Общество знания: теоретические и исторические основы Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Экономический вестник Ростовского государственного университета А 2004 Том 2 № 1

СОВРЕМЕННАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

ОБЩЕСТВО ЗНАНИЯ: ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И ИСТОРИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ

ДЖ. МО КИР

профессор экономики и истории экономического факультета, Северо-Западный университет, Иллинойс, США

Перевод A.A. КУРЫШЕВОЙ

Работа представлена на специальной экспертной группе по системам знаний ООН, Нью-Йорк, 4—5 сентября 2003 г. Публикуется с любезного разрешения автора.

© Mokyr J., 2004

1. Полезное социальное знание: некоторые определения

ЧТО ПРЕДСТАВЛЯЕТ собой полезное социальное знание? Определение включает два элемента: «общественное» и «полезное», и я последовательно буду их разбирать. Что значит для всего общества обладать каким-либо знанием? Единственный приемлемый способ дать определение знанию на уровне общества — это представить его как совокупность всех индивидуальных знаний членов этого общества. При этом необходимы некоторые упрощающие допущения — к примеру, мы должны определиться, кто принадлежит к данному обществу, а кто — нет. Также подразумевается, что индивидуальное «знание» можно определить, абстрагируясь от степени уверенности индивида в правильности этого знания (что я более детально буду разбирать ниже). Непосредственный вывод, следующий из определения, состоит в том, что набор знания содержит противоположные элементы, несовместимые друг с другом (некоторые люди все еще верят, что Земля плоская или что СПИД не вызывается вирусом иммунодефицита человека). Другая очевидная характеристика — то, что «истинность» знания иррелевантна (под «истинностью» подразумевается только то, что оно соответствует представлениям нашего времени). Другими словами, «знание» относится ко всему, в истинность чего человек верит.

Такое определение согласуется с нашим интуитивным пониманием концепции изобретения или открытия — снача-

ла лишь один человек обладает чем-то, но как только это происходит, оно сразу становится достоянием общества в целом. Когда Эйнштейн открыл феномен относительности в 1905 г., сразу стало ясно, что этим знанием располагает все человечество, пусть даже лишь ничтожнейшая доля людей понимала его смысл (или вообще знала, о чем идет речь). Знание отличается от информации тем, что существует только в голове человека. Оно может находиться и во внешних хранилищах, таких как книги, рисунки и артефакты, но такое знание не имеет смысла, если не будет приобретено и усвоено действующим человеком. Данный подход требует непосредственной детальной разработки: если один индивид располагает определенным знанием, каковы издержки приобретения этого знания другими людьми? Издержки такого рода я называю издержками доступа; данная категория является центральной для понимания процессов накопления знания.

Концепция издержек доступа является ключевой для идеи «технологического общества». Знание разрозненно и рассеянно, и его передача в процессе обучения в таком обществе необходима для его эффективного использования. Между двумя крайними состояниями общества, когда, в одном случае, все знание, приобретаемое одним его членом, является «эпизодическим» и никому другому не передается, и когда, в другом случае, все знание распределено и находится в совместном пользовании всех членов общества внутри некоторой гигантской суперсети, как описывал Роберт Райт [72], находится реальный мир, в котором распределение знания и доступ к нему частичны и требуют затрат. Но эти издержки доступа не были неизменны на всем протяжении истории; их изменение представляет собой один из ключевых процессов в ходе технологического развития. Первоначально эти

издержки зависели от двух видов факторов: технологических и культурных. Технологические факторы определяли материальные издержки распространения информации, включая средства ее передачи, транспортировку, печать и способы организации. Культурные факторы устанавливали ту степень, в которой люди, владеющие знаниями, желали делиться ими и осуществлять их передачу в социальной сфере.

Какого рода знание я имею в виду? Что делает знание «полезным»? Термином «полезное знание» оперировал Саймон Кузнец [33, р. 85—87], понимая его как источник экономического роста в современном обществе. Можно долго дискутировать по поводу того, что означает «полезное». В этом отношении я буду руководствоваться центральной ролью технологии. Поскольку технология в самом широком смысле представляет собой манипулирование природой в материальных целях, я ограничусь исследованием знаний о природных явлениях и закономерностях, которые исключают влияние человеческого разума и социальных институтов.

Безусловно, огромная часть имеющего ценность знания, включая экономическое знание, затрагивает людей и социальные феномены: знание о ценах, законах, взаимоотношениях, личностях, искусствах, литературе и т.д. Я бы тут же добавил, что некоторые «технологии» основываются на закономерностях человеческого поведения (например, в менеджменте и маркетинге применяется психология) и, следовательно, могут считаться частью данного определения. Более того, некоторые сегменты полезного знания, попадающие под это определение, скорее не пригодны для применения в технологических целях (например, астрологическое знание о дальних галактиках). Несмотря на некоторую неопределенность и наличие «серых зон», я принимаю данное определение.

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

2. Пропозициональное

и прескриптивное знание

Все множество полезного знания, описанное выше, можно разделить на два подмножества: одно из них представляет собой знание, которое каталогизирует природные явления и закономерности («знание того, что»), и это знание я обозначаю термином пропозициональное знание. Второе подмножество — это знание, предписывающее совершение определенных действий, связанных с манипулированием окружающей средой ради материальных целей («производство»), — такое знание я называю прескриптивным.

Охарактеризуем в двух словах эти два множества. Пропозициональное знание содержит подмножество, которое мы называем «наукой» (всеобщее формальное знание), но гораздо шире научного знания. На протяжении большей части истории человечества наука в действительности была пренебрежимым подмножеством; между тем один из признаков технологического совершенствования выражается в росте относительной значимости объема научной составляющей пропозиционального знания. Также пропозициональное знание содержит прикладное неформальное знание о природе — о свойствах материалов, теплоты, движения, растений и животных; интуитивное понимание основ механики (включая шесть «главных механизмов» классической древности: рычаг, шкив, винт, весы, клин и колесо); закономерности движения океанских течений и погодных изменений; а также народную мудрость в традициях «одно яблоко в день сохраняет здоровье». Очень большую часть этого множества составляет география: знание о местоположении чего-либо логически первично по отношению к множеству указаний, как туда добраться. Также сюда входит то, что Эдвин Лэйтон [36] назвал «технологической» или «инженерной» наукой, а

Уолтер Винсенти [69] обозначил термином «инженерное знание», которое более формально, чем народная мудрость и мирское знание ремесленника, но менее формально, чем научное. Инженерное знание не настолько связано с общими «законами природы», как выведение количественных эмпирических взаимосвязей между измеримыми характеристиками и показателями, и основывается на применении абстракций, которые имеют смысл только в контексте инженерной или химической науки, например знание об уменьшающих трение свойствах смазочных материалов или простых химических реакциях [19, р. 11].

Прескриптивное знание выступает в форме технологии или инструкции: архетип технологии — рецепт, который содержит информацию о том, как приготовить определенное блюдо. В принципе все технические навыки по сути представляют собой такие инструкции, правда, в действительности гораздо более сложные, которые к тому же часто содержат множество вложенных указаний на цепочки действий, утверждений типа «если... то» и т.д. Именно сами технические приемы, а не изготовляемый предмет, являются фундаментальной категорией эволюционно-технологического анализа. Они представляют собой наборы практически осуществимых инструкций или рецептов по манипулированию природой, во многом схожих с «рутинами» Ричарда Нельсона и Сидни Уинтера [58]. Когда такие инструкции осуществляются на практике, мы называем это производством, и тогда они превращаются из знаний в действия. В этом смысле можно провести аналогию с «изображением» инструкций ДНК.

Инструкции множества, которое я называю прескриптивным знанием, подобно любому знанию, также находятся в головах людей или во «внешних» хранилищах. Они состоят из указаний и инструкций по достижению определенных четко сформулированных целей,

подобно какой-нибудь программе. Их все можно изучать, имитировать, передавать и совершенствовать. Руководство, описывающее «то, как» представляет собой кодифицированное множество технических умений. Увеличение объема множества прескриптивного знания в обществе расценивается как «изобретение» (хотя громадное их количество было и является незначительным инкрементным изменением, не зафиксированным в бюро патентов или в исторических книгах).

Отличительной особенностью любых технических навыков является то, что они не могут быть полностью записаны: всегда существует неизбежный и неустранимый «молчаливый» компонент, который предполагает наличие некоторых знаний у применяющего их человека. Не все технические навыки можно выразить эксплицитно, кодифицировать или даже вербализовать. Но даже те из них, которые обладают такими свойствами, редко являются полными и во многом требуют интерпретирования пользователем. Так, езда на велосипеде или игра на музыкальном инструменте состоят в нейро-мускульных движениях, которые невозможно точно описать. Представляется очевидным, что для того, чтобы прочитать набор инструкций подобных действий, понадобится «справочник», в котором содержалось бы объяснение употребленных в них терминов [14]. Даже если технические навыки досконально описаны, справочник может не содержать явных сведений, и тогда для его расшифровки понадобится другой справочник и т.д. В конечном счете, некоторое знание должно оставаться «молчаливым». Иногда инструкции остаются «молчаливыми», даже если можно сделать их явными, но это связано с высокими издержками.

Каждое общество имеет доступ к некоторому метанабору практически осуществимых технических навыков — своеобразному огромному списку про-

ектов и инструкций, характеризующих возможности общества. Часто бывает трудно выявить, что собой представляли эти умения в отдаленном прошлом. Тем не менее они существовали. Такой набор служил источником технологий, фактически использовавшихся принимающими решения экономическими агентами, будь то домохозяйства, крестьяне, мелкие ремесленники или большие корпорации. Происходивший таким образом выбор технологий аналогичен естественному отбору, и с тех пор, как эту идею изложили Нельсон и Уинтер в 1982 г., такой подход к объяснению и анализу технологий и технологических изменений остается лучшим.

Разумеется, в каждый отдельный момент времени используется лишь небольшая часть доступных обществу умений. Процесс «выбора» обществом одних навыков и отказа от других представляется очень важным и заслуживает пристального внимания [51]. К тому же технические навыки нуждаются в передаче из поколения в поколение, поскольку их носители со временем изнашиваются. Во многом обучение происходит в сфере семьи и в рамках взаимоотношений «учитель — ученик».

Несмотря на кодифицируемость многих умений, прямой контакт между учителем и учеником представлялся, по крайней мере до недавнего времени, совершенно необходимым. Нужно проводить различие между знанием, требуемым для записи набора инструкций в первый раз (т.е. для их «изобретения») и для выполнения этих инструкций (для их «производства»). Для того чтобы написать этот параграф, я научился работать в Word Perfect, но при этом мне совершенно не понадобилось обширных знаний о языке программирования и о методах создания программного обеспечения. Написание сонаты для фортепиано и ее исполнение требуют наличия знаний совершенно разного рода и объема.

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

3. Роль технологии в экономическом росте

Приращение во множестве прескрип-тивного знания, которое позволяет обществу производить более дешевые и качественные товары, составляет сущность процесса экономического роста. Экономисты привыкли ассоциировать долгосрочный экономический рост с технологическим прогрессом; эта привычка глубоко укоренилась в основных подходах, основанных на моделях роста Солоу, рассматривавших технологические изменения как экзогенные, и даже в большей степени — в моделях эндогенного роста. Является ли технология экзогенной deus ex machina1, которая каким-то образом обрушивается как манна небесная и ежегодно понемногу увеличивает производительность, или она создается в пределах самой системы посредством рационального сознательного применения научных исследований и разработок, — технология остается ключевым моментом экономической динамики в течение двух последних столетий. Рост человеческого и физического капитала комплементарен по отношению к росту полезного знания, и даже простые расчеты с применением TFP-методов, в которых часто остаток приравнивается к технологическому прогрессу, вне всяких сомнений, демонстрируют его важность. Многие ученые считают, что люди по своей природе новаторы, и если только обстоятельства будут соответствующими (конкретный характер этих обстоятельств у каждого ученого свой), то технологические изменения почти гарантированы.

Как бы то ни было, экономисты-историки, изучающие ранние эпохи, пришли к пониманию того, что технология играла менее значимую роль, чем институциональные изменения, в объяснении предшествующих эпохе модернизма (скажем, до 1750 г.) периодов экономи-

1 «Бог из машины» (лат.) (прим. пер.).

ческого роста. Легко указать многие положительные стороны «роста по Смиту», увеличения выпуска в экономике, обусловленного коммерческим прогрессом (в противоположность прогрессу технологическому). Более совершенные рынки, на которых агенты могут специализироваться согласно своим сравнительным преимуществам и выигрывают в абсолютных преимуществах относительно масштабов производства и на которых расширенная конкуренция будет стимулировать эффективность и внедрение лучших в практическом отношении технологий, могут генерировать рост, устойчивый десятилетиями и даже веками. Даже при отсутствии технологических изменений экономика не только могла, но и реально развивалась в условиях мира, закона и порядка, налаживания коммуникаций, повышения уровня доверия, возникновения денег и кредита, юридической защиты и обеспечения гарантий прав собственности и других подобных институциональных усовершенствований [22]. Более успешные институты могли обусловливать лучшее распределение труда и земли, стимулировали инвестиции в производство, снижали потери от рентоориентированного поведения и злоупотребления властью в перераспределительных целях [7; 59]. Рост, наблюдавшийся в период до 1750 г., преимущественно основывался на эффектах Смита и Норта: выгодная торговля и более эффективное распределение благодаря институциональным изменениям. Промышленную революцию, таким образом, можно рассматривать не только как начало всестороннего роста, но и как период, в течение которого значение технологий непрерывно возрастало, пока, в конечном счете, они не начали играть доминирующую роль в генерировании роста.

Главная причина, по которой технологический прогресс был в лучшем случае второстепенным фактором, объяснявшим экономический рост до 1750 г.,

заключается в том, что даже самым лучшим и блестящим ремесленникам, фермерам, химикам — возьмем три примера — было известно относительно мало о том, что можно узнать в тех областях знаний, которым они искали применение. Мир до 1750 г. развивал производство, и иногда успешно. В результате появилось множество нововведений. Но это был мир инженерии без механики, выплавки чугуна без металлургии, сельского хозяйства без почвоведения, горного дела без геологии, гидроэнергетики без гидравлики, красильной промышленности без органической химии и медицинской практики без микробиологии и иммунологии. Имеющихся знаний было недостаточно для того, чтобы генерировать устойчивый экономический рост на основе технологических изменений.

Приблизительно в 1750 г. ситуация начала меняться. Экономисты-историки называют этот процесс Промышленной революцией и определяют его границы отдельными регионами Великобритании, в которых было сосредоточено несколько ключевых отраслей промышленности, таких как хлопчатобумажная и чугунная, но, как я утверждал в другой работе [52], это явление связано с более глубокими изменениями, имевшими место в большей части Западного мира. В любом случае, Промышленная революция знаменует начало современного экономического роста, своего рода продолжающегося развития, которое может быть устойчивым из десятилетия в десятилетие, не будет внезапно заблокировано и не достигнет предела, с чем прежде уже сталкивались другие общества. Литературы, посвященной Промышленной революции, существует огромное количество, и оно продолжает расти по сей день; причем ученые по-разному расставляют акценты на экономических и социальных компонентах. Однако все они единодушны в том, что без технологической составляющей ре-

волюция невообразима. С тех пор технологические изменения приобретают ключевое и все в большей и большей степени возрастающее значение в экономических изменениях, и,несмотря на то, что, вне всяких сомнений, этот процесс начался на Западе, образующие его основу события вскоре затронули весь мир. Что же, в сущности, изменилось?

Чтобы понять этот глубокий исторический вопрос, мы должны обратиться к некоторым из представленных выше определений. Главная идея заключается в том, что для того, чтобы манипулировать природой, нам должно быть кое-что известно о природных явлениях и закономерностях. Любая технология из множества прескриптивного знания имеет поддержку или основу во множестве пропозиционального знания. Я назову эту основу эпистемологической базой технических навыков. Для краткости я изложу логические и исторические связи между различными видами знаний в десяти пунктах.

1. Любые технологические навыки имеют минимальную эпистемологическую базу, содержащуюся во множестве пропозиционального знания, которая отражает тот минимально необходимый объем знания, которым должно обладать общество, чтобы иметь возможность изобрести определенную технику. В предельном случае эпистемологическая база содержит лишь тривиальное утверждение о том, что технология i работает. Некоторые существовавшие ранее и существующие сегодня технологии были изобретены случайно или путем проб и ошибок, и о механизме их функционирования не было известно ничего, кроме того, что они работают. Технологии такого рода мы можем обозначить как точечные технологии (поскольку область их применения крайне узка).

2. Появление работоспособной техники требует для некоторых технологий эпистемологической базы, минимальный объем которой превышает базу точеч-

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

ной технологии. Трудно представить, что такие технологии, как формирование изображения ядерного резонанса или автоматизированное программное обеспечение, могут возникнуть (в любом обществе) в итоге случайных открытий или как результат проб и ошибок, без дизайнеров, имеющих ключ к пониманию того, как и почему эти технологии работают.

3. Размер фактической эпистемологической базы эквивалентен размеру минимальной эпистемологической базы или превышает его. Он никогда не ограничивается им, в том смысле, что объем того, что может быть известно о природных явлениях, управляющих техникой, не ограничен. В определенном отношении, мы можем представить эпистемологическую базу в любой данный момент времени в качестве фиксированного фактора производственной функции. То, как долго она будет оставаться неизменной, будет обусловливать вогнутость кривой и, возможно, даже верхнюю границу инноваций и усовершенствований. С другой стороны, при переходе через определенную точку инкрементный эффект расширения фактической эпистемологической базы, оказываемый на рост производительности определенной технологии, перейдет в фазу убывающей отдачи и в конечном счете достигнет предела.

4. Не существует требований, чтобы эпистемологическая база была «истинной» или «правильной», в каком бы то ни было смысле. В любом случае, единственное следствие из этого положения состоит в том, что оно соответствует современным представлениям о природе (которые могут быть с тем же успехом опровергнуты будущими поколениями). Так, гуморальная теория болезни, от которой сегодня полностью отказались, формировала эпистемологическую базу медицинских технологий в течение многих веков.

5. Чем шире фактическая эпистемологическая база, поддерживающая оп-

ределенную технологию, по отношению к минимальной, тем больше вероятность появления изобретения, ceteris paribus2. Более широкая эпистемологическая база означает, что вероятность пойти по ложному пути или растратить ресурсы в попытке изобретения чего-то, что не может работать, для исследователя уменьшается. Таким образом, расширение эпистемологической базы снижает издержки проведения исследований и разработок и повышает вероятность успеха.

6. Чем шире эпистемологическая база и чем ниже издержки доступа к ней, тем более вероятно совершенствование, применение на практике и улучшение качества существующих технологий. Чем больше известно о принципах работы технологий, тем ниже будут издержки на развитие и улучшение. Это связано прежде всего с тем, что чем полнее знания о том, каким образом технология функционирует, тем лучше изобретатель может «прощупать» все ее характеристики с целью их оптимизации при различных вариантах применения, а также устранить неполадки или неисправности. Более того, поскольку изобретение технологии очень часто осуществляется по аналогии с уже существующими или в результате их рекомбинации, расширение списка существующих технологий (которые являются частью пропозиционального знания) и снижение издержек доступа к ним стимулируют успешные изобретения.

7. Эпистемологические базы, существующие на ранних стадиях жизни изобретения, исторически обычно поначалу довольно узки, но часто расширяются вслед за появлением изобретения и иногда непосредственно из-за его возникновения. Нововведения, суть которых не ясна в полной мере, стимулируют исследовательский интерес, направленный на выявление механизма их действия, и заставляют разум сконцентриро-

2 При прочих равных условиях (прим. пер.).

ваться на конкретной проблеме. В этом смысле существует положительная отдача от прескриптивного знания пропозициональному, которая многократно ускоряет экономический рост в технологически прогрессивной экономике.

8. Как пропозициональное, так и пре-скриптивное знание может быть «плотным» или «неплотным». Плотность измеряет степень всеобщности знания и доверия к его отдельным частям: насколько люди уверены в том, что знание «истинно» или что технология «работает»? Чем больше плотность определенного объема пропозиционального знания, тем выше вероятность внедрения технологии, и наоборот. Разумеется, плотность обычно тесно связана с наблюдаемыми фактами: невооруженным глазом видно, что лазерный принтер работает лучше матричного, и долго спорить о различиях характеристик в подобных случаях не приходится. Но для большого количества медицинской и сельскохозяйственной техники часто трудно определить, что работает успешно, а что — нет, с помощью одних только наблюдений, без проведения тщательного статистического анализа и экспериментов.

9. Совсем не обязательно, чтобы изобретатель, т.е. человек, составляющий инструкции, полностью владел эпистемологической базой в полном объеме. Для изобретателя вполне достаточно консультироваться с кем-то знающим — вследствие наличия издержек доступа. Даже если совсем немного индивидов в обществе знают квантовую механику, практические плоды от проектирования этого знания на технологию остаются доступными в той же степени, как если бы все изучили высшую физику. Что имеет значение — так это коллективное знание и издержки доступа, о чем было сказано выше. Еще менее необходимым является для людей, фактически выполняющих инструкцию, располагать знанием, которое составляет ее

основу, чего обычно и не бывает. Вместо этого каждый человек, следующий инструкции, должен обладать определенными компетенциями, которые включают представления о том, как следует прочесть и выполнить инструкцию, а также дополнительное «молчаливое» знание, которое не может быть полностью записано в кодифицированной технической инструкции.

10. Существование минимальной эпистемологической базы — необходимое, но не достаточное условие для возникновения технологии. Общество может успешно накапливать громадный объем пропозициональных знаний, который никогда не воплотится в новых технологических умениях и усовершенствованных технологиях. Знание открывает двери, но это не та сила, которая заставляет общество через эти двери пройти. Так обстоят дела в мире, где главенство институтов и взаимодействие их с полезным знанием являются первостепенными.

Исходя из данных положений, мы можем получить более четкое представление о современном экономическом росте. Технологические прорывы, которые ассоциируются у нас с ранними этапами Промышленной революции (1760—1790), могли проявиться в новом, более или менее статичном мире, как неоднократно случалось в прошлом. Промышленная революция по-прежнему в некотором смысле имела бы место, но она бы «выдохлась» к 1800 г., и возникло бы новое стационарное состояние, как предсказывало большинство экспертов того времени. Этого не случилось главным образом благодаря тому, что эпистемологическая база новых технологий начала и, более того, продолжала расширяться. Увеличение объема пропозиционального знания после 1750 г. происходило, конечно, не случайно: технологии и наука взаимно влияли друг на друга разнообразными способами, совместно развивались, подпитывали и

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

усиливали друг друга. Традиционная линейная модель, в соответствии с которой научные достижения обусловливают технологический прогресс, долгое время игнорировалась. Технология оказывала на науку такое же влияние, как и на что-нибудь другое вокруг. Более того, пропозициональное знание, как уже отмечалось, намного шире научного знания, и в то время как признаком совершенствования технологий является то, что объем научной составляющей велик и продолжает возрастать, в период Промышленной революции он все еще был довольно незначителен. Ремесленная и описательная формы пропозиционального знания, однако, развивались стремительно. Умелые и умные люди учились проектировать более качественные машины, на основе принципов, которые постепенно, медленно становились более понятными, даже если содержащая их наука все еще оставалась довольно невежественной.

Если бы множество пропозициональных знаний оставалось более или менее неизменным, а издержки доступа поддерживались на одном уровне, технологическое развитие уже на ранних этапах Промышленной революции перешло бы в фазу убывающей отдачи. Мы легко можем вообразить контрфактическое устойчивое технологическое состояние, при котором гребенные прядильные машины, кованое железо, каналы и стационарные паровые двигатели совершили одномоментный скачок от шерсти к хлопку, от живой силы к стационарным источникам движения, к дешевому листовому железу, безо всякого дальнейшего прогресса. Однако за «первой волной» инноваций, после 1820 г., последовала вторая волна изобретений, которая, возможно, была менее эффектной, но породила микроизобретения, послужившие источником тенденции снижения производственных издержек. Второй этап Промышленной революции характеризуется применением новаторских идей и приемов на

практике в новых и большом количестве уже существующих отраслей и секторов, улучшением и совершенствованием прежних, что, в конечном счете, отразилось в статистике производительности. Техника, первоначально приспособленная для шерсти, затем была адаптирована для производства хлопка и льна. Чугун стал постепенно качественнее и дешевле. Железные дороги снижали транспортные издержки и позволяли развивать более локальную специализацию и способствовали в итоге мобильности рабочей силы. Стальные корабли, оборудованные модифицированными котлами высокого давления, начали осуществлять перевозку дешевого продовольствия и сырья с других континентов. Химики изучали причины давно известных процессов и затем изменяли их с целью сделать более дешевыми или выявить совершенно новые. Начиная с 1870 г., мы можем говорить о второй Промышленной революции. В то время как в период «классической» Промышленной революции в Великобритании наблюдался скромный рост доходов, после 1830 г. рост доходов на душу населения ускорился приблизительно до 1,1%, что по современным меркам составляет, может, и незначительную величину, но в XIX в. такое увеличение было беспрецедентным.

В последующие годы роль технологий в экономическом росте стабильно возрастала. Вторая Промышленная революция добавила много новых компонентов к постоянно расширяющемуся промышленному горизонту на Западе; среди всего прочего можно упомянуть дешевую сталь, электроэнергию, синтетические химикаты, фармацевтические препараты, обработку продуктов питания и изготовление взаимозаменяемых деталей. К 1914 г. технологический разрыв между Западом и остальным миром достиг невообразимых размеров, причем это выражалось не только в огромной разнице в доходах на душу на-

селения, насколько мы можем ее измерить, но также в той непринужденности, с которой Европа контролировала значительную часть слаборазвитого мира.

Экономическая история XX в., возможно, является лучшим доказательством той огромной силы, которую приобрело расширяющееся полезное знание как фактор исторических изменений к 1914 г. В конце концов, принимая во внимание, что в течение XIX в. (точнее, между 1815 и 1914 г.) Европа была относительно мирной и испытывала только незначительные и непродолжительные колебания, XX столетие ознаменовалось двумя разрушительными мировыми войнами, крахом международной экономики после 1914 г., высокой инфляцией и Великой депрессией, значительно более серьезной, чем что-либо, пережитое ранее, подъемом тоталитарных режимов и/или коллективистских правительств, которые проводили политику, почти всегда пагубную для экономического роста. Ко всему прочему, подытожить список можно тем фактом, что Европа после 1945 г. лишилась своих колоний, и рост населения чрезвычайно замедлился в результате снижения уровня благосостояния в последние десятилетия XX в. Если бы в 1914 г. информированный эксперт был осведомлен об этих надвигающихся событиях, неизбежность резкого экономического упадка стала бы очевидна.

Все же, несмотря на эти препятствия, Запад пережил в XX в. рост еще более стремительный, чем ранее. Мы можем только гадать о том, насколько более быстрым мог бы быть этот рост, если бы роковые события июля 1914 г. приняли другой оборот и ужасы войны, ленинизма и фашизма обошли мир стороной. Даже более примечательно то, что за десятилетия, непосредственно следовавшие за 1914 г., произошло несколько значительных технологических прорывов: многие из технологических достижений XX в. были зафиксированы уже

в 1914 г., и нуждались только в дальнейшем развитии и совершенствовании, для того чтобы прочно войти в повседневную жизнь. Двигатели внутреннего сгорания, авиация, телефонная связь, электричество, синтетические материалы и даже электроника уходят корнями в период после первой мировой войны. Последующие три десятилетия свидетельствуют о расширении сферы влияния этих технологий, которое сопровождалось феноменальными последствиями для тех, кому посчастливилось остаться в живых.

Период после 1945 г. также ознаменовался новыми ошеломительными достижениями, в первую очередь усовершенствованием микропроцессоров, использованием нетрадиционных источников энергии, созданием антибиотиков, искусственных спутников, изобилием новых материалов — это лишь немногое из того, что можно вспомнить. Опять-таки, как мы видим, основное значение имеет даже не столько само изобретение, сколько его разработка. Создание лазера, скажем, является ярким прикладным примером квантовой физики, и в XIX в., скорее всего, было бы невозможно. Но его широкое распространение, к примеру, в таких разнообразных сферах, как музыкальное воспроизведение, создание штрих-кода, хирургия глаза, свидетельствует о широкой эпистемологической базе, образующей основу лазерных технологий, и о значительно снизившихся издержках доступа, которые предоставил инженерам и изобретателям ХХ в. Не все новые технологии были успешны в равной мере; некоторыми из них злоупотребляли. И все же целостная картина иллюстрирует несомненный факт: рост полезного знания и сопутствующий ему технологический прогресс превратились из относительно незначительного помощника экономических изменений в мощный двигатель, направляющий экономику ко все более высоким вершинам.

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

4. Институты, политика и условия, необходимые для знания

Сегодня технология может быть двигателем экономического роста, но, как известно любому водителю, чтобы автомобиль ехал, одного двигателя недостаточно. Многие ученые понимают, что институты — формальные и неформальные — значат больше: степень доверия к правительству, роль семьи как основного элемента общества, нормы права и его надежность, прочная система контрактного принуждения, а также отношение правящей элиты к личной инициативе и инновациям. Некоторые общества попросту лучше организованы, и системы стимулов там работают лучше. С этой точки зрения, которую наиболее удачно выразил Д. Норт [59], усердная работа, инициатива и экономность могут обусловить рост только в том случае, если они вознаграждаются должным образом, а это вознаграждение, в свою очередь, детерминируется институциональной структурой. Главным институтом, который служит предпосылкой успешной экономической системы, является рынок; но я утверждаю, что сами по себе, в одиночку, рынки не смогли бы генерировать тот уровень роста, который мы наблюдаем с 1914 г.

Сопоставление «институтов» и «полезного знания» как альтернативных источников экономического роста в значительной степени искусственно. Различия в институтах больше подходят для объяснения различий в уровне доходов исходя из пространственных данных в отдельный момент времени. Знание способно свободно перетекать через национальные границы, что и происходит в действительности, правда, может, не всегда с такой абсолютной легкостью, как воображают некоторые экономисты. Если бы единственная причина того, почему сегодня Германия богаче Зимбабве, заключалась в том, что Германия обладает большим количеством

полезного знания, то различия можно было бы устранить за довольно непродолжительный срок. Если, однако, мы зададимся вопросом, почему Германия сегодня более богата, чем в 1815-м, важность технологии станет неоспорима — хотя улучшение институтов также может играть роль.

Однако такое разделение источников роста имеет смысл только в определенных пределах. Институты и знание взаимодействуют, и период взаимодействия может быть продолжительнее, чем в случае, если бы компоненты функционировали по отдельности. Институты оказывают решающее влияние на темп и направление роста полезного знания как такового. Наука и технология, как утверждает школа конструктивизма, являются социальными процессами. Такой подход не настолько чужд экономическому мышлению, как многие считают: все сходятся в том, что стимулы имеют значение. Очевидно и то, что количество талантливых людей в экономике ограничено, и что способности следует рассматривать как еще один редкий ресурс [55]. Институты помогают определить границы, в пределах которых будут использоваться усилия наиболее изобретательных и честолюбивых мужчин и женщин, а также затрачиваемое ими время. Потенциальные предприниматели, новаторы и изобретатели будут стараться не упустить свою удачу и заработать славу везде, где они почувствуют возможность многообещающего вознаграждения. Для этого существует множество путей: промышленность, торговля, искусства, инновационная и финансовая сфера — или воровство, вымогательство и коррупция. С точки зрения экономического агента, деньги, заработанные различными способами, ничем не различаются. С точки зрения экономической системы, однако, деятельность предпринимателя означает обогащение, а рентоориентированное поведение ведет к обеднению [6]. Социальные ин-

ституты определяют, в каких случаях эти действия будут вознаграждаться и приносить прибыль.

Институциональные факторы имеют значение прежде всего потому, что они обусловливают эффективность экономической системы, оказывая влияние на отношения обмена между людьми, размещение ресурсов, а также склонность к сбережению и инвестированию. Механизм действия полезного знания другой. Фундаментальное свойство производства заключается в попытке отделить от окружающей среды что-то, что является желанным для человека, но что природа «не хочет» отдавать добровольно. Когда завершился этап охоты и собирательства и люди научились использовать открытые ими природные закономерности, появилось сельское хозяйство и то, что можно обозначить как «общество производства». Формализовав эти закономерности в то, что позже получило название «наука», и позволив им взаимодействовать с применяемой техникой, учение Бэкона достигло критической массы в Западной Европе конца XIX в. В этом не было никакой неизбежности, и далеко не очевидно, что, не существуй Западная Европа вообще, или будь она уничтожена Чингиз Ханом, или полностью захвачена испанской инквизицией, какое-нибудь другое общество со временем обнаружило бы рентгеновское излучение, калькуляторы на солнечных батарейках и замороженный обезвоженный кофе.

Поиски нового знания могут проходить различными путями, одни из которых более плодотворны, чем другие. Знание, первоначально казавшееся более абстрактным, к примеру чисто математическое знание, может найти совершенно неожиданное применение. Опять же, накопление полезного знания не похоже на предпринимательскую деятельность. Стремление к постижению природы и осознанию ее совершенства выходит далеко за пределы чисто мате-

риальных мотивов. В любом человеческом обществе любознательность и жажда знаний для своей собственной пользы являются ведущим мотивом накопления пропозиционального знания. Люди не ждут, что им заплатят за разгадывание кроссворда; они получают удовольствие от самого процесса. Научные и технологические головоломки не имеют различий. Единственно возможное описание современной эпохи сводится к тому, что сравнительная значимость знаний для собственной пользы снижается по отношению к полезному знанию, которое может быть эффективно отображено в более совершенной технике. Принимая во внимание, что некоторая доля роста пропозиционального знания в обществе с рыночно управляемыми капиталистическими институтами все же обусловлена чисто эпистемологическими мотивами, роль экономических интересов, неважно, насколько слабых, в управлении и направлении роста полезного знания начала все больше возрастать около полутора веков назад. Мечты Бэкона постепенно становятся реальностью.

Более того, в основном преобразование полезного пропозиционального знания в техническое происходит в результате открытий, значение которых в качестве эпистемологической базы было осознано только много позже. То, что может казаться знанием, приобретаемым в чисто эпистемологических целях, в итоге находит настолько неожиданное применение, что его первооткрыватели и не мечтали. Нелепо было бы думать, что Нильс Бор и Эрвин Шредингер думали о магнитно-резонансном оборудовании и лазерах, когда помогали разработке квантовой физики. Хотя такое разделение сегодня нельзя использовать для полноценного описания «чистой» науки. Финансирующие организации, где-то на задворках памяти, всегда помнят о законодателях. А законодатели, хочется надеяться, в отдаленном

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

уголке задворок памяти держат в глубине души общественные нужды. Большая часть научных исследований в области предписывающего знания, несомненно, инспирируется и мотивируется социальными потребностями. Ни один изобретатель не будет растрачивать себя ради чего-то, что никому не нужно. Любопытство, любовь к головоломным задачам и другие «внутренние» механизмы остаются в силе, но как основной движущий мотив исследований в сфере пропозиционального знания их необходимо сопоставлять с финансовыми аспектами, как определяет рынок.

Существование организаций, в которых подобное знание сохраняется, распространяется и развивается (таких как академии, университеты, НИИ), и правил их взаимодействия (таких как открытое общество, краткосрочное кредитование, воспроизводимость экспериментов и риторические правила признания) способствует формированию его исторической траектории. На степень технологического развития сильное влияние оказывает тот факт, что люди, изучающие природные законы, и те, кто занимается экономическим производством, на протяжении большей части истории, в целом, представляли различные социальные группы. Обмен знаниями между ними и легкость доступа к хранилищам знаний в обществе имели решающее значение при объяснении прогресса прошлых веков.

Степень доступности играла такую роль, поскольку полезное знание может стать экономически значимым только в том случае, если оно рассеяно; способ доступа определялся институтами, положением и техническими средствами связи. Сегодня в гораздо большей степени, чем в прошлом, те, кто создает новую технику и новые продукты, должны иметь определенный уровень подготовки и необходимые средства, обеспечивающие легкость доступа к пропозициональному знанию, которое служит эпистемоло-

гической базой для нового предписывающего знания. Чудо современного экономического роста нельзя понять, не уяснив четко, что в данном отношении наш век отличается от предыдущих.

Как произошли все эти преобразования — длинная история, которая не может быть полностью освещена в данной работе. В середине XVII в. то, что позже превратилось в индустриальный Запад, все еще находилось во власти меркантилизма, который рассматривал экономическую деятельность как игру с нулевой суммой, в которой все, что одна страна или группа внутри этой страны могла «отвоевать» у другой, было ее чистой выгодой. Понимание того, что подобная перераспределительная, или «рентоориентированная», деятельность пагубно сказывалась на развитии общества, к тому времени еще не созрело. Только в эпоху Просвещения, которая плавно снизошла на европейцев, пришло понимание того, что поиск полезного знания был одним из ключевых условий долгосрочного экономического и социального прогресса, к которому они стремились. Эта традиция берет начало у Френсиса Бэкона и основывается на утверждении, что социальная установка на научные исследования принимает во внимание потенциал натурфилософии, который может быть использован для совершенствования «полезных ремесел» — т.е. технологий.

Чтобы произошел такой прогресс, потребовалось множество событий. Во-первых, общество было уверено, что какую бы выгоду не извлекали находчивые новаторы и мануфактурщики при помощи своих технологических достижений, она не будет конфискована преступниками, иностранными захватчиками, сборщиками налогов или в судебном порядке. Рентоориентированное поведение нужно было пресечь, и забота об этом превратилась в центральную тему для мыслителей эпохи Просвещения, прежде всего Адама Смита. Во-вторых,

социальные институты должны ограничивать политические силы, которые препятствуют технологическим инновациям и распространению полезного знания. Такое противодействие может исходить от крупных предпринимателей, стремящихся защитить свое дело, от консервативных идеологов, от обеспокоенных горожан, которые боятся, что неизвестная техника может повлечь непредвиденные и неожиданные издержки, снизив общую выгоду. В любом случае, без институтов, благоприятствующих инновациям, на пути технологического прогресса могут возникнуть серьезные помехи, более того, в некоторых областях он может прекратиться вообще. К тому же часто утверждается, что достижение технологического прогресса требует определенной степени индивидуальной свободы в обществе. Исторически это менее очевидно, чем может показаться. Технологический прогресс затронул многие области, которые не являлись свободными, по крайней мере, по нашим меркам. Что может быть даже важнее «свободы» — так это определенная толерантность по отношению к мятежным и нестандартным личностям, которые неудовлетворены текущим состоянием знания и верят в свои возможности улучшить его. Следует учитывать, что большинство таких мятежников никогда не открывает и не изобретает что-либо стоящее и только добавляет немножко хлопот другим. Лишь немногие из них становятся Галилеями, Лавуазье и Фарадеями. Но ex ante невозможно определить, кто же из них совершит важное открытие, так что для неизбежная плата общества за технологический прогресс состоит в том, чтобы мириться с нарушителями спокойствия и эксцентричными людьми.

В конце концов, общество должно выработать позитивные стимулы для творческих личностей. Некоторые из лучших современных работ по экономической истории технологических из-

менений делают акцент на функционировании системы патентов как способа сохранности прав собственности изобретателей. В цикле оригинальных работ Кеннет Соколов и Зорина Кан продемонстрировали, как американская система патентования проявляет многие свойства рыночной системы: изобретатели, реагирующие на условия спроса, делают все возможное для того, чтобы обеспечить гарантии получения плодов своих изобретений, и продают и покупают лицензии в соответствии с тем, что называется рациональным мышлением. Это было доступно, просто, дешево и привлекательно для обычных ремесленников и крестьян, в той же мере, что и для профессиональных изобретателей и эксцентричных людей [29—32].

По-прежнему открытым остается вопрос, свидетельствуют ли указанные различия о том, что успешно функционирующая система интеллектуальных прав собственности действительно необходима для роста полезного знания? С одной стороны, американская система патентов была значительно более простой, чем британская до реформы 1852 г. Все же, несмотря на очевидные преимущества системы США и, как следствие, более высокую склонность американцев к патентованию, не приходится сомневаться в том, что период между 1791 и 1850 г. приблизительно совпал с пиком британского превосходства в изобретениях. Период возрастающего технологического лидерства Америки после 1900 г., свидетельствует о стагнации и последующем упадке нормы патентования на душу населения в Америке. Другие способы присвоения результатов научно-исследовательских и опытноконструкторских работ — прежде всего первых средств передвижения — постепенно стали более привлекательными. В Великобритании МакЛеод [41] показал, что система патентования обеспечивала лишь слабую и непостоянную защиту изобретателей и что большое

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

количество изобретений оставалось незапатентованным. Патентование и права интеллектуальной собственности были связаны с коммерциализацией и с возникновением образа мышления, ориентированного на получение прибыли, а их действительное влияние на технологический прогресс до сих пор не изучено.

Патентование не единственный механизм, исторически использовавшийся для вознаграждения изобретателей за их усилия и для предоставления им гарантий того, что они пожнут плоды своего труда и затрат. В области пропозиционального знания использование интеллектуальных прав собственности действительно не развито, и этого явно избегают. Изобретения можно патентовать, открытия — нет. Принципы «открытого общества», установившиеся в Европе во время Научной революции, предполагают, что вклад в полезное знание становится достоянием общественности, как только он был сделан. Признание прав собственности происходит в форме цитирования, но не более. Причина в том, что ученые буквально одержимы цитированием своих работ. Для поощрения тех, кто совершил особо ценные открытия, использовались различные формы вознаграждений: медали, выплаты, пожизненная должность, присуждение степени доктора, аристократические титулы, премии (в том числе сегодняшняя Нобелевская премия). Нет никаких подтверждений тому, что существует какая-либо пропорциональность между значимостью такого вознаграждения и экономической ценностью вклада в пропозициональное знание. Возможно, ее и не должно быть, ведь большей частью новое добавочное знание присваивает общество в целом. Как бы то ни было, темп роста полезного знания реагирует на стимулы, влиянию которых подвержены творческие индивиды, поскольку, в конечном счете, люди принимают решения о том, как жить и какую карьеру выбирать.

5. Полезное знание и изменения в повседневной жизни

Роль знания не ограничивается его влиянием на процесс производства. То, что люди знают — или, вернее, в истинности чего они убеждены, — оказывает огромное воздействие на повседневную жизнь. Для приобретения товаров домохозяйства размещают ресурсы не только на основании собственных предпочтений, доходов и относительных цен. Кроме всего прочего, они располагают определенными представлениями об окружающей среде и о материальном мире, на которые они опираются в принятии экономических решений. Средневековый крестьянин мог заплатить священнику, чьи молитвы, по его мнению, могли увеличить урожай. Некоторые люди с готовностью покупали рог носорога, так как считали его афродизиаком. В целом, однако, до недавнего времени знание о человеческом теле не оказывало такого влияния на потребление, поскольку понимание того, что питание и забота о себе и других влияет на здоровье, потребовало наличия таких знаний, которых в то время просто не было. Большинство людей были фаталистами в отношении болезни и смерти и верили, что не в их власти предотвратить это. Хотя некоторые представления, например, о вредности нечистот или о том, что испорченная пища может вызвать серьезное недомогание, бытовавшие со времен античности, развивались и получили куда большее признание в последней трети XIX в. Произошла, по-видимому, величайшая революция, которую когда-либо производило расширенное и улучшенное знание.

Моя основная мысль заключается в том, что люди выбирают потребительские товары частично на основании своих представлений об их влиянии на здоровье. Как свидетельствует история, это имело серьезные последствия. Прежде всего, значение имеет то, что люди счи-

тают истинным в отношении окружающего материального мира и как их действия, а также образ их жизни влияют на физическое состояние. Никто не может полностью осознать совокупное влияние потребления на свое здоровье, поскольку человеческое тело — невероятно сложный организм, который взаимодействует с окружающей средой на многих уровнях. Люди тем не менее могут находиться более или менее близко или далеко от истины (или от того, что кажется нам истиной). Выбор, осуществляемый домохозяйством в отношении того, что оказывает влияние на здоровье его членов, частично, несомненно, зависит от имеющихся у них знаний, но существует кое-что еще. Как отмечал биолог Ричард Левонтин, «причина, по которой у людей отсутствует верный взгляд на природу, кроется не в том, что они невежественны в отношении того или иного явления материального мира, а в том, что они обращаются не к тем источникам в своих попытках постичь их» [38]. Примечательно, однако, что можно использовать лучшие рецепты, даже основываясь на узкой эпистемологической базе, т.е. не сформировав «верный взгляд на природу», до тех пор пока не возникнет желание обратиться к технологиям и правилам использования, разработанным специалистами и опытными экспертами, если это действительно хорошо скажется на здоровье. Именно на этом основана предложенная выше концепция социального характера эпистемологической базы технологий. Домохозяйствам необязательно знать во всех подробностях, почему то или иное предписывающее знание «работает»; они просто должны четко знать, как выполнить инструкцию.

Каким образом домохозяйства находят и отбирают из огромного списка потребительских товаров и рецептов те, которые, по их мнению, положительно скажутся на здоровье? Несомненно,

главную роль играет высокий уровень развития медицины, бактериологии, физиологии и науки о питании (лишь некоторые среди прочих факторов). Но домохозяйства нельзя отождествлять с фирмами: они не испытывают конкурентного давления, которое бы «заставляло» их внедрять более совершенные технологии. Кто-то должен их убеждать в этом. И здесь вступают в силу ораторское искусство, маркетинговые навыки, политическое влияние, а также предубеждения, как и склонность к имитации и социальному обучению. Процесс убеждения основывается на общественно закрепленных нормах признания фактов, отношений власти, уровня доверия, а также общепринятых правил логики и очевидности. Изменения, касающиеся правил ведения переговоров и передачи информации, характера власти и компетенций, в не меньшей степени, чем самого знания, открытого научным путем, послужили предпосылками изменений в сфере здоровья и продолжительности жизни, которые отличают современную эпоху.

Источники роста этого знания можно определить безо всякого труда. Один из них заключался в более широком применении статистики (точнее, увеличившихся баз данных) в целях определения принципов и закономерностей. Это направление уходит своими корнями в XVIII в., особенно перекликаясь с дебатами по поводу эффективности прививок от оспы, благоприятных последствий грудного вскармливания и негативного воздействия миазмов (предполагаемые атмосферные элементы, вызывающие заболевания). Но лишь со второй трети XIX в. это направление действительно начинает развиваться. Основание Лондонского статистического общества в 1834 г. вызвало небывалый рост количества статистических исследований сферы здравоохранения. В Великобритании лидерами этого санитарного движения были Уильям Фарр,

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

Уильям Гай и Эдвин Чедвик, но у него было и множество других последователей [20]. Среди лидеров статистического движения на континенте можно выделить таких выдающихся личностей, как Адольф Кветелет, Рене Виллерм и Чарльз-Александр Луи, которые работали над «Анналами общественной гигиены» в 1830-е гг. Связь между санитарным движением и статистической революцией была основой ощутимых изменений, оказываемых уровнем здоровья на потребление и поведение. В период между 1853 и 1862 гг. не менее четверти всех работ, представленных перед Лондонским статистическим обществом, были напрямую посвящены здравоохранению и статистике естественного движения населения.

Среди прочих крупных успехов, достигнутых с использованием этих методов, можно выделить открытия Джона Сноу и Уильяма Бадда, которые в 1850 г. обнаружили, что вода является переносчиком возбудителей холеры и тифа, а молоко — дифтерии (1878), проследив взаимосвязь между вспышками заболеваемости и доением [25, р. 90]. Применение статистических инструментов в клинической медицине было необходимо, с точки зрения С.А. Луиса, который разработал «численный метод», позволявший оценивать методы лечения, и около 1840 г. предоставил статистические «доказательства» бесполезности кровопускания, что привело к постепенному отмиранию этого способа [28, р. 206]. Работа Луиса и отказ от кровопускания — яркий пример того, как статистические методы помогли повысить плотность пропозиционального знания и впоследствии заставить людей изменить применяемую технологию. Точно так же исследование результатов грудного вскармливания привело к созданию кампании по убеждению женщин в длительном кормлении. Статистический анализ — основанный уже на более изощренных методах и расширенных базах данных —

сегодня по-прежнему образует фундамент многих работ, посвященных воздействию потребления на наше здоровье: от влияния, оказываемого курением, до результатов кормления грудью и потребления жиров. Подобные количественные исследования служат заменой истинной эпистемологической базы: именно потому, что нам не известно в точности, каким образом брокколи и чеснок предупреждают рак кишечника, мы вынуждены доверять крупномасштабным статистическим исследованиям, которые обеспечивают стимул к изменению режима питания.

Вторым научным прорывом в истории XIX в. была теория инфекционных заболеваний. Бактериология представляла собой больше чем просто способ приписывания определенных симптомов влиянию отдельных вирусов. Теория инфекционных заболеваний предложила совершенно новый подход к болезни: ее причинам, разграничению симптомов и причин и возникновению инфекции. Как известно, теория инфекционных заболеваний не была в полном смысле «создана» в течение десятилетий, следовавших за выходом знаменитой работы Пастера о болезни тутового шелкопряда. Она неоднократно предлагалась уже с XVI в., и в 1840 г. Якоб Хенле возродил ее в Германии. Однако теория оставалась на периферии медицинской науки, и в последующие десятилетия Хенле в медицинской профессии выглядел как «арьергардный борец за устаревшую идею» [65, р. 277]. Можно сказать, что теория инфекционных заболеваний, предшествовавшая работе Пастера и Коха, была неплотной. Истинна она была или нет, для современников не существовало способа убедиться в ее достоверности. Триумф теории инфекционных заболеваний в период после 1865 г. следует рассматривать прежде всего как победу научных аргументов, в которой блестящие ученые смогли совместить научные взгля-

ды с высоким академическим авторитетом и отчетливым пониманием того, какой вес имеет власть и влияние в научном сообществе [35]. Теория полагалась на экспериментальный метод, широко распространенный как надежный способ «раскапывания истины» и, таким образом, популярный среди огромной массы людей с точно такой же слепой верой, предварительно накопленной для религии. Риторически, в то время эта теория представляла собой веское полезное знание, достаточно убедительное для того, чтобы изменить рецепты, используемые домохозяйствами на Западе, даже несмотря на то, что многие аспекты новой теории заболеваний оставались в значительной мере дискуссионными на протяжении десятилетий.

Третью революцию вызвало знание о том, что незначительные количества определенных веществ имеют решающее значение для человеческого здоровья. Особое значение приобретает осознание того, что некоторые важные элементы не могут быть синтезированы человеческим организмом из других питательных веществ; их поступление должна обеспечивать соответствующая диета. Популярность этих идей объясняется тем, что обычно они требовали относительно незначительных и недорогих перераспределений ресурсов домашних хозяйств, при этом обеспечивая непропорционально большой благоприятный эффект. Казалось бы, стоит только открыть такое знание, и со всей очевидностью немедленно произойдет его отображение в технических навыках домохозяйств, что непосредственно повлечет за собой изменения в поведении. Но история демонстрирует несколько иную картину. Медики на Западе обнаружили в XIX в., что рыбий жир — эффективное средство от рахита, но это произошло в результате чисто эмпирической процедуры, использования типичной точечной технологии, не подкрепленной никакими представлени-

ями о том, почему она «работает» [65, р. 383]. Соответственно, были допущены ошибки, и дальнейшее исследование было остановлено, как часто случалось с технологиями, опирающимися на узкую эпистемологическую базу. Другой исторический пример — цинга. Роль свежих фруктов в профилактике цинги была осознана еще до того, как Джеймс Линд опубликовал свой «Трактат о цинге» в 1746 г. Ост-Индская компания в Голландии в середине XVII в. содержала цитрусовые деревья на мысе Доброй Надежды; однако, несмотря на очевидную эффективность этих средств, идея не получила распространения «и так и осталась вновь открываемой и забываемой» [61, р. 228]. Только после оригинальной работы А. Хольста и Т. Фрех-лича 1907 г., в которой отмечалась склонность к заболеванию цингой у свиней, содержащихся на особом диетическом корме, стало ясно, что некоторые заболевания вызываются не инфекционными возбудителями, а дефицитом микроэлементов, и только в 1928—1932 гг. в качестве ключевого компонента была выделена аскорбиновая кислота [11, 21]. До тех пор, пока эпистемологическая база заболеваний, вызываемых недостаточным питанием, не получила общего признания и не приобрела плотность, технологии, связанные с данными заболеваниями, были просто слабы.

Таким образом, новое знание оказывало влияние на повседневную жизнь. Люди научились проверять, действительно ли они пьют чистую воду, лучше заботиться о детях, защищаться от москитов и вшей, есть свежие овощи и фрукты, принимать душ и мыть посуду и т.д. Человечество обнаружило, что окружающие микроорганизмы угрожают жизни,

и, несмотря на то, что некоторые болезни по-прежнему не поддавались лечению, по крайней мере, люди научились предотвращать их, «регулируя» потребление, покупая больше мыла и грейпфрутов. Для чего, разумеется, потребо-

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

валось убедить людей в том, что это в их интересах.

Престиж и авторитет образованных мужчин и женщин в белых халатах неуклонно возрастали в конце XIX и на протяжении XX в.; возникла целая отрасль знания («домоводство», или наука о ведении домашнего хозяйства), направленная на то, чтобы обучать людей плодотворным и надежным способам управления домашним хозяйством. Главная задача профессиональных медиков — которые в то время еще и отвечали на домашние вызовы — заключалась в инструктировании и информировании населения о «правильных» процедурах. Их поддерживали такие организации, как Национальная ассоциация британских леди по распространению медицинских знаний (основана в 1857 г.). В период между 1857 и 1881 гг. эта ассоциация распространила полтора миллиона брошюр, изобилующих советами о пренатальном и пост-натальном уходе, осуществила миллионы визитов на дом, а также пропагандировала, что чистота — залог здоровья. К концу викторианской эпохи более бедные классы были явно восприимчивы к идеям этих добровольцев [71, р. 36—37]. Кроме того, ассоциация опубликовала трактаты, посвященные режиму питания, а также организовывала либо занятия по кулинарии, либо кампании по проведению таких занятий в начальной школе [70, р. 70].

Эта революция имела массовые последствия, которые можно кратко изложить по пунктам:

1.Увеличение продолжительности жизни. Средняя продолжительность жизни чрезвычайно возросла за семьдесят лет до изобретения антибиотиков, главным образом благодаря падению уровня инфекционных заболеваний. В период между 1900 и 1950 гг. в большей части западных стран прирост, беспрецедентный за всю историю, составил около 25 лет. Поскольку клини-

ческое лечение этих заболеваний оставалось по-прежнему недоступным для большей части населения, наблюдаемый прирост должен быть отнесен главным образом на счет профилактических мер и здравоохранения.

2. Рост уровня жизни. Данные о заболеваемости труднее обнаружить, но это не означает, что они вообще отсутствуют. Избегая заболеваний, особенно детских, люди обрели возможность более здоровой жизни в лучших условиях. Одним из следствий этого явилось улучшение физического состояния жителей Запада, веками чахлых от детских болезней и недоедания.

3. Изменение роли правительства. Стало очевидным, что некоторые профилактические мероприятия, особенно в сфере контроля над насекомыми и канализацией, можно эффективно проводить только при участии общественного сектора. Это обусловило значительный рост государственного вмешательства, большинством экономистов расцененный как благоприятный. Временами правительство чувствовало, что знает лучше самих жителей, что хорошо для них, добавляя хлор, а затем фториды в питьевую воду и витамин D в маргарин (политика, уничтожившая рахит).

4. Изменение роли женщины. В значительной степени профилактическая медицина зависит от уборки и других видов работы по дому. Традиционно эти задачи возлагались на женщину, и революции в гигиенических средствах и продуктах питания сделали женщин пехотинцами этих движений. В итоге произошла переоценка роли женщин как домохозяек — хранительниц чистоты, что послужило серьезным препятствием для их занятости вне сферы домашнего хозяйства вплоть до второй половины XX века.

5. Изменение роли науки. Вряд ли можно сомневаться в том, что успехи в сфере здравоохранения и увеличение средней продолжительности жизни

чрезвычайно способствовали повышению престижа и авторитета науки в современном мире. Эта революция ответственна за возведение ученых в ранг оракулов современного мира в гораздо большей степени, чем открытия квантовой физики, теории относительности, генетики и другие главные научные достижения нашей эпохи. На экспертов и квалифицированных профессионалов, в точности как на священников в прежние века, сегодня возлагаются надежды по разрешению наших проблем, какими бы они ни были. Поразительный прогресс в области материальных условий жизни не идет ни в какое сравнение с успехами социологии, экономики, психиатрии и психологии в смысле их воздействия на повседневную жизнь.

6. Социальная безопасность. Увеличение средней продолжительности жизни впервые в истории обусловило проявление нового праздного класса пенсионеров. В прежние века праздные классы всегда были богаты и могущественны; бедные обычно работали до самой смерти, и лишь у немногих рабочих срок жизни значительно превышал их трудоспособный возраст. XX век породил широко распространенное явление: продолжительность жизни большинства людей превышает тот срок, в течение которого они могут плодотворно работать. Таким образом, новое знание обусловило, хотя и косвенно, возникновение нового социально-экономического феномена, последствия которого до сих пор не изучены в полной мере.

6. Распространение и миграция знаний

Как уже отмечалось, влияние, которое оказывает знание, пропорционально не только его содержанию, но также степени его распространения. Рассеивание знания имеет место и на международном, и на местном уровне. По этому поводу в литературе преобладает идея, согласно которой приобретение

знания почти всегда связано с определенными издержками, но оно является общественным благом, в том смысле, что его количество в распоряжении одного индивида, в отличие от пиццы или земли, не уменьшится, если он поделится им с другими людьми, — свойство, которое называют неконкурентностью. Более того, во многих случаях бывает трудно ограничить доступ других индивидов к знанию. Конечно, скрытность и наличие интеллектуальной собственности могут в некоторой степени ограничить доступ к знанию, но стоит поделиться знанием еще с одним человеком, и первоначальному владельцу будет сложно предотвратить его передачу третьим лицам.

Теперь зададим очень наивный вопрос: если полезное знание — главный фактор экономического роста и если оно вдобавок является общественным благом, которое может перетекать с низкими издержками от развитых стран к странам третьего мира, почему же весь мир не является развитым? Как я отметил выше, экономическое развитие зависит от институтов, которые фактически позволяют экономической системе извлекать преимущества из располагаемого знания, каким бы оно ни было. Согласно этому, совершенно ясно, что если даже Ирак и Дания получат доступ к одному и тому же знанию, их экономики будут по-прежнему очень различаться.

К тому же знание распределено неравномерно среди мировых хозяйств, и понимание того, почему, может улучшить наше понимание того, каким образом знание влияет на экономику.

1. Человеческий капитал. Овладение огромным объемом полезного знания — и пропозиционального, и предписывающего — предполагает серьезный уровень подготовки. Часто оно записывается на специализированном языке и требует значительных инвестиций в предварительное образование. В стра-

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

ны, испытывающие дефицит таких умений и навыков, знания могут быть только импортированы через иностранцев, обладающих ими. Однако при ближайшем рассмотрении такой способ представляется менее значимым, чем принято считать: во многих бедных странах есть хорошие образовательные учреждения (например, Индийский технологический институт), и тем не менее их выпускники обнаруживают низкую социальную отдачу и часто эмигрируют в западные страны. Если бы действительно были необходимы, их страны прилагали бы больше усилий для того, чтобы они остались. Более того, многие резиденты этих стран имеют возможность получить образование на Западе. Если бы единственная загвоздка заключалась в этом, посредством серьезного внимания к сфере образования возможно было бы решить большинство проблем за довольно короткий срок.

2. Физический капитал. Технология представляет собой знание, но часто ее фактическое применение требует наличия определенных инструментов и приспособлений. Никакое знание о том, как играть на пианино, не сможет найти применение в отсутствие самого инструмента. Современное оборудование и знание обычно в очень большой степени комплементарны, и если в отдельном обществе определенное оборудование является слишком дорогостоящим, вряд ли будет иметь смысл приобретение соответствующего знания. Для бедных народов, которые не могут себе позволить, скажем, современное магнитно-резонансное оборудование, было бы неблагоразумно направлять своих специалистов на изучение правил эксплуатации такой техники.

3. Плохая политика. Институты оказывают прямое влияние на экономическое развитие, но они также содействуют полезному знанию. Правительство, как я уже отмечал, играет важную роль, поскольку знание как товар нельзя

оставить исключительно на усмотрение рыночного механизма. Для того чтобы поддерживать распространение знания, правительство должно инвестировать в инфраструктуру: библиотеки, коммуникационные сети и т.п., более того, правительство должно создавать условия для перемещения знания. Этот процесс может весьма отличаться от процесса создания знания. Диффузия знания требует готовности изучать, следовать и подражать. Это именно то, чему после революции Мэйдзи в Японии следовали японские власти и чем пренебрегли китайские. Сюда относится неявное признание технологического превосходства иностранцев (по крайней мере, в некоторых областях), что может быть затруднено из-за национальной гордости. Кроме того, может возникнуть конфликт с местной идеологией и религией: часто, к примеру, объявляют о том, что некоторые исламские общества настроены враждебно по отношению к западной науке. Вдобавок, вполне может быть, что связь этого знания с Западом может послужить источником его негативного восприятия в силу политических причин, которые мало связаны с его содержанием.

4. Компетенции и знание. Основная причина того, почему не все полезное знание распределяется равномерно между различными народами, заключается в том, что это, на самом деле, может не оказывать такого большого влияния на экономическое развитие и конъюнктуру, как принять считать. Я имею основания так думать, исходя их самого определения производства: производство означает выполнение технической инструкции. Как уже отмечалось, человеку, непосредственно следующему техническим указаниям, совсем не требуется владеть эпистемологической базой, составляющей их основу, т.е. необязательно понимать, как техника функционирует и почему именно таким образом. Все, что требуется знать, — это то, как вы-

полнить инструкцию. Это знание представляет собой то, что я называю компетенциями, и их связь с полезным знанием в действительности довольно сложна. Вполне возможно, чтобы техника все больше и больше модернизировалась, опираясь на расширяющуюся и многоплановую эпистемологическую базу, и при этом требовала все меньше и меньше компетенций, так как они становятся более стандартизированными и легко понятными для пользователя. Фактически это означает, что значительный объем знаний в этом мире, который управляет длительным экономическим ростом, концентрируется в умах относительно малого числа наиболее образованных людей, но в то же время огромному большинству рабочих это знание не нужно. Африканские народы могут с успехом пользоваться сотовыми телефонами и самолетами, не обладая познаниями инженеров «Nokia» и «Airbus», или средствами против СПИДа, не осуществляя их полную самостоятельную разработку. На первый взгляд, в этом нет никаких негативных моментов: международная специализация в отношении знаний неизбежна в любом случае. Никому не придет в голову, что Люксембург может разработать собственное знание в области самолетостроения, поскольку «Боинга» им вполне достаточно.

Из данных положений следует, что неравномерное распределение знания между различными обществами не является главной причиной тех громадных и все продолжающих увеличиваться различий в доходах и уровне жизни, которые существуют между развитыми и слаборазвитыми странами. В западной науке и технологиях нет ничего такого, чего не смогли бы освоить за относительно короткий срок инженеры Либерии или Гаити, возможно, скажем, проведя лет пять в Массачусетском (MIT) или Калифорнийском (CalTech) технологическом институте. Но само

по себе это знание не поможет отстающим странам преодолеть разрыв; что может произойти — так это отток наиболее образованных людей в более богатые страны в целях поиска работы, причем безвозвратно. Вместо этого экономическим условиям производства с использованием современных взаимозависимых технологий должны сопутствовать: устойчивое и честное правительство, закон и порядок, компетентные, надежные и исполнительные работники и прочие подобные стандартные условия, необходимые для процветающего общества. Если эти условия выполняются, единственное, что имеет значение, — это издержки доступа к уже имеющемуся знанию, что на сегодняшний день нельзя считать серьезным препятствием, учитывая резкое снижение предельных издержек доступа к большей части этого знания.

5. Интеллектуальные права собственности. Единственная преграда на пути использования прескриптивного знания в странах, которая может скрываться в их пропозициональном знании, — это существование прав собственности. Корпорации, которые вкладывают крупные суммы в научно-исследовательские и опытно-конструкторские разработки, являющиеся источником удачных предписывающих знаний, по понятным причинам не склонны делать это знание свободно доступным возможным пользователям, и до тех пор, пока у них сохраняются патенты, цена знаний будет поддерживаться на высоком уровне. Xорошо известна экономическая трудность: раз знание существует, для владельца его передача не будет связана с издержками, но это, конечно, ослабит монопольное положение, которое могло бы прежде всего послужить стимулом к созданию знания. Многие экономисты склонны относить некоторые выгоды тех, кто создает предписывающее знание, к неизбежным издержкам прогресса. Конечно, можно регули-

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

ровать и изменять размер этой выгоды с помощью экономической политики. Компании, производящие медикаменты, которые изобрели противовирусные препараты, возможно, с очень высокими издержками, вынуждены продавать их по ценам, значительно отличающимся от тех, которые установлены для товаров, обладающих более низкой чистой социальной полезностью. Простые политические меры могут разрешить эту проблему довольно быстро, но рынок в одиночку может с этим не справиться.

7. «Хорошо» ли знание?

Некоторые этические размышления

Сегодняшние экономисты — плохие философы. Времена великих мыслите-лей-философов, таких как Адам Смит, Карл Маркс, Джон Стюарт Миль, давно прошли. Большинство изучающих экономику людей довольствуется простой идеей «чем больше, тем лучше», которая следует из утилитаристских вычислений Бентама. Лучше иметь больше, чем меньше, и эта аксиома лежит в основе сравнения благосостояний. Распределительные подходы, конечно, обсуждаются, но зачастую в контексте того, какой эффект оказывает перераспределение на размер «всего пирога». В соответствии с описанным здесь подходом полезного знания, проблема усложняется, и важно по крайней мере раскрыть все проблемы.

Всегда ли лучше располагать большим знанием, чем меньшим? Очевидно, ответ будет отрицательным: любой может привести пример, когда в определенной ситуации негативная информация может ухудшить состояние человека. Но в данной статье я дал гораздо более узкое определение полезному знанию, очертив его границы как подмножества всего объема знаний, которое имеет отношение к постижению природы в целях контроля над ней и манипулирования ею ради нашей материальной пользы. Может ли такое зна-

ние в принципе быть плохим? Как мы видим, в прошлом люди искренне в это верили. Прометей, который раскрыл человечеству божественный секрет огня, за свой поступок был изгнан; подверглось изгнанию и все человечество, открыв ящик Пандоры. Знаменитый миф об ученике мага символизирует опасность, которую может навлечь на себя человечество, открывая не предназначенное для него знание. Истории о Франкенштейне и другие подобного рода встречаются повсюду в литературе и обнаруживают подлинное и искренне чувство беспокойства. Современный мир, несмотря на кажущуюся искушенность, в этом отношении изменился не намного: противодействие исследованиям клонирования и стволовых клеток в США и генетически измененных продуктов в Европе свидетельствует об этом.

История XX в. подтверждает некоторые из этих опасений. Новое полезное знание, приобретенное на Западе в процессе второй Промышленной революции, использовалось в страшных целях в двух мировых войнах, достигнув кульминации при использовании оружия массового уничтожения. Многие из новых технологий представляли собой неоднозначные достижения в смысле их абсолютной пользы для общества: применение двигателей внутреннего сгорания, ядерной энергии, инсектицидов и других веществ, контролирующих состояние окружающей среды, хлорфторуг-леродов и массы прочих технологий ex post оказалось сопряжено со значительно более высокими издержками, чем кто бы то ни было мог предположить. Трудность заключается даже не столько в том, что использование некоторых из этих технологий негативно сказалось на экономическом благосостоянии. Проблема — в необратимости нового знания. Появившись, оно почти никогда не может быть «уничтожено». Вполне возможно, что наше благосостояние было бы выше в 2003 г., если

бы ядерная энергия вообще никогда не была бы открыта; но подобной альтернативы уже не существует. Большей частью политический мир, в котором мы живем сегодня, сформировался посредством распространения знаний, которое может оказаться объектом злоупотребления безответственных правительств. Сегодня очевидно, что ограждение потока знаний от таких правительств — безнадежная в долгосрочном периоде задача, так что нужно разработать другие меры.

В конце концов, мы возвращаемся к тому, с чего начали: каковы этические последствия существования полезного знания? Благодаря полезному знанию человечество является наиболее успешным биологическим видом на этой планете, господствующим над окружающей средой и в значительной степени контролирующим ее. Большинство других существ — не считая насекомых и крыс — существуют только потому, что человеку это нужно, бесчисленное множество их вымрет, если homo sapience этого пожелает. За последние два столетия были созданы материальные условия, невиданные прежде за всю историю. Средний класс населения в промышленно развитых странах живет в условиях такого материального комфорта, какой даже и не снился фараонам и папам римским прошлого. Доступ к знаниям и искусствам также беспрецедентен и продолжает расширяться в экспоненциальной пропорции (и как это мы раньше обходились без Google3?). Показатели младенческой и детской смертности приблизились к нулю настолько, насколько это возможно. В то же самое время человечество обрело способность смести с лица планеты все живое при помощи ядерного оружия и оказывать воздействие на атмосферные явления в долгосрочном периоде для обеспечения нормальной экономичес-

кой деятельности. Было бы наше положение лучше, если бы мы знали меньше или, по крайней мере, осваивали знание менее быстрыми темпами?

Неопровержимым фактом является то, что некоторые виды нового знания будут продолжать развиваться, желаем мы того или нет, и что репрессивная политика, направленная на предотвращение его появления, будет, по всей вероятности, порождать еще худшие общества. Правительства, убежденные в том, что они смогут положить конец исследованиям стволовых клеток или клонирования законодательным путем или попросту отказавшись от их финансирования, будут разочарованы; «оказавшиеся за бортом» исследования в конечном счете все равно приведут к появлению нового знания, если на этом можно сделать деньги. Оставив в стороне тоталитарное государство и абсолютное подавление рыночной экономики, обратимся к тому, что в капиталистической системе невозможно предотвратить производство нового знания, если только оно в принципе не является нереалистичным и если существуют способы достижения удовлетворения экономических потребностей разработчиков.

Правительство имеет возможность воздействовать на результаты политическими методами в той области полезного знания, где рыночный механизм работает недостаточно хорошо и результат деятельности является неопределенным. Вряд ли частное предприятие станет производить водородные бомбы или ядерные реакторы без участия государства. По крайней мере, пока что на этом уровне производятся краски на свинцовой основе, асбест, талидо-мид и вполне возможно производство химических реактивов VX или спор сибирской язвы и рассылка их влиятельным террористам. Ни частный, ни общественный сектор не являются в этом отношении безупречными. Рыночные системы сами по себе в целом редко

3 Поисковая Интернет-система (прим. пер.).

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

деструктивны, но в принципе они не застрахованы от чудовищных ошибок в слепой погоне за личной выгодой и пренебрежении интересами других. Ленин был недалек от этой мысли, когда заметил, что капитализм продал бы палачу веревку, на которой его бы повесили. Все еще существуют правительства, которые создали оружие массового уничтожения, которые вызвали ужасные природные катастрофы и которые злоупотребляют полезным знанием самым худшим образом. Как всегда, человечество должно остановиться и оглянуться на свой путь второсортных выборов в надежде избежать Чернобыля в планетарном масштабе или сотворенной своими руками пандемии в масштабах «Черной смерти».

И если знание таит в себе опасности и подводные камни, то такова и невежественность. Как я уже отмечал, XX в. продемонстрировал ошеломительные успехи в плане улучшения условий жизни людей. По отдельности мы не стали лучше, умнее, мудрее, разумнее или нравственнее. Но в целом человечество в 2003-м обладает большими знаниями, чем когда бы то ни было раньше, и стремительно продолжает их постижение. Такое знание имеет гигантский потенциал для того, чтобы сделать жизнь на планете лучше, как и для того, чтобы уничтожить ее. Мне представляется, что по мере скорее увеличения, чем уменьшения наших знаний вероятность катастрофы может быть сведена до минимума, и любые издержки, понесенные в связи с бесполезностью некоторых знаний, будут оправданны. Современные технологии не только вырабатывают хлорфторуглеро-ды, которые угрожают озоновому слою; они также обеспечили Молину и Роланда средствами обнаружения опасности и ноу-хау по созданию субститутов. Единственно благодаря разработкам современной микробиологии мы смогли выявить причину эпидемии СПИДа и синтезировать лекарственные препараты.

Столкнувшись с проявлениями болезни, скажем, в середине XVIII в., человечество не нашло бы способа борьбы с ней (фактически, могли бы вообще так и не узнать, что это заболевание, передающееся половым путем). Точно так же глобальное потепление было обнаружено путем проведения тщательных измерений, моделирования и статистического анализа, и его причины на сегодняшний день стали гораздо более понятны, несмотря на сопутствующие трудности. Полезное знание, основанное на широкой эпистемологической базе, обладает поразительной способностью непрерывно упорядочиваться, совершенствоваться и самокорректироваться. Один мудрый историк, изучающий технологическое развитие, однажды сформулировал фразу, ставшую известной как Закон Кранц-берга: «Технология ни хороша, ни плоха. Но при этом не нейтральна». То же самое можно сказать о полезном знании вообще.

ЛИТЕРАТУРА

1. Aghion P., Howitt P.W. Endogenous Growth Theory. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1997.

2. Antonelli C. The Evolution of the Industrial Organization of the Production of Knowledge // Cambridge Journal of Economics. 1999. V. 23. № 2. P. 243-260.

3. Antr6s P., Voth J. Effort or Efficiency? Factor Prices and Productivity Growth during the English Industrial Revolution. Explorations in Economic History, forthcoming.

4. Arora, Ashish, Alfonso Gambardella. The Changing Technology of Technological Change: General and Abstract Knowledge and the Division of Innovative Labor. Research Policy. 1994. V. 23. № 5. P. 523-532.

5. Arrow K.J. Classificatory Notes on the Production and Transmission of Technological Knowledge // American Economic Review. 1969. V. 59. № 2. P. 29-35.

6. Baumol WJ. Entrepreneurship ,Management, and the Structure of Payoffs. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1993.

7. Baumol W.J. The Free-Market Innovation Machine: Analyzing the Growth Miracle of Capitalism. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 2002.

8. Campbell D.T. Blind Variation and Selective Retention in Creative Thought as in Other Knowledge Processes // G. Radnitzky, W.W. Bartley III (eds.). Evolutionary Epistemology, Rationality, and the Sociology of Knowledge. La Salle, Ill.: Open Court, [1960] 1987. P. 91-114.

9. Cardwell D.S.L. From Watt to Clausius: The Rise of Thermodynamics in the Early Industrial Age. Ithaca, New York: Cornell University Press, 1971.

10. Cardwell D.S.L. Turning Points in Western Technology. New York, Neale Watson: Science History Publications, 1972.

11. Carpenter K. Nutritional Diseases // W.F. Bynum, R. Porter (eds.). Companion Encyclopedia of the History of Medicine. L.: Routledge, 1993. V. I. P. 464-483.

12. Cervellati M., Sunde U. Human Capital Formation, Life Expectancy, and the Process of Economic Development. IZA (Bonn) discussion papers 585, 2002.

13. Cohen J., Stewart /. The Collapse of Chaos: Discovering Simplicity in a Complex World. Harmondsworth, Eng.: Penguin, 1994.

14. Cowan R., Foray D. The Economics of Codification and the Diffusion of Knowledge // Industrial and Corporate Change. 1997. V. 6. № 3. P. 595-622.

15.Crafts N.F.R., Mills T.C. The Industrial Revolution as a Macroeconomic Epoch: an Alternative View // Economic History Review. 1994. V. 47. P. 769-775.

16.Crafts N.F.R., Mills T.C. Endogenous Innovation, Trend Growth, and the British Industrial Revolution // Journal of Economic History. 1997. V. 57. P. 950-956.

17. Eamon W. From the Secrets of Nature to Public Knowledge // D.C. Lindberg, R.S. Westman (eds.). Reappraisals of the Scientific Revolution. P. 333-365. Cambridge: Cambridge University Press, 1990.

18. Eamon W. Science and the Secrets of Nature. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1994.

19.Ferguson E.S. Engineering and the Mind's Eye. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1992.

20. Finn M.W. «Introduction» to Edwin Chadwick's The Sanitary Condition of the Labouring Population of Great Britain. Edinburgh: Edinburgh University Press, 1965.

21. French R.K. Scurvy // K.F. Kiple(ed.). The Cambridge World History of Human Disease. Cambridge: Cambridge University Press, 1993.

22. Greif A. Institutions: Theory and History. Cambridge: Cambridge University Press, 2003. Forthcoming.

23. Hall A.R. What Did the Industrial Revolution in Britain Owe to Science? // N. McKendrick (ed.). Historical Perspectives: Studies in English Thought and Society. L.: Europa Publications, 1974.

24. Hall A.R. On Knowing and Knowing How To... // History of Technology. № 3. P. 91-104.

25.Hardy A. The Epidemic Streets: Infectious Disease and the Rise of Preventive Medicine, 1856-1900. Oxford: Clarendon Press, 1993.

26. Headrick D. When Information Came of Age: Technologies of Knowledge in the Age of Reason and Revolution, 1700-1850. N.Y.: Oxford University Press, 2000.

27. Howells J. Tacit Knowledge, Innovation and Technology // Technology Analysis & Strategic Management. 1996. V. 8. № 2. P. 91-106.

28.Hudson R.P. Disease and Its Control: The Shaping of Modern Thought. Westport, Conn.: Greenwood, 1983.

29.Khan B.Z. «The Fuel of Interest»: Patents and Copyrights in American Economic Development. Cambridge: Cambridge University Press, 2002.

30.Khan B.Z., Sokoloff K.L. «Schemes of Practical Utility»: Entrepreneurship and Innovation among «Great Inventors» in the United States, 1790-1865 // Journal of Economic History. 1993. V. 53. № 2. P. 289-307.

31.Khan B.Z., Sokoloff K.L. Patent Institutions, Industrial Organization, and Early Technological Change: Britain and the United States, 1790-1850 // M. Berg, K. Bruland (eds.). Technological Revolutions in Europe. Cheltenham, Eng.: Edward Elgar, 1998. P. 292-313.

32.Khan B.Z., Sokoloff K.L. The Early Development of Intellectual Property Institutions in the United States // Journal of Economic Perspectives. 2001. V. 15. № 2. P. 1-15.

33. Kuznets S. Economic Growth and Structure. N.Y.: W.W. Norton, 1965.

34. Langlois R.N. The Coevolution of Technology and Organization in the Transition to the Factory System // P.L. Robertson (ed.). Authority and Control in Modern Industry. L.: Routledge, 1995.

35. Latour B. The Pasteurization of France. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1988.

36.Layton E.T. Technology as Knowledge // Technology and Culture. 1974. V. 15. P. 31-41.

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

Экономический вестник Ростовского государственного университета ф 2004 Том 2 № 1

37.Layton E.T. Knowledge, Consumption, and Endogenous Growth // U. Witt (ed.). Escaping Satiation: The Demand Side of Economic Growth. Berlin: Springer Verlag, 2001.

38. Lewontin R. Billions and Billions of Demons // New York Review of Books. 1997. № 9.

39.Loasby B.J. Knowledge, Institutions, and Evolution in Economics. L.: Routledge, 1999.

40. Machlup F. Knowledge: Its Creation, Distribution and Economic Significance. 3 Vols. Princeton, N.J.: Princeton University Press, 1980-1984.

41. MacLeod C. Inventing the Industrial Revolution: The English Patent System, 1660— 1880. Cambridge: Cambridge University Press, 1988.

42. Mokyr J. The Lever of Riches: Technological Creativity and Economic Progress. N.Y.: Oxford University Press, 1990.

43. Mokyr J. Science, Technology, and Knowledge: What Historians can learn from an evolutionary approach. Working Papers on Economics and Evolution. № 98-03. Jena, Ger.: Max Planck Institute for Research into Economic Systems, 1998.

44. Mokyr J. Induced Technical Innovation and Medical History: an Evolutionary Approach // Journal of Evolutionary Economics. 1998b. V. 8. P. 119-137 (Reprinted in: Grubler A., Nakicenovic N., Nordhaus W. (ed.). Induced Technological change and the Environment. Berlin: Springer, 2002. P. 40-60).

45. Mokyr J. Innovation and Its Enemies: The Economic and Political Roots of Technological Inertia // M. Olson, S. Kahkonen (eds.). A Not so Dismal Science. Oxford: Oxford University Press, 1999. P. 62-91.

46. Mokyr J. Invention and Rebellion: Why do Innovations Occur at all? An Evolutionary approach // E. Brezis, P. Temin (eds.). Minorities and Economic Growth. Amsterdam: Elsevier Publishers, 1999. P. 179-203.

47. Mokyr J. The Second Industrial Revolution, 1870-1914 // V. Castronovo (ed.). Storia dell'economia Mondiale. Rome: Laterza publishing, 1999. P. 219-245.

48. Mokyr J. Why Was There More Work for Mother? Technological Change and the Household, 1880-1930 // Journal of Economic History. 2000. V. 60. № 1. P. 1-40.

49. Mokyr J. The Gifts of Athena: Historical Origins of the Knowledge Economy. Princeton: Princeton University Press, 2002.

50. Mokyr J. The Enduring Riddle of the European Miracle: a Suggested Interpretation. To be

presented to an all UC Economic history Conference, Riverside. Nov. 2002.

51. Mokyr J. Useful Knowledge as an Evolving System: the view from Economic history // L. Blume, S. Durlauf (eds.). The Economy as and Evolving Complex System. 2003.V. III. Oxford University Press. 2003. Forthcoming.

52. Mokyr J. Mercantilism, the Enlightenment, and the Industrial Revolution. Presented to the Conference in Honor of Eli F. Heckscher. Stockholm, May. 2003.

53. Mokyr J. Long-term Economic Growth and the History of Technology // Prepared for the Handbook of Economic growth. Ed. by Ph.A., S. Durlauf. 2004. Forthcoming.

54. Murmann J.P. Knowledge and Competitive Advantage in the Synthetic Dye Industry, 1850-1914: Ph. D. dissertation. Columbia University, 1998.

55.Murphy K.M., Shleifer A., Vishny R.W. The Allocation of Talent: Implications for Growth // Quarterly Journal of Economics. 1991. V. 106. № 2. P. 503-530.

56. Nelson K., Nelson R. On the Nature and Evolution of Human Know-how // Research Policy. 2002. V. 31. № 5. P. 719-733.

57.Nelson R.R. Economic Growth through the Coevolution of Technology and Institutions // L. Leydesdorff, P. Van Den Besselaar (eds.). Evolutionary Economics and Chaos Theory: New Directions in Technology Studies. N.Y.: St. Martin's Press, 1994.

58.Nelson R.R., Winter S. An Evolutionary Theory of Economic Change. Cambridge, Mass.: The Belknap Press, 1982.

59.North D.C. Institutions, Institutional Change, and Economic Performance. Cambridge: Cambridge University Press, 1990.

60. Plotkin H. Darwin, Machines, and the Nature of Knowledge. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1993.

61. Porter R. The Eighteenth century // L. Konrad et al. (eds.). The Western Medical Tradition, 800 bc to ad 1800. Cambridge: Cambridge University Press, 1995.

62. Porter R. The Creation of the Modern World: The Untold Story of the British Enlightenment. N.Y.: W.W. Norton, 2000.

63. Price D.J. de Solla. Notes towards a Philosophy of the Science/Technology Interaction // R. Laudan (ed.). The Nature of Knowledge: are Models of Scientific Change Relevant? Dordrecht: Kluwer, 1984.

64. Reiter S. Knowledge, Discovery and Growth. Discussion Paper 1011. Northwestern University Center for Mathematical Studies in Economics and Management Sciences, 1992.

65. Rosen G. A History of Public Health. New ed. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1993.

66. Rosenberg N. Perspectives on Technology. Cambridge: Cambridge University Press, 1976.

67. Rosenberg N. Exploring the Black Box. N.Y.: Cambridge University Press, 1994.

68. Scheffler I. Conditions of Knowledge. Chicago: Scott, Foresman and Co., 1965.

69. Vincenti W. What Engineers Know and How They Know It. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1990.

70. Williams P. The Laws of Health: Women, Medicine and Sanitary Reform, 1850-1890 // M. Benjamin (ed.). Science and Sensibility:

Gender and Scientific Enquiry. Oxford: Basil Blackwell, 1991. P. 60-88.

71. Wohl A.S. Endangered Lives: Public Health in Victorian Britain. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1983.

72. Wright R. Nonzero: The Logic of Human Destiny. N.Y.: Vintage Books, 2000.

73. Ziman J. The Force of Knowledge. Cambridge: Cambridge University Press, 1976.

74. Ziman J. Reliable Knowledge: An Exploration of the Grounds for Belief in Science. Cambridge: Cambridge University Press, 1978.

75. Ziman J. Technological Innovation as an Evolutionary Process. Cambridge: Cambridge University Press, 2000.