то или иное отношение к предмету мысли, в свои слова. Когда мы говорим о форме, то фиксируем собственное мнение. Надо же говорить о содержании, тогда мы вправе говорить об истине (временной, мимолётной, ограниченной). Когда вы реально боретесь со злом, утверждает П.Фейерабенд, видите своих врагов и не сводите свою борьбу к пустой риторике, то это одно. «Но совсем другое - с комфортом расположившись в уютном офисе, решать вопросы добра и зла. Я знаю, что многие из моих друзей способны

решать такие вопросы, не пошевелив ни одним пальцем. По-видимому, у них очень развито моральное сознание. Я же, с другой стороны, не решаюсь судить об этом издалека, и склонен рассматривать зло как часть жизни, как часть творения. Никто не может сказать, какая доля добра содержится в самых ужасных преступлениях» [7, 417]. Перед нами сложная цитата, которую можно интерпретировать по-разному, обратим внимание на ряд моментов. Разум не всесилен, но и моральный кодекс локален, ограничен - это первое. Нет абсолютных сущностей и таких же категорий. Всё решает отношение человека к предмету своей мысли, которое может меняться и нельзя утверждать что-либо в категориях вечности - это второе. Добро всегда может обернуться злом и наоборот, «доли» того и другого относительны, текучи, переплетаются и взаимопроникают друг в друга - это третье. В этом контексте прощание с разумом может означать лишь одно: протест против абсолютизации возможностей разума. Здесь ещё один важный момент, на который стоит обратить внимание. Можно подумать, что философ призывает к действию, реальному делу, активности (разной: от эпистемологической до социальной). Но суть вопроса, видимо, в ином: речь идёт о включении субъекта в единую ткань мыслящей материи и попытке понять то же зло как часть (необходимую часть!) творения. И, раз зло осуществлено, то оно и было задумано как необходимая часть нашего бытия. А как в этой ситуации понимать возможности разума - дело уже второе. Можно лишь ещё раз констатировать очевидное: неудовлетворённость возможностями разума приводят мыслителей разных направлений к поискам эвристического выхода и в этом им нельзя отказать, во всяком случае, социальная, познавательная практика свидетельствует в пользу такого подхода. Разум не всесилен: с этой констатацией можно согласиться. Но вот относительно обвинения разума во многих прегрешениях, вспомним хотя бы известную фразу Т. Адорно: «После Аушвица писать стихи невозможно», не всё так однозначно. Но об этом ниже, а пока зададимся ещё одним важным вопросом: как в этом контексте выглядят возможности формальной логики: это исключительно инструмент познания, своего рода скальпель, которым вооружён мыслитель или нечто иное?

Первоначально надо отметить: формальная логика есть логика аналитическая в отличие от логики диалектической и если первая (аналитическая) есть производное классической мысли, то вторая (диалектическая) - неклассической. Так, во всяком случае, полагает большинство исследователей феномена неклассической философии. Вот одно из мнений: «Аналитическая философия есть та философия, которая в своих рассуждениях и обоснованиях придерживается классической формально-силлогистической логики, восходящей в своей основе к аристотелевскому «Органону». В свою очередь неклассическая философия ориентирована на так называемую диалектическую (разновидность неклассической) логику» [8, 90]. Зачем это различие? Для того, чтобы показать недостатки формальной логики (аналитической) и преимущества логики диалектической (неклассической). Типичный пример - интерпретация (понимание) закона тождества. Пока мы находимся в пределах собственно логических конструкций тезис «А тождественно А» выглядит безупречным. Но как только мы выходим в мир реальных физических объектов, то обнаруживаем проблемы. В частности, «ни один физический объект физического мира не являет собой пример тождества» [9,91]. Иллюзия тождества вызывает необходимость прибегнуть к иной логике, иной системе координат. И слово, обозна-

чающее новую методологию, известно, - это диалектика. Рассуждая о трудностях применения аналитической логики, сторонники неклассического подхода часто говорят о важности поисков новых языков описания действительности, в том числе и логического характера. Никого не смущает тот факт, что в этом случае «логик» может быть достаточно много. Как писал Карл Поппер: «Я против того, чтобы смотреть на логику как на какую-то игру. Я знаю о так называемых альтернативных системах логики и даже сам изобрёл одну из них, но альтернативные системы логики можно обсуждать с очень разных точек зрения. Можно считать, что вопрос о том, какой логики придерживаться, - это вопрос выбора или соглашения» [10,288]. Точно также «трансформировал» аристотелевскую логику Л. Кэрролл, утверждавший, что можно и из двух отрицательных посылок сделать вывод [11,26-29]. Но в данном контексте для нас важнее иное: подчеркнуть, что первичным фактором всё равно остаётся обращение к разуму. Сколько бы, не высказывалось интересных и глубоких идей, связанных с критикой формально-логических механизмов анализа, они всё равно апеллируют к разуму. В этом смысле и аналитическая, и диалектическая логика есть логика разумная, но никак не неразумная. Предполагается, что трудности аналитической логики во многом коренятся в категории времени: она (аналитическая логика) затрудняется описывать «чистую длительность». С этим можно согласиться, если речь идёт о возможности существования как аналитической, так и диалектической логики. Но существуют сомнения в части необходимости противопоставления одной логики другой. В интересной форме эту проблему методологически решил Л. Кэрролл. Так, он приводит две посылки: «Ни один честный человек не мошенник» и «Ни один нечестный человек не заслеживает доверия» и задаётся вопросов о возможности правомерного вывода из этих двух суждений. Очевидно, что с точки зрения аристотелевской логики здесь есть ошибки, в частности, из двух отрицательных посылок не следует вывод. Кэрролл же предлагает следующее заключение: «Ни один мошенник не заслуживает доверия». Что же получается, существуют разные логики и кто-то ошибается? «Отнюдь нет, дорогой читатель, - пишет автор «Алисы». - С их точки зрения они совершенно правы. Но в их системах содержатся далеко не все мыслимые формы силлогизмов... Не будем ссориться с логиками, в мире достаточно места и для них, и для нас» [12, 29]. Можно сказать, что проблема решается Л.Кэрролом в духе неклассической философии, однако на основании достижений логики классической. Нет необходимости рассматривать различные «логики» в духе альтернативного мышления. В каком-то смысле можно повторить известную формулу, перефразируя её: логика так же неисчерпаема, как и атом.

Какие выводы следуют из сказанного? Почему вообще атакуется именно разум? Ответ следует искать в двух смысловых плоскостях. Первая: это атака не столько на разум, сколько на западноевропейскую цивилизацию в целом, которая родилась под знаком разума и все достижения которой связаны с пиететом перед ним. Разрушая разумные основы мышления, разрушается привычное рационалистическое здание мироздания, и предлагаются альтернативы, основанные на эвристических возможностях неразумия. Когда сегодня мы пытаемся оценить в привычных категориях то, что происходит в западных странах, в том числе вещи труднообъяснимые с точки зрения христианской этики, то объяснение этим процессам надо искать именно на этом основании. То

есть, здесь переплелись две тенденции, две методологические константы (рационалистическая и постмодернистская) и которой принадлежит авторство той или иной новации часто трудно определить. Иногда возникает такое чувство, что представители различных методологических школ соревнуются в новаторстве: кто изобретёт более «продвинутую» идиологему на пути трансформации современного общества, однако последствия этой трансформации просчитываются плохо, непоследовательно. Иногда слышны голоса, что это путь соревнования, путь «выдавливания» более слабого на пути развития общества. А не получится ли так, что «выдавлен» будет как первый вариант (абсолютизация разума), так и второй (апофеоз неразумия)? Противостояние культур (методологических систем) может ведь привести к появлению «третьей силы», которая разрешит исторический спор в свою пользу (например, это мусульманская этика, философия, то, что Владимир Соловьёв в своё время называл «жёлтой опасностью»).

И вторая плоскость, признаемся, спорная. Дело в том, что есть необходимость в критическом разборе неклассического мышления как с точки зрения чёткого обоснования его плюсов, его теоретических достижений, так и очевидных недостатков. Вот, например, Ж.Лакан формулирует известный пассаж: «Я мыслю там, где не существую и существую там, где не мыслю». Когда налицо процесс мышления, я мыслю без свидетелей, один, как только появляются свидетели, процесс мышления заканчивается. Отсюда сознание понимается как глубоко бессознательный процесс. Что нам даёт эта мысль в практическом плане? Во-первых, то, что перед нами противоречие (можно заменить это слово термином «диалектика»). Во-вторых, что перед нами парадокс, обе части которого одинаково доказуемы (недоказуемы). В-третьих, требуется охарактеризовать собственно дефиницию «сознание», поскольку в разных методологических системах оно, сознание может быть охарактеризовано по-разному. Отсюда фразы: «сознание было, но ушло» и понимай эту мысль, как тебе заблагорассудится. Вообще говоря, атака на разум в этом контексте часто напоминает не развитие науки (мышления), сколько запутывание ситуации, а источник этой «тёмности» носит как объективный, так и субъективный характер.

Список литературы:

1. Гаспарян Д.Э. Введение в неклассическую философию // Д.Э.Гаспарян. - М: РОССПЭН, 2011. - 398 стр.

2. Руткевич А.М. Факты и фикции //Способы постижения прошлого. - М.: Канон, 2011. - С. 160-190.

3. Социокультурная антропология права //Под редакцией Н.А.Исаева и И.Л.Честнова. - СПБ: Алеф-Пресс, 2015. - 840 стр.

4. Доманска Э. Перформативный поворот в современном гуманитарном знании // Способы постижения прошлого. - М.: Канон, 2011. - С. 226-235.

5. Доманска Э. Перформативный поворот в современном гуманитарном знании // Способы постижения прошлого. - М.: Канон, 2011. - С. 226-235.

6. Фейерабенд П. Прощай, разум! // П.Фейерабенд. - М.: АСТ; Астрель, 2010 - 477 стр.

7. Фейерабенд П. Прощай, разум! // П.Фейерабенд. - М.: АСТ; Астрель, 2010 - 477 стр.

8. Гаспарян Д.Э. Введение в неклассическую философию // Д.Э.Гаспарян. - М: РОССПЭН, 2011. - 398 стр.

9. Гаспарян Д.Э. Введение в неклассическую философию // Д.Э.Гаспарян. - М: РОССПЭН, 2011. - 398 стр.

10. Поппер К. Объективное знание // К.Поппер. - М.: УРСС, 2002. - 384 стр.

11. Кэрролл Л. Логическая игра // Л.Кэрролл. - М.: Наука, 1999. -192 стр.

12. Кэрролл Л. Логическая игра // Л.Кэрролл. - М.: Наука, 1999. -192 стр.