CC BY
29УДК 82
А. А. Асанова
Общественное значение феномена «русская душа» в романе Ф. М. Достоевского «Идиот» для секуляризированного сознания XXI в.
А. A. Asanova. Social significance of the phenomenon of "Russian soul" in F. M. Dostoevsky's novel "Idiot" to secularized consciousness of XXI century
Общественное значение феномена «русская душа» в романе Ф. М. Достоевского «Идиот» соотносится с важнейшими для творчества писателя темами и идеями: темой христианской веры, «русского Христа» и с «русской идеей». Феномен «русская душа» осмысляется Достоевским в контексте проблемы «Россия — Европа», что особенно актуально для секуляризированного сознания ХХ1 в.
Ключевые слова: феномен «русской души»; вера; русская идея; народ; Христос; Россия; Европа.
Контактные данные: 194156, Санкт-Петербург, пр. Энгельса, д. 42; (812) 331-9960; spig@spig.spb.ru.
Social significance of the phenomenon of "Russian soul" in F. M. Dostoevsky's novel "Idiot" relates to the most important for the writer topics and ideas such as the theme of the Christian faith, the "Russian Christ" and with the "Russian idea". The phenomenon of "Russian soul" is interpreted by Dostoevsky in the context of Russia — Europe, particularly in secularized consciousness of XXI century.
Keywords: the phenomenon of "Russian soul"; faith; the Russian idea; nation; Christ; Russia; Europe.
Contact details: Engel's Ave 42, St. Petersburg, Russian Federation, 194156; (812) 33199-60; spig@spig.spb.ru.
Осмысление общественным сознанием феномена «русской души» и связанных с ним проблемных тем так же, как и во времена Ф. М. Достоевского, в современном мире актуальны: для секуляризированного сознания ХХ1 в. в целом и русского человека в частности остро стоят вопросы принятия веры, существования жизни после смерти и, как следствие — взаимоотношений России и Европы.
В романе «Идиот» Достоевский впервые в своем творчестве обращается к феномену «русской души», приступает к определению объема понятия «русская душа», задумывается о круге тем, тесно связанных с ним.
К осмыслению феномена «русской души» Достоевский приходит в процессе размышлений о «русской идее». К ее рассмотрению в творчестве великого писателя обращались отечественные философы с конца XIX по начало XXI в.: Вл. Соловьёв (в 1888 г.) [13, с. 186-204], Н. А. Бердяев (1914-1917 гг.) [6, с. 240], А. В. Гулыга (2006 г.) [6]. Для них при этом важнейшими и взаимосвязанными понятиями были русский народ, душа России, христианство, религия, Христос, Богородица, Россия, Европа.
Впервые в творчестве Достоевского словосочетание «русская душа» появляется в романе «Идиот», оно употребляется Мышкиным во внутреннем монологе после нескольких событий. Сначала князь видит копию картины Ганса Гольбей-на Младшего «Мертвый Христос» в доме Рогожиных. Далее Мышкин рассказывает о двух крестьянах-приятелях, один из которых зарезал другого за часы,
Анастасия Александровна Асанова — научный сотрудник научно-исследовательского отдела Санкт-Петербургского института гостеприимства. © А. А. Асанова, 2015
о солдате, продавшем крест, чтобы выпить, и о русской бабе с младенцем, образ которой князь Мышкин воспринимает как выражение глубоко христианской мысли. Затем происходит братание героя с Рогожиным. Проанализируем эти фрагменты последовательно.
Важное место в романе занимает картина Ганса Гольбейна Младшего «Мертвый Христос», так как она ставит всех героев перед выбором: верить или нет в жизнь после смерти. В сцене у картины в доме Рогожина актуализирован вопрос веры, он обретает проблемный характер, задает для читателя смысловую перспективу, связывает понятие «русская душа» с этим вопросом: его в своей душе хочет разрешить русский человек.
Во второй и третьей частях романа эта картина перемещает героев (Парфена Рогожина, Ипполита Терентьева) и читателей к событию Голгофы, безжалостно ставя перед «трупом» Христа. Все они задаются вопросом: верить в воскресение или нет? С нашей точки зрения, сама по себе картина Гольбейна не рождает в человеке сомнений в вере, а способствует ее проявлению. Так, сомневающийся в существовании Бога человек поколеблется в вере еще больше; неверующий — увидит «труп», неспособный воскреснуть; а глубоко верующий человек не усомнится, так как только после смерти и возможно воскресение.
Вставший перед героями вопрос веры побудил Мышкина рассказать Рогожину о парадоксах русского человека. Следует отметить, что герой не идеализирует русский народ, идеал «русской души» не соотнесен им ни с крестьянами, ни с солдатом, он предстает только в образе русской бабы — матери с младенцем. «Русской душе» свойственны крайности — мы увидели это на примере мужика, зарезавшего друга за часы, перекрестясь, и солдата-христопродавца — эти герои в силу своей слабости верят, что Бог, как отец, сначала накажет, но потом простит. Парадокс состоит в том, что они и веруют, и совершают преступление.
Через образ русской женщины, матери, похожей на Богородицу с младенцем, в рассказе Мышкина передается глубинное понимание веры: она находит свое выражение в материнской любви к ребенку; предстает как любовь Бога к каждому человеку, как любовь отца к ребенку — Бог сопереживает, сочувствует каждому человеку как своему ребенку.
Об этом фрагменте очень хорошо написал А. Л. Волынский: «Весь мир людей превращается в мир детей, живущих, развивающихся, борющихся под невидимым благостным покровом. И здоровые, и больные, и трезвые, и „пьяненькие", и мудрецы, и герои — все это дети всегда беспомощные, даже в блеске земного великолепия, всегда бессильные, даже в злодеяниях, всегда взывающие о сочувствии и сострадании» [18, с. 87-104]. Конец высказывания критика напоминает нам историю о крестьянине-убийце, который «бессилен» и «даже в злодеянии вызывает сочувствие».
Парадокс углубляется автором романа: история о русской бабе, истории об атеисте, крестьянине и солдате связаны, сосуществуют: « и, кто знает, может, эта баба женой тому же солдату была» [1, с. 222].
После столь разнородных и парадоксальных в своем существе впечатлений князь настаивает на том, что очевидное еще не означает — неоспоримое, сущностное. Он не призывает Рогожина к окончательному и скорому умозаключению. Он, в отличие от других, не спешит осудить кого бы то ни было. Еще важнее позиция автора: его интересует проблемный случай, когда человек верующий совершает преступление, т. е. когда личный интерес превозмогает любовь к ближнему. Более того, по Достоевскому, преступление может быть совершено, однако это не закроет для преступившего саму возможность пути — через покаяние — к Богу. Получается, что за поверхностью случая, видимостью факта
еще не стоит — для Мышкина — сущность. Из всех рассказов существенное проявлено только в случае с матерью и ребенком.
Важно, что именно после этих историй Рогожин и Мышкин меняются крестами, потому что вера есть в каждом из них, сформирована на уровне картины мира. Оба героя осознают значимость этого поступка. Рогожин отдает себе отчет в том, что он берет не только крест Мышкина, но и бывший крест христопродавца, отчаявшегося в вере.
В. А. Михнюкевич в работе «Духовные стихи в системе поэтики Достоевского», анализируя этот фрагмент, точно выразил парадокс Рогожина: его отличает «стихийная близость к народной почве» и одновременно «оторванность от почвы» [12, с. 83].
Следует отметить образ матери Рогожина, которая уже «впала в совершенное детство», но при этом «сложила пальцы в три перста и три раза набожно перекрестила» [1, с. 224]. Это пример проявления религиозного чувства, доказывающий, что вера — это органичная часть душевной жизни человека, пролегающая в нем глубже сферы рационального.
После матушкиного благословения Рогожин невнятно говорит: «Я хоть и взял твой крест, а за часы не зарежу!» [там же, с. 224]. Это сложная для анализа фраза, так как ее можно понять по-разному. С одной стороны, Рогожин берет крест Мышкина, а с другой стороны, это и крест христопродавца. По логике ситуации, крест Мышкина заключает в себе грех (обратим внимание на особенность синтаксической конструкции: «хоть и взял, а не зарежу»). Рогожин осознает, что это крест христопродавца, но также связывает его и с грехом мужика фразой «за часы не зарежу». Таким образом, герой заявляет, что берет крест человека из народа, но не перенимает вместе с ним те грехи, которые с ним связаны, а извлекает урок из рассказов Мышкина и пытается сблизиться с народом, осознавая себя его частью. То есть Рогожин хочет, чтобы вера укоренилась в его душе, хочет жить по заповедям и отдать все ближнему своему, поэтому он так меняется: «Но вдруг все лицо его преобразилось: он ужасно побледнел, губы его задрожали, глаза загорелись. Он поднял руки, крепко обнял князя и, задыхаясь, проговорил:
— Так бери же ее, коли судьба! Твоя! Уступаю!.. Помни Рогожина!» [там же, с. 224].
Он говорит это от всего сердца, как и тот мужик молится перед тем, как убить друга. В это мгновение, в порыве светлых чувств, Рогожин действительно готов отдать все своему крестному брату.
Однако на нем крест христопродавца, и Рогожин, покушаясь через несколько часов на Мышкина, как описанный в истории солдат, предаст Христа, подняв нож на своего крестного брата, и как тот мужик, захочет зарезать своего друга. Получается, что в Рогожине до исступления отражаются крайности, противоречия русской души.
После потрясения от встречи с Рогожиным Мышкин находится в состоянии перед эпилептическим припадком, этим мотивировано сложноорганизованное повествование V главы второй части романа, которое воссоздает болезненный характер размышления героя над русской душой: «Припомнил и полового; это был не глупый парень, солидный и осторожный, а „впрочем, ведь Бог его знает какой. Трудно в новой земле новых людей разгадывать". В русскую душу, впрочем, он начинал страстно верить» [там же, с. 230]. Ведь, если русская душа — непонятна, необъяснима, то в нее можно только поверить, а не раскрыть, узнать. «Страстно верить» можно только сердцем, а не разумом, более того, страсть противоположна доводам рассудка.
Следует отметить, что в подготовительных материалах к третьей части романа встречается следующий фрагмент: «До страсти начинает любить русский народ» [3, с. 219]. Возможно, изначально для Достоевского понятия «русский народ» и «русская душа» были синонимичны, но в окончательном тексте романа он уже разводит эти понятия, связывая с феноменом «русской души» не только русский народ, но и «русского человека» без учета его социальной принадлежности.
Мышкин продолжает свою мысль: «О, много, много вынес он совсем для него нового в эти шесть месяцев, и негаданного, и неслыханного, и неожиданного! Но чужая душа потемки, и русская душа потемки; для многих потемки» [1, с. 230]. Здесь очень важно понять, с какой точки зрения Мышкин смотрит на русскую душу. После Швейцарии он наблюдает за Россией взглядом европейца, рассматривая «русскую душу» как чужое, а с другой стороны, пробует понять ее изнутри, считая себя русским. Однако, как мы видим в тексте, и для самих русских «русская душа» тоже «потемки». В данном фрагменте слово «потемки» может означать не только неизвестность, тайну, но и мрак, хаотичность.
Эффект болезненного повествования накладывается на само понятие русской души, добавляя новые смыслы. Отрывки впечатлений, умозаключений настолько разнообразны, что не дают герою возможность прийти к четкому умозаключению, уяснить, что же такое русская душа. Все эти разрозненные впечатления не могут соединиться в целостность. Русская душа полна контрастов и противоречий, широка, необъятна и необъяснима. Мысль героя перескакивает с одного на другое.
С этого рассуждения о русской душе Мышкин резко переходит к раздумьям о русском человеке: думает о Рогожине, племяннике Лебедева, а затем вспоминает Веру Лебедеву: «А какое симпатичное, какое милое лицо у старшей дочери Лебедева, вот у той, которая стояла с ребенком, какое невинное, какое почти детское выражение и какой почти детский смех! Странно, что он почти забыл это лицо и теперь только о нем вспомнил» [1, с. 230]. Важно, что в размышлениях Мышкина вновь возникает идеал русской женщины с ребенком. Здесь сближаются образы Веры Лебедевой и русской бабы. Хотя они из разных слоев русского социума, обе одинаково прекрасны, напоминая читателю Богоматерь с младенцем.
Далее герой задумывается о Рогожине, выделяя в нем способность к состраданию, именно это возвращает мысль героя к русской душе. «Нет, не „русская душа потемки", а у него самого на душе потемки, если он мог вообразить такой ужас» [там же, с. 232]. Здесь слово «потемки» означает «мрак». Если раньше князь употреблял это словосочетание со сложной семантикой, допускающей смешение смысла, то теперь отвергает тему мрачности, склоняясь к значению загадочности. Мышкину кажется, что он понял русскую душу и все прояснилось. Князь испытывает сострадание к Рогожину, снова резко переходит от рассуждений о русской душе к размышлениям о Парфене, и на его примере хочет понять русскую душу.
Парфен Рогожин — «не одна только страстная душа», «огромное сердце»; он пытается быть ближе к почве, он — «боец», «хочет силой воротить свою потерянную веру» [там же, с. 232], поэтому он колеблется от одной крайности к другой (меняется крестами с Мышкиным — хочет его убить).
В V главе романа Достоевский формулирует представления о «русской душе» впервые, поэтому еще сложно определить его точные границы: они только начинают складываться.
Размышления Достоевского о русской душе неразрывно связаны с заповедью «возлюби ближнего своего». Опираясь на эту заповедь, писатель создает право-
славный, всечеловеческий идеал русской души, способной на христианскую любовь и сострадание, неразрывно связанный с почвой. Современная русская душа далека от идеала, и русский человек страдает от этого.
В главах VI-VII четвертой части романа «Идиот» феномен русской души раскрывается по-новому: повествователь показывает его проявления на примере не разночинцев, крестьян и купцов (как в первой и второй частях), а дворян, принадлежащих к высшему свету. Не случайно этот слой общества описывается только в последней части романа: автор хочет продемонстрировать, что в представителях высшего света нет опоры для России, нет положительного примера для народа. Здесь актуализируется проблема: Европа — Россия, «западная» ориентация повлияла на «русскую душу» великосветских дворян.
«Почвеннические» взгляды Достоевского были сформулированы в программных объявлениях об издании журнала «Время» на 1861 и 1862 гг., а затем в течение полутора лет пропагандировались на его страницах. Во втором «Объявлении об издании журнала „Время" за 1863 г.» Достоевский размышляет о проблеме сближения интеллигенции с народом и на первый план выдвигает идею нравственного соединения «культурного слоя» с народом.
Проблема «Россия — Запад» была актуализирована Достоевским в «Зимних заметках о летних впечатлениях» (1863). Автор историко-литературного комментария Е. И. Кийко в академическом издании этого произведения писала: «В системе взглядов Достоевского проблема исторических перспектив развития России естественно вытекала из его размышлений о характере взаимоотношений между частью русского общества, получившей европейское образование, и народом. С его точки зрения, „примирение цивилизации с народным началом" — важнейшая задача» [10, с. 37].
Обратим внимание на одну из современных западных работ о «Зимних заметках» — статью И. Клиспис [11, с. 118-128]. Исследовательница верно подмечает особенность русского общества 1860-х гг.: граница для людей высшего света проходит скорее не между Европой и Россией, а между дворянством и народом. «Зимние заметки», как уже отмечено в достоевсковедении, напрямую связаны с романом «Идиот».
Раскрывая тему «Россия — Запад» на этом материале, мы осознаем, что для Достоевского существовало две Европы [14, с. 109-144]: Европа как родина величайшей культуры, великих философов — и современная Европа. В рассматриваемых фрагментах мы обращаемся исключительно к теме второй Европы (современной буржуазной и католической), так как по контрасту с ней в романе автором вырисовываются важные оттенки «русской души».
В очерке «Зимние заметки» Достоевский обращается к образу Чацкого, героя грибоедовской комедии. Чацкий, как заявляет герой-путешественник (наиболее в этом фрагменте рассуждения близкий к автору), вновь вернется в Россию, чтобы служить своей отчизне [7, с. 207-211, 425; 8, с. 553]: «Он теперь в новом поколении переродился, и мы верим в его новые силы, мы верим, что он явится скоро опять, но уже не в истерике, как на бале у Фамусова, а победителем, гордым, могучим, кротким и любящим. Он <...> найдет, что делать, и станет делать» [2, с. 407].
Вот этот тип — вернувшегося из Европы Чацкого — Достоевский и попытался изобразить в VI главе романа «Идиот» [15, с. 334-339]. Чацкий — князь
1 В связи с главным героем романа «Идиот» на значимость темы «вернувшегося» из Европы Чацкого и потерпевшего в этом качестве неудачу указала Н. Г. Михновец в докладе «Спор Островского с Достоевским в 1868 г.: „всякий" против „Идиота"» (XL Международные чтения «Достоевский и мировая культура» (11 ноября 2015 г., Санкт-Петербург, Литературно-мемориальный музей Ф. М. Достоевского)).
Мышкин: «могучий, кроткий и любящий», он пытается не пустословить, а своими словами изменить русское общество.
Заметим, что в романе «Идиот» дворянство, собравшееся на ужине, очень похоже на фамусовское общество. Мышкин призывает своих слушателей: «будем передовыми, так будем и старшими» [1, с. 553], но повествователь показывает, насколько они далеки от идеала, их невозможно «принять за образцы», они не смогут стать ориентиром в обществе.
Повествователь рисует высшее общество европейски ориентированным. В описании героев он акцентирует внимание на титуле («барон или граф»), имеющем европейское происхождение, а также на «немецком имени». На примере второго персонажа, барина, вводит тему англомании. Далее замечает, что князю N большее время комфортнее жить на Западе, указывает на случаи перехода представителей русского дворянства в католичество. Следуя за ходом рассуждений повествователя, отметим, что католические настроения представителей высшего света поверхностны: для сановника главное не собственно католическое вероисповедание, а его форма: ему важно, как идет богослужение. Затем указан парадокс: российский генерал призван защищать интересы своей страны, но при этом «не знает» ее. Знаменательно, что повествователь опускает имена и фамилии персонажей, возводя частные характеристики в общие черты высшего света.
Князь Мышкин обращает внимание, что, утрачивая связь с народной почвой, высший свет теряет и свои национальные черты, свою особую роль в истории России, а поэтому как высшее сословие может, с его точки зрения, бесследно исчезнуть. Для нас, тем не менее, важно подчеркнуть, что герои высшего света, несмотря на то, что оторвались от почвы, все равно сохраняют в себе часть «русской души».
Писатель развивает тему Чацкого, который способен на деятельную любовь к родине, и в первую очередь пытается примирить народное и светское, но, в отличие от грибоедовского Чацкого, не попрекая высший свет, а напоминая его представителям о том, какими они в качестве русских князей должны быть. Мышкин хочет открыть русским дворянам «русский Свет», которого они не знают. На наш взгляд, Достоевский ставит Мышкина в смешное положение в великосветском обществе намеренно: слушающие речь героя не могут принять его идею, они не готовы стать высоким образцом служения во имя народа.
Таким образом, в монологе Мышкина на ужине Епанчиных определены основные черты русской души человека не из народа: с одной стороны, «русская страстность», «жажда горячечная», «жажда духовная», «тоска по высшему делу», с другой стороны, незнание русскими «русского Света», потеря связи с почвой, народом, землей.
Рассуждая над проблемой «Запад — Россия», герой указывает, что, в отличие от католической церкви, православная церковь сохранила чистый образ Христа, поэтому в России предпосылки для зарождения и распространения атеизма и социализма совершенно другие. Русские атеисты и социалисты (о них говорится во второй части, IV глава, и в четвертой части, VII глава), отказываясь от православной веры, лишаются «русской души». Основание у атеизма и социализма в Европе — католичество, а в России — утрата связи с почвой.
При анализе VII главы четвертой части выясняется, что легенда о великом инквизиторе Ивана Карамазова, героя последнего романа Достоевского «Братья Карамазовы», содержит те же темы, что и монолог Мышкина на званом ужине у Епанчиных. Безусловно, есть важнейшее отличие между двумя героями: Мыш-кин смотрит на католичество со стороны, обвиняя его в вере в Антихриста, а инквизитор — непосредственный представитель католической церкви, он при-
знается, что она давно служит дьяволу. Предполагаем, что Достоевский, учитывая опыт создания сцены, в которой обвинительная речь князя Мышкина на великосветском ужине вызывает однозначно негативную реакцию со стороны слушателей, в «Братьях Карамазовых», сохраняя тематический рисунок, поменял субъекта речи, им стал инквизитор, а Христос у Ивана Карамазова — в отличие от князя Мышкина — не произносит ни слова.
По мнению Мышкина, нужно, чтобы «воссиял в отпор Западу наш Христос», чтобы русский человек увидел «это золото, это сокровище, сокрытое от него в земле!» [1, с. 546]. Тогда русский народ станет могучим и будет готов нести всечеловеческие ценности в мир, смиренно воплощая их в себе. Здесь впервые в творчестве Достоевского рождается мысль о русском Христе.
В желании Мышкина примирить высший свет с народным началом, в его любви к ближнему, в способности сострадать проявляется всечеловеческое. Закономерно, что Настасья Филипповна в конце именин с чувством произносит: «Прощай, князь, в первый раз человека видела!» [там же, с. 179], а Ипполит, решившийся на самоубийство, обращается к князю: «Сейчас, сейчас, молчите; ничего не говорите; стойте... я хочу посмотреть в ваши глаза... Стойте так, я буду смотреть. Я с Человеком прощусь» [там же, с. 421]. Герои называют Мышкина «человек.», вкладывая в это слово высокий смысл. Князь предложил людям следовать идеалу, но они оказались не способны изменить свою жизнь. В романе миссия вернувшегося из Европы Мышкина-Чацкого, готового служить своей родине, терпит катастрофу.
Однако в романе остается, казалось бы, второстепенная линия богородицы с младенцем, которая воплощается в русской бабе и в Вере Лебедевой. Русская женщина не пытается умом прийти к христианству, она, всецело отдаваясь любви к ребенку, несет в себе идеалы, органичные для христианства. На наш взгляд, в монологе Мышкина намечена важная мысль о существующей возможности преодоления расхождений между католичеством и православием: Богородица и Дева Мария могут стать для верующих точкой примирения, всеобщим идеалом, бесспорной красотой в высшем смысле.
Понятие «русская душа» на примере второй и четвертой части романа, включает в себя, во-первых, острое стремление русского человека верить («жажда горячечная», «жажда духовная»), во-вторых, способность совершать поступки, противоречащие друг другу, выраженные в резком переходе от одной крайности к другой («страстность наша»). По итогам анализа нескольких сцен из романа «Идиот» мы пришли к выводу, что понятие «русская душа» соотносится с определенными темами: русского Христа, русской идеи.
Феномен «русская душа» тесно связан с верой: в Бога, в Россию, в русский народ, — а также с принятием русским человеком христианской заповеди «возлюби ближнего своего, как самого себя». Русскую душу сложно постичь рациональным путем, не случайно главный герой, пытаясь понять ее, каждый раз доходит до приступов эпилепсии, в мгновения которых он входит в некое иное состояние — трансцендентальное.
Литература
1. Достоевский Ф. М. Собрание сочинений в 15 т. Л.: Наука, 1989. Т. 6. 662 с.
2. Там же. Т. 4. С. 388-452.
3. Там же. Т. 9. 571 с.
4. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 т. Л.: Наука, 1974. Т. 9. 528 с.
5. Грибоедов А. С. Полное собрание сочинений в 3 т. СПб., 1995. Т. 3.
6. Бердяев Н. А. Судьба России // Судьба России. Психология русского народа, душа России. М.: Г. А. Леман и С. И. Сахаров, 1918.
7. Бем А. Л. Вокруг Достоевского: сборник статей / под ред. А. Л. Бема. М.: Русский путь, 2007. Т. 1.
8. Боген А. Л. Достоевский: материалы и исследования // Достоевский и Грибоедов. 1988. Т. 8.
9. Гулыга А. В. Творцы русской идеи. М.: Молодая гвардия, 2006.
10. Кийко Е. И. Комментарии: Ф. М. Достоевский. Зимние заметки о летних впечатлениях // Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 т. Л.: Наука, 1988. Т. 5.
11. Михновец Н. Г. «Зимние заметки о летних впечатлениях» Ф. М. Достоевского в современных зарубежных исследованиях // Русская литература. 2014. № 3.
12. Михнюкевич В. А. Духовные стихи в системе поэтики Достоевского // Достоевский: материалы и исследования. СПб., 1992. Т. 10.
13. Соловьёв B. C. Русская идея // Русская идея / сост. и авт. вступ. статьи М. А. Маслин. М.: Республика, 1992.
14. Тарасов Б. Н. Две Европы Достоевского // Б. Н. Тарасов. Непрочитанный Чаадаев, неуслышанный Достоевский. М., 1999.
15. Тихомиров Б. Н. Неизвестный набросок Достоевского к неосуществленному замыслу (Статьи об отношениях России к Европе и об русском верхнем слое) // Достоевский. Материалы и исследования. Т. 15. СПб.: Наука, 2000.
16. Словарь языка Достоевского: идиоглоссарий (Г-З) / И. Ружицкий, Ю. Караулов, Е. Гинзбург [и др.]; под ред. Ю. Н. Караулова. М.: Азбуковник, 2008.
17. Kleespies I. Caught at the Border: Travel, Nomadism, and Russian National Identity in Karamzin's Letters of A Russian Traveller and Dostoevsky's Winter Notes On Summer Impressions // Slavic and East European Journal. 2006. Vol. 50. No 2.
18. Волынский А. Л. Достоевский: философско-религиозные очерки. СПб., 2011.
