Обсуждение монографии Т. Г. Таировой-Яковлевой: «Иван Мазепа и Российская империя. История "предательства"». Москва: Центрполиграф, 2011. 525 с. ISBN: 978-5-227-02578-4 115-162 Текст научной статьи по специальности «История и археология»

ОБСУЖДЕНИЕ МОНОГРАФИИ Т. Г. ТАИРОВОЙ-ЯКОВЛЕВОЙ: «ИВАН МАЗЕПА И РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ: ИСТОРИЯ “ПРЕДАТЕЛЬСТВА”» Москва: Центрполиграф, 2011. 525 с. ISBN 978-5-227-02578-4

Какие из «мазепинских» мифов автору удалось убедительно развенчать, а какие нет?

Каменский А. Б. : Лет пятнадцать назад меня пригласили на проходившую в Москве российско-украинскую конференцию. Когда я заметил организаторам, что историей Украины никогда не занимался, мне ответили, что из всех российских историков в постсоветский период только я и Е. В. Анисимов хоть что-то писали об Украине XVIII в. По всей видимости, имелось в виду наше учебное пособие для средней школы! Боюсь, что с тех пор ситуация мало изменилась. Хотел бы ошибиться, но, насколько я знаю, серьезных монографических исследований на русском языке с тех пор не появилось. С этой точки зрения, книга Т. Г. Таировой-Яковлевой — это знаковое событие современной российской исторической науки.

Disputatio

Studia Slavica et Balcanica Petropolitana

Мои другие замечания касаются характера книги, о которой идет речь, и которые, как мне представляется, нельзя не учитывать при ее оценке. Во-первых, не требует доказательств то, что исторический сюжет, которому книга посвящена, крайне политизирован. В связи с этим необходимо отдать должное смелости автора, взявшегося за его переосмысление и, несомненно, понимающего — чтобы она ни написала, чью бы сторону не взяла, она неминуемо станет объектом яростных нападок. Во-вторых, существуют не только российский и украинский мифы о Мазепе, о которых пишет Т. Г. Таирова-Яковлева, но также миф историографический и миф массового сознания. Понятно, что оба эти мифа взаимосвязаны, но все же их следует различать. Т. Г. Таирова-Яковлева, судя по всему, поставила перед собой задачу опровергнуть первый из этих мифов, что вполне разумно, поскольку бороться со вторым — дело безнадежное. Выполнить эту задачу можно только одним способом — научной монографией, основанной на новых источниках и новом прочтении источников уже известных. С этой точки зрения, задача выполнена: перед нами книга, имеющая все атрибуты научной монографии. Автор основательно проработала документы ряда российских и украинских архивохранилищ и способна практически каждый из своих тезисов подтвердить историческими источниками, в том числе впервые вводимыми ею в научный оборот.

Целевая аудитория научной монографии — это обычно «коллеги по цеху». Такой работе (во всяком случае, в отечественной академической традиции) свойственны соответствующий «научный стиль», определенная манера подачи материала и научной полемики. Между тем, характер издания книги «Иван Мазепа и Российская империя», а главное стиль, которым она написана — напористый, энергичный, эмоциональный — не вполне укладываются в эти рамки. Очевидно, что книга адресована также и «массовому читателю». В принципе, такую попытку преодоления традиции разделения исторической литературы на научную и научно-популярную можно только приветствовать, но в данном случае излишняя полемичность и эмоциональность автора, боюсь, несколько снижают степень ее убедительности именно для профессиональных историков.

Формулируя свои вопросы, редакция, на мой взгляд, совершенно незаслуженно обошла вниманием еще одну особенность авторского замысла, неоднократно постулируемую на страницах книги — попытку создать, если так можно выразиться, стереоскопический образ Мазепы, учитывающий как российскую, так и украинскую позицию. Сразу скажу, что в целом — в той степени, в какой это вообще возможно — автор с этим успешно справилась. К этому стоит добавить, что вряд ли кто из коллег может сегодня похвастаться таким знанием как современной российской, так и современной украинской историографии вопроса, какое демонстрирует Т. Г. Таирова-Яковлева.

Переходя теперь к вопросам редакции, замечу, что, если смотреть на проблему с российской стороны, то, если не считать изображения Мазепы как средоточия всех человеческих пороков (Н. И. Павленко), основных «мазепинских» мифов, видимо, два: 1) Мазепа был предателем с самого начала и только и ждал удобного случая, чтобы изменить; 2) измена Мазепы была продиктована исключительно личными корыстными интересами. Оба эти мифа автором книги вполне убедительно опровергнуты. Впрочем, как мне представляется, их примитивность очевидна для всякого не тенденциозного историка, даже не занимавшегося специально этим сюжетом, но знакомого с общеизвестными историческими фактами.

Другое дело, как трактовать сам переход Мазепы на сторону шведов, и стоит ли в связи с этим говорить, что измена, предательство Мазепы — это тоже миф. В своей предыдущей книге Т. Г. Таирова-Яковлева высказывалась на этот счет более определенно, утверждая, что договор (под этим можно понимать как Московские соглашения, так и всю совокупность подобного рода документов, начиная с 1654 г.) между царем и гетманом первым нарушил Петр, и тем самым Мазепа был как бы освобожден от своих обязательств. Логика в таких рассуждениях, несомненно, есть. Но они не отменяют тот факт, что Мазепа изменил Петру, а в его лице — России.

Однако обязанность историка в том и состоит, чтобы понять причины поступка исторического лица — не для того, чтобы оправдать, а для того, чтобы объяснить. А это автором сделано, на мой взгляд, с достаточной полнотой и убедительностью, заставляющей либо обрамлять слово «измена» рядом оговорок, либо вообще заключать в кавычки.

КочегаровК. А.: Мне хотелось бы отметить, что «договор между царем и гетманом» по форме все-таки договором не был, что весьма важно для рассматриваемой темы. Он представлял собой статьи или «пункты», которые являлись актом царской милости, пожалования и, во-первых, не предусматривали равноправия сторон, а во-вторых — легального выхода из царского подданства. Нельзя забывать, что гетман и казаки, присягали царю «в вечном и неизменном подданстве» и в т. ч. в соблюдении данных им «пунктов» или статей. Говорить, что Петр Великий нарушил договор с гетманом, не совсем корректно хотя бы потому, что он юридически ничего не заключал и ни на чем не присягал (не делал этого и В. В. Голицын в 1687 г.), в отличие от Мазепы.

Теперь вернемся к обсуждаемому вопросу. Книга Т. Г. Таировой-Яковлевой, без сомнения, является заметной попыткой пересмотра личности и деятельности гетмана И. С. Мазепы в новейшей российской историографии. К безусловной заслуге автора можно отнести отказ рассматривать деятельность Мазепы как априори «изменническую», направленную на выход из-под власти русского царя с самого начала его гетманства, либо же изначально направленную на освобождение украинского народа от «московского ярма». Другим аспектом, который может быть оценен положительно, является рассмотрение многих связанных с Мазепой сюжетов с привлечением новых, ранее неизвестных, либо малоизвестных исследователям источников.

Вместе с тем, попытки переосмыслить роль Мазепы в истории России и Украины в отрыве от двух вышеупомянутых крайностей происходили и ранее. Так, например, украинский эмигрантский историк А. Оглоблин, с определенными оговорками, выделял в политике Мазепы два этапа: период сотрудничества с Русским государством, когда, как он считал, это отвечало интересам Гетманщины, и, соответственно, период отхода от этой линии, который закончился переходом гетмана на шведскую сторону. Есть подобные подходы и в современной украинской историографии. Об общих интересах Украины и России, гетмана и царя на южном направлении внешней политики писал в своих работах В. В. Станиславский (его фамилия даже не упомянута в книге), крупнейший исследователь «мазепинской эпохи» на современной Украине, издавший внушительный двухтомник писем И. С. Мазепы из российских архивов. Можно отметить и вдумчивые и небезынтересные исследования его коллеги А. Г. Сокирко. Вообще любому исследователю, серьезно занимающемуся гетманством Мазепы и оперирующему в первую очередь фактами, трудно не признать, что он долгое время почти всегда

Disputatio

Studia Slavica et Ва1сатса Ре^оро1Ьапа

неизменно шел в фарватере русской политики и был послушным исполнителем царских распоряжений.

К сожалению, в книге Т. Г. Таировой-Яковлевой сколько-нибудь беглый анализ взглядов на Мазепу у историков разных стран и эпох заменен отрывочным упоминанием об отдельных работах, а также разоблачением российской и советской «жесточайшей цензуры». При этом последние две автор смело ставит на одну доску, не обращая внимания, что степень, мотивы и характер цензуры кардинально различались в царское и советское время. Наличие в книге краткого, но системного историографического обзора позволило бы более четко представить вклад самого автора в изучение мазепинской эпохи и, в том числе, в опровержение утвердившихся историографических штампов.

Вообще, мне кажется, само по себе изначальное декларирование некой «борьбы с мифами» придает работе несколько публицистический характер, лишает ее в определенной мере научности. Ведь «мифы», в т. ч. исторические — это закономерная составляющая обыденного мировоззрения, бороться с ними при помощи науки — все равно что сражаться с ветряными мельницами. Время идет, одни «мифы» умирают, другие рождаются. Этот процесс бесконечен, потому что сделать всех учеными-историками невозможно. Совсем другое дело — исследование мифов, но автор такой задачи не ставит.

Не могу здесь удержаться, чтобы не обратить в связи с этим внимание на довольно двусмысленный фрагмент авторского вступления: «В данной книге мы не раз будем сталкиваться с устоявшимися мифами о Мазепе. Один из таких мифов гласит, что вся российская историография высказывалась о нем отрицательно». Мало того, что сам миф, с которым автор намеревается бороться, сформулирован довольно размыто, так еще, если понимать фразу буквально, то отрицательное отношение к Мазепе русских историков — это и есть миф, от которого, согласно логике автора, следует отказаться.

Или вот еще одно суждение касательно мифов, которое мне непонятно: «Один из... мифов — вражда гетмана с Меншиковым. Сам факт этой вражды не вызывает сомнения». Но что в этой вражде «мифологично», а что нет, автор так и не поясняет.

Поэтому в рамках научной дискуссии скорее можно говорить о попытках автора опровергнуть определенные штампы научной историографии, оставляя за скобками страстную полемику Т. Г. Таировой-Яковлевой с некими анонимными украинофобами (если таковые есть среди современных российских историков, следовало бы назвать их поименно, дать ссылки на работы, в общем, привести более конкретные примеры и т. д.).

Можно согласиться с автором, что И. С. Мазепа действительно не был неким завзятым политическим «поляколюбом», что гетман играл важную роль во внешней политике России, что он действительно пытался соблюсти сословно-корпоративные интересы казачества и старшины в меру своего их понимания и не являлся неким алчным и жадным временщиком, каким его нередко изображали, что много сделал для развития украинской культуры, что «прочно связывал» будущее Украины с Россией, не видя ей «реальной внешней альтернативы» (С. 253, 336).

Вместе с тем, автор оказалась настолько очарована своим героем и вышедшими из-под его пера (а также из его канцелярии) источниками, что временами многие ее характеристики личности и деятельности Мазепы и приближенных гетмана напоминают скорее барочный панегирик в духе Феофана Прокоповича, нежели научный труд. Мазепа — это, конечно, талантливый, верный и высокообразованный человек, поэт,

к тому же хорошо разбиравшийся в богословии, умный правитель, хозяйственник, искусный дипломат, способный полководец. Его племянник Обидовский — «образованный, талантливый» (С. 209); мать Мазепы Мария Магдалена — женщина «властная и энергичная» (С. 156, 238), «твердая и влиятельная» (С. 256) и т. д. Всячески идеализируется Б. П. Шереметев — неужели только за то, что дружил с Мазепой? Автор, кстати, ошибочно заявляет, что он возглавлял переговоры о Вечном мире (С. 262).

И дело даже не в этих оценках (на них автор вполне имеет право) самих по себе, не всегда, впрочем, подтверждаемых источниками, а в том, что на фоне этих «замечательных» людей, все кто так или иначе вставал на пути гетмана Мазепы, почти лишены положительных качеств. Карл XII — всего лишь «самоуверенный юнец, абсолютно не ориентировавшийся в ситуации в Восточной Европе» (С. 357), В. В. Голицын — высокомерный (С. 136) и честолюбивый (С. 51) фаворит, который горел желанием вступить в Священную лигу (вступление в лигу вовсе не было для него самоцелью, что со всей ясностью показали русско-польские переговоры 1686 г.). Он «весьма поверхностно разбирался в настроениях казацкой старшины» (С. 51). Петр Великий — вспыльчивый и мстительный (С. 361), любитель кутежей (С. 254), глумившийся над православием (С. 245). Семен Палей и вовсе законченный алкоголик (С. 175)1. Что уж говорить про А. Д. Меншикова или, например, В. Л. Кочубея?

Из-за подобного подхода многие авторские суждения, связанные с личностью и деятельностью Мазепы, в основе которых лежал верный в своей основе посыл, оказались подвержены чрезмерной абсолютизации в ущерб другим историческим обстоятельствам и персонажам.

Плохий С.: Миф Мазепы-предателя подвергся серьезному испытанию в горниле научной и творческой лаборатории Т. Г. Таировой-Яковлевой. Автор обсуждаемой здесь книги смогла показать более полно, чем кто-либо из ее предшественников, сложность личного, общественного и геополитического выбора, который пришлось делать Ивану Мазепе. Это, если можно так выразиться, наиболее «сбалансированная» книга о гетмане, которую мне приходилось читать. В свое время Александр Оглоблин, в условиях жесткой сталинской цензуры, написал очень проимперскую книгу о Мазепе, а затем в эмиграции издал ее национальный, украинский вариант. Т. Г. Таирова-Яковлева смогла провести свой корабль между Сциллой и Харибдой имперского и национального с удивительной последовательностью, а также верностью духу и реалиям эпохи.

Чухлиб Т. В.: Если следовать философским воззрениям А. Ф. Лосева, то миф есть «необходимейшая. категория мысли и жизни; и в нем нет ровно ничего случайного, ненужного, произвольного, выдуманного или фантастического». Но для историков, конечно же, миф — это что-то как раз выдуманное, наполовину фантастическое, то, чего не было на самом деле, и то, что почему-то необходимо обязательно «развенчать».

Очевидно, что гетман Войска Запорожского Иван Степанович Мазепа — личность одиозная не только для российской или украинской, но и для мировой историографии. Не подлежит сомнению и тот факт, что мифы (как в философском, так и в историческом понимании) окутывали этого исторического деятеля уже при его жизни, и многие из них, кстати, продуцировались не без ведома самого гетмана или его ближайшего окру-

1 Т. Г. Таирова-Яковлева, кстати, сначала утверждает, что «Петр приказал Мазепе его арестовать и сослать в Сибирь» (С. 9), но затем признает, что монарх такого распоряжения не давал, и гетман взял «народного героя» за караул, «не дожидаясь распоряжений царя» (С. 174) и пр.

Disputatio

жения. Например, где вымышленная ложь, где горькая правда, а может, и полуправда в известном доносе В. Кочубея и И. Искры на Мазепу?

Думаем, что основная задача историков этой эпохи заключается в том, чтобы удержаться на шатком мостике между мифами и антимифами. Тем более это сложно сделать, «совмещая» российскую и украинскую историографии, в рамках которых тоже есть разные школы и направления.

Наверное, авторы вопросов редакции под словосочетанием «мазепинские мифы» имели в виду прежде всего те идеологемы, которые возникли уже тогда, когда Петр I и «птенцы гнезда Петрова» поняли, что их в очередной раз обманули украинские гетманы (вспомним И. Выговского, Ю. Хмельницкого, И. Брюховецкого, Д. Многогрешного и И. Самойловича), и что нужно адекватно и очень быстро противостоять противнику не только в полевых боях, но и в напряженной идеологической борьбе.

Вспомним жесткую «войну манифестов», которая развернулась осенью 1708 - весной 1709 г. на землях Украины. Разве в грамотах Петра I или Ивана Скоропадского не был заложен целый ряд мифов? Но не были ли они всего-навсего «контрпропагандой», которая должна была защитить Москву и Глухов от тех идей и воззваний, которые были искусно заложены в манифесты шведского короля и универсалы гетмана Мазепы? Основным постулатом последних стала идеологема: царь Петр I как монарх есть тиран для своей страны и своих подданных. Но еще страшнее для царя стало то, что эта информация доносилась до населения путем чтения воззваний к бунту во многих городах и селах. И именно эта проблема стала ключевой не только для понимания ситуации современниками, но и остается таковой для последующих поколений историков. Убедительной иллюстрацией для такого нашего утверждения служат, например, исследования Е. В. Тарле: по его утверждению, в оригинале манифеста Карла XII, который хранится в Российском государственном архиве древних актов в Москве, были вытерты первые абзацы, где приводились примеры тиранства Петра I и «обид», нанесенных им шведскому королю.

Задайте самому себе вопрос: был ли все-таки царь Петр I тираном или нет? Если он тиран, то почему до определенного времени его верный подданный, гетман Мазепа, не имел права восставать против него? А если он не тиран, то почему тогда он не должен называть поступок Мазепы «изменой», а вторжение Карла XII «оккупацией»? А если он просвещенный самодержец для России, но тиран для Украины? А если он одновременно и тиран, и просвещенный самодержец, и реформатор, и защитник Отечества, который желал блага для своих подданных (в т. ч. и украинских), и т. д. и т. п.? Очевидно, что история, тем более история российско-украинских политических отношений того времени, пока не имеет простых ответов на сложные вопросы.

Царь Петр I выиграл в Полтавской битве и история новой России начала писаться с точки зрения победителя уже начиная с 28 июня 1709 г. Вспомним «Слово похвальное.» Феофана Прокоповича, провозглашенное в стенах Киевского Софийского собора:

Не маш бо токмо собою яряшеся супостат, но прицепишася к нему и полчища зменниче-ския, и зло ко злу приложися. Коего бо зде требе бяше многоочного опаства, ежы бы своих от чуждых, верных подданных от отступников и зменников, приятелей от врагов разознати?

Эти слова моментально распечатали в типографии Киево-Печерской лавры и разослали по всем большим и малым населенным пунктам Украины.

Для чего шведский король был назван «супостатом», а украинский гетман — «змен-ником»? Конечно же для того, чтобы украинское население не поддерживало «врагов» и «отступников». А если бы победили Карл XII и Мазепа, то возможно уже российский царь считался бы «отступником», и тот же Феофан Прокопович про него говорил как про «зменника» и «христопродавца». Так как проиграл Иван Мазепа, то он остался «вором», «иудой» и «изменником» в представлении не только большинства современников, но и российских историков.

Во вступительном разделе («Отказываясь от мифологии») Т. Г. Таирова-Яковлева заявила, что:

Иван Мазепа — одна из самых политизированных личностей в истории Украины. Сиюминутные политические выгоды и гений Петра I породили устойчивый миф о гетмане-злодее, этот миф поддерживался царской цензурой, а затем самым невероятным образом перекочевал в советскую историографию.

Такие субьективные обстоятельства стали причиной не только предубежденнонегативного формирования образа украинского гетмана, но и того, что российский читатель (и украинский тоже) на протяжении длительного времени не мог получить разносторонней информации про его деятельность. Идеологический миф о гетмане-злодее затмевал всю предшествующую деятельность Мазепы как ставленника Москвы в Украине — Малой России, а это очень большой период времени — двадцать лет!

Среди главных исторических мифов, которые, по нашему мнению, опровергла Т. Г. Таирова-Яковлева, можно назвать: во-первых, восприятие перехода Мазепы на сторону шведского короля как исключительного события в украинской, российской и европейской истории; во-вторых, обвинение Мазепы как «изменника» чуть ли не с детства; в-третьих, мнение о том, что Мазепа был поляком по происхождению; в-четвертых, версия, что гетман предал Василия Голицына. Правда, следует отметить, что некоторые из вышеназванных идеологем, а также многие другие «мазепинские» и «антимазепинские» мифы уже давно были убедительно развенчаны представителями украинской историографии.

Каревин А. С.: Давайте почитаем страницы книги, где автор пытается «отказаться от мифологии». К сожалению, там много противоречий и неточностей, что не позволяет говорить об убедительном «развенчании мифов». Например, Т. Г. Таирова-Яковлева утверждает:

Нет ни одного источника, кроме литературного произведения (т. н. «памятника») А. Пасека, лично ненавидевшего Мазепу, подтверждающего рассказ о романе Мазепы с Фальбовской и о «коне». Об этом унизительном для Мазепы эпизоде не упоминает ни один из его врагов-современников — ни запорожцы, ни В. Кочубей, ни С. Величко. Кроме того, этот эпизод не вписывается в хронологию известных о Мазепе фактов, относящихся к 60-м годам XVII века (С. 10).

Однако «Памятные записки» Яна Пасека (у Таировой-Яковлевой приведен неправильный его инициал, но это, наверное, опечатка) — серьезный исторический источник. Помимо Пасека об этом писали польский мемуарист Эразм Отвиновский, французский посол при Станиславе Лещинском маркиз де Бонак, словацкий путешественник Даниэль Крман. Кроме того, записки Пасека были опубликованы только в XIX в., а указанный эпизод был известен уже в XVIII в. Вопреки утверждению автора, он вполне вписывается в хронологию других известных нам фактов (стоит учитывать, что Т. Г. Таирова говорит о событиях 1662 г., а у Пасека они отнесены к 1663 г.).

Disputatio

Что касается аргумента, что об этом не упоминают перечисленные Т. Г. Таировой источники, то почему они должны об этом упоминать? Что дает нам основания считать, что запорожцев и Кочубея интересовали амурные похождения Мазепы в юности? Казацкий летеписец Величко вообще не сообщает никаких подробностей о службе будущего гетмана при королевском дворе.

Т. Г. Таирова-Яковлева утверждает: «Мазепа верно служил Дорошенко» и на службу к Самойловичу пошел лишь после того, как Дорошенко отказался от булавы (С. 6). На самом деле Мазепа, взятый на службу Самойловичем, участвовал в 1676 г. в походе против Дорошенко. В результате этого похода Дорошенко и был вынужден отказаться от булавы.

Спорным представляется и другой тезис: «Мазепа не изменял В. В. Голицыну, так как приносил присягу не фавориту, а царям Петру и Иоанну» (С. 10). Но ведь само собой разумеется, что речь идет не о государственной измене, а о личной неблагодарности гетмана по отношению к человеку, благодеяниями которого пользовался и благодаря которому получил булаву.

К этой теме автор возвращается и в дальнейшем: «Едва ли вчерашний запорожский пленник, не имевший больших материальных средств и родни, мог действительно подкупить могущественного фаворита» (С. 52). Вместе с тем, деньги, полученные Голицыным от Мазепы — «5800 червонных золотых, 3000 рублей в копейках, 1200 рублей в талярах битых, что составляло 10 000 рублей» — это сумма «на самом деле не слишком значительная» и «выглядит как обычный подарок того времени» (С. 54). Как пример «более щедрых» подарков, в книге приводится вино, посланное гетманом думному дьяку Е. Украинцеву (С. 384), а также пара соболей ценою в 5 фунтов стерлингов, подаренные шотландцем Патриком Гордоном Федору Шакловитому. Однако 10 000 рублей — это огромная для того времени сумма. Дом Самойловича в Москве (надо полагать, не самый бедный и маленький), отданный им в приданое дочери, оценивался в 2500 рублей. Вино или пара соболей не идут с 10 000 ни в какое сравнение.

Можно подвергнуть сомнению и другие положения книги. Например, утверждается: «В XVII-XIX веках брак пожилого состоятельного человека с юной девушкой был распространенным явлением... Во времена Мазепы 80-летний значный товарищ П. Забела женился на молодой вдове и имел от нее двоих детей» (С. 10).

Но во-первых, доживший (если в родословной правильно показана дата рождения) до 109-летнего возраста и заводивший детей после 80-ти лет Петр Забела — случай скорее редкий, чем распространенный. Во-вторых, сватался старик все же к сорокалетней вдове, а не к шестнадцатилетней девушке (да еще и своей крестной дочери). Проводить аналогии тут неправомерно.

Приведем высказывание Т. Г. Таировой: «Совершенно неясно, почему сватовство 65летнего вдовца — Мазепы рассматривается некоторыми как “блуд”, а женитьба старого генерала на Татьяне Лариной — как идеал любви и верности» (С. 10). Но ведь брак пушкинской Татьяны как идеал любви никто и не рассматривает — она явила идеал верности мужу, но не любви (любила-то она Онегина).

Еще примеры противоречий. Утверждается: «На протяжении многих лет Петр отказывался покровительствовать Палию... приказал Мазепе его арестовать и сослать в Сибирь. Роль гетмана в этом случае весьма пассивна» (С. 9). Однако на С. 174

говорится обратное: что Мазепа настойчиво слал в Москву доносы на полковника, а затем арестовал его, «не дожидаясь распоряжений царя». Какое из этих утверждений правильное?

На С. 213 утверждается, что «В историографии господствует установившийся штамп, что большинство казаков и старшины не поддержали Мазепу после его перехода к шведам в 1708 году». Однако на С. 90 сама Т. Г. Таирова придерживается этого «штампа», заявляя: гетман «...оказался в 1708 году практически в изоляции, не поддержанный ни большинством казаков, ни большинством старшины, не говоря уже о крестьянах».

На С. 253 говорится о «вражде гетмана с Меншиковым» как о мифе. И на той же странице: «Сам факт этой вражды не вызывает сомнений».

Представляется некорректной нотация, прочитанная автором «некоторым историкам»: «Господа! Ну, существуют же списки присягавших на верность русскому царю в 1654 году, в том числе шляхты и старшины Белоцерковского полка. Там НЕТ ни отца, ни тем более самого Ивана Мазепы» (С. 372). Насчет самого Ивана Мазепы — спору нет. А вот Мазепа-отец, насколько известно, присягал не с Белоцерковским полком (на опубликованные присяжные списки которого ссылается Т. Г. Таирова), а с киевлянами. Михаил Грушевский заверяет, что видел имя Степана Мазепы в перечне присягнувших в Переяславе.

Все перечисленные противоречия и неточности (а их число можно значительно расширить) не позволяют согласится с постановкой вопроса, что в книге Т. Г. Таировой-Яковлевой «развенчаны мифы». Их нельзя развенчать с помощью ошибочных доводов и неаргументированных предположений.

Насколько для Вас убедительна главная идея книги — что «Иван Мазепа внес выдающийся вклад в создание Российской империи»?

Каменский А. Б. : Полагаю, что это не самая удачная формулировка. На протяжении всего периода времени с 1689 г. по лето 1708 г. Мазепа, несомненно, был одним из ближайших сподвижников и помощников Петра. Его деятельность была весьма масштабной и имела существенное значение для реализации замыслов царя. Другое дело, что строительство империи в основном осуществлялось, когда Мазепы рядом с Петром уже не было, поэтому говорить о вкладе в создание Российской империи я бы не стал, а уж «выдающийся вклад» — это, на мой взгляд, оценочное выражение, находящееся и вовсе за пределами научного лексикона.

Анисимов Е. В.: Думаю, что это преувеличение, перебор как следствие успешного развенчания мифа о том, что Мазепа — имманентный изменник и делал все, чтобы навредить России. Империя строилась веками со времен Ивана Грозного, и, в принципе, все, кто служил, исполнял волю Москвы, свой кирпичик в этот сооружение вкладывал. Тут и Аюка-хан, и рижский магистрат, и сибирские царевичи. Был среди них и Мазепа. Вероятно, из авторского самолюбия Т. Г. Таирова-Яковлева не использовала (вслед за Н. М. Костомаровым) дело сотника Мандрика, который в 1705 г. дал исчерпывающую характеристику Мазепе-строителю империи:

Не буде в нас на Украине добра, поки сей гетман живый буде, бо сей гетман одно с царем розумет, царь на Москве своих губит и в ссылку засылает, а гетман розными способами до умаления Украину приводит и теперь, як сам слышишь, скилька добрых молодцов без всякой помочи и надежды пропало, для того-то он часто на Москву бегае, щоб там науку брать, яким то способом сей народ сгубити.

Disputatio

Ведь это Мазепа поучал Петра, как приладить к империи «украинский блок»2:

Пусть великий государь не слишком дает волю малороссийскому народу, пусть изволит, не отлагая, прислать в Украину доброе войско из солдат храбрых и обученных, чтоб держать народ малоросский в послушании и верном подданстве.

Но при этом Мазепа призывал учитывать специфику свободолюбивых украинцев, не озлоблять их, действовать осторожно. В этом смысле Мазепа, действительно, был подлинным сподвижником Петра, верным проводником его политики в Украине, недаром в конце концов он добился искренней ненависти своего народа (кстати, признание этого факта делает честь автору книги).

Курукин И. В.: Отчего бы и нет — «строителями империи» можно назвать и многих других высокопоставленных чиновников или вельмож, служивших российскому государю и исполнявших его распоряжения. Другое дело — являлся ли он сознательным «строителем империи» или хотя бы видел себя в ней в качестве одного из высших должностных лиц или придворных «кавалеров»? Едва ли.

Каревин А. С.: Мазепа занимал высокий пост и долгое время верно служил царю. Разумеется, какой-то вклад в создание Российской империи внес и он. Суждения насчет того, насколько этот вклад был выдающимся, субъективны. Но, конечно, Т. Г. Таирова-Яковлева имеет право на собственное мнение.

Чухлиб Т. В.: Автор одного из первых биографических очерков об украинском гетмане в сборнике П. Бекетова (1821) писал: «Мазепа был как по чинам, так и по богатству, которым Государь осыпал его, одним из первейших вельмож в государстве». Через несколько десятилетий, в 1861 г., А. Корнилович в очерке «Жизнеописание Мазепы» подчеркивал, что «Мазепа принадлежал к числу замечательнейших лиц в российской истории XVII столетия».

Я бы поддержал мнение Т. Г. Таировой-Яковлевой и ее предшественников, что Иван Мазепа внес определенный (пока, правда, нам сложно представить, что «выдающийся») вклад как в создание Российской империи, так и в раннюю Новую историю России. Раскрытие главной идеи книги могло бы стать еще более убедительным за счет максимально полного освещения: во-первых, значительного вклада украинского правителя в российско-турецкую войну 1686-1700 гг.; во-вторых, важной роли Мазепы на первом этапе Северной войны (1700 - лето 1708 гг.); в третьих, огромнейшего влияния Мазепы и его сподвижников на культуру, науку и просвещение Российской империи начала XVIII века.

Кочегаров К. А.: В такой форме тезис для меня неубедителен. Во-первых, это противоречит авторской же концепции, в той части, где Украина представляется как образование, жившее вполне автономной внутренней жизнью, которую строители империи, в первую очередь Петр и Меншиков, старались всячески нарушить, а Мазепа, этот «истинный ученик Макиавелли» (С. 253), со своим талантом не попускал подобным «империалистическим» намерениям. Автор делает также и другой противоречащий данному тезису вывод, что Мазепа был активным помощником царя в 1690-е гг. (тогда, впрочем, никаких особых реформ еще не проводилось), а за этим «последовало взаимное непонимание, приведшее к трагическому разрыву» (С. 247).

2 Ранее Мазепа писал: «Наш народ глуп и непостоянен». Впрочем, так же думал и Петр о русском народе. Вообще, это типичное мнение нашей власти о своем народе на протяжении многих веков, вплоть до современности.

Вклад Ивана Степановича, опять же, по словам автора, заключается главным образом в участии во внешней политике и, как ни странно, «в реформировании российского православия» (С. 11).

Рассмотрим сперва внешнюю политику. Нет слов, Мазепа играл важную роль в сношениях России с Речью Посполитой, Турцией и Крымом. Можно отметить доказанный автором вывод, что в распоряжении историков «нет никаких свидетельств», что до осени

1708 г. гетман предпринимал «какие-либо шаги, чтобы подтолкнуть Порту к вступлению в войну против России» (С. 150).

Однако тезис о роли Мазепы во внешней политике России, сам по себе вовсе не новый в научной литературе, под пером автора порой обретает преувеличенные формы. В соответствующем разделе книги автор подбирает лишь те факты, которые свидетельствуют об активном участии гетмана в тех или иных внешнеполитических акциях русского двора. Между тем, если бы они были представлены на фоне тех мероприятий русской дипломатии в сношениях с Портой, Крымом, Дунайскими княжествами и Трансильванией, Речью Посполитой, в которых гетман не участвовал или находился в положении статиста, его роль в русской внешней политике, без сомнения, была бы представлена более взвешено.

Гетман объявляется чуть ли не вершителем дум на южном направлении внешней политики России: «важнейший советник Петра в деле организации военных походов на юг» (С. 11), «возглавлял все южное направление внешней политики» (С. 256), «основоположник проекта завоевания приднепровских крепостей и продвижения оттуда на Азов» (С. 48). Оставим в стороне вопрос, каким образом Т. Г. Таирова-Яковлева представляет себе это самое продвижение армии сначала в устье Днепра, а «оттуда» по безводным степям, из крохотных турецких фортов (в которых позднее едва удавалось содержать даже небольшие гарнизоны), в устье Дона. Вообще, для Т. Г. Таировой-Яковлевой словно не существует многолетней традиции русской внешней политики в отношении Порты и Крыма, «Азовского сидения» донских казаков в 1637-1642 гг., их же нападений на Азов вместе с русскими ратниками в 1672-1673 гг. Автору, подчеркивающему «успехи украинских казаков под Азовом» (С. 11-12) стоило бы тогда прокомментировать еще один укоренившийся в русской историографии «миф», что Азов был взят в первую очередь благодаря построенной на верфях Воронежа Азовской флотилии, блокировавшей крепость с моря.

В отношениях России с Речью Посполитой автор значительное место уделяет проблеме Правобережья. И здесь вновь Т. Г. Таирова-Яковлева рисует преувеличенную картину якобы имевшего место противостояния Мазепы и Петра по поводу намерения царя возвратить польской стороне Правобережную Украину после 1707 г. (см., например: С. 184, 190). При этом автор не приводит ни одного свидетельства об открытом протесте Мазепы против этого акта. Более того, из цитируемых автором документов следует, что гетман всячески декларировал покорность царской воле в этом вопросе.

Я полагаю, что русская сторона вела тут сложную дипломатическую игру: сандоми-рянам выдвигались различные заведомо неприемлемые условия передачи (амнистия жителям Правобережья, отдача только Белой Церкви и т. д.) или же заявлялось, что царь уже дал все распоряжения о возвращении Правобережья. При этом Мазепе одновременно посылались «тайные» указы его не отдавать. Польская сторона жаловалась на гетмана, царское правительство обещало разобраться, вело с Мазепой неторопливую

Disputatio

переписку, а между тем время шло. Затем был выдвинут тезис, что Правобережье будет возвращено и вовсе после возвращения в Речь Посполитую Августа II, в тот момент малореального. Стратегически в этом вопросе царь с гетманом были вполне едины, но русская дипломатия вынуждена была лавировать, дабы не потерять поддержку Сандомирской конфедерации.

Поэтому суждение Т. Г. Таировой-Яковлевой, что «до самого последнего момента, вплоть до перехода к Карлу XII, Мазепа не позволял отдать Правобережье полякам», не находит подтверждения в общеизвестных фактах. Казалось бы, в октябре 1708 г. главный «противник» возвращения Правобережной Украины, Иван Мазепа, бежал в стан врага, развязал царю руки. Почему бы теперь не вернуть Правобережье Польше, чтобы укрепить там свои позиции накануне решающего столкновения с Карлом XII, когда многие члены Сандомирской конфедерации колебались, будучи готовы поддержать Станислава Лещинского и шведов? Но Петр не делает этого, что в свете концепции Т. Г. Таировой необъяснимо.

Более того, даже провал Прутского похода не заставил царя вывести русские войска за Днепр. Только после повторного, двукратного объявления Турцией войны России Правобережье (по договорам с Портой 1712 и 1713 гг.) было возвращено Речи Посполитой (а вовсе не после Северной войны, как ошибочно заявляет автор на С. 190).

Все это не очень-то вяжется с утверждением Татьяны Геннадиевны, что «в петровском окружении с самого начала не планировали оставлять за Россией Правобережье» (С. 195). Мне кажется, что в итоге решающую роль в вопросе о Правобережье сыграла позиция Порты, как и тридцать лет назад, когда она вмешалась в борьбу за Чигирин.

Завершая разговор о внешней политике России и роли в ней Мазепы, хотелось бы отметить, что к преувеличенному изображению последней автора привела, в том числе, и избранная ей методика «ни в коем случае не <.. .> анализировать внешнюю политику России (в ее польском или турецком аспекте)». Непонятно, как можно адекватно отразить частность (роль Мазепы), не дав хотя бы беглого представления о целом (русская внешняя политика)? Попутно хотелось бы заметить, что привлечение соответствующей литературы (главным образом, о русско-польских, русско-турецких, польско-турецких, турецко-шведских контактах в указанное время) позволило бы автору избежать отдельных неточностей и ошибочных утверждений в этой области.

Подобным же преувеличением страдает и оценка автором роли Мазепы в реформировании русского православия. Причем автор смешивает понятия религиозного просвещения и просвещения вообще. По мнению автора, патриарх Иоаким выступал за создание Академии «без “латинистов” и, по сути, без просвещения» (С. 37), при поддержке приехавших в Москву «консерваторов» (С. 247) братьев Лихудов. Получается, что просвещение (если понимать под этим распространение науки и образования) по представлениям автора вообще отсутствовало где-либо, кроме Западной и Центральной Европы.

Есть на страницах книги Т. Г. Таировой-Яковлевой и серьезные ошибки. Так, автор пишет, что Сильвестр Медведев при поддержке Симеона Полоцкого стал справщиком Печатного двора в Кремле, который автор считает единственной в России типографией, забывая о существовании т. н. Верхней типографии в 1679-1683 гг. Однако далее Т. Г. Таирова-Яковлева вдруг заявляет, что в 1683 г. Печатный двор был закрыт (на самом деле закрыли Верхнюю типографию, а Печатный двор продолжал работать) и «украинские типографии стали единственным местом, свободным от цензуры» (!).

Более того, автор утверждает, что в то время, как в России была лишь одна типография, то на Украине «их тогда имелось несколько десятков» (С. 37).

Во-первых, и украинские типографии находились также под контролем церкви, как и Печатный двор в Москве (таким образом, церковная цензура была и там и там, просто носила разный характер), а вот Верхняя типография была свободна от церковной цензуры. Во-вторых, по утверждению И. Огиенко, автора работы «Історія українського друкарства», в описываемое время на территории Гетманщины было всего две типографии — в Киеве и Чернигове, причем последняя с 1679 г. только налаживала свою работу.

Из анализа роли украинского духовенства и Мазепы в реформировании русского православия при Петре, проводимого автором во многом на основе идей В. М. Живова, следует, что деятельность ученых малороссиян в России обернулась разочарованием и «трагическим взаимным непониманием» между ними и Петром, в искренности стремления к просвещению которого Т. Г. Таирова-Яковлева даже позволила себе усомниться (С. 246-247). Роль Мазепы даже в этом случае оказывается более чем скромной, сводясь к рекомендациям на отдельные церковные назначения по просьбе Петра. О каком-то участии украинского духовенства в церковных преобразованиях Петра (обрядовых либо институциональных) на страницах книги говорится лишь применительно к Феофану Прокоповичу. Однако автор никак не раскрывает связи его реформаторской деятельности с личностью Мазепы. Поэтому «важная» роль гетмана в реформировании русского православия, о которой говорится в книге, на ее страницах никак не обоснована.

Также хотелось бы прокомментировать высказывание Тараса Васильевича Чухлиба. Приведенные им примеры оценок Мазепы в дореволюционной русской исторической литературе опровергают суждение Т. Г. Таировой-Яковлевой о якобы господствовавшей в то время «жесточайшей» антимазепинской цензуре.

Плохий С.: Я приветствую саму постановку вопроса, который открывает новые возможности для исследований и дискуссий. Сегодня широко известен и принят в историографии вклад, внесенный в строительство империи украинскими современниками Мазепы — Феофаном Прокоповичем, Стефаном Яворским, Феофилактом Лопатинским и другими представителями близкого Мазепе киевского духовенства. Один из этих киевлян, митрополит Дмитрий Туптало, удостоился даже сана святого за, если можно так выразиться, православизацию империи. Не вызывает ни у кого сомнений и вклад, внесенный в ту же имперскую копилку последним гетманом Украины и первым восточнославянским президентом Академии Наук Кириллом Разумовским, или бывшим Киевским полковником, а позднее государственным канцлером Российской империи Александром Безбородко.

Был ли и Мазепа строителем империи? Главный вопрос здесь таков: а какой империи? Т. Г. Таирова-Яковлева убедительно показала, что гетман внес весомый вклад в формирование и осуществление Петровской внешней политики в отношении Речи Посполитой и Крыма. Его деятельность была наиболее эффективна там, где интересы Гетманата и будущей империи совпадали. Империя, работающая на Гетманат, вполне устраивала Мазепу. Империя, приносящая его в жертву или ограничивавшая его автономные права — нет.

Не только борьба с Османами, Крымом и Варшавой, но и культурная «вестернизация» будущей империи были проектами, над которыми Петр и Мазепа работали вместе. Стоит заметить, что именно от Мазепы Петр «унаследовал» подсказанный ему Прокоповичем

Disputatio

титул «Отца Отечества». Отечества, правда, у Петра и Мазепы были разные, так же как разными были модели вписывания Гетманата в будущую империю. Не случайно, когда эти модели вошли в прямой конфликт, пути бывших соратников разошлись. Проекты же, в которых обе стороны были заинтересованы кровно, продолжили развиваться. Бывшие духовные сподвижники Мазепы продолжили курс на «вестернизацию» империи, а представители светской элиты Гетманата (тут следует отметить канцлера А. А. Безбородко), помогли империи присоединить Крым и разделить Речь Посполитую — традиционных врагов Гетманщины и Мазепы.

Кочегаров К. А.: По-моему, к представителям светской элиты Гетманата А. А. Безбородко можно отнести лишь с большой долей условности. В число генеральной старшины входил лишь его отец, а сам Безбородко начал службу при П. А. Румянцеве и, несмотря на то, что занимал некоторые «малороссийские» должности, продвигался главным образом уже по российской служебной лестнице (одновременно с должностью киевского полковника он получил чин полковника русской армии). Вообще сомнительно, чтобы «помогая» присоединять Крым и «делить» Речь Посполитую, канцлер считал себя выразителем каких-то отдельных от России интересов Гетманата, когда сама должность гетмана была ликвидирована за год до поступления Безбородко на службу.

Плохий С.: Сомнения по этому поводу мне вполне понятны — лояльности старшинских элит второй половины XVIII в. не вписываются в простые «эксклюзивные» схемы, и дискуссии тут могут продолжаться очень долго. Xочу, однако, заметить, что ликвидация должности гетмана тут не может служить аргументом. Гетманщина, как автономная структура существовала еще два десятилетия, а лояльность старшинских элит, как это хорошо показал пример Мазепы, была связана не с гетманом, а с малороссийской отчизной. Как свидетельствуют письма Безбородко-сына отцу, своим отечеством он считал Малороссию. Уже в столице помог написать и издать ее историю, был выразителем и защитником интересов украинских элит в столице. Как многие выходцы из Гетманщины (Завадовский, Трощинский, Гудовичи, Миклашевские, Шираи и т. д.), он не видел конфликта в служении своему отечеству и империи. Так, кстати, было до поры до времени и с Мазепой.

Ваш комментарий к тезису автора, что «объяснение конфликта (с Петром) только личностными качествами Мазепы-гетмана означает упрощение ситуации и нарушение исторической объективности»?

Плохий С. : К тезису отношусь очень хорошо. Xотя взгляд на события 1708-1709 гг. с точки зрения исторической психологии, с изучением психологии личности не только Мазепы, но и Петра I необходим, и, надеюсь, когда-нибудь появится.

Кочегаров К. А. : С этим в целом вполне можно согласиться, но с двумя оговорками. Во-первых, мне неясно, чем в представлении автора является «историческая объективность». И, во-вторых, формулируя этот тезис (С. 252), автор не называет работ, в которых подобная точка зрения высказывалась.

Кроме того, сама Т. Г. Таирова-Яковлева, видимо, не до конца отбрасывает роль «личностных качеств» в конфликте Мазепы и Петра, когда рассуждает о «взаимном непонимании» между ними, которое привело «к трагическому разрыву» (С. 247).

Каменский А. Б.: Данный тезис я вполне разделяю. На месте автора я бы сказал резче: это не просто упрощение, а примитивизация истории. Что же касается следующей

части вопроса, она мне не вполне понятна. Я не знаю, что такое «исторические силы» и подозреваю, что это эвфемизм, заменивший хорошо знакомые по курсу исторического материализма «движущие силы истории». В истории, на мой взгляд, существуют не некие неведомые «силы», а действующие лица, или, выражаясь языком современной науки, «акторы». Под этим термином понимают и отдельные исторические личности, и группы людей. Конфликт же 1708-1709 гг. произошел между интересами царя Петра и интересами гетмана Мазепы. Коротко говоря, первому нужно было во что бы то ни стало победить шведов и ради этого он готов был пожертвовать и Мазепой, и Украиной, а второй был не готов принести в жертву ни себя, ни свою власть, ни плоды своего двадцатилетнего правления.

Если же вникнуть в ситуацию, в которой к середине 1708 г. оказался Мазепа, более глубоко, попытавшись при этом забыть о том, что мы знаем, «что было дальше», то становится ясно (и это убедительно показано в книге), что политика российской власти в отношении Украины как в краткосрочной (на период вторжения армии Карла XII), так и в долгосрочной перспективе к этому времени достаточно определилась. Оставаясь с Петром, Мазепа при этом не просто терял власть, но должен был поставить крест на всем, к чему стремился, и что ему удалось достичь за время своего гетманства. Более того, он вынужден был бы стать соратником Петра в деле уничтожения украинской автономии, и тогда он тоже стал бы предателем, но только уже не русского царя, а украинского народа.

Поход Карла XII эту ситуацию только усугублял. Летом 1708 г. мало кто (включая и самого Петра) сомневался в его успехе, и уж точно никто не предвидел исход Полтавской битвы. Соответственно, вырисовывалась реальная перспектива завоевания Украины шведами с последующей передачей власти над ней Польше во главе со Ст. Ле-щинским. В этом случае Мазепа опять же терял все, причем при любом раскладе в глазах украинского казачества он становился главным виновником произошедшего. В сущности, переход на сторону Карла был для него единственной возможностью попытаться спасти хоть что-то из завоеванного с таким трудом. Осмелюсь утверждать, что не зная, «что будет дальше», он сделал единственно возможный выбор.

Каревин А. С.: Можно долго философствовать о том, что человек живет и действует не в вакууме, а в конкретной исторической обстановке и т. п. А если без лишних мудрствований: переход Мазепы к шведам обусловлен неправильной оценкой им перспектив воюющих сторон. Гетман решил заранее присоединиться к тем, кого он считал будущими победителями, и выгадать на этом. Конфликт интересов — да, был. Наверняка кое-кто из старшины мечтал занять положение, подобное положению польских магнатов, что противоречило интересам как царской власти, так и большинства населения. Но не об интересах старшины думал Мазепа, когда завязывал контакты со шведами. Он, по моему мнению, преследовал сугубо личные цели.

Чухлиб Т. В.: В шестой главе своей книги («Казацкая старшина времен И. С. Мазепы») Т. Г. Таирова-Яковлева анализирует особенности политического сознания старшины, выделяя различия, которые существовали между той или иной группировкой элиты Украинского гетманства. По нашему мнению, этот раздел является очень важным. Ведь большая часть как российской, так и украинской научной общественности воспринимает рассматриваемую эпоху только через призму личности Ивана Мазепы, забывая при этом, что он возглавлял «правительство», которое состояло из генеральной старшины

Disputatio

и так или иначе влияло на принятие его решений, в том числе и по переходу к другому сюзерену в 1708 г.

«За гетманом последовала вся (!) генеральная старшина. Из десяти левобережных полковников не пошли за Мазепой только четыре. Но что еще более важно, эти четыре полковника не могли присоединится к Мазепе, так как находились в расположении российских полков.» (С. 214), — утверждает автор. Кроме того, согласно новым архивным находкам Т. Г. Таировой-Яковлевой, гетмана И. Мазепу при переходе к шведскому королю поддерживали такие украинские казацко-старшинские роды как: Апостолы, Быстрицкие, Болботы, Волковицкие, Галаганы, Гамалии, Герцики, Горбанен-ки, Горленки, Довгополы, Зеленские, Кандибы, Карпеки, Кожуховские, Красноперичи, Лизогубы, Ломиковские, Максимовичи, Маламы, Мировичи, Мокиевские, Нахимовские, Новицкие, Орлики, Покотилы, Рузановичи, Сулимы, Сергиенки, Третьяки, Xаревичи, Чечелы, Чуйкевичи, Янковские и Яснопольские.

Таким образом, несмотря на всю свою авторитарность, гетман Мазепа был всего-навсего «выборным вождем», который опирался на большую часть казацкой старшины. Несомненен факт ее давления на Мазепу. Ф. Орлик свидетельствовал, что Мазепа получил «.указ Царского Величества об устроении казаков, подобием Слободских полков, в пятаки, который так устрашил и раздражил был всех полковников и старшину, что целе отчаявшися своих вольностей, ни о чем ином не говорили, токмо, что тот выбор пятаков есть к устроению в драгуны и солдаты». Угрозу традиционным формам военно-административного уклада Украины в начале XVIII в. старшина не без основания расценивала не только как потерю контроля над войском и превращение его в составляющую российской армии, но и как начало изменения всей модели власти, общественных отношений, структур общественного быта, которые сложились на то время в Украинском гетманстве.

Необходимо посмотреть на события той эпохи и персонально на гетмана сквозь призму мировоззрения тогдашней казацкой старшины, а именно: в пределах какой политической культуры они действовали. Надо различать центрально- и восточноевропейскую политическую культуру, с ее определенными гарантиями прав личности, и московско-евразийскую, в которой даже ближайшие к монарху бояре были «холопами» царя. Несмотря на то, что часть Украинского гетманства с 1654 г. (с небольшими перерывами) находилась под «высокой рукой» московского царя, это ни в каком случае не означало, что казацкая элита готова была отказаться от политико-культурных достижений, связанных с наследием Речи Посполитой и шире — европейской политической культурой.

Именно в рамках этой системы координат, на наш взгляд, следует оценивать шаг гетмана Мазепы относительно выхода из подчинения Петру I. Для казацкой старшины вполне очевидной была необходимость этой акции. По нашему мнению, они видели ее смысл в предоставлении больших «прав и вольностей», защите интересов других сословий, включая и мещан, и даже крестьян (посполитых). Это вполне отвечало европейской практике.

Солидаризируясь с концепцией Т. Г. Таировой-Яковлевой, мы считаем, что казацкая старшина в поисках перспективных путей развития своего автономного государства обратилась к призабытому, казалось бы, Гадяцкому соглашению 1658 г. с его триединым укладом — делением на собственно федеративные части Польшу, Литву и Украину-Русь в составе Речи Посполитой. И именно генеральная старшина подтолкнула гетмана

Мазепу к переговорам со ставленником Карла XII, польским королем Станиславом Лещинским на таких условиях.

Кочегаров К. А.: У меня здесь несколько замечаний. Во-первых, список поддержавших Мазепу старшинско-казацких родов взят из книги В. В. Кривошеи, а не составлен на основе «новых» архивных находок (это видно из примечания к работе Т. Г. Таировой-Яковлевой). Во-вторых, то, что бояре писались «холопами» (Петр Великий, кстати, этот обычай отменил) вовсе не означает, что у них не было никаких прав. Вообще, применительно к рассматриваемому времени скорее следует говорить о сословных правах, а что понимается под правами личности — неясно (само выражение «права человека» впервые формулируется в известной французской Декларации 1789 г.). В-третьих, говоря о Гадячском соглашении, следовало бы пояснить, что оно предусматривало возвращение имений на территории Гетманщины бывшим владельцам (в основном польской шляхте) и главным образом из-за этого осталось на бумаге, тогда как находившееся вне «европейской политической культуры» русское правительство признало за казацкой старшиной ее сословные и имущественные права.

Каревин А. С.: Мне хотелось бы возразить уважаемому Т. В. Чухлибу по поводу «бояр-холопов». В некоторых своих письмах к Петру І Мазепа называл себя его рабом. Как это соотносится с тезисом о неготовности казацкой элиты «отказаться от политикокультурных достижений, связанных с наследием Речи Посполитой»? Какая «система координат» тут имеется в виду?

Между какими историческими силами тогда произошел конфликт в 1708-1709 гг.?

Чухлиб Т. В.: Для начала вспомним так называемые Коломакские статьи. Они были уложены между Московским царством и Украинским гетманством в 1687 г. Надо ясно понимать, что Иван Степанович вместе со старшиной и «войском» тогда присягал придерживаться соглашений отнюдь не лично с царем Петром, а с тремя, так сказать, «инстанциями»: царями Иваном и Петром и великой княжной, царевной Софьей. Причем есть важное уточнение: присяга 1687 г. никогда не перезаключалась. А в ней, кстати, делалось ударение на том, что гетман Иван Мазепа не может совершать никаких «измен», заключая без санкции царского правительства союзы с польским королем, турецким султаном и крымским ханом. Король шведский, заметим, в этом небольшом перечне не упоминался.

Еще один аспект проблемы: выполнялись ли Коломакские статьи 1687 г. и Московские соглашения 1689 г. как со стороны Москвы, так и со стороны Батурина? Т. Г. Таирова-Яковлева предложила решение этого основополагающего вопроса. С ее точки зрения, с начала Северной войны 1700-1721 гг. вопрос о существовании автономной части Украины — Малой России — для Московского царства уже не решался в рамках отношений «сюзерен — вассал», а рассматривался Петром I уже только в рамках политической целесообразности. То есть, царь как сюзерен-суверен Украинского гетманства не счел нужным во время военных действий выполнять обязательства монарха («царское слово») по защите «прав и вольностей» своих украинских подданных и их правителя-гетмана. Нарушения российским монархом традиционного правового статуса казаческого государства стали трактоваться гетманом Мазепой и его правительством как тиранские действия со стороны своего патрона, и, следовательно, Мазепа имел полное право на отказ от «высокой руки» царя и поиск другого сюзерена. Нам

Disputatio

этот тезис Т. Г. Таировой-Яковлевой представляется адекватно воспроизводящим логику действий Мазепы и казацкой старшины.

Важной для Украины стороной конфликта 1708-1709 гг. было то, что Полтавская битва приблизила конец автономии Украинского гетманства. Т. Г. Таирова-Яковлева верно обращает внимание, что вскоре после окончания Северной войны была учреждена Малороссийская коллегия как имперский орган управления украинскими землями.

Кочегаров К. А.: Историкам, действительно, известно (из письма Орлика и доноса Кочубея), что Петр якобы говорил гетману еще в 1707 г., что не сможет подать ему помощи в случае вторжения неприятеля (речь шла о конкретном моменте) на Украину. Однако каких-то официальных деклараций царя на этот счет не существует. По логике Т. В. Чухлиба, Мазепа должен был «отказаться от царской протекции» уже тогда, но почему-то не сделал этого.

В любом случае, проецировать частные заявления Петра годичной давности на события осени 1708 г. некорректно. Более того, 20 сентября 1708 г. царь издал грамоту для Мазепы, Войска Запорожского и народа малороссийского, где декларировал готовность «не оставить» их «во всяких неприятельских наступлениях»3. Более того, сам Мазепа писал Головкину, что «препочтеннейшую его царского величества грамоту, обнадежи-ваючую малороссийский народ. монаршею милостию и обороною от неприятелского наступления восприял я с должною обсервациею. которой списки разошлю в далние полки для оглашения во всенародное услышание по торгом, а в ближние полки самую оригинальную тую грамоту пошлю и прикажу ради несуменной надежды такожде по торгам и в церквах прочитыват»4. Таким образом, накануне шведского нашествия мы не только можем говорить об официальном декларировании царем своей готовности защищать Малороссию, но и об официальном утверждении этой линии гетманом среди украинского населения, что не очень-то вяжется с вышеприведенной концепцией. Она является лишь красивой формой, скрывающей поспешный и внезапный побег Мазепы (он «порвался как вихорь», писал Орлик) в шведский лагерь.

Имел ли Мазепа право на «отказ от “высокой руки” царя» или нет — это вопрос скорее политический, нежели научный. Если уж мы признаем, что Мазепа «имел право» на смену «сюзерена» или «протектора» (которое ни в одном официальном документе, касающемся русско-украинских отношений, не зафиксировано), то можно утверждать, что и Петр вполне имел право защищать своих украинских подданных так, как считал нужным, поскольку сами формы и порядок этой защиты никогда не оговаривались конкретно. Что, собственно, царь в конце концов и сделал, разбив шведов под Полтавой и изгнав их с Украины.

Рассмотрение событий 1708-1709 гг. в контексте русско-украинских отношений требует отдельного разговора о сущности и формах данных отношений на протяжении более чем полувека. Если же говорить конкретно о побеге гетмана в шведский лагерь в формате конфликта, то, как мне кажется, он произошел между старшинской верхушкой, осознававшей себя выразителем сословных интересов казачества, и российской властью. Конфликт этот был во многом ситуативным, вызванным в первую очередь приближением шведской армии к границам Украины. Желание оказаться в стане по-

3 Письма и бумаги императора Петра Великого. М.; Л., 1948. Т. 8. Вып. 1. С. 153-154.

4 РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1708 г. Д. 3а. Л. 607.

бедителей и сохранить свои сословные привилегии предопределило, как мне кажется, побег гетмана и старшины из Батурина в ночь на 24 октября.

Здесь мне также хотелось бы обратить внимание на одно существенное обстоятельство. Т. Г. Таирова-Яковлева подробно говорит и об идейной стороне конфликта, о декларированных Мазепой и его сторонниками (в соответствии с определенной системой ценностей) намерениях действовать «ради общего блага» во спасение Украины от «московского централизма»; пишет о том, что для гетмана и старшины все это было одним из основных мотивов их поступков. Но далее мы читаем о том, что Мазепа уже через месяц начал переговоры с Петром о выдаче ему Карла XII, с которым, собственно, все надежды на спасение Отчизны и связывались. Как можно совместить одно с другим? Меня, например, это наводит на мысль, что все публичные декларации гетмана после 24 октября надо воспринимать как словесное обрамление его «реальной» политики, как публичную декларацию, вовсе не всегда соответствующую настоящим деяниям. Т. Г. Таирова-Яковлева именно в таком ключе рассматривает царские манифесты, но тексты, исходящие от Мазепы, вызывают у нее больше доверия. Нам кажется, что к анализу аналогичных источников следовало бы применять одинаковые принципы.

Бесов А. Г.: В книге Т. Г. Таировой-Яковлевой Россия и Украина представлены как два субъекта политики, что явно не соответствует историческим реалиям XVIII в. В ней сделана попытка закончить дискуссии о «государствах» и закрепить в историографии существование двух разных «государственных образований» — «Украинского гетманства» и «зарождающейся Российской империи». Поэтому, по Т. Г. Таировой-Яковлевой, нет места конфликту между государем и гетманом, а описана казуистика отношений, якобы выстроенная на европейском праве того времени. К тому же выходит, что реформирование системы управления Российским государством, да еще в условиях войны, мешало становлению Украинского государства.

С нашей точки зрения, трактовка конфликта 1708-1709 гг. в русской и советской историографии как предательства Мазепы и его приближенной старшины совершенно справедлива и объективна, опирается на реальные факты. При этом измену Мазепы надо отделить от действий украинского (малороссийского) народа, жившего на территории России и управлявшегося гетманом. Он не поддержал предателей.

Изучаемый конфликт выводится Т. Г. Таировой-Яковлевой на уровень отношений «украинского государственного образования» и России, а поэтому, утверждает она, «объяснение конфликта только личностными качествами Мазепы-гетмана означает упрощение ситуации и нарушение исторической объективности» (С. 252). А «историческая объективность» в книге преимущественно сводится к личности Мазепы. В лице гетмана «обеих сторон» Днепра Мазепы, утверждает автор, «Украинское гетманство получило очень неплохого правителя, который за двадцать лет своего гетманства добился экономического и культурного расцвета своей страны» (С. 55), «после нарышкинского переворота» его положение

.изменилось коренным образом. Из безвольного марионеточного гетмана, обязанного при каждом удобном и неудобном случае оправдываться и отчитываться перед Голицыным, он превратился в полновесную политическую фигуру и реального правителя Украинского гетманства (С. 87).

Заметим, что «безвольный» не дополняет «марионеточный», а «безвольный» гетман не совсем сочетается с «реальным правителем». И все было бы хорошо, если бы

Disputatio

не политика Петра I в период Северной войны, если бы не преобразования в области управления, если бы Украинский гетманат не попал в водоворот жизни Российского государства. Вывод автора такой:

До и после перехода к шведам Мазепа активно пытался найти наиболее удобную политическую комбинацию, которая позволила бы сохранить автономию Украинского гетманства и одновременно предотвратила бы ее разрушение в ходе военных операций Северной войны. Сделать это в создавшихся условиях было крайне сложно и даже, наверное, невозможно (С. 365).

То есть, по Т. Г. Таировой, нет измены, а есть политическая целесообразность и «переход». И это оправдывает Мазепу. Но приводимые в книге аргументы, на наш взгляд, носят скорей политический и идеологический характер, основаны не на фактах, а на предположениях и догадках, и не относятся к академической истории.

Выразителем чьих интересов предстает Мазепа на страницах книги: личных, гетманской и старшинской верхушки, Украины как государственного образования, как части Российской империи? На Ваш взгляд, какая трактовка выглядит наиболее доказанной?

Анисимов Е. В.: Мазепа, как показал автор, используя временную слабость власти юного Петра, резко расширил ужатые прежде гетманские возможности и права Украины, добился финансовой независимости, и в дальнейшем, благодаря своей хитрой, тонкой политике, пользуясь огромным авторитетом у Петра, а также дружбой с принципалами царя, умело сдерживал темпы поглощения Украины империей. Допускаю, что это произошло бы неизбежно, но из-за политики Мазепы не так быстро и не так грубо, а возможно, и в иной, щадящей украинцев форме. В этом смысле, если и была у Мазепы выдающаяся роль, то она как раз состояла в сдерживании распространения порядков империи на Украину. Да, ситуация менялась в неблагоприятную сторону из-за войны, экстремальной ситуации, хамства и жадности Меншикова и пр. Существенную роль в процессе поглощения Украины империей сыграла административная реформа 1707 г.

Но все-таки автор несколько утрирует это ее значение. Реформа была опасна в потенции, но в тогдашней обстановке войны она снимала с Мазепы часть тяжести по защите Украины от неприятеля — силами его архаичного войска страну было не оборонить. Конечно, реформа ограничивала его власть, но не лишала гетмана главного — финансовой независимости (ведь он же ни копейки не платил в русскую казну) и реальной власти над старшиной, земельными ресурсами и войском. А в этом была всегда сердцевина гетманской власти (что и описано в главе о внутренней политике). А вот уход Мазепы к шведам «обломил» всю ситуацию — ожесточившийся Петр навсегда потерял доверие к институту гетманства, сказав, что все гетманы после Богдана изменники, он «подключил» Украину в настоящую реформу, и пошло-поехало.

Т. Г. Таирова-Яковлева это обстоятельство, кажется, не учитывает, рассматривая однопланово роль Мазепы «в строительстве империи», выстраивая действия Мазепы в этом направлении в единую линию с позднейшими действиями Петра по лишению Украины автономии, хотя последние были вызваны (или ускорены) как раз изменой Мазепы. Превращения гетманской Украины в Киевскую губернию могло и не быть — в Российской империи были разные модели более смягченного, чем губернское, господ-

ства. Например, было Царство Польское, Великое княжество Финляндское, Бухарский эмират, могло быть и Украинское гетманство с автономными правами.

Кстати, эти выводы можно распространить и на историю с Правобережьем (на наш взгляд, глава об этом великолепная). Если бы не переход Мазепы к шведам, Правобережье еще бы сохранялось в своем статусе какое-то время (ведь роль Польши как союзника после Полтавы резко упала, у Петра были большие претензии к Августу). И не было бы договора 1712 г., и Правобережье не попало бы — благодаря тонкой двусмысленной политике Мазепы — так быстро «в теплые объятия Польши», скорее бы Польша вошла в империю. А еще после 1708 г. завяло лелеемое гетманом великолепное украинское барокко, деньги теперь пошли на солдатские сапоги.

Так что, размышляя о своих делах в 1708 г., Мазепа явно думал не об Украине, не о своем долге перед ней. Словом, я считаю, что уход Мазепы к шведам резко повлиял на положение Украины в худшую сторону, нанес его отчизне страшный удар.

Каревин А. С.: Мазепа изображается в книге выразителем интересов Украины. Это совершенно не соответствует действительности. По моему мнению, действия Мазепы диктовались исключительно личными интересами. Периодически эти интересы могли совпадать с интересами других (царской власти, казацкой старшины, Украины, всей России), но руководствовался он только своими личными целями.

Каменский А. Б.: Что же касается Мазепы как «выразителя интересов», то от этого словосочетания опять же за версту несет штампами советской историографии. В книге достаточно ясно показано, что Мазепа был крупным государственным деятелем, человеком глубоко религиозным и неплохо образованным, не равнодушным к искусству и литературе, наконец, просто человеком далеко не глупым. Иначе говоря, это была не заурядная, не примитивная личность, которая во всех своих поступках руководствуется только личными, эгоистическими интересами.

Реконструировать мировоззрение Мазепы во всех деталях мы, безусловно, не можем, но, несомненно, у него было собственное видение будущего Украины, в котором сочетались и интересы гетманской власти, и казацкой старшины, и народа Украины в целом. Именно таким он и предстает на страницах книги.

Бесов А. Г.: Можно утверждать, что трактовка Т. Г. Таировой-Яковлевой интересов И. Мазепы и его окружения не нашла должной аргументации. Когда она приводит характеристику внутренней политики Мазепы, то явно исходит из того, что он был главой государства, отмечает, что с историографической точки зрения «имеются лишь смутные представления о его внутренней политике, о его идеале административного управления Украинским гетманством и экономики страны, о его отношениях с различными социальными слоями общества» (С. 90).

Автор употребляет термин «украинская государственность», но не дает ее развернутой характеристики, как и описания «страны», которой управлял «правитель». В книге сделана попытка показать социально-экономическую политику Мазепы. Именно применительно к ней говорится о «смутности представлений» в историографии «о внутренней политике» Мазепы.

Однако нельзя назвать малозначимыми и «наводящими смуту» в историографии работы Д. Н. Бантыш-Каменского, М. М. Плохинского, В. А. Барвинского, И. П. Крипя-кевича и других, на которые опирается автор. Они писали о социальных, экономических процессах, но не о «внутренней политике» гетмана как главы государства. Т. Г. Таирова-

Р1ьри1а1к>

Яковлева даже с добытыми в архивах материалами испытывает большие трудности в описании «внутренней политики» Мазепы. Заметно, что автор часто ссылается на работы А. П. Оглоблина, но практически не обращалась к трехтомнику Д. И. Яворницкого (ссылается на Д. И. Эварницкого), результатам исследования М. Слабченко в области хозяйства Гетманщины и др.

Представляется, что в книге в большей степени, чем экономика украинских земель, описан механизм наполнения гетманского и старшинского кармана, именуемого в книге «бюджетными доходами Украинского гетманства», «украинской казной» (С. 97).

Казалось бы, при постановке вопроса о «внутренней политике» следовало бы дать характеристику «основы финансовой самостоятельности гетмана» (С. 98) и объемов «автономного финансового благополучия» Гетманщины (Гетманства), привести обобщающие данные по источникам наполнения «казны» и «статьям расходов», по соотношению затрат на компанейские, сердюцкие, охотницкие полки и административные расходы. Наконец, дать в конкретных показателях характеристику или отличие объемов «украинской казны» и «войсковой казны», доходов от «аренды» и от «поборов».

Однако социально-экономические проблемы в книге Т. Г. Таировой-Яковлевой ставятся только как вопрос привилегий казачества, которое «должно было превратиться в социальную элиту общества» (С. 94). Утверждается, что население городов и сел поддерживало «внутреннюю политику» гетмана, особенно по части «аренды». Недовольны были только «пьяницы и бездельники» (С. 102), «пьяницы, как из числа опустившейся черни, так и запорожцев» (С. 103). О частном хозяйстве Мазепы написано полно, заманчиво, особенно для крестьян, живших на «севере».

«Посполитые» (крестьяне и мещане) остались практически вне поля зрения автора. Остался открытым вопрос, как в этой «прогрессивной» внутренней политике учитывались интересы более чем трехмиллионного населения и нескольких десятков тысяч казаков? Может, тогда и вывод автора по главе «Внутренняя политика Мазепы» был бы понятен. А он следующий:

На фоне начавшихся в 1708 году в Украине крестьянских волнений социальная обстановка была крайне тревожной для Мазепы. Жесткая административная политика озлобляла одних, а экономическое благоденствие развращало других. Гетман был весьма одинок в этом зыбком компромиссе (С. 134).

А как же эта картина сочетается с утверждением о «выдающемся вкладе в создание Российской империи» Ивана Степановича Мазепы?

Чухлиб Т. В.: Узнав о переходе гетмана Мазепы на сторону шведского короля, Петр I сразу же приказал своим чиновникам найти тексты прежних российско-украинских «статей». В связи с этим, царю положили на стол «две книги, из которых в одной списки с постановленных статей гетманов Юрья Xмельницкого 168-го (1659 г.), Ивана Брюховецкого 171-го (1663 г.), в другой книге список же с статей Мазепы 195-го году (1687 г.), данной ему ж Мазепе на права и вольности... (выделено нами. — Т. Ч.)»5 В зажигательной речи перед своими солдатами за несколько часов до Полтавской битвой 27 июня 1709 г., царь Петр I все же «проговорился» о настоящих причинах неожиданной для него политической рокировки бывшего подданного:

5 Труды императорского русского военно-исторического общества: Документы Северной войны. Полтавский период. СПб., 1909. Т. 3. С. 10-11.

...Прошу доброго вашего подвига, дабы неприятель не исполнил воли своей и не отторгнул бы толь великознатного малороссийского народа от державы нашей, что может быть началом всех наших неблагополучий.... Король Карл и самозванец Лещинский привлекли к воле своей. гетмана Мазепу, которые клятвами обязались между собою. учинить Княжество особое под властию его [Мазепы], в котором ему быть Великим Князем. (курсив наш. —

Т. Ч.)6.

Убедительные победы короля Швеции Карла XII на начальном этапе Северной войны, капитуляция монарха Речи Посполитой Августа II в пользу шведского ставленника, короля Станислава Лещинского, истощение человеческих и материальных ресурсов казацкой Украины на «балтийском» и «восточном» фронтах Северной войны усиливались накоплением претензий украинской верхушки к своему долголетнему суверену Петру I. Все это заставило правителя Украинского гетманства Ивана Мазепу отказаться от превосходства «неверной и тиранской» Москвы в пользу образования самостоятельного Украинского/Малороссийского княжества. По мнению Мазепы и его правительства, такое государственное образование имело лучшие шансы на существование под защитой более лояльных к своим подданным монархов Европы.

На страницах книги Т. Г. Таировой Иван Мазепа предстает одновременно и выразителем интересов Украинского гетманства как автономного государства, и Московского царства (до октября 1708 г.), и Шведской короны (с ноября 1708 г.), и конечно же интересов генеральной и полковой старшины казацкой Украины. Кстати, последний аспект в книге наиболее полно аргументирован.

Ваша оценка Московских соглашений и их роли в истории Мазепы? Каменский А. Б.: Московские соглашения, текст которых опубликован в приложении к обсуждаемой книге, Мазепа, конечно же, рассматривал как данные ему гарантии, в ответ на соблюдение которых царской властью он должен был оставаться верным Москве. О том, в какой степени Петр эти гарантии соблюдал, в книге написано достаточно подробно.

Чухлиб Т. В.: Во втором разделе книги («И. С. Мазепа, В. В. Голицын и Нарышкины») особое внимание обращается на торжественное посольство Украинского гетманства в Москву в августе 1689 г. Тогда гетман Мазепа был задействован в перевороте Нарышкиных, в результате чего из марионетки в руках князя В. Голицына превратился в полноценную политическую фигуру и реального правителя Левобережной Украины. Такого правового статуса гетману, по мнению Т. Г. Таировой-Яковлевой, удалось достичь с помощью перезаключения Коломакских статей 1687 г. — подписания новых, т. н. Московских статей 1689 г., между Мазепой и уже «полноценными» царями Иваном V и Петром I.

Здесь Т. Г. Таирова-Яковлева вновь выступает в привлекательной роли разрушительницы мифов. Ведь ранее считалось, что именно соглашение 1687 г. определяло последующие политические отношения между Москвой и Батурином. А теперь, как показано в книге, «.именно Московские статьи стали документом, регулирующим отношение Гетманщины с Россией на протяжении гетманства Мазепы петровского периода» (С. 88).

6 Дневник военных действий российских войск под Полтавой (26 июня 1709 г.) // Труды императорского русского военно-исторического общества. Т. 3: Документы Северной войны. Полтавский период. СПб., 1909. Т. 3. С. 279-315.

Р1эри1а1;ш

По данному поводу нам хотелось бы высказать следующие соображения. Думаем, что Московские статьи 1689 г. не «дезавуировали» Коломакские статьи (хотя, в частности, и отменяли т. н. аренды), а уточняли, развивали и дополняли их. В этом случае нужно обратить внимание на предшествующую практику уложения таких статей между гетманами Войска Запорожского и царями Московского государства. Начиная с времен гетманства И. Брюховецкого, существовала традиция, что заключались «основные» статьи (в данном случае, Батуринские 1663 г. и Московские 1665 г.), но при этом существовали еще «уточняющие» и «насущные». В 1665 г., перед самым отъездом из Москвы Брюховецкий отдал царю еще 12 новых статей. 20 марта 1666 г. этот же гетман выслал царю новые статьи, которые в скорости были утверждены в Москве.

Также поступал и Д. Многогрешный, ведь после уложения Глуховских статей 1669 г. он еще несколько раз направлял Алексею Михайловичу свои предложения. Также было и при И. Самойловиче, когда рядом с «основными» Конотопскими 1672 г. и Переяславскими 1674 г. статьями существовали еще более поздние договоренности, среди которых были не только «насущные», но и «уточняющие». Они никак не отменяли более ранних, которые были освящены присягой и крестоцелованием. Если бы Московские статьи 1689 г. были скреплены этим традиционным ритуальным обрядом, то их можно было бы занести в разряд «основных», а этого не было сделано.

Кочегаров К. А.: Прежде чем высказаться по поводу т. н. Московских статей 1689 г., хотелось бы сделать несколько общих замечаний касательно формы и содержания сношений гетманской администрации с русским правительством. Сношения эти были более чем интенсивными. Между Москвой и Батуриным постоянно курсировали гонцы с царскими грамотами и гетманскими письмами. С более важными делами в русскую столицу прибывали представители генеральной старшины, а в гетманскую ставку — чины московского двора (стольники, стряпчие, жильцы) либо приказные деятели (как правило, дьяки). Кроме этого, регулярные встречи с гетманом по текущим вопросам внутренней и внешней политики проводил севский воевода. Система эта сложилась, видимо, в конце 60-х - нач. 70-х гг. XVII в., а в 80-х стала уже обыденной практикой.

В последних двух случаях стороны обсуждали, как правило, комплекс вопросов, которые гетман (часто по просьбе русской стороны) излагал в специальных статьях. Если в статьях содержались конкретные просьбы, то они оформлялись как «покор-ственное челобитье» царям со стороны гетмана. Статьи вручались как московским представителям в Батурине, так и гетманскими посланниками в приказе уже в самой столице. После этого статьи рассматривались, по каждой из них фиксировалось царское решение, и ответ в письменной форме передавался украинской стороне. Эти «статьи» как форму текущей документации в русско-украинских отношениях никак нельзя сравнивать с теми статьями (в т. ч. Коломакскими), которые жаловались при избрании гетмана всему Войску Запорожскому от имени великого государя. Последние, как известно, определяли фундаментальные принципы, касавшиеся положения Украины в составе России.

Рассмотрим теперь содержание «Московских статей» 1689 г. Прежде всего, старшина и гетман просили пришедшее к власти правительство Нарышкиных о подтверждении царской жалованной грамотой «прав и вольностей» Войска Запорожского. Предыдущая жалованная грамота, давно опубликованная, выдавалась еще с восшествием на престол царей Ивана и Петра в 1682 г. Однако тексты двух грамот и возможные изменения в них Т. Г. Таирова-Яковлева не анализирует.

Остальные статьи содержали просьбы о возвращении аренд, невыдаче царских грамот на села и мельницы без гетманских универсалов, царской милости для Запорожской Сечи, урегулировании правил проезда через Украину великороссийских людей, увеличении численности русских гарнизонов в малороссийских городах. Другие касались дислокации и комплектования охотницких и сердюцких полков, различных вопросов положения казацкого и мещанского сословий, подготовки очередного Крымского похода и т. д.

Многие вопросы, поставленные прибывшими в русскую столицу гетманом (Са-мойлович, кстати, вопреки утверждению Т. Г. Таировой-Яковлевой, в Москву будучи гетманом не приезжал) и старшиной, и ранее были предметом обсуждения русской и украинской сторон, в ходе обычных рутинных сношений и консультаций. Так, например, вскоре после Бахчисарайского перемирия гетман Иван Самойлович жаловался русскому правительству на проблемы в связи с расквартированием наемных полков и предлагал поселить их на пустующих землях недалеко от Конотопа. Или в 1683 г. русское правительство по просьбе гетмана уже обещало не выдавать царских жалованных грамот на имения без его санкции (тогда с гетманскими предложениями приезжал в Москву как раз И. Мазепа).

Последний эпизод, учитывая и приводимое Т. Г. Таировой-Яковлевой, обнаруженное еще А. Оглоблиным свидетельство (спор Мокиевского и Бороховича), показывает, что проблема выдачи царским правительством жалованных грамот без одобрения гетмана оставалась актуальной и после 1689 г. Вообще данная тема не была предметом самостоятельного исследования, и трудно судить, насколько этот вопрос был острым в отношениях царского правительства и гетманской администрации. В любом случае, сам факт, что он ставился в русско-украинских отношениях неоднократно, свидетельствует, во-первых, что жалованные грамоты без санкции гетмана все же выдавались, и, во-вторых, что в 1689 г. это положение Московских статей вовсе не имело какого-то исключительного значения и вряд ли способствовало реальному укреплению гетманской власти.

Единственное, что можно в этой связи отметить, что обязательность гетманской санкции на получение жалованных царских грамот была в Московских статьях сформулирована более четко, нежели в Коломакских. То же можно сказать и о получении кормов и подвод при проезде из России через украинские земли гонцов и других посланников. Русское правительство по просьбе гетманов неоднократно и ранее подтверждало право их получения только при наличии проезжей грамоты.

Кроме того, на С. 88 автор цитирует выдержки из документов, на основе которых делает выводы о передаче на усмотрение гетмана вопроса отношений с запорожцами и «кардинальных изменениях» в отношениях гетмана с русскими воеводами на Украине. Стоит отметить, что цитат этих в опубликованном тексте Московских статей нет, а вопрос отношений с Сечью оговаривается иначе. Только в одном случае присутствует ссылка на жалованную грамоту Войску Запорожскому 1689 г. Поэтому не до конца ясно, что за документы приводит автор — текст новой жалованной грамоты или какие-то отдельные указы.

Однако в любом случае все эти свидетельства не представляют собой ничего исключительного, являясь, по сути, частью обычной практики русско-украинских отношений. Гетману Самойловичу, например, часто высылалась царская грамота, предназначенная

Ріьриіаііо

для казаков Запорожской Сечи, а в отношении всего остального (посылать ее или нет, посылать со своим гонцом или отправить москвича в сопровождении гетманского человека, отправлять борошно или нет и т. д.) предписывалось стандартной формулировкой «учинить тебе подданному нашему по своему рассмотрению» (ср. С. 88 книги Т. Г. Таировой-Яковлевой). Повторюсь, в «Московских статьях» нет даже этой формулировки, а есть вполне конкретные рекомендации гетману, касающиеся политики в отношении Сечи.

Писать о том, что в 1689 г. «кардинальные изменения претерпели отношения гетмана с русскими воеводами» может только тот, кто не знаком со спецификой этих самых отношений в 80-е гг. XVII в. Указы севскому (белгородскому) воеводе, подобные тому, который цитирует Т. Г. Таирова-Яковлева, называя его «неслыханным» («идти к гетману в случение» куда он скажет, «не описываясь» в Москву — С. 88) были самым обычным делом и посылались в Севск или в Курск по первому требованию гетмана Самойловича в случае опасности крымских набегов и других военных тревог. То же самое касалось и указа севскому воеводе съезжаться с гетманом по его просьбе.

Русские воеводы еще по Глуховским статьям 1669 г. должны были ведать исключительно замок и гарнизон. На основе чего Т. Г. Таирова-Яковлева сделала вывод о том, что русские войска в Малороссии отдавались в распоряжение гетмана, — не ясно (С. 88).

Большая же часть «Московских статей» посвящена делам настолько мелким и второстепенным, причем собственно украинским, что заставляет усомниться не только в каком-то значительном укреплении гетманской власти, которое якобы этими статьями декларировалось, но и вообще в степени внутриполитической самостоятельности гетмана, ставившего перед центральным правительством подобные вопросы, по сравнению с предыдущей гетманской администрацией. Поэтому вывод автора, что «Московские статьи укрепляли гетманскую власть и автономию Гетманщины», представляется ошибочным, не находящим подтверждения в источниках.

Обратимся к одному из основных индикаторов (согласно Т. Г. Таировой-Яковлевой) якобы произошедших изменений в позиции гетмана после сентября 1689 г., а именно к вопросу об арендах. В первую очередь хотелось бы отметить, что за теми славословиями в адрес аренд, которые присутствуют на страницах книги, как-то затушевывается основной смысл появления и развития откупной системы вообще. Как известно, откупная система (которую автор ошибочно считает разновидностью государственной монополии, С. 102) была следствием неспособности центрального правительства администрировать сбор налогов, в первую очередь — предотвратить злоупотребления сборщиков податей и местной администрации, и вытекавшим отсюда медленным и недостаточным поступлением денег в казну. Отдавая производство и продажу определенного товара, ранее облагавшегося косвенным налогом, на откуп (в аренду), правительство получало всю планируемую сумму налога сразу, и не должно было нести дополнительные расходы на администрирование. Однако откупщик (арендатор), получая монополию, старался извлечь из этого максимальную прибыль, что оборачивалось значительным ростом цен для рядового потребителя.

«Бизнес» этот был настолько прибыльным, что вокруг получения откупов разворачивалось активное соперничество. Так, П. Гордон в своем дневнике отмечает острую конкуренцию за аренды на Украине греческих купцов и крупного откупщика Максима Васильковского. Трудно согласиться с Т. Г. Таировой-Яковлевой, оценивающей про-

изводство и потребление алкоголя триста лет назад с позиций сегодняшнего дня, что аренды на водку вызывали недовольство лишь «у пьяниц и бездельников». Употребление спиртного в умеренных дозах было распространено повсеместно, а водка являлась, например, неотъемлемой составляющей в рецептуре различного рода снадобий и лекарств. При полунатуральном хозяйстве и аграрной в целом экономике Гетманщины, где винокурение было обыденной частью хозяйственной жизни, необходимость покупать (т. е. тратить наличные деньги) «горилку» вместо того, чтобы изготовлять ее самому, ложилась заметной тяжестью на бюджет отдельного домохозяйства.

Вопреки мнению Т. Г. Таировой-Яковлевой, недовольство арендами и произволом откупщиков у рядового населения (казаков, посполитых, мещан) было достаточно распространено, что вполне осознавалось гетманской администрацией и не раз было предметом ее консультаций с центральным правительством в Москве. Более того, это недовольство стремилось использовать в своих интересах польское правительство и казаки Запорожской Сечи, что в свою очередь вызывало повышенное беспокойство царских властей. Приведу один красноречивый пример. Прибывший в 1683 г. в русскую столицу И. С. Мазепа от имени гетмана жаловался, что поляки «и единомышленные с ними» (в первую очередь запорожцы) на Левобережье «досаждают» гетману Самой-ловичу, всячески поддерживая недовольство арендами. В связи с этим Мазепа должен был спросить центральное правительство, где брать деньги на «войсковые потребы» в случае возможной отмены аренд. И теперь, и ранее гетман недвусмысленно намекал на то, чтобы часть расходов на наемные войска взяло на себя царское правительство.

Однако в Москве не сочли возможным поступить подобным образом. В царской грамоте гетману констатировалось, что великие государи указали «в малороссийских городех арендам быть по прежнему, для того, есть ли те аренды <...> для тех не-приятелских погрозок перевесть и от того будет неприятелем радость» (курсив наш. — К. К.), а Самойловичу будет «подозрение», чем немедленно воспользуются его внутренние враги, чтобы учинить «смуту» 7.

Сама же Т. Г. Таирова-Яковлева признает, что в 1687 г. аренды не отменялись, а заменялись другими податями, в т. ч. на производство и оптовую торговлю водкой. Но невозможность собрать налоги полностью вовремя заставила гетманскую администрацию просить о возобновлении аренд. Никаких доказательств, что В. В. Голицын настаивал на ликвидации аренд, автор не приводит. С равным (если не с большим) основанием можно утверждать, что сделано это было под давлением рядового казачества, чтобы не допустить массовых выступлений. Более того, русское правительство велело половину имущества свергнутого Самойловича отдать в войсковой скарб именно «на жалованье Малороссийским охочим компанейным конным и сердюцким пехотным полком», компенсируя отмену аренды.

В экономике, как известно не бывает правильных и неправильных решений, любое из них принимается в чьих-то интересах либо им во вред. Деньги, поступавшие от арендаторов в гетманский скарб, не брались из воздуха. Откупщики всегда взыскивали с населения больше денег, нежели платили в казну. Аренды, таким образом, являлись палкой о двух концах. Позволяя гетману улучшить финансовое положение войскового скарба и получить поддержку зажиточной купеческой и старшинской верхушки (арен-

7 РГАДА. Ф. 229. Оп. 1. Д. 171. Л. 176-179.

Р1эри1а1;ш

даторов), они автоматически увеличивали налоговый гнет, а следовательно — ухудшали социальную обстановку, вызывая недовольство народа.

Суждение о том, что отменой аренд русское правительство стремилось ограничить автономию Гетманщины, следует признать недоказанным. Московские статьи никак не влияли на власть гетмана и автономию Гетманщины, которая по-прежнему регулировалась Коломакскими статьями.

Говоря об отдельных пунктах Коломакских статей как о средстве ограничения гетманской власти, Т. Г. Таирова-Яковлева почему-то упускает из виду, что многие эти ограничения (запреты внешнеполитических контактов без царского ведома и смещения гетмана без царского указа, выдача беглых русских крепостных) уже содержались и в Глуховских статьях 1669 г., подтверждались Конотопскими статьями 1672 г. Новые ограничения для гетманской власти в них действительно были, однако они не имели большого значения, тем более что многие из этих ограничений впоследствии (как, впрочем, и ранее) нивелировались обычной практикой русско-украинских отношений.

Утверждения Т. Г. Таировой-Яковлевой, что «Голицын сильно урезал основы казацкой демократии» (борьбу с покозачением крестьян, которое серьезно ограничивалось Глуховскими статьями, гетманская администрация вела и ранее), что Коломакские статьи «превращали гетмана в совершенно беспомощную фигуру» (С. 57), находят весьма слабые подтверждения в источниках и являются большим преувеличением.

Более того, Т. Г. Таирова-Яковлева противоречит сама себе. Сначала (С. 57) она пишет, что «крестьяне не могли становиться реестровыми казаками», и это означало урезание Голицыным казацкой демократии, но затем (С. 93) рассуждает уже о том, что неполное ограничение записи в казаки (можно было писаться мещанам и поселянам) было на руку Москве, которая не хотела усиления гетманской администрации.

Кроме того, автор не говорит четко, когда были поданы Московские статьи в приказ, и, самое главное, в какой форме и когда Софья и Голицын отказались удовлетворить их, не цитирует и формулировок, в которых этот отказ выражался. О самом отказе в отдельных челобитьях автор судит на основе того, что после них были выписаны (лишь в некоторых случаях) соответствующие формулировки Коломакских статей. Но когда это было сделано и с какой целью — не ясно. Быть может, дьяк просто выписал их «на пример», в связи с тем, что эти разделы Московских статей, как уже говорилось, действительно конкретизировали соответствующие пункты Коломакских статей (например, статья касательно смотра и переписи казаков).

Подводя итог, следует констатировать, что кроме пункта об арендах и еще нескольких второстепенных и вполне обыденных вопросов, «Московские статьи» сути Коломак-ских статей не затрагивали, а следовательно — не являлись результатом какого-то их пересмотра. В лучшем случае можно говорить о конкретизации и развитии отдельных положений Коломакский статей в связи с требованиями текущего момента.

Каревин А. С. : Значение «Московских статей» Т. Г. Таировой-Яковлевой слишком преувеличивается. Ее заявления на сей счет («главное достижение Мазепы», «именно Московские статьи стали документом, регулирующим отношения Гетманщины с Россией на протяжении гетманства Мазепы петровского периода», «это был действительно кардинально новый документ» и т. д. — С. 88-89) не соответствуют действительности.

Положений Коломакских (правильнее, наверное, так, а не «Каламакских») статей они не отменяли, разве что в отдельных моментах уточняли и дополняли их. Восста-

новление «аренд» (отмененных по инициативе не Голицына, а казацкой старшины, встревоженной народными бунтами) прямо не предусматривалось. Говорилось о том, чтобы «учинить раду и помыслить о той аренде накрепко не будет ли оная посполитому народу малороссийскому тягостна». Упорядочивалась выдача царских «жалованных грамот на села и мельницы», что вовсе не означало предоставления гетману «исключительного права земельных пожалований». Причем это упорядочение, укреплявшее, по заверению автора, автономию Украины, было одобрено еще Голицыным (при этом на С. 89 Т. Г. Таирова-Яковлева утверждает, что он проводил «жесткий курс на сокращение автономии»).

На последующих страницах своей книги автор будет рассуждать о реформах 1707 г., «нарушавших Каламакские статьи и серьезно урезавших украинскую автономию» (С. 283). То есть, основным документом, регулирующим отношения Гетманщины с Москвой, были все-таки Коломакские статьи? А как же тогда «кардинальный документ» — Московские статьи?

Как, на Ваш взгляд, должны быть квалифицированы связанные с Мазепой события 1708-1709 гг.? Насколько аргументирована их оценка автором монографии?

Каревин А. С.: Как измена. Измена царю, которому Мазепа присягал. Измена России, от которой он хотел оторвать часть территории. Измена Украине (этой самой части территории), отрыв которой от Великороссии не соответствовал интересам ни первой, ни второй. У Т. Г. Таировой-Яковлевой — иная точка зрения. На мой взгляд, ее мнение не аргументировано.

Она утверждает: «Петр принял решение о включении значительной части Украинского гетманства в состав России на общих условиях». Гетман, таким образом, лишался «всякой реальной власти», а «Украинское гетманство — автономии» (С. 324). Понятно, что Мазепа «не мог не считать себя обиженным» и в ответ завязал контакты со шведской стороной (С. 335). Замечу, что в другом месте книги будет сказано, что вплоть до измены гетман обладал «огромной властью» (С. 355). Так все-таки власть Мазепы оказалась урезана (что послужило поводом к «обиде»), или была огромна?

Документы, цитируемые автором в качестве доказательства существования вышеуказанных планов ликвидации автономии Украины, касаются исключительно централизации управления войсками и оборонительными сооружениями, а также переподчинения великороссийских чиновников (меры в условиях угрозы вражеского нашествия вполне естественные). О ликвидации же автономного статуса Гетманщины речь прямо не идет ни в одном документе, что делает все построения Т. Г. Таировой гипотетическими. Будь на самом деле у царя подобные намерения, что же мешало их осуществить, например, сразу после Полтавской битвы? Но наоборот, Петр издает указ, подтверждающий права и вольности малороссиян. Доказывать же наличие у Петра в 1707 г. планов ликвидации автономии ссылкой на учреждение 15 лет спустя Малороссийской коллегии, как это делает Т. Г. Таирова-Яковлева (С. 316), вряд ли убедительно.

Анисимов Е. В.: Теперь важный вопрос об измене и «измене». Кавычки в названии даны автором намеренно вызывающе. Я бы не стал так делать, ибо это снижет уровень объективности, полемизирует ситуацию. Впрочем, это понятно, исходя из общей накаленной современной политической реальностью историографической ситуации. Я бы развел вопрос об «измене» как политическом событии и измене как человеческом поступке.

Р1эри1а1;ш

С одной стороны, я полностью поддерживаю предпринятую автором весьма успешную попытку развенчания мифов, которыми оброс переход Мазепы к шведам. Разделяю взгляд автора, считающего, что конфликт с Петром нельзя объяснять только личными качествами Мазепы. После этой книги на многое открываются глаза, рисовать «Москве» портрет гетмана исключительно дегтем будет сложновато — автор сделал много новых находок, меняющих общий пейзаж. Т. Г. Таирова-Яковлева убедительно показала, что мифотворчество вокруг Мазепы — следствие антиисторизма, верхоглядства, непро-фессиональности историков, слепого следования историографическим традициям, да и влияния имперской или местечковой идеологии.

Например, Н. И. Павленко, крупнейший современный историк петровского времени, в книге «Петр Великий» начинает главу «Измена Мазепы» столь жесткими словами, что после прочтения этого абзаца вообще нет смысла читать главу до конца, ибо это уже не наука, а неправедный суд:

Иван Степанович Мазепа принадлежал к числу тех людей, для которых не было ничего святого. В нем в одном сосредотачивались едва ли не все пороки человеческой натуры: подозрительность и скрытность, надменность и алчность, крайний эгоизм и мстительность, коварство и жесткость, любострастие и трусость.

Просто исчадье ада какое-то. Т. Г. Таирова-Яковлева показала, что все было сложнее и противоречивей, как и вообще сложен человек во времени. В развенчании мифов (как петровских, так и историографических) о Мазепе и о его политическом поступке — «измене», в том, что Т. Г. Таирова-Яковлева встала над схваткой, писала, как сказано в песне Б. Окуджавы, «не стараясь угодить» — несомненная и главная заслуга книги.

Это с одной стороны. А теперь, ради той же объективности, возьмем другую сторону дела — моральную, этическую, христианскую, мимо которой автор проходит, прикрывшись щитом объективности, беспристрастного поиска истины. Но от морали никуда не денешься — мы же не коллекцию бабочек Полинезии описываем. Нравится или не нравится нам, но не будем все сваливать не непреложность законов историзма и признаем, что есть неизменные, ставшие общечеловеческими христианские оценки поступков людей, через которые переступать было нельзя никогда (особенно верующему человеку). И по которым людей христианской ойкумены последних двух тысяч лет можно судить независимо от времени их жизни, будь то Иван Грозный или Сталин, ибо эти критерии нравственности одинаково известны как историческим персонажам, так и нам.

И вот с этой моральной, человеческой точки зрения безусловным является то, что Мазепа совершил безнравственный поступок, акт предательства. Учтем, что по всем параметрам он был прочно вмонтирован в петровскую элиту, он жил одной жизнью с ней, разделял общие с ней этические ценности, он не был Аюкой-ханом, который где-то кочевал на окраине империи, живя по своим степным законам, иногда соглашаясь на просьбы Петра послать свою орду пограбить Европу. Автор хорошо показала, что Мазепа, этот строитель империи, был мазан одним мирром с прочими петровским сподвижниками.

Поэтому Мазепа не только формально нарушил присягу подданного и христианина, бежал к врагу с поля боя, но он в отношении Петра по-человечески поступил безнравственно — общепризнано, что Мазепа был одним из редких людей, которым Петр безусловно доверял, к которому был искренне расположен (из писем царя видно,

что он был ошеломлен уходом Мазепы к врагу). В этом смысле это было однозначно человеческое предательство, иудин поступок.

Я читал книгу Т. Г. Таировой-Яковлевой с нарастающим напряжением, ожидая, что же она напишет о ключевом в этом смысле моменте — о попытке Мазепы в конце 1708 г. вернуться к Петру с притороченном к седлу королем Карлом. И когда дошел до этого места, то обрадовался строгой научной и человеческой честности Т. Г. Таировой-Яковлевой, которая не скрыла (как делали другие) от нас безусловную подлинность этого позорящего Мазепу эпизода, который еще ярче подчеркивает человеческую безнравственность поступка гетмана. Чувствуя, что как-то надо его объяснить, автор пишет: «Это нормально для политика и дипломата, ищущего лучший выход» (С. 361).

Если не трактовать это место как признание, что все политики и дипломаты поголовно — беспринципные моральные уроды, «ищущие лучший выход», то это чистой воды лукавство. Ведь понятие личной чести, верности и в истории — все-таки не пустой звук для (пусть некоторых) людей мира политики. Вспомним человека, оказавшегося даже в более трудной, чем Мазепа, ситуации — Адама Чарторижского, который, попав во вражеский русский лагерь, не мог бежать из него по критериям нравственности и (кстати!) прагматизма. Его удерживали, как он пишет, дружба и доверие к нему Александра и (важно!): «Надежда принести пользу моему отечеству». Став министром иностранных дел Российской империи, он эту пользу успешно приносил.

Иначе говоря, долг, мораль и забота об Украине требовали от Мазепы оставаться с Петром до конца. Но Мазепа думал только о себе и, видя, в каком отчаянном положении находится Петр, как бегает от шведов «бессильная и невоинственная московская рать», он решил не помочь ему, а «умыть руки», позаботиться о себе. Но вскоре он понял, что не на ту лошадь поставил и решил вернуться. Иначе эпизод этот трудно объяснить.

Кочегаров К. А.: Мне здесь хотелось бы добавить, что если верить Орлику, Мазепа вполне понимал моральное значение своего поступка по отношению к царю Петру. В 1706 г., когда княгиня Дольская обратилась к гетману с соответствующими предложениями, Мазепа приказал отписать ей, что не желает ни при жизни, ни после смерти, «безчестного изменнического пороку и имени на особу» свою «нанесть».

Курукин И. В. : Здесь, пожалуй, стоит отметить трудности однозначной оценки политического курса гетмана в тяжкие годы Северной войны. В книге показано, что нет доказательств измены Мазепы по крайней мере до 1707 г. (С. 337), да и после он не сделал военных приготовлений (С. 341), не собрал хоть какие-то войска (С. 351-352) — но в то же время автор считает возможным говорить о «двойной игре» гетмана (С. 341). Остается сделать вывод, что престарелый гетман выпустил из рук ситуацию — или масштаб событий и соответствующих решений оказался ему не по плечу. Позиция гетмана оказалась достойной известной фразы похожего на него человека — Талейрана: «Это хуже, чем преступление; это — ошибка».

Каменский А. Б. : На мой взгляд, позиция автора достаточно аргументирована, что вовсе не означает, конечно, что отдельные ее положения не могут быть столь же аргументировано оспорены, в особенности, если будут обнаружены новые источники. Собственно, говорить в данном случае надо не о позиции автора, а о ее научной концепции, с которой отныне уже никто, всерьез занимающийся сходными сюжетами, не сможет не считаться. Другое дело, что научные концепции в большинстве своем,

Р1эри1а1;ш

к счастью, не вечны и со временем пересматриваются, в чем и заключается развитие исторической науки.

Кочегаров К. А.: Здесь мне бы хотелось сказать о задумывавшихся царем реформах Гетманщины. Т. Г. Таирова-Яковлева подробно об этом пишет, считая эти планы Петра важной предпосылкой перехода Мазепы на сторону Карла XII. Не отрицая в целом недовольство казачества и старшины замыслами царя и его окружения изменить некоторые основы организации Войска Запорожского, хотелось бы высказаться по поводу отдельных положений книги.

Мне представляется, что единственной реформой, которая реально вызывала недовольство казацкой верхушки (об этом четко свидетельствует Орлик) и которая реально проводилась царским правительством и гетманской администрацией в 1707-1708 гг. — это реформа военной организации Войска Запорожского. Она выражалась в попытке организации компаний, т. е. создания выборных наемных отрядов взамен казацких сотен, функционировавших по принципу ополчения. Переписка Мазепы с Головкиным в 1708 г. показывает, что такие компании начали создаваться сначала на территории Стародубского и Черниговского полков, и, в конце концов, были созданы на территории так называемых засеймских сотен. В перспективе это грозило коренным изменением основ существования казацкого сословия.

Однако на страницах своего труда Т. Г. Таирова-Яковлева подробно пишет о проведении некоей административной реформы, цель которой заключалась якобы во включении «значительной части Украинского гетманства в состав России на общих условиях» (С. 324), о передаче «украинских крепостей в управление русскими» (С. 325).

По моему мнению, эти суждения ошибочны и сделаны на основе неправильно понятых автором сведений источников об отдельных мероприятиях Петра по реорганизации приказной системы. При их анализе автор упустил из виду одно существенное обстоятельство — замки в Киеве, Чернигове, Нежине и Переяславле уже давно управлялись русскими воеводами, по той лишь простой причине, что русские гарнизоны находились там непрерывно с конца 60-х гг. XVII в. Воевода с войском не просто находился в крепости, но и управлял ей, занимался починкой укреплений, следил за их состоянием, даже собирал отдельные подати, предназначенные на частичную компенсацию расходов содержания гарнизона (например, в Киеве — за переезд по мосту через Днепр и др.). Традиционно воевода подчинялся не местному полковнику и не гетману, а Малороссийскому приказу в Москве.

Так, во время масштабной реконструкции киевских укреплений в первой половине 80-х гг. XVII в. именно киевский воевода и Приказ Малой России руководили процессом, а вовсе не гетман. Более того, в каких-то случаях с воеводами переписывался и Разряд, который также ведал некоторыми вопросами воеводского управления на Украине. Еще в 1886 г. такой знаток документов Разрядного приказа, как Н. Н. Оглоблин, объяснял факты подобных сношений тем, что «Разряд имел в то время всеобъемлющее значение, так как ему принадлежало заведывание обширным ратным делом на всем пространстве Московского государства».

Передачу вышеупомянутых крепостей и расположенного на южных рубежах России Новобогородицка в Разряд следует связывать с сосредоточением в нем функций по управлению крепостями вообще. Это никоим образом не касалось ни мещан означенных городов, ни казаков (не зря в документах везде фигурируют именно «замки»),

и, соответственно, никак не отражалось на полковом и городском управлении в рамках Гетманщины. Соответственно, при передаче замков Разряд запросил их описи, которые и были сделаны. Они касались сугубо крепостных сооружений, запасов провианта и вооружения, которые и ранее составлялись для Малороссийского приказа. И речь «обо всем Украинском гетманстве» (С. 324), как утверждает Т. Г. Таирова-Яковлева, вовсе не шла.

Также и при создании Киевской губернии в нее (точнее в ведение губернатора) включались не города Киев, Чернигов, Нежин, Переяславль, а крепости, которые и ранее находились под управлением российских властей. В этой связи нет ничего удивительного, что Д. М. Голицын руководил постройкой Новопечерской крепости, поскольку это и раньше было компетенцией воеводы.

Подчинение (в рамках губернской организации) воевод украинских крепостей киевскому губернатору — действительно важное изменение в системе русской власти в Малороссии. Однако оно, вкупе с сокращением компетенций Малороссийского приказа, хотя и несло в себе потенциал ограничения прерогатив власти гетмана или полковников в будущем, в данный момент никак не затрагивало основ политико-административной системы Гетманщины.

Приводимые автором сведения о переводе части подьячих из Малороссийского приказа в Разряд, скорее всего, касались тех, кто ведал «черкасские замки». Запрос из Разряда о размерах жалованья киевскому митрополиту и украинским монастырям мог быть вызван совершенно конкретными нуждами, являясь эпизодом обыденной переписки приказов (С. 328). Вырванный из контекста текущей приказной деятельности этот факт сам по себе ни о чем не свидетельствует.

Других примеров реорганизации Малороссийского приказа, который, как известно, просуществовал до 1722 г., автор не приводит. В любом случае, из приводимых автором свидетельств никак нельзя делать вывод, что все это означало превращение «Украины из “иностранного”, то есть автономного, государства в обычную провинцию России» (С. 325) или тем более является подтверждением планов петровского окружения уничтожить казацкую старшину (С. 329).

Автор напрасно критикует А. Г. Сокирко, который, по словам Т. Г. Таировой-Яковлевой «занятый поисками несуществующих следов реформы казацких войск (создания компаний), <...> не видит административную сторону происходивших изменений» (С. 326). При этом сама Т. Г. Таирова-Яковлева в дальнейшем описывает предложения начать создавать компании постепенно в Черниговском и Стародубском полках. К этому можно добавить, что русское правительство поддержало эту идею гетмана. 8 сентября 1707 г. из Варшавы Головкин писал, что Петр повелел гетману «поменутые два полка <...> по разсуждению своему в компании напреж устроить, прочие ж полки во такое удобное время, <.> усматривая случаев и времени» 8. А где-то в сентябре - первой половине октября 1708 г. Мазепа сообщал Г. И. Головкину, что «по указу его... монаршому, являя мою верную прислугу, устроил з городовых козаков компанию в сотнях засеймских, к великороссийским городам ближайших, в Глуховской, Воронижской, Кролевецкой и Коропской» (курсив наш. — К. К.) 9.

8 РГАДА. Ф. 124. Оп. 1. 1707 г. Д. 2. Л. 119.

9 Там же. 1708 г. Д. 3а. Л. 503.

Р1эри1а1;ш

По моему мнению, А. Г. Сокирко более адекватно представил происходившие преобразования. Можно согласиться с ним, что передача украинских крепостей (отнюдь не городов!) в Разряд, учреждение поста киевского губернатора «создавали над Украиной своеобразную административную крышу, которая была выше гетманской». От себя добавим, что все эти конкретные изменения не касались непосредственно компетенций гетмана.

А. Г. Сокирко более внятно, чем Т. Г. Таирова-Яковлева, пишет о создании в 1706 г. Украинской дивизии, в которую под начало русского генерала передавались помимо слободских полков казацкие полки Левобережья. Ранее подобный вывод войска из-под регимента гетмана не осуществлялся. Т. Г. Таирова-Яковлева лишь цитирует (вслед за ним) указ о назначении командиром этой дивизии В. В. Долгорукого (С. 329).

Административная сторона происходивших изменений в действительности была не столь важной. Она не тянет на специальную реформу. Говорить о том, что в результате «реальная власть по управлению городами во всех аспектах, включая военный, переходила к киевскому воеводе, а гетман становился номинальной фигурой», значит не до конца понимать сути произошедшего. Вообще, многие выводы Т. Г. Таировой-Яковлевой касательно «административной реформы» основаны просто на неверной трактовке специфики ранее существовавших отношений московских приказов с воеводами в украинских городах.

Чухлиб Т. В.: Политизирование исторических событий, связанных с выходом украинского гетмана Ивана Мазепы из подчинения одного сюзерена в лице царя Петра I и переходом его под власть другого — короля Карла XII — и сегодня присуще многим представителям украинской, российской и даже шведской научной общественности. Где же истина?

Хочу выразить убеждение, что она кроется не в навязывании устарелых идеологических ярлыков или ретрансляции современных политических идеалов на события трехсотлетней давности, а в непредвзятом изучении с помощью разнообразных источников сложных исторических взаимоотношений Украины, России, Швеции, Польши, которые сформировались между их правительствами во время начального этапа «общеевропейской» Северной войны 1700-1721 гг.

Шагом на пути к этой истине считаем оценивание с точки зрения международных политико-правовых отношений отказа украинского гетмана Ивана Мазепы от протекции московского царя Петра I накануне Полтавской битвы. Тогда между более сильными и слабыми государствами существовал общественный договор, который состоял из взаимных прав и обязанностей. Такие договоренности состояли из взаимных добровольных обязательств, а их основными элементами со стороны суверенов — королей, царей и императоров — должно было быть уважение и обеспечение «старинных прав и привилегий» своих подданных, необходимость их воинской защиты и т. п.

В случае невыполнения протекторами своих обязанностей относительно проте-жированных правителей меньших государств — князья, графы, бароны, курфюрсты, господари, деспоты, гетманы и др. — имели законное право на выступление против властителя или же смену своего патрона на более лояльного. Если договор нарушался кем-то из политических контрагентов, «оскорбленный» имел право восстать против своего властелина и разорвать предыдущие договоренности, в т. ч. и в одностороннем порядке. Бывший вассальный правитель в этом случае мог быть признан изменником своим прежним патроном.

Иван Мазепа неоднократно в своих универсалах так обозначал свою мотивацию: он восстал против тиранской неволи Петра I и боролся за свою Отчизну. Вот что он написал 30 октября 1708 г. к стародубскому полковнику И. Скоропадскому:

...видячи Отчизну нашу Малороссийскую до крайней уже приходячую згубы, когда враждебная нам потенция московская тое, что от многих лет в всезлобном своем намерении положила, теперь з упадком последним прав и вольностей наших, почала приводити в скуток, кгди без безь жадного с нами согласиа зачала городы малороссийские в свою область отбира-ти, людей наших з оных повигонявши, порабованих и до конца знищених, своими войсками осажувати...

При этом Мазепа отмечал:

Его Королевское Величество [Карл XII] всегда счастливым своим и непобедимым оружием от того московского тиранского ига оборонит, уволнит и отнятые наши права и волности не только привернет, но умножит и разширит.

Эти декларации, как нам представляется, соответствуют историческим реалиям того времени и полностью раскрывают подлинную суть происходившего в Украине в 1708-1709 гг.

Итогом многолетних исследований Т. Г. Таировой-Яковлевой в области «Мазепианы» стали выводы, что до и после перехода к шведам украинский гетман активно пытался найти наиболее удобную политическую комбинацию, которая бы позволила сохранить автономию Украинского гетманства и одновременно обезопасила его от разорения во время военных действий Северной войны. Автор убеждена, что существующие документы и материалы позволяют утверждать, что накануне Полтавской битвы гетман делал попытки (миссия Д. Апостола, казака А. Борисенко) вернуться под царскую протекцию.

Поддерживаем такую точку зрения. Ведь историки уже неоднократно обращали внимание на то, что выступление Мазепы против своего патрона было типологически сходно с другими восстаниями зависимых правителей против своих сюзеренов в конце XVII - начале XVIII в. Речь идет о восстании ливонской знати во главе с И.-Р. фон Пат-кулем против Шведской короны в 1697 г.; венгерско-трансильванского князя Ференца II Ракоци против австрийских Габсбургов в 1703-1711 гг.; молдавского господаря Д. Кантемира против Османов в 1708 г. Очевидно, этот ряд можно продолжить.

По нашему глубокому убеждению, гетман Мазепа в 1708-1709 гг. сознательно или подсознательно хотел повторить поступок курфюрста Бранденбурга и герцога Пруссии Фридриха Вильгельма (1640-1688), который заложил основы для образования независимого Королевства Прусского с помощью гибкой внешней политики, которая в мировой историографии получила название Fuchspolitik (дословно — «лисья политика»). Ведь немецкий правитель неоднократно отказывался от принесенной присяги в пользу другого монарха и удачно лавировал между Польшей, Швецией и Австрией, а также Францией, Англией и Голландией10.

Кочегаров К. А.: Общеизвестно, что общественный договор — категория, определяющая внутригосударственные, а не межгосударственные отношения. То, что Москва

10 Сравнительный анализ внешней политики И. Мазепы через призму поведения других «малых правителей» Европы на международной арене был проведен нами в книге «Секреты украинского поливассалитета: Хмельницкий — Дорошенко — Мазепа» (Киев, 2011. 327 с.). Во многих случаях наши выводы совпали с мнением Т. Г. Таировой-Яковлевой.

Ріьриіаііо

в 1708 г. «зачала городы малороссийские в свою область отбирати», да еще «повыгоняла» из них людей — фактами не подтверждается и, следовательно, реалиям не соответствует.

Вообще, говорить об отношениях «сюзерен — вассал» применительно к царю и гетману можно только в самой общей, условной форме. Ни одному из известных в Восточной Европе разновидностей вассальных отношений они не соответствуют, в первую очередь из-за гораздо более тесных связей Гетманщины с Русским государством. Уже мартовские статьи Богдана Хмельницкого признавали за царем право на сбор налогов с неказацкого населения, на верность царю присягал не только сам «вассал» (гетман), но и остальное население Малороссии, кроме того, царское правительство подтверждало гетманские земельные пожалования, в украинских городах размещались русские гарнизоны, не подчинявшиеся гетману, наконец, украинское духовенство (выдача царских жалованных грамот отдельным монастырям и церквам и т. д.) и мещанство (выдача царских жалованных грамот городам) отдельно, хотя и с ведома гетмана, выстраивало отношения с центральной властью в Москве. О постоянных консультациях гетмана с царским правительством по самым мелким вопросам внутренней политики свидетельствуют и опубликованные в обсуждаемой книге «Московские статьи». Ни в одном из известных в данную эпоху вассальных государственных образований подобного не существовало. И хотя многие ограничения гетманской власти первоначально имели формальный характер, тем не менее, само их наличие в различных «статьях» показывало, что украинская элита в сношениях с Россией вынуждена была действовать в рамках иной модели, нежели вассальные отношения в традиционном их понимании. Почему-то в этой связи забывается модель отношений, выработанная уже русским правительством в сношениях со многими подвластными, зависимыми и полузависимыми народами и территориальными образованиями.

Кроме того, Т. В. Чухлиб впадает в противоречие: ранее он говорил, что Мазепа обманул Петра, теперь — обосновывает «право» гетмана отказаться от «протекции» царя со ссылкой на некие «нормы международных политико-правовых отношений». Приведенный пример с Фридрихом Вильгельмом неудачен — бранденбургский курфюрст вел свою «лисью» политику как вполне суверенный государь (тем более у себя в Бранденбурге, а с 1657 г., как известно, и в Герцогской Пруссии). Властные прерогативы запорожского гетмана времен Мазепы не могут идти здесь с властью курфюрста ни в какое сравнение.

На Ваш взгляд, автор книги сумела развенчать мифы о Мазепе или создала новый миф?

Курукин И. В.: «Новых мифов» как таковых нет, и Мазепа на ее страницах представлен не коварным врагом России и не непогрешимым творцом украинской державы, а вполне в «человеческом» измерении. Однако книга неизбежно ставит больше новых вопросов, нежели отвечает на старые.

Например, автору удалось обнаружить некоторые данные об административной реформе Гетманщины 1707 г. (С. 322-330), после чего указывается, что она была «проведена» (С. 335). И на этом сюжет обрывается. Но при этом не поясняется, был ли реально ликвидирован Малороссийский приказ, какими были (формально и фактически) полномочия гетмана и киевского губернатора до образования Малороссийской

коллегии в 1722 г. Наконец, в книге нет четкого ответа на вопрос: так можно ли считать автономию в 1708 г. уничтоженной или нет?

Остается спорным вопрос о степени поддержки Мазепы населением Украины. Когда автор сначала указывает, что «многие правобережные полки поддержали гетмана» (С. 194), а на соседней странице столь же определенно говорит: «большинство правобережных полков в итоге поддержало Петра» (С. 195) — очевидно, что данная проблема на страницах книги не получила решения.

Тот же вопрос применим и к казацкой старшине. В 6-й главе автор тщательно рассматривает персональный состав этой группы, переплетения ее родства и свойства и отмечает, что «за гетманом последовала вся (!) генеральная старшина» (С. 214). Но можно ли говорить о хотя бы относительном единстве этого круга, «весьма образованного и просвещенного, живо интересующегося и принимающего достижения западной цивилизации» (С. 211)?

Взятые, в отличие от Украины, «шпагой» остзейские провинции и под российским губернаторством сумели сохранить — на полтора столетия — «особый прибалтийский порядок» со своими органами суда и самоуправления, школами и немецким языком в делопроизводстве. Для этого потребовались немалые усилия «рыцарства», которое почтительно, но твердо отстаивало свои «вольности» перед Петербургом. Что, кстати, не мешало остзейским немцам верно той же империи служить. Перипетии этой борьбы изучены и представляют в данном смысле немалый интерес.

Разнородная же по происхождению украинская старшина (где старые «реестровые» казаки соседствовали с честолюбивыми шляхтичами, подобными самому Мазепе, и выходцами из «черни», вчерашними мужиками и мещанами) не смогла выработать «правил» корпоративного поведения и сословной солидарности. Мазепа, как никто другой, много сделал для того, чтобы старшина стала настоящей элитой с привилегированной земельной собственностью — им раздавались тысячи универсалов на владение войсковыми землями и освоенными новой знатью «займанщинами».

Но облагодетельствованные полковники и «значное товариство» (уже успевшие создать местные «династии» — как дед, сын и внук Апостолы в Миргороде) не были готовы признать Мазепу в качестве государя. Т. Г. Таирова-Яковлева говорит, что на переходе на сторону Карла XII настояла именно старшина (С. 353) — но на кого действительно мог опираться Мазепа? Делать большую политику, опираясь на двух-трех верных полковников (Даниила Апостола, Дмитрия Горленко) было едва ли возможно. А если у гетмана и была поддержка — то в книге она показана совершенно недостаточно и неконкретно.

Кочегаров К. А.: Т. Г. Таировой-Яковлевой, действительно удалось опровергнуть ряд штампов предыдущей историографии. Взамен, к сожалению, она положила начало превратному толкованию целого ряда событий, связанных с жизнью и деятельностью Мазепы. К уже затронутым мной выше вопросам здесь добавлю лишь то, что, по моему мнению, автор преувеличивает роль Мазепы в Нарышкинском перевороте. Гетман прибыл в Троицу одним из последних. Читая в книге о его деятельности в Москве до этого момента, мы можем лишь полагаться на рассуждения автора, которые не основаны на свидетельствах источников.

Бесов А. Г.: Такой задачи перед собой автор не ставила. Вместе с тем она сформировала ряд «смыслов-символов» для создания новых мифов: гетман Мазепа и Российская

Рівриіаіїо

империя; отношения гетмана с империей; российско-украинские отношения; гетман и создание Российской империи; «русское православие» и «украинское православие», внутренняя и внешняя политика гетмана, история Украины и России в годы правления гетмана Ивана Мазепы и пр. Они вытекают из телеологического подхода к проблеме украинского государства, «нации-государства».

В книге Т. Г. Таировой-Яковлевой речь идет о «зарождавшейся Российской империи» (С. 151) усилиями И. Мазепы — «достойного ученика Макиавелли» (С. 253), «попавшего не по своей воле на Левобережье» (С. 135), «важнейшего эксперта России во внешней политике южного региона» (С. 150), «человека барокко, воспитанного на западной культуре» (С. 89), который «продвигал на ключевые позиции Российской империи представителей украинского просвещенного духовенства» (С. 247). Все эти положения можно определить как идеологемы, производные от политической мифологии. Еще немного — и кажется, что Мазепа затмит собой и Петра I. На Украине ведь уже пишут: у Петра I был «старший наставник-учитель, украинский гетман Иван Мазепа»11.

Хотела или не хотела этого Т. Г. Таирова-Яковлева, но из ее книги вытекает: вся история «украинской казацкой Украины» — это история гетманов и гетманской элиты, история мечты ее безраздельной власти на территории «Гетманщины», история идеала «гетмана двух берегов Днепра». Все остальное по этой схеме истории не заслуживает внимания, хотя и называется «историей Украины».

Книга Т. Г. Таировой-Яковлевой в плане методологии явно тяготеет к постмодернизму. Именно историк-художник постмодернистского направления может заявить: «Позволю себе сделать предположение, что если бы Мазепа счастливо женился на Мотре, судьба народов в восточной Европе могла сложиться по-другому». Но это — не история, это, как заметил С. Капица, «эстетствующий иррационализм», который многие называют «культурой постмодерна».

Каменский А. Б.: Как известно, по мнению постмодернистов, всякое новое историческое сочинение — есть сотворение нового мифа, и данная книга, конечно же, не исключение. Если же оставаться в рамках научного знания, то, повторюсь, мы имеем дело не с новым мифом, а с новой научной концепцией.

Что же касается развенчания мифов о Мазепе, то история исторической науки показывает, что полностью развенчать даже историографические мифы невозможно. Дабы не ходить далеко, сошлюсь, например, на миф о «Бироновщине» и «засилье иностранцев» во времена Анны Иоанновны, казалось бы, развенчанный еще в конце XIX -начале ХХ в., но упорно продолжающий воспроизводиться на страницах множества современных исторических сочинений. Можно не сомневаться, что то же самое будет и с Мазепой. Другое дело, что то, что именуется «историческим сочинением», далеко не всегда имеет отношение к науке.

Чухлиб Т. В.: К сожалению, автор разрушая одни мифы, порождает другие, когда пишет, что запорожские казаки, отправляясь в поход под Псков в 1701 г. «по дороге ограбили жителей Украины и России вплоть до Смоленска, так и не добравшись до фронта боевых действий» (С. 126). Как нам кажется, такое обобщение требует документального подтверждения и веских доказательств, а если их нет, то значит создается новая мифо-

11 Кравченко В. Прутський похід. Як Петро І хотів столицю на Азовському морі (Режим доступа: Ийр^/^^^ istpravda.com.ua/articles/2011/07/21/46232/. Дата посещения — 15 июля 2011 г.).

логема. Но даже если есть данные, что запорожцы (какие? сколько?) ограбили (когда? что забрали и у кого?) жителей населенных пунктов (каких именно и сколько их было?) по дороге из Запорожья до Смоленска (а почему дальше не грабили?), то разве это все «жители Украины и России»?

Со слов автора не понятно, почему казаки «не добрались до фронта боевых действий» в северные области России? А только потому, что в 1701 г. они присоединились к Гадяц-кому полку Украинского гетманства во главе с полковником М. Бороховичем и вместе с ним и правобережными казаками полковника С. Палия помогали польско-саксонской армии короля Августа II бороться за Ригу. Хотя после того, как им не выплатили жалованья, они начали массово покидать боевой стан и двигаться в направлении Украины и уже тогда на самом деле грабили близлежащие села и местечки, руководствуясь тем фактом, что им не заплатили. То есть, это можно воспринимать и как своеобразную контрибуцию. А часть недовольных запорожцев вообще перешла на сторону шведов, показав таким образом пример гетману Мазепе. Кстати, как свидетельствует сама Т. Г. Таирова-Яковлева, отдельные запорожцы были пойманы и «сосланы в Санкт-Петербург на каторгу вечно».

А вот еще одна отправная точка для начала формирования другого «мазепинского» мифа. В книге высказывается гипотеза: «Почему Мазепа решил привлечь именно запорожцев? Тогда, когда уже чувствовал свое дело проигранным? Почему не Правобережье, где настроения не были очень схожи? Не думал ли он потащить за собой в пропасть тех, кого всю жизнь ненавидел и мечтал уничтожить?» (С. 369). Эта мысль повторяется и в примечаниях на С. 374: «Накануне гибели Мазепа постарался утащить за собой и ненавистных запорожцев».

В связи с этим, отметим, что история отношений между Батуриным и Запорожской Сечью во время правления Мазепы уже достаточно изучена в украинской историографии. Потому можем утверждать, что: во-первых, после перехода на сторону шведов Мазепа обращался за поддержкой не только к запорожцам, но и к старшине всех полков Украинского гетманства, в том числе и правобережных (другое дело, что не все гетманские универсалы того времени сохранились). Во-вторых, в ноябре 1708 - феврале

1709 гг., то есть в то время, когда происходили переговоры Мазепы с Войском Запорожским Низовым К. Гордиенка, гетман еще не мог знать о победе россиян под Полтавой, и если даже и предчувствовал свою кончину, то все равно строил планы привлечь на сторону шведско-украинской коалиции Османскую империю и Крымское ханство. В-третьих, говорить о какой-то чуть ли не патологической «ненависти» Мазепы к запорожцам, по нашему мнению, является большим преувеличением. Ведь его отношение к низовым казакам все-таки определялось больше его властными амбициями, чем психологическими особенностями характера.

Каревин А. С.: Для создания нового взгляда на проблему необходима стройная концепция, которая серьезно аргументирована и малоуязвима для критических стрел. К сожалению, об обсуждаемой книге этого сказать нельзя. Как уже говорилось, в ней много противоречивых и непроверенных высказываний, недостаточно аргументированных суждений. Порой встречаются и просто фактические ошибки. Совокупность этих недостатков не позволяет согласиться с мнением, что книга «развенчивает миф» или «создает миф» (если под «мифом» понимать новую историографическую концепцию). Книга нам представляется творческой неудачей Т. Г. Таировой-Яковлевой.

Рівриіаіїо

Чтобы не быть голословными, приведем ряд примеров замеченных недостатков книги.

Т. Г. Таирова-Яковлева уверена, что «для выдающегося русского поэта, демократа и декабриста К. Ф. Рылеева Мазепа был идеалом борца за свободу и независимость» (С. 8). Для доказательства она ссылается на поэму «Войнаровский», в которой борцом за свободу Рылеев изобразил племянника Мазепы Андрея Войнаровского. О самом же Мазепе в поэме говорится:

Не знаю я, хотел ли он Спасти от бед народ Украйны Иль в ней себе воздвигнуть трон —

Мне гетман не открыл сей тайны.

Ко нраву хитрого вождя Успел я в десять лет привыкнуть;

Но никогда не в силах я Был замыслов его проникнуть.

Он скрытен был от юных дней,

И, странник, повторю: не знаю,

Что в глубине души своей Готовил он родному краю.

Но знаю то, что затая Родство, и дружбу, и природу,

Его сразил бы первый я,

Когда б он стал врагом народу.

Эти слова понимать как «идеал борца за свободу» затруднительно. В плане оставшейся ненаписанной поэмы «Мазепа» Рылеев высказался определеннее: «Мазепа. Гетман Малороссии. Угрюмый семидесятилетний старец. Человек властолюбивый и хитрый, великий лицемер, скрывающий свои злые намерения под желанием блага родине». На чем же основана оценка Т. Г. Таировой-Яковлевой Рылеева как поклонника Мазепы?

Автор признает, что в народных думах гетман изображается в неприглядном виде, но стремится обесценить этот факт: «При изучении казацких дум, посвященных Мазепе, следует проявлять осторожность. Знаток украинского народного творчества Драгоманов считал многие из них фальшивыми» (С. 9). Он, действительно, признавал поддельными некоторые из опубликованных ранее дум. Но сам опубликовал произведения подлинные, записанные квалифицированными собирателями фольклора непосредственно «из народных уст». И в этих текстах мы видим слова: «проклятый Мазепа», «превражий Мазепа», «пес Мазепа» и т. д. В таком случае, можно ли считать ссылку на М. Драго-манова аргументом в пользу концепции Т. Г. Таировой-Яковлевой? Или он, наоборот, собранными им песнями свидетельствует против нее?

Как известно, в Азовских походах лично Мазепа участия не принимал. Малорусскими казаками при осаде и штурме крепости командовал наказной гетман Яков Лизогуб. Мазепа в это время находился в другом регионе — Приднепровье, где тоже шли боевые действия. Иногда, впрочем, исследователи объединяют военные операции русской армии тех лет под общим названием — Азовско-Днепровские походы. Однако Т. Г. Таирова-Яковлева, возвращающаяся к этой теме по ходу книги не один раз, именует походы именно Азовскими и настаивает: Мазепа руководил казаками «под Азовом» (С. 336 и др.).

Т. Г. Таирова-Яковлева пишет, что победы гетмана и его казаков под Кизикерменом (1695) и Азовом (1696) «превозносили и патриарх Иоаким (далеко не самый лояльный гетману), и европейские государи» (С. 12). Про европейских государей что-либо сказать сложно — конкретных данных автор книги не приводит. А вот насчет патриарха Иоакима сомнения возникают. Хотя бы потому, что он умер в 1690 г.

Ошибочно описание Т. Г. Таировой-Яковлевой условий договора о «вечном мире» между Россией и Польшей (1686): «...Волынь и Галиция отходили Польше, Подолье попадало под власть Турции. Договоры с Портой аннулировались, и Москва вступала в Священную лигу» (С. 31). Но в договоре о принадлежности Волыни и Галиции нет ни слова (обе области и без того принадлежали Речи Посполитой). Подолье никак не могло отойти к Турции, так как было турецким с 1672 г. К тому же Турция в подписании договора не участвовала. Т. Г. Таирова-Яковлева утверждает, что по одному и тому же договору: 1) Турции отходила определенная территория; 2) при этом одна из сторон — участников договора — вступает в антитурецкую лигу. Где здесь логика? На самом деле по договору Россия и Польша договорились отвоевать Подолье у турок и защищать его потом совместными усилиями.

Стоит также заметить, что Варлаам Ясинский не мог быть «бывшим профессором Мазепы в Киево-Могилянской Академии» (С. 35-36, 223). В коллегиуме (не в академии!) они учились предположительно в одно время. Наказной гетман Яким Сомко не был убит на «Черной Раде», как думает автор (С. 49), а погиб три месяца спустя. Василий Кочубей до свержения Самойловича не входил в состав казацкой старшины, тем более не являлся ее «лидером» (С. 48, 50). Он занимал высокую, но не старшинскую должность регента Генеральной канцелярии. И упоминаемая Т. Г. Таировой-Яковлевой его двадцатилетняя «скрытая борьба за булаву» с Мазепой (С. 55) не имеет никаких доказательств в источниках. Пытаясь доказать факт претензий В. Кочубея на гетманство, она ссылается на «уникальное свидетельство» А. Оглоблина, якобы видевшего в Киеве в одной частной коллекции портрет с надписью «Гетман Василь Кочубей» (С. 384). Но что это доказывает? В. Л. Кочубей был одно время наказным гетманом, и поэтому его могли так назвать на портрете.

Т. Г. Таирова утверждает, что в 1685 г. «Голицын решил воспользоваться смертью киевского митрополита, чтобы решить вопрос о подчинении украинской церкви Москве» (С. 34-35). Имя умершего митрополита не называется. По всей видимости, автору не удалось его установить. И это не случайно. К тому времени митрополита в Киеве не было почти десять лет. «Киевская митрополия в Малой России и престол во граде Киеве митрополии, за несоглаством эпархий, никим же назираем вдовствует многая лета» — говорилось в патриаршей грамоте о поставлении нового архиерея.

Малоаргументированным выглядит стремление автора книги увязать гетмана с Нарышкиными в связи со свадьбой царя Петра в январе 1689 г. Тогда Мазепе была послана грамота с известием о радостном событии и угощение от «праздничного стола». «Сам факт самостоятельных действий Нарышкиных от лица Петра уникален и крайне интересен. А то, что Нарышкины поторопились установить контакт с Мазепой, тем более», — дает свой комментарий Т. Г. Таирова-Яковлева (С. 73).

Однако известно, что церемония царской свадьбы включала рассылку гонцов с грамотами и угощениями во все концы страны. Придавать таким рассылкам иное значение, кроме чисто церемониального, нет ни малейших оснований.

Рівриіаіїо

Столь же бездоказательным выглядит повествование Т. Г. Таировой-Яковлевой об отношениях гетмана с приверженцами правительницы Софьи. Внимание здесь концентрируется на истории с портретом царевны, изготовленном на заказ черниговским мастером Л. Тарасевичем и его помощником. Появление портрета (его потом доработали, изобразив Софью со всеми регалиями на фоне двуглавого орла, и в таком виде растиражировали) рассматривается в книге как «пропагандистский» шаг, направленный на подготовку к захвату правительницей единоличной власти. «Удивительно, как этот практически центральный эпизод правления Софьи, столь тесно связанный с Украинским гетманством, никогда не затрагивался исследователями истории Украины», — недоумевает автор.

Исследователи истории Украины эпизод этот затрагивали еще в XIX в. (хоть и не считали его «центральным»). О портрете писали В. Горленко, Ф. Уманец. Но проблема не в неупоминании предшественников: сама идея Т. Г. Таировой-Яковлевой о причастности Мазепы к изготовлению портрета выглядит совершенно гипотетической. Главный аргумент: «Невозможно представить, что Мазепа не имел никакого отношения ко всей этой истории, где главную роль играли украинские граверы» (С. 70). Разве это может быть серьезным доказательством?

Т. Г. Таирова-Яковлева выстраивает логическую цепочку: Тарасевич — Баранович — Мазепа (Тарасевич из Чернигова, а Мазепу объединяли «теплые и дружеские чувства» с черниговским архиепископом Лазарем Барановичем). На основании чего и следует заключение о несомненной принадлежности гетмана к «украинским участникам изготовления портрета». Через несколько страниц оно уже приобретает характер доказанного факта: «Мазепа принимал самое непосредственное участие в изготовлении “царских” портретов Софьи» (С. 83).

Но можно ли считать научной аргументацией прием, когда «невозможно представить» превращается в категорическое утверждение, якобы точно установленный факт? И никаких других доказательств и свидетельств не приводится?

Стоит указать на подобные примеры и дальше. В третьей главе затрагивается мятеж Петрика, причем говорится: «Не исключено, что тайным вдохновителем восстания был соперник Мазепы, генеральный писарь Василий Кочубей» (С. 103). «Не исключено» — это пока что предположение. Но в шестой главе роль В. Кочубея в восстании Петрика без дополнительных аргументов уже становится не подлежащей сомнению (С. 210).

Сомнительным представляется заявление автора об «активной роли» гетмана в перевороте 1689 г. (С. 89), имевшейся будто бы у него возможности «в кратчайший срок» организовать марш казацких войск на столицу (на что якобы рассчитывали Софья и Голицын, С. 80). Никаких аргументов в пользу этой точки зрения не приводится, и, как это было и раньше, осторожно высказанная гипотеза через несколько страниц превращается в не подлежащую сомнению аксиому. Но она противоречит другим высказываниям Т. Г. Таировой-Яковлевой, которая в других местах книги утверждает, что Софья и ее окружение (в том числе Голицын) гетману не доверяли (С. 64, 72-74, 386), что Мазепа «не пользовался популярностью среди казаков» (С. 74), был окружен «личными врагами и соперниками» (С. 76), мог положиться только на «немногих». Какие уж тут активное участие в заговоре и организация марш-броска?

Касаясь универсала Мазепы, устанавливавшего двухдневную панщину, Таирова-Яковлева многозначительно подчеркивает, что в начале XVII в. (в период польского

владычества) панщина на украинских землях была трехдневной (С. 119-120). Однако логичнее проводить сравнение не с порядками почти столетней давности, а с гораздо более близким временем после Освободительной войны середины ХУП в., когда панщины не было вообще.

Далее отмечу комментарий автора к одной из Коломакских статей, условия которой, дескать, «запрещали любые внешнеполитические контакты гетмана. Но Петр не только игнорировал это положение, но и напрямую нарушал его, давая Мазепе указания вести ту или иную дипломатическую переписку» (С. 136). Однако Коломакские статьи запрещали гетману сноситься с иностранными монархами «от себя», а не выполнять приказы царя (последнее было бы странно).

Приведем еще ряд неточностей. Белая Церковь находится не на Волыни. Да и восстание Семена Палия на значительную часть этой области не распространялось, а следовательно — польская власть там не ликвидировалась, хотя в книге говорится об обратном (С. 166). Соглашение 1625 г. между поляками и казаками правильно называть Куруковским, а не Куркуновским. В перечне городов, предназначенных стать полковыми по этому соглашению, не упомянут Канев (С. 152).

Т. Г. Таирова-Яковлева пишет, что термин «малороссийский» «появляется примерно с конца 50-х гг. ХУП в.» (С. 202). Она ссылается (вероятно, как на один из первых случаев применения этого слова) на письмо Юрия Хмельницкого (1660). Но наименования «Малая Русь», «Малая Россия» (соответственно, и прилагательные к ним) известны с ХГУ в. Первоначально книжные, к началу ХУП в. они получают всенародное распространение. В 1638 г. гетман Яков Остряница обращается с универсалами «.ко всему посполитому народу малороссийскому» и к казакам, живущим «.по обоим сторонам реки Днепра на Украйне Малороссийской». 1648 годом датированы универсалы Богдана Хмельницкого к «малороссийским по обеим сторонам реки Днепр шляхетным и по-сполитым большого и меньшого чина людям».

Еще ошибки: датирование 1725 г. (вместо 1723 г.) смерти Павла Полуботка (С. 214) и именование Василия Кочубея генеральным есаулом (а не генеральным судьей, С. 218). Нельзя не отметить упорное наименование Киево-Могилянского коллегиума применительно к ХУП в. — академией (в каковую коллегиум превратили лишь в 1701 г.). Ту же неточность Татьяна Геннадьевна допустила в предыдущей книге. Подвергнувшись критике, она решила настоять на своей правоте: «В 1658 году статус академии был дан киевскому коллегиуму Речью Посполитой по условиям Гадячского договора» (С. 226). Дело, однако, в том, что в Г адячском договоре (который, замечу, в силу так и не вступил) говорилось другое: «Академию в Киеве его королевская милость и сословия коронные разрешают основать, которая будет пользоваться такими же прерогативами и вольностями, как Краковская Академия». То есть, речь шла всего лишь о намерении создать академию в будущем. Примечательно, что в одной из своих предыдущих статей Т. Г. Таирова-Яковлева утверждала, будто соответствующий пункт соглашения в Гадяче вообще названного учебного заведения не касался. Он предусматривал «основание еще одной (кроме существующей с 1633 года Киево-Могилянской) академии»12.

Еще одна ошибка: «В стенах Киево-Могилянской академии был написан “Вирш” на погребение гетмана П. Сагайдачного (1622 г.)» (С. 224). Проблема в том, что на мо-

12 Таїрова-Яковлева Т. Г. Гадяцька угода — текстологічний аналіз // Гадяцька унія 1658 року. Київ, 2008. С. 34

Рівриіаіїо

мент смерти Сагайдачного ни академии, ни коллегиума в Киеве еще не существовало. Следующая ошибка тоже из истории высшей школы. Открытый в 1700 г. Черниговский коллегиум объявлен «вторым высшим учебным заведением в Восточной Европе» (С. 229). Университеты в Вильно (1579) и Дерпте (1632) Т. Г. Таирова-Яковлева не учитывает, а «Греко-славянскую академию в Москве» считает вузом только с 1701 года, когда ректором там стал Стефан Яворский (С. 247). С последним утверждением можно полемизировать, но для «спора за второе место» это непринципиально. Коллегиум в Чернигове все равно тут московской академии не конкурент. Он высшим учебным заведением не являлся.

Продолжим перечисление неточностей и ошибок, содержащихся в книге. Рассказывается, как в январе 1694 г. к Мазепе «с похвалой за успехи, достигнутые в Азовских походах», прибыл стольник И. Н. Тараканов (С. 290). Речь в книге в самом деле идет о 1694 г. (это не опечатка). Вот только Азовские походы состоялись в 1695-1696 гг.

Т. Г. Таирова-Яковлева пишет: «С самого начала Мазепа заботился о том, чтобы Северная война не обернулась большими тягостями для населения Украины... Например, в марте 1700 года Мазепа подал жалобу о притеснении малороссийских жителей со стороны русских полков» (С. 295). Пример неудачен. В Северную войну Россия вступила только в августе 1700 г. Неправильна также датировка 1701 г. (а не 1700 г.) награждения гетмана орденом Андрея Первозванного (С. 331).

Невозможно согласиться с наименованием перехода Мазепы на сторону врага «шведско-украинским союзом» (С. 367). Для такого утверждения необходимы доказательства, что вся Украина поддержала предателя, а их нет. Историк Ф. М. Уманец удачно высказался, что такого союза не было, так как шведскому королю Карлу XII оказалось «не с кем его заключать». Гетман явился к нему «как беглец», сопровождаемый, вместо многотысячной армии, «несколькими сотнями смотрящих исподлобья казаков».

Вышеприведенных примеров (а из-за ограничения объема материала для дискуссии я привожу далеко не все), на наш взгляд, достаточно, чтобы усомниться в самой концепции Т. Г. Таировой-Яковлевой. Если она содержит столько ошибок и неточностей в деталях и недостаточную аргументацию в принципиальных положениях — можно ли говорить о ее обоснованности в целом? По нашему мнению, ответ очевиден.

Плохий С.: Мифы, в смысле не собрания лживых фактов, а склонности коллективного сознания наделять прошлое смыслом, который соответствует ценностям и моральным установкам общества, вещь в общем-то неизбежная. Каждый, кто поднимает руку на устоявшийся миф, рискует оказаться в центре общественного негодования, особенно если речь идет о таких мифах, как миф Мазепы-предателя, который успешно функционировал с отдельными перерывами более 300 лет. Единственный способ смягчить удар — это создать контр-миф, который предложит обществу альтернативную, приемлемую в новых условиях версию прошлого. Конечно же, эта версия должна основываться на более качественном и более профессиональном, чем у предшественников, анализе известных и новых исторических фактов. Иначе она не будет признана легитимной. Т. Г. Таирова-Яковлева поставила много неудобных для существующей историографии вопросов по поводу сложившейся в России мифологии Мазепы-предателя. Потянет ли предложенная ей модель «Мазепа — строитель империи» на контр-миф, как это случилось с образом «Мазепы — строителя украинской независимости»? Покажет время. Сможет ли она трансформировать уже существующий российский миф? Думаю,

что да. Главное, что книга Т. Г. Таировой-Яковлевой в любом случае даст толчок для продолжения серьезных исследований. Я также надеюсь, что она заставит задуматься не только историков, но и общество в целом о том, какие из мифов XVIII столетия стоит сохранить в ХХЬм, а от каких отказаться, полностью или частично.

Каревин А. С.: Разумеется, каждый имеет право на свое мнение. И тем не менее, мне непонятна позиция некоторых участников дискуссии, давших следующие характеристики книге Т. Г. Таировой-Яковлевой и ее автору: «Способна практически каждый из своих тезисов подтвердить историческими источниками», «Смогла показать более полно, чем кто-либо из ее предшественников.», «После этой книги на многое открываются глаза», «Необходимо отдать должное смелости автора» и т. п. Как эти высокие отзывы сочетаются с теми очевидными фактическими ошибками, в немалом количестве допущенными автором?

Также непонятно стремление отнести к «безусловной заслуге» Т. Г. Таировой-Яковлевой «успешное развенчание» одного из «главных исторических мифов» — будто «Мазепа был предателем с самого начала». Еще С. М. Соловьев отмечал, что гетман «умер бы верным слугою царским, если б судьба не принесла к русским границам Карла XII». Что нового добавила к этому тезису Т. Г. Таирова-Яковлева?

Чухлиб Т. В. : В завершение полемики (оставляю за собой право не отвечать на отдельные замечания К. А. Кочегарова и А. С. Каревина по поводу моих выводов, так как нашей общей целью все-таки является обсуждение фундаментального исследования Т. Г. Таировой-Яковлевой), хотелось бы обратить особенное внимание на развенчание автором книги «Иван Мазепа и Российская империя» мифа о якобы «беспричинности» перехода гетмана на сторону Карла XII. Эти причины возникали по мере втягивания украинцев в Северную войну начиная с 1700 г. Главным из них можно назвать постепенный отказ Украинского гетманства от сюзеренитета Московского царства, который, по мнению Т. Г. Таировой-Яковлевой, был вызван, во-первых, «притеснениями малороссийских жителей со стороны русских полков» (С. 295); во-вторых, «нестерпимым обращением генерала Паткуля» в Польше, генерала Е. Ренна в Ливонии, а также Д. Ев-стратиева и Д. Яковлевича в Белоруссии с украинскими полками (С. 296, 297, 302); в-третьих, «поведением ряда петровских фаворитов, прежде всего А. Д. Меншикова» (С. 297-300); в-четвертых, очень тяжелыми «трудами [казаков] по строению Печерской крепости» (С. 302, 304); в-пятых, «прямыми военными потерями и грабежами со стороны расквартированных войск» в Малой России (С. 304); в-шестых, «экономическими последствиями войны» (запрет провоза украинской пеньки через Ригу и Кенигсберг в Западную Европу; запрет продажи селитры из Украины на экспорт; огромнейшие поборы на военные нужды деньгами, лошадями, продуктами, фуражом и т. д.) (С. 304-305); в-седьмых, «планом выжженной земли» перед наступавшей шведской армией (С. 306, 307, 308-310); в-восьмых, «отказом Петра защищать украинские земли» (С. 307); в-девятых, народными волнениями осенью 1708 г. в Украине («волна бунтов», С. 312-313). Так, права и вольности не только гетмана Мазепы и казацкой старшины, но и всего украинского народа нарушались со стороны строящейся Российской империи. Все это показано в книге Т. Г. Таировой-Яковлевой.

Нарушения монархом Российского государства традиционного правового статуса Украинского гетманства стало трактоваться Иваном Мазепой и его правительством как тиранские действия со стороны Петра I: следовательно, гетман имел полное право

Р1ьри1а1к>

на отказ от «высокой руки» царя и поиск другого сюзерена для своего вассального автономного государства. Нам этот вывод Т. Г. Таировой-Яковлевой представляется адекватно воспроизводящим логику действий правителя Украины.

Курукин И. В.: Несмотря на отмеченные в отзывах идеализацию своего героя и конкретные ошибки автора, можно все же сказать, что книга Т. Г. Таировой-Яковлевой содержит известную концепцию (хотя отнюдь не бесспорную), а потому является шагом вперед в развитии украиноведческих штудий. Указанные ошибки, а также пробелы работы (в отношении внутренней политики Мазепы) и рассуждения, не основанные на свидетельствах источников, конечно, существенно снижают уровень доверия к книге — но отчасти являются не виной, а бедой автора ввиду недостаточной разработанности проблем истории Украины и российско-украинских отношений в современной российской историографии.

Знакомство с книгой и поступившими отзывами, как мне кажется, свидетельствует о том, что старый гетман, «человек барокко», в итоге проиграл и потому, что остался чужд «духу времени» наступавшего столетия с его идеями и практикой (кстати, вполне европейскими) «регулярности» и полицейской опеки, масштабных войн и административных реформ. Неужели Мазепа верил в то, что Карл XII «наши права и волности не толко привернет, но умножит и разширит» — при отсутствии у гетмана дееспособной армии, консолидированной социальной опоры и эффективной администрации? В итоге — крах карьеры и судьбы: необходимая (по мнению Т. В. Чухлиба) «акция» по защите прав и вольностей показала неспособность Мазепы и его окружения эту акцию грамотно подготовить и провести, что и убедительно показано в книге Т. Г. Таировой-Яковлевой. Для Мазепы-политика — это, пожалуй, более печальный приговор, чем просто обвинение в измене.

Данные о статье:

Дискуссия организована в рамках проекта Темплана СПбГУ, Мероприятие 7, Проект 5.23.1108.2011: «Актуальные проблемы истории Европы: империостроительство, политогенез, межнациональные контакты и конфликты».

Модератор дискуссии: Филюшкин Александр Ильич, доктор исторических наук, заведующий кафедрой истории славянских и балканских стран Санкт-Петербургского государственного университета ilich_fil@mail.ru

Авторы: Анисимов, Евгений Викторович, доктор исторических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Санкт-Петербургского Института истории Российской Академии наук, Санкт-Петербург, Россия, vbrevis@yandex.ru

Бесов, Александр Григорьевич, доктор исторических наук, профессор кафедры истории Московского государственного технического университета им. А. Н. Косыгина, эксперт Фонда стратегической культуры, Москва, Россия, ag_bs@mail.ru

Каменский, Александр Борисович, доктор исторических наук, профессор, декан факультета истории, зав. кафедрой политической истории Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», Москва, Россия, kamenskii@yahoo.com

Каревин, Александр Семенович, независимый исследователь, Киев, Украина, karev_alex@ukr.net Кочегаров, Кирилл Александрович, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Отдела истории славянских народов Центральной Европы в Новое время Института славяноведения РАН, Москва, Россия, kirill_kochegarov@yahoo.com

Курукин, Игорь Владимирович, доктор исторических наук, профессор кафедры истории России средневековья и раннего нового времени Российского государственного гуманитарного университета, Москва, Россия, kurukin@mail.ru

Плохий, Сергей, доктор истории, профессор Гарвардского университета, Гарвард, США, plokhii@ fas.harvard.edu

Чухлиб, Тарас Васильевич, доктор исторических наук, директор Научно-исследовательского института казачества при Институте истории Украины Национальной Академии наук Украины, Киев, Украина, taras_chuhlib@ukr.net

Заголовок: Обсуждение монографии Т. Г. Таировой-Яковлевой: «Иван Мазепа и Российская империя: История «предательства». Москва: Центрполиграф, 2011. 525 с. ISBN 978-5-227-02578-4

Резюме:

Анисимов Е. В. отмечает высокий уровень книги Татьяны Таировой-Яковлевой (особенно разделов по истории собственно Украины). При этом он отметил, что проблема измены И. Мазепы может иметь более широкую трактовку, и с моральной точки зрения факт измены несомненен.

Бесов А. Г. считает главной особенностью книги Татьяны Таировой-Яковлевой о гетмане Мазепе преобладание телеологии над историей. Постановка вопроса о «российско-украинских отношениях» в конце XVII - начале XVIII в. как отношениях двух государств ему представляется ошибочной.

Каменский А. Б. полагает, что это исследование является серьезной попыткой создания научной биографии И. Мазепы. В ряде случаев автору удалось убедительно опровергнуть некоторые из закрепившихся в историографии мифов. Появление книги, как можно надеяться, послужит стимулом для других исследователей, которым придется считаться с предложенной концепцией.

Каревин А. С.: книга Т. Г. Таировой-Яковлевой содержит значительное количество ошибок, противоречий, необоснованных выводов. Эти недостатки не позволяют считать рассматриваемую книгу состоявшимся научным исследованием.

Кочегаров К. А.: новое издание о Мазепе наряду с отдельными ценными наблюдениями и выводами содержит положения, с которыми нельзя согласиться. Говоря о книге в целом, стоит отметить, что общая концепция исследования грешит заметной идеализацией образа Мазепы и его политики. Кроме того, автор чрезмерно переоценивает значение Московских статей и роль гетмана в перевороте 1689 г., в значительной степени преувеличивает участие Мазепы в русской внешней политике, ошибочно принимает отдельные меры русского правительства по централизации военного управления за «административную реформу Гетманщины». Не доказанной представляется также заявленная активная роль гетмана в церковных преобразованиях Петра.

Курукин И. В.: несмотря на приведенные автором данные об административной реформе 1707 г., остается непонятным, была ли реально ликвидирована украинская автономия. Остается спорным вопрос о степени поддержки Мазепы населением Украины и казацкой старшиной. Присоединенные к России силой прибалтийские провинции сумели сохранить на полтора столетия свою автономию -но при этом немецкие дворяне верно той же империи служили. Разнородная же по происхождению украинская старшина, как будто, не смогла выработать «правил» корпоративного поведения и сословной солидарности.

Плохий С. Миф Мазепы-предателя подвергся серьезному испытанию в горниле научной и творческой лаборатории Т. Г. Таировой-Яковлевой. Автор обсуждаемой здесь книги смогла показать более полно, чем кто-либо из ее предшественников, сложность личного, общественного и геополитического выбора, который пришлось делать Ивану Мазепе. Это, если можно так выразиться, наиболее «сбалансированная» книга о гетмане, которую мне приходилось читать.

Чухлиб Т. В. Нарушение присяги монарху российского государства украинским гетманом было истолковано Иваном Мазепой и его правительством как акция против тирании Петра I. Поэтому гетман имел право отказаться от высокого покрвительства царя и искать для себя, как вассала, другого сюзерена. Этот вывод T. H. Таировой-Яковлевой представляется адекватными и раскрывает логику действий украинского лидера.

Ключевые слова: Иван Мазепа, Российская империя, Украина, Петр I, Северная война, гетманство.

Information about the article:

The discussion was organized as a part of the Saint-Petersburg State University research project № 5.23.1108.2011: ”The current problems of the European history: state building, the genesis of politics, international contacts and conflicts”

Moderator of discussion: Filjushkin, Alexander Ilich, Doctor of Historical Science, Head of the Department of Slavic and Balkan Studies of St.-Petersburg state University ilich_fil@mail.ru

Disputatio

Studia Slavica et Balcanica Petropolitana

Authors: Anisimov, Eugeniy Viktorovich, Doctor of the Historical Science, Professor, leading researcher of Saint-Petersburg Institut of Russian Academy of Science, Saint-Petersburg, Russia, vbrevis@yandex.ru Besov, Alexander Grigorievich, Doctor of the Historical Science, Professor at the History Department of the Kosygin Moscow State Textile University, Moscow, Russia, ag_bs@mail.ru

Kamenskiy, Alexander Borisovich, Doctor of the Historical Science, Professor , dean of Historical Faculty, head of political history chair of National research University «Higher School of Economics», Moscow, Russia, kamenskii@yahoo.com

Karevin, Alexander Semenovich, researcher, Kiev, Ukraine, karev_alex@ukr.net

Kochegarov, Kirill Alexandrovich, Candidate of Historical science, senior staff scientist of Department of History of the Slavic peoples of Central Europe in Modern times of the Institute of Slavonic Studies of the Russian Academy of Science, Moscow, Russia, kirill_kochegarov@yahoo.com

Kurukin, Igor, professor of Department of Early and Early Modern Russian History, Russian State University of the Humanities, Moscow, Russia, kurukin@mail.ru

Plokhiy, Serhii, Doctor of Historical Sciences, Department of History, Harvard University, Harvard, USA, plokhii@fas.harvard.edu

Chukhlib, Taras Vasylovych, Doctor of Historical Sciences, Director of Scientific Research Institute of Cossacks of the Institute of History of Ukraine at the National Academy of Sciences of Ukraine, Kiev, Ukraine, taras_chuhlib@ukr.net

Title: Discussion of the reasearch «Iwan Mazepa and Rossijskaja imperia. Istoria “predatelstwa”» by T. G. Tairova-Yakovleva (Moscow: Tsentrpoligraf, 2011. 525 s. ISBN 978-5-227-02578-4)

Abstracts:

Eugenij Anisimov notes the high level of research made by Tatiana Tairova-Yakovleva, in particular considering the pieces about Ukrainian history. He notes that the problem of treason by I. Mazepa can be interpreted more generally and the fact of treason undoubtly took place.

Alexander Besov believes that the book about Hetman Mazepa by Tatiana Tairova-Yakovleva focuses rather on teleology than history. However, he finds the way of the author’s interpretation of the «Russia-Ukraine relations» in late 17th - early 18th centuries quite mistakable.

Alexander Kamenskii thinks that Tatiana Tairova’s book is a serious attempt of constructing a scholar biography of Ivan Mazepa. In several cases she has managed to refute some myths in historiography. One may hope that the book will stimulate other historians to conduct further research. However, they will not be able to ignore Tairova’s conception.

A. S. Karevin considers that Tairova-Yakovleva’s book is full of numerous mistakes, contradictions and baseless conclusions. The drawbacks make us not to regard the book as established scientific study.

Kirill Kochegarov finds that Mrs. Tairova-Yakovleva’s book combine several interesting observations with unacceptable and controversial points. In generally the very idea of the study seems to idealize the Mazepa personality as well as his policy. The author also overestimates the importance of the so-called Moscow clauses, grossly exaggerates Mazepa’s participation in the Russian foreign affairs, and erroneously regards centralizing military administration measures of Russian government as large-scale administrative reform in Ukraine. Moreover, active role in Church reform of Peter the Great declared by Mrs. Tairova-Yakovleva Mazepa’s has not been proved.

Igor Kurukin: Despite the information on administrative reform of 1707 (s.322-330) given by the author, it isn’t clear, was the Ukrainian autonomy liquidated or not. There is a disputable question on what extend was Mazepa supported by the Ukraine people as well as cossack «starshina». Provinces being attached to Russia Baltic were able to remain independent for one and a half centuries. Being different by birth Ukrainian elite did’t manage to develop rules of corporate behavior and solidarity.

Plokhii Serhii: The myth of Mazepa as betrayer have been solidly examined in Mrs. Tairova-Yakovleva’s scientific and creative lab. The author has succeed in showing — and more carefully than her predecessor — the difficulty of both personal and public, geopolitics, choice which Mazepa had to make. The book is, if it is a proper name, the most balanced judgment of the hetman I have ever read.

Chukhlib Taras. The violation of oath to the Russian monarch by Ukrainian Hetmanstate was interpreted by Ivan Mazepa and his government as tyrannical action of Peter the Great. Therefore, the hetman received the right to refuse from «the high hand» of tsar and look for another suzerain to maintain his vassal autonomy. T. H. Tairova-Yakovleva finds this decision quite adequate and revealing us the logic of actions of the Ukrainian leader.

Key words: Ivan Mazepa, Russian Imperia, Ukraine, Peter the First, Hetmanstate