CC BY
236
хозное заключение, тот лежал в пустом гробу и жил в нем, как на тесном дворе, чувствуя огороженный покой» [4, 171]. Именно поэтому бедняки и середняки с отчаянным мужеством отстаивают у строителей обнаруженные ими гробы.
В «крестьянских» сценах «Котлована» показано, что в качестве кулаков покарали, уничтожили владельцев самых прочных и чистых изб. Планомерно ведётся уничтожение настоящих хозяев, которые сумели создать приют для своей души, которые радуются жизни и на первое место ставят домашний очаг, а не холод мёртвой домовины.
Теперь они отправлены в небытие на плоту, наскоро сколоченном на Оргдворе: «...уплывал плот по снежной текущей реке, ...вечерний ветер шевелил тёмную, мёртвую воду, льющуюся среди охладелых угодий в свою отдалённую пропасть». Почему Платонов показывает уничтожение кулаков именно таким символическим образом? Известно, что на самом деле раскулаченных погружали на колхозные подводы, а потом вывозили по железной дороге в переполненных вагонах-теплушках в районы, практически непригодные для жизни.
Картина «ликвидации кулачества как класса» поэтически связана с мифологическим источником - переправой через реку, отделяющую жизнь от смерти. Не случайно Жачев, провожающий классовых врагов, испытывает «скучную» печаль: «ведь слой грустных уродов не нужен социализму, и его вскоре тоже ликвидируют в далекую тишину» [4, 179].
А. Павловский отмечает [3], что у Платонова текущая по опустошённым и измученным русским равнинам река зловеще напоминает легендарный Стикс, а Плот - это русский вариант Ладьи, уносящий людей в царство мёртвых. Но в пропасти котлована тоже есть подземная река («они ходили в котлован раскапывать водяной подземный исток»), ведущая в невидимую бездну, и живые строители котлована, расширяя и углубляя его, всё больше приближаются к своему краху.
Платонов показывает гибель не только кулачества, но и бедных крестьян, рабочих - тех, для кого строится общепролетарский Дом - башня. Причина их гибели - в непонимании «вещества существования», в отсутствии в их деятельности «души», морали.
Таким образом, центральная метафора повести «Котлован» (общепролетарский дом - новая действительность), постепенно развиваясь, наполняется новыми смыслами. Логическую цепочку смысловых ассоциаций, связанных с образом общего Дома, можно представить так: яма (овраг) -барак - котлован - башня (аналог Вавилонской - монументальный образ эпохи и мнемонический знак) - мировое дерево» («Вечный дом» должен укорениться в земле вечным каменным корнем неразрушимого зодчества, подобно мифопоэтическому древу) - могильный памятник - плот -пропасть, бездна. Каждый из этих знаков на уровне подтекста обнаруживает связь с образами смерти и могилы. Так, пунктирно, можно обозначить вехи действительности, создаваемой директивно и лишенной духовного наполнения.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Генис А. Вавилонская башня: Искусство настоящего времени. Эссе. М., 1997.
2. Маяковский В.В. Сочинение: В 2 т. / Сост. А. Михайлова. М., 1988. Т. II.
3. Павловский А.И. Яма (о художественно-философской концепции повести А. Платонова «Котлован») // Русская литература. 1991. № 1.
4. Платонов А. Котлован. М., 1987.
Н.В. Ломоносова
ОБЩЕПРОЛЕТАРСКИЙ ДОМ В МОТИВНОЙ СТРУКТУРЕ ПОВЕСТИ А. ПЛАТОНОВА «КОТЛОВАН»
Один из важнейших мотивов «Котлована» - мотив бездомья. Важно отметить, что никто из героев повести не имеет своего Дома как духовного центра, Приюта и как определённого строения. Землекопы спят в пустом бараке, крестьяне и девочка Настя - в гробу, Настина мама живёт и
умирает в разрушенном заводском здании, ликвидированные кулаки получают вместо стабильных, счастливых Домов плот, который лишает человека опоры и несёт по волнам судьбы, подставляя его всем ветрам. Прушевский с грустью думает о том, что «многие нужные люди обязаны жить и теряться на этой смертной земле, на которой еще не устроено уюта» [3, 136].
Но и сам инженер Прушевский, обладатель квартиры, по сути, не имеет дома: он боится «пустого домашнего времени», он беспокоится один на квартире, ему «дома грустно и страшно». Для Платонова иметь такой дом - всё равно что не иметь его вовсе.
Своеобразную тональность имеет пейзаж в «Котловане». Это пустынное пространство, мертво застывшее там, где когда-то кипела жизнь. На городской окраине секут «травяные рощи, росшие здесь испокон века», «на выкошенном пустыре пахло умершей травой и сыростью обнаженных мест, отчего яснее чувствовалась общая грусть жизни и тоска тщетности», умирают в воздухе ласточки, не перестававшие с самой зари «мучить себя для сытости птенцов и подруг». Типичный кладбищенский пейзаж...
Мотив пустыни является доминирующим и в «Котловане». «.Зашло солнце, и стало сразу пустынно и чуждо на свете» [3, 159]. Пустынное, «пустое» пространство наполнено холодом смерти: «В то утро была сырость и дул холод с дальних пустопорожних мест», люди в нем - вечные бездомные странники: «бедные и средние странники пошли в свой путь и скрылись вдалеке, в просторном пространстве» [3, 161].
Строители котлована мечтают о том, что в их доме человек будет защищен от губительного воздействия пустынного пространства природы. Однако пустыня, все расширяясь, проникает в человеческое жилье: пустеют крестьянские жилища, в пустой избе-читальне, лежа животами на полу, выводят новые важные слова прямо на досках пола женщины. В конце концов, частью пустыни становится и котлован.
Тесно связан с образом общего дома образ ребенка. Девочка Настя - живое воплощение того будущего, ради которого начато «великое рытье». Несомненно, Платонов продолжает традицию русской классической литературы. Описывая страдания ни в чем не повинных детей, он ставит под вопрос справедливость переделки мироустройства, предпринятой в масштабах отдельной стройки и целой страны.
Когда умирает Настя, умирает и надежда на новую жизнь, на обретение новых духовных ценностей. «Вощев стоял в недоумении над этим утихшим ребенком, он уже не знал, где же теперь будет коммунизм на свете, если его нет сначала в детском чувстве и убежденном впечатлении? Зачем ему нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького, верного человека, в котором истина стала бы радостью и движением?» [3, 170] Не об этом ли говорил Иван Карамазов, отрицая возможность «мировой гармонии», если в ее основании - «слезинка замученного ребенка»?
«Замученной» Настя оказывается и в прямом, и в переносном смысле. Видимо, простудилась она не случайно. Как считает А. Абуашвили, в ее болезни непосредственно виноват Активист: «смещенный директивой», он «в досаде снял с нее свой ватный пиджак, а в барак никто не пришел проведать заболевшую девочку, потому что каждый нагнул голову и думал о сплошной коллективизации» [1, 52].
В мире строителей «Котлована» гуманистическое отношение к детству искажено идеологически-рациональными подходами. Дети должны приносить пользу - и физически, и морально. Вошедший в город Вощев рассматривает старинную усадьбу, в которой «приучали бессемейных детей к труду и пользе». Еще до появления Насти землекопы хотят привести на стройку не просто ребенка, а девочку-сироту, «жалобную девочку». Девочка - будущая женщина, мать. Она должна стать родоначальницей новой жизни. Поскольку она сирота, новая жизнь начнется с чистого листа, не отягощенная предрассудками и кровными связями с прошлым.
Писатель, в отличие от своих героев, хорошо понимает, что это невозможно. Детство не может существовать без корней, породивших его. В изуродованном сознании маленькой Насти объединяются любовь к умершей матери и добровольное признание правомерности ее смерти и поступков тех, кто в этом виновен. Ребенку не заменят мать ни трудовой коллектив строителей 84
котлована, ни детский сад, где она «полюбила советское государство и собирает для него утильсырье».
Умирающая Настя перестает «сторожить сама себя, как давно и долго говорила ее мать». «Я опять к маме хочу! Хочу ее кости!» - просит умирающая девочка.
Страдания ребенка Платонов рассматривает как трагически-необходимое условие мученичества, сопровождающее приход новой эры. С другой стороны, в смерти Насти и ее погребении в котловане, который должен был стать основой общепролетарского дома, видны непосредственные отголоски языческого ритуала принесения строительной жертвы. «Духом жилища ... становится душа строительной жертвы. Чтобы ее заполучить, плотник-мастер должен заложить в основание постройки человека либо животное» [2, 85].
Тело умершей Насти землекопы помещают в пропасть котлована. Жертва, которую строители заложили в фундамент здания будущего, оказывается столь непомерно велика, что исключает само созидание. К такому выводу приходит писатель Платонов, наследник гуманистической традиции Ф. Достоевского.
Образ дома соотносится также с образом города. Этот утопический город будущего является в туманных видениях инженеру Прушевскому.
В один из дней, когда «дремлют растения и животные, а люди поминают родителей», инженер ушёл далеко от котлована и бродил, как Христос, в поисках Откровения. Он увидел свою мечту [4, 148].
Как определить это видение, явившееся инженеру строящейся башни? Возможно, это плод воображения Прушевского, который тщетно пытается строить здание «не только для пользы, но и для радости», для души. Возможно, это вполне реальный город, который едва-едва виден в тумане, поэтому он кажется идеальным. Возможен и иной ответ: этот город - прекрасная мечта о жизни, которая объединит людей в общем душевном успокоении, не посягая на личность каждого из них. Это своеобразная утопическая альтернатива общепролетарскому дому.
В повести мы сталкиваемся и с описанием реального «усадебного, дворового города», чьи «малые единоличные дома опустеют, их непроницаемо покроет растительный мир» в угоду единому зданию, общему дому, который сотрёт с лица земли личное счастье простого горожанина. Возможно, этот город должен напомнить строителям будущего о тепле и душевной наполненности прошлого житья, о том, что разрушаемое прошлое имеет нечто, не подлежащее воспроизведению по указке прорабов большой стройки.
Собственную трактовку образа утопического города в «Котловане» предлагает А. Генис. Создателю земного общепролетарского «рая» явился нерукотворный божественный «небесный град». Цель этих белых монументов - донести до людей «самосветящийся закон», Божий завет, напомнить погрязшим в грехе людям о Боге. И даже описание прекрасных строений наводит нас на реминисценцию Библейского предания о благословении Богом Ноя, которое Яхве скрепил радугой. Глядя на радугу, люди должны вспоминать Создателя и быть спокойными за свою судьбу. В «Котловане» небесный город также является в виде радужного (синие, жёлтые, зелёные здания).
В любом случае этот чудесный мираж противопоставлен строящейся «общепролетарской жилплощади», так как дома города полны спокойствия, света, веры и свободы [2, 189].
Но неужели страшной Яме - котловану противопоставлен только «небесный град», а на земле нет идеального Дома? В повести нет указания на существование такого Дома, все герои обездолены, несчастны, разорены. И всё же нельзя упрекать автора в абсолютном пессимизме. Дом должен быть выстроен, автор знает, каким он будет: «Дом должен быть населён людьми, должен быть наполнен той излишней теплотой жизни, которая названа однажды душой». Нельзя «воздвигать пустые здания - те, в каких люди живут лишь из-за непогоды» и каковым является по проекту дом в «Котловане».
Платонов утверждает, что общее счастье нельзя построить, разрушив уютные единоличные мирки. На его глазах общепролетарский рай строится без любви, и строители не представляют, как одушевить то, что они создают. Недаром о землекопах говорят: «Хозяин себе враз дом построил, а вы помрёте на порожней земле».
В совокупности мотивов бездомья, пустыни, детского сиротства и противостоящего им мотива идеального утопического города Платонов создаёт образ Дома-могилы, Дома - надгробного памятника. Такой подход к изображению дома является новаторским в русской литературе и создаёт картину, наполненную ужасом от происходящего и глубоким отрицанием антигуманистической направленности тоталитарной политики.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Абуашвили А. Поэтика «Котлована» А. Платонова и образы русской классики // Вопросы литературы. 2000. № 4.
2. Генис А. Вавилонская башня: Искусство настоящего времени. М., 1997.
3. Платонов А. «Котлован». М., 1987.
А.В. Лыков
СОСТАВНЫЕ КОЛИЧЕСТВЕННЫЕ ЧИСЛИТЕЛЬНЫЕ В СОВРЕМЕННОМ РУССКОМ ЯЗЫКЕ
I. Языковые особенности составных количественных числительных.
Нехитрый подсчет показывает, что в «активной» парадигме современных русских названий чисел всего около сорока несоставных наименований. Известно, что в древнерусском языке до лексикализации названий десятков и сотен их было примерно еще в три раза меньше.
Вопрос о том, что такое составные числительные, синтаксические построения или словоформы, лингвистами обычно не обсуждается. В [3] отмечается: «Составные числительные состоят из нескольких слов (двух и более), каждое из которых само является простым или сложным числительным.» [3, 574]. При этом ощутимо противоречие между термином и его определением, замеченное Л.Д. Чесноковой: слово, будучи числительным, состоит из двух и более слов, числительное состоит из числительных [5, 58-59]. Разумеется, замена термина «составное числительное» на что-то вроде «составные названия чисел» разрешила бы терминологическую неловкость, но не сняла бы вопроса о специфике семантических и формальных отношений между элементами таких построений, которые в функционально-семантическом отношении ничем не отличаются от простых или сложных числительных.
Целесообразно сопоставить составные числительные с номинативными словоформами и словосочетаниями.
В формально-логическом отношении составные числительные, как и свободные словосочетания, выражают, в отличие от словоформ и идиоматических выражений, составные понятия. Лексические значения составных числительных, как и свободных словосочетаний, складываются из значений компонентов в их смысловых отношениях (двадцать пять - 'двадцать и пять', две тысячи - 'два раза по тысяче', деревянный стол - 'стол, сделанный из дерева').
Между составными наименованиями чисел и свободными словосочетаниями обнаруживаются и существенные различия.
Состав лексем свободного словосочетания не кодируется системой и определяется ограниченностью лексической семантики слов того или иного языка, в которой воплощается статическая языковая картина мира. Семантика свободных сочетаний относится к динамической картине мира: они производятся в коммуникативном процессе по определенным моделям, закрепленным в системе языка, с целью выражения в речи периферийных качественных идей при необходимости выделения предмета, названного стержневым словом, из ряда однородных (ср. стол - деревянный стол - большой деревянный стол - большой деревянный стол, накрытый скатертью и т. д.).
Числительные, вне зависимости от простой или расчлененной структуры, закреплены системой языка и образуют строго организованный парадигматический ряд, отражающий счетную систему. В ряду количественных числительных отношения между его элементами не зависят от
