CC BY-NC-ND
108
Зарубежные литературы
К.А. Волков
ОБРАЗЫ ЗОЛОТА И ЦИРКУЛЯ В СТИХОТВОРЕНИИ «A VALEDICTION: FORBIDDING MOURNING» ДЖОНАДОННА
В работе решаются две основные задачи: выявить возможные источники образов золота и циркуля и понять их переосмысление Д. Донном. Исследуя три разных традиции - эмблематическую, алхимическую и библейскую, автор статьи пытается понять, как они сочетаются у Донна, а само стихотворение рассматривается как сложное сочетание алхимической философии и скрытых цитат из Евангелия.
Ключевые слова: алхимия, круг, циркуль, золото.
Исследуя стихотворение «A Valediction: forbidding mourning» («Прощание, запрещающее печаль») Джона Донна необходимо помнить, что мы имеем дело с поэтом очень образованным: на момент написания «A Valediction: forbidding mourning»1. Джон Донн закончил Оксфорд, возможно, продолжал образование в Кембридже, завершил Grant Tour по Италии и Испании. В стихах Донна встречаются десятки цитат, вариаций, пародий, перифразов из всевозможных сочинений. Список только античных авторов, которых он цитирует и к которым отсылает, - это десятки имен философов, мыслителей, трагиков, поэтов, историков. Плюс множество цитат из Библии и почти из всех известных средневековых и современных ему авторов, причем не только писателей, но и ученых, астрологов, физиков, алхимиков и т.д.
Судя по всему, Донн обладал фантастической памятью. Если помножить это на его главный поэтический принцип -теорию концептов, - то, что потом С. Джонсон назовет eckordea TOnrards (единство многообразия), «насильственно сопрягающая самые разнородные идеи, обшаривающий природу и искусство в поисках иллюстраций, сравнений, аллюзий», мы поймем, что сознание Донна - это сложнейшая поэтическая лаборатория, кипящий котел, в котором самые разнообразные смыслы смешиваются, заменяют окраску, форму, суть, и пре-
вращаются в нечто новое. Это новое чаще всего мы называем концептами.
Выражаясь словами Т.С. Элиота «сознание поэта - поистине воспринимающее устройство, которое улавливает и хранит бесчисленные переживания, слова, фразы, образы, остающиеся в нем до той поры, пока частности, способные соединиться, создавая новую целостность, не окажутся совмещенными в нужной последовательности»2, переосмысление, обретение традиции требуют «серьезных усилий» со стороны поэта, требуют его ответственности и «чувства истории». «Поэтический талант включает в себя много осознанного, продуманного»3.
Чтобы понять образы золота и циркуля в «A Valediction: forbidding mourning», нужно:
1. Постараться выявить все известные источники этих образов, которые могли быть известны Джону Донну. Подчеркиваю, все возможные, т.к. поэтический замысел - невероятное накопление смыслов, а стихосложение - «ускорение сознания, мышления и мироощущения» (И. Бродский), и потому так же как «Шекспир из одного Плутарха извлек больше ценных познаний в области истории, чем большинство извлекло бы, проштудировав всю библиотеку Британского музея»4, точно так же Джон Донн мог из самого незначительного источника извлечь совешенно неожиданные смыслы.
2. Понять осмысление этих источников самим Донном.
Есть одно непременное условие: Реми де Гурмон в статье
«Традиции и другое» писал: «Писатели былых времен далеки от нас, потому что мы знаем бесконечно больше, чем знали они». Донн - это другая эпоха, другой язык, другое мышление. Чтобы его понять, надо отречься, отстраниться от современных знаний, языка и мышления5. Другими словами, исследуя образ циркуля, нужно забыть, какой смысл вкладывали в него масоны или, скажем, Блейк, забыть о том, что в издании «The book of common prayer» (1662 г.) Бог был назван «the rampass of the world», забыть, чем было золото для последующих эпох, т.е. забыть все то, что было после Джона Донна, что он не знал и не мог знать. Важно, что именно Донн мог знать и какими источниками мог пользоваться.
Какова же была традиция этих образов в предшествующей Джону Донну литературе? Как известно, образ циркуля встречается в «Трактате против предсказательной астрологии» Джона Чамбера, отпечатанном Джоном Харрисоном в Лондоне в 1601 году и посвященному тогдашнему патрону Донна, «досто-
почтенному сэру Томасу Эджертону, лорду-хранителю Большой Печати и одному из членов Тайного Совета Ее Величества» (A treatise against iudical astrology Written by John Chamber, one of the Prebendaries of her Majesties free Chapell of Winsor, and Fellow of Eaton College. Printed at London by John Harrison at the signe of the Grey-Hound in Pater-noster Row, 1601 г.).
Скорее всего, Донн держал в руках эту книгу: обычно издания, посвященные известным людям, присылались адресату посвящения на дом, а в обязанности Донна, служившего в 1601г. личным секретарем лорда Томаса Эджертона, несомненно, входили разборка корреспонденции и присмотр за библиотекой. На титульном листе книги Чамбера напечатана популярная в то время эмблема, изображающая раскрытый циркуль в поле гербового щита, увитого геральдической лентой с девизом «Lahore et constantia» - «Трудом и постоянством». Эта эмблема аналогична эмблеме 1635 года из книги «George Wither. A Collection of Emblems, Ancient and Modern. 1ll. Crispin van Passe» (выполнена в 1610-1613 гг.):
статей пишет, что наиболее распространенное изображение циркуля было основано на словах из «Книги Притчей Соломоновых»: «Когда Он уготовлял небеса, я была там. Когда Он проводил круговую черту по лицу бездны, когда утверждал вверху облака, когда укреплял источники бездны, когда давал морю устав, чтобы воды не переступали пределов его, когда полагал основания земли» (Прит. 8, 27-29). В каноническом еврейском комментарии Раши (1040-1105гг.) на стих из «Книги Притчей Соломоновых» (в еврейской традиции «Мишлей» 8, 27) сказано, что «круг в этом стихе означает окружность или то,
Однако Джон Блок Фридман, автор работы «Циркуль архитектора в сюжетах, связанных с сотворением мира, в миниатюрах позднего средневековья», отмечает, что среди сорока с лишним известных нам средневековых изображений Бога, держащего в руках циркуль, лишь семь могут быть соотнесены с сюжетом, восходящим к «Книге Премудрости Соло-мона»6. А. Нестеров в ряде
чем ее проводят», то есть циркуль. В латинской Вульгате слово «циркуль» (circinus) используется лишь однажды, в стихе из Исайи (44, 13) «Протягивает по нему линию, циркулем делает на нем очертание». Однако однокоренное слово circumdedit («провел окружность») встречается в Вульгате в переводе стиха из «Книги Иова: «Черту провел над поверхностью воды, до границ света со тьмою» (Иов. 26, 10). Тем самым изображение Бога, склонившегося с циркулем над творением, имеет несколько иную отсылку, чем изображение Бога с циркулем и весами. В сборнике Генри Пичама «Minerva Britanna or a Garden of Hero-ical Deuises, furnished, and adorned with Emblemes and Impresas of sundry natures, Newly devised, moralized and published», вышедшем в Лондоне в 1612 году, рука, протянувшаяся из облака, очерчивает циркулем две наложенные друг на друга окружности в центральной части гравюры, заполненной по краям изображением холмов и скал с условной растительностью. Очевидно, центр являет собой море или долину.
Девиз эмблемы «In Requie, Labor» («В покое труд») (Minerva Britanna, 1612 by Henry Peacham. Imprint. Leeds, 1966. р.184.).Эта традиция связана с мотивом творения или творчества. Но была и другая традиция, связанная с таким понятием, как Temperantia (сдержанность, умеренность»), как показал еще Уайт Линн в работе «Иконография Temperantia и добродетели ремесел». Примеры этой традиции - барельеф «Умеренность» в церкви Св. Михаила во Флоренции - женщина, увенчанная короной с надписью «Temperantia», держит в руках раздвинутый циркуль -или уже упомянутая эмблема из книги Wither^ «A Collection of Emblems, Ancient and Modern».
Еще одна традиция, о которой необходимо упомянуть - алхимическая. С ней многие исследователи связывают не только образ золота, но и образ круга, который мы встречаем в последних строфах стихотворения. В сочинении Михаэля Майера «Atalanta fugiens», изданном в 1618 году на одной из гравюр (№ XXI) изображен алхимик, описывающий циркулем круг около треугольника, в который, в свою очередь, вписан квадрат, а в тот -еще один малый круг, где изображены Адам и Ева. Подпись под гравюрой гласит: «Сотвори из мужчины и женщины Круг, из Круга - Квадрат, а из Квадрата - Треугольник. Из треугольника вновь создай круг - и обретешь Камень Философов». Далее следует разъяснение: «Философы древности под кругом понимали простейшее тело, квадрат означал четыре элемента-стихии... Квадрат должен быть редуцирован в треугольник, то есть в
тело, дух и душу. Эти трое появляются в трех цветах, которые предшествуют красноте: тело или земля в черноте Сатурна; дух в лунной белизне, как вода, и душа или воздух в солнечно-желтом. Тогда треугольник будет совершенным, но, в свою очередь, он должен преобразоваться в круг, то есть в неизменную красноту, и тогда женщина преобразится в мужчину и станет с ним единым целым, <...> двое вновь вернутся к единству, в котором -Покой и вечный мир». Сходная формула обнаруживается и в более раннем трактате «Rosarium Philosophorum»: «Сотвори круг из мужчины и женщины, извлеки из него квадрат, а из того -треугольник, обрати последний в круг - и получишь Философский Камень». Этот образ восходит еще к «Пиру» Платона, где последний описывает изначального человека как о двуполое существо сферической формы.
Но самый главный алхимический образ - это, конечно, образ золота. Как пишет А. Нестеров в книге «"Алхимическое богословие" Джона Донна», «В алхимической символике золото и Солнце изображались одним знаком: кругом с точкой в центре (знак этот и сегодня принят астрономами для Солнца). Выбор знака предопределило не в последнюю очередь то, что круг мыслился как совершенная фигура: законченность и самодостаточность этой геометрической формы и тот факт, что невозможно точно вычислить квадратуру круга, делало его символом Божества (напомним еще раз известное определение Бога: «круг, центр которого везде, а окружность нигде»)». Он же связывает строчку «Like gold to ayery thinnesse beate» со словами одного из крупнейших знатоков алхимии, Ю. Эволы, который в своей работе «Герметическая традиция» пишет: «Как известно, «семя», или «золото профанов», символизирует непреображенную личность. Это - «король, не являющийся королем», ибо он «не предстоит Небу, но - повержен»... И в этом состоянии падения мы должны помнить, что душа подвержена воздействию животного начала -страстям и инстинктам... Герметическая максима «Убей живое» имеет в виду в первую очередь именно эти порывы - все, что связано с элементом Марса (железа), и золотом, запертым в темнице «я», ограниченного телом. Именно на этот аспект личности распространяются в герметических трактатах метафоры ковки, битья и плющения».
Таким образом, Джон Донн, используя концепцию «золота и циркуля», имел дело с богатейшей литературной традицией: циркуль как атрибут Бога и сотворения мира, как символ завершенности, смирения, трудолюбия, и золота как идеальный
металл, как человеческое «я», ограниченное телом, и т.д. Все это, естественно, отразилось в стихотворении Донна. Этому посвящено не одно исследование.
Однако остается много вопросов. Есть ли какие-нибудь другие источники этих концептов? Почему Донн обращается к алхимической традиции? Как это связано с темой смерти, с которой начинается стихотворение? Какой образ любви возникает благодаря этим концептам? В тексте «A Valediction...» присутствуют алхимические термины: «So let us melt» - глагол melt обозначает переход в иное состояние, растаять, расплавиться и т.п.; «Those things which elemented it» - element - отсылка к четырем элементам, которые, по мысли алхимиков, неразрывно слиты в первоматерии; «so much refin'd» - refinement - алхимическое очищение. И, наконец, упоминание золота: «like gold to ayery thinnesse beate». Чтобы правильно понять эту лексику, необходимо знать ее алхимический смысл.
Алхимики считали, что есть первичная материя, единая и неразрушимая. Ее составляет постоянное мужское начало (сера), летучее женское начало (меркурий) и соль (примерно с XV века). Мужское начало связывается с землей и огнем, женское - с водой и воздухом, соль - с квинтэссенцией7. Согласно Агриппе, четыре элемента образуют все сущее путем соединения и преобразования. И все, что умирает, разлагается на четыре элемента: «элемент - тело, дух, душа, т.е. принципиально живое»8. Алхимик должен убить это живое существо: «разрушь тело - обретешь сущность, удали наносное - получишь сокровенное, форму форм, лишенную какие-либо свойств, кроме идеального свойства»9. Этот процесс называется очищением. Арабский химик Ар-Рази в IX-X веках писал, что «начало нашего делания есть очищение». А Парацельс писал, что алхимия - это «искусство, которое путем растворения смесей отделяет чистое от нечистого». Начало алхимии - это смерть, разрушение, очищение посредством нагревания, дробления материала, который, по Плотину, есть «потенция всех вещей». Материя обнажает квинтэссенцию, т.е. ничто, смерть. Алхимик становится богоравным демиургом: «он-то и есть бесконечное оправдание бытия, его первопричина»10. Но в этом разложении есть соединение, в смерти есть оживление, одухотворение: все металлы для алхимиков - это больное золото, его надо излечить. Конечный результат - очищенное, живое золото. Золото -не только материал, но и принцип; все элементы у алхимиков -материи и принципы одновременно.
В.Л. Рабинович считает, что «даже Бог, вершина иерархической пирамиды, в конечном счете может быть заменен (отождествлен) с золотом, как, впрочем, и со всем остальным»11. Золото может замещать Бога. Золотоискание и золотоделание - это сакральные процессы, состоящие их 12 фаз, которые алхимики связывают с макрокосмом, 12-ю знаками Зодиака. Из десятков образов золота, приведенных в таблицах Рабиновичем, в 90% из них золото - это круг с точкой в центре. Золото - это солнце, идеальный принцип (между прочим, в одной из таблиц есть образ золота, по форме напоминающий циркуль). В.Л. Рабинович пишет: «Солнце - не символ золота, а сокровенный его смысл. Оно (золото) и есть истина»12. Оно исцеляет и воскрешает, подобно тому, как исцелял и воскрешал Христос.
Шекспир в «Жизни Тимона Афинского» писал:
Тут золото доводят для того, Чтоб сделать все чернейшее - белейшим, Все гнусное - прекрасным, всякий грех -Правдивостью, все низкое - высоким.
Хотя во времена Донна вера в божественное исцеление золотом уже подвергалась осмеиванию. Так, например, Бен Джонсон в «Альпоне» пишет: «Возьмите дукат или золотой цехин, приложите к больному месту, - и вы увидите, сможет ли он исцелить вас» (акт 2, сц. 1). Рабинович пишет, что «обыкновенное золото, считают алхимики, совершенно только по природе, и настолько, чтобы делиться своим природным совершенством со своими братьями, металлами несовершенными. Из этого следует, что обыкновенное золото может совершенствовать формы металлов несовершенных»13. Таким образом, золото замещает истину, солнце, Бога. Золотоделание - сокровенный, сакральный процесс, сродни сотворению мира. Алхимик - это драматург, лекарь (лечит металлы), мастер, маг, заговаривающий металлы, художник, ученый, мыслитель, который из пустоты смерти Ничто создает божественное, идеальное, вечное; он убивает и воскрешает одновременно. Донн осмысливал этот процесс с разных точек зрения. В «The canonization» он писал: «Wee dye and rise the same, and prove Mysterious by this love». До этого в стихотворении есть намек на алхимический образ слитости всех элементов в едином: «The Phoenix ridle hath more wit By us, we two being one, are it». Кроме того, как писал еще Д. Кей-ри, смерть здесь - эвфемизм соития; кощунственная параллель смерти и воскрешения Христа. Жорж Батай писал: «В основе
сексуального порыва лежит отрицание обособленности «я», способного познать наслаждение, доведя себя до исступления, переступив через себя, познав объятия, в которых растворяется одиночество отдельного существа. То, что называется грехом, вытекает из его причастности к смерти»14. Батай справедливо связывает это с христианской «смертью для самого себя»15.
Таким образом, растворение в другом человеке, смерть, ничто, пустота - это одновременно и воскрешение, но уже в другом состоянии, состоянии обновленном и почти божественном. Эта мысль по сути своей алхимична. В своем позднем стихотворении «А nocturnall upon S. Lucies day, Being the shortest day» Донн писал: «TIS the yeares midnight, and it is the ayes,/Lucies, who scarce seaven houres herself unmaskes,/ The Sunne is spent, and now his flasks/ Send forth light squibs, no constant rayes; / The worlds whole sap is sunke: / The generall balme th'hydroptique earth hath drunk, / Whither, as to the beds-feet, life is shrunke, / Dead and enterr'd; yet all these seeme to laugh, / Compar'd with mee, who am their Epitaph./ Study me then, you who shall lovers bee / At the next world, that is, at the next Spring: / For I am every dead thing, / In whom love wrought new Alchimie. / For his art did expresse / A quintessence even from nothingnesse, / From dull privations, and leane emptinesse / He ruin'd mee, and I am re-begot / Of absence, darknesse, death; things which are not». Из «dead thing», «nothingnesse», «dull privations», «leane emptinesse», «absence», «darknesse», «death», «things which are not», «nothing» творится «a quintessence», «elixir». Этот процесс и есть алхимия ^cMmie). Этот процесс моделирует создание Богом мира из хаоса: «Oft a flood/ Have wee two wept, and so / Drownd the whole world, us two; oft did we grow / To be two Chaosses».
«No tear floods, nor sigh-tempests move» - пишет Донн в 6-й строке «Прощания.». Есть разные варианты толкования этой строки. Конечно, «слезы и вздохи» могли быть и самостоятельными концептами, как, скажем, в «Прощании о слезах». Но, написанные через дефис, они делаются штампами (ср. то же в «Canonization» («иль вздох мой поднял шторм на море, иль залил я поля слезами в горе») или в «Lovers infinitenesse» («тебе я клад свой отдал до гроша - все вздохи, слезы, клятвы и уступки»), или как в «Twicknam garden» («объятый слезами, вздохами гонимый»), в «^vers exchange» («вздыхать и клясться, и рыдать фальшиво», «мне дай - иль мандрогорой стоны длить, или, фонтаном ставши, слезы лить») и т.п. Таким образом, строчка «No tear floods, nor sigh-tempests move» говорит о том,
что их любовь уже начала превращаться в нечто недостижимое для людей («T'were prophanation of our joyes to tell the layetie our love») и для их языка: она не умещается в привычные атрибуты расставания. Такая любовь недоступна не только другим людям, но и самим возлюбленным. Она неземная: «Dull sublunary lovers love (Whose soule is sence) cannot admit Absence». Она выше разума («But we by a love, so much refin'd, That our selves know not what it is») и их тела («Inter assured of the mind, Care lesse, eyes, lips and hands to misse»).
Любопытна шестая строфа:
Our two soules therefore, which are one, Though I must goe, endure not yet A breach, but an expansion, Like gold to ayery thinnesse beate
С одной стороны, мы видим здесь алхимический образ золота. С другой, как мне кажется, тут есть отсылка к Евангелию от Матфея. Фарисеи спрашивают Иисуса: «По всякой ли причине повелительно человеку разводиться с женой своей?». Иисус отвечает: «Не читали ли вы, что Сотворивший в начале мужчину и женщину, сотворил их? И сказал: «Посему оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одной плотью («the two shall become one flash») так, что они уже не двое, но одна плоть. Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает («so then they are no longer two but one flash. Therefore what God has joined together, let not man separate») (Евангелие от Матфея 19. 3-6). У Донна и в Евангелии выражена одна и та же мысль - о нерасчлененности мужчины и женщины, - которая противопоставляется их расставанию, разлуке, или разводу. Очень похожа и конструкция доказательства - употребление наречия «therefore». Джон Донн, воспитанный в религиозной семье, естественно, очень хорошо знал Библию и, конечно, помнил этот эпизод. Получается, что в одной строфе Донн соединяет противоположные образы: библейский - о нерасчлененности души мужчины и женщины, и алхимический - золотой нити, связывающей их.
То, что образы противоположны, сознавал и сам Донн. В «Прощание о книге» он писал «Любой свое отыщет при стараньи в сей книге, как иной алхимию в Писанье» (as in a Bible some can finde out Alchimy). Алхимия, как мы видим, кощунственна по отношению к вере в Бога, она как бы соперничает с ней, подменяет ее, моделирует, тем самым отрицая. Донн соединяет эти две
противоположные традиции, которые и рождают третий, особый образ - концепт. С этой точки зрения образ циркуля, который появляется в следующей строфе, является продолжением и библейской традиции, и алхимической, о которых говорилось в самом начале. Благодаря 6-й строфе читатель понимает весь потаенный алхимический смысл предыдущих строф.
Образ круга - это символ Бога (вспомним, что круг идеален, бесконечен, един). Но и тот, кто его проводит, тоже Бог (вспомним средневековые и ренессансные эмблемы). Сама же процедура черчения циркулем - это символ труда и жизненного пути. Так у Шекспира в «Юлии Цезаре» Кассий перед смертью говорит:
Дал жить мне этот день, и жизнь возьмет И там, где начал, должен я окончить. Круг жизни завершен ( «Ad where I did.begin, they shall I and: My live is run his compass») («Юлий Цезарь», акт 5, сц. 3)
Это уже новый этап восприятия образа циркуля - восприятия его как самого процесса жизни, как завершение круга, как смерть, образ, восходящий к словам из «Эклизиаста», что «все возвращается на круги своя». Любопытно сравнить Шекспира и Донна. Донн «Юлия Цезаря» не читал, т.к. он был написан позднее. У Шекспира для Кассия конец круга - это смерть, начало же - процесс прохождения круга - это жизнь; У Донна наоборот: начало черчения круга - это начало разлуки, которая сравнивается со смертью, а «возвращение на круги своя» будто бы намекает на следующий этап, когда лирический герой соединится со своей возлюбленной. У героев Шекспира и Донна разные системы координат: один смотрит назад (Кассий), другой -вперед, один умирает, другой уже как мертвый, один зависит от естественного порядка вещей («дал жизнь мне этот день»), другой над этим порядком («Dull sublunary lovers love»).
Но есть еще один смысл в концепте циркуля у Донна, который не сразу заметен, но который проявляется при сравнении с другим текстом, написанным примерно в это же время, в 1601-1602гг. в итальянской тюрьме человеком, чье имя Джо-ванни Доменико Компанелла. В его «Городе солнца» один из персонажей - высший правитель, правитель-Солнце, чье имя не произносят, а лишь обозначают кругом с точкой в центре. Как писал Борис Успенский, только матерную и божественную лексику нельзя произносить: нельзя произносить матерное сло-
во, каким бы ни был контекст, не выругавшись. Точно так же, как нельзя произносить, скажем, в Исламе, слово Бог, так как это является прикосновением к запретному; это богохульство. Высший правитель у Компанеллы замещает Бога, и именно поэтому его имя нельзя произносить: «Но никто, однако, не может достичь звания (далее изображается круг с точкой в центре -К.В.), кроме того, кто знает историю всех народов, все обычаи, религиозные обряды, законы, все республики, монархии Чтобы стать Им, необходимо «постичь метафизику и богословие; познать корни, основы и доказательства всех искусств и наук; сходства и различия в вещах; необходимость, судьбу и гармонию мира; мощь, мудрость и любовь в вещах и в Боге; разряды сущего и соответствие его с вещами небесными, земными и морскими, насколько это постижимо для смертных»16 и т.д. Когда идет это бесконечное перечисление, читатель понимает, что круг с точкой внутри - это не просто обозначение солнца, а обозначение всеобъемлющего, многостороннего знания. Это высокая мудрость, это всеведение и всеразумение Соломонов.
У Донна стихотворение построено как теорема, как мудрое наставление, как правило. Поэтому оно заканчивается кругом не случайно: это образ мудрости и всеведения. Образ циркуля у Донна оживает:
And thought it in the center sit,
Yet when the other far doth rome,
It leanes, and hearkens, after it,
And growes erect, as that comes home
Он стоит, поворачивается, склоняется, опирается, прислушивается, возвращается... Это и циркуль, и возлюбленная, и нечто третье. Создается сложный образ: чем тверже будет стоять возлюбленная, как ножка циркуля, тем ближе к ней лирический герой. Донн вкладывает в банальный, идущий из средневековья образ новое, поистине оживляющее этот образ, значение. Потому что если бы Донн пошел по чужим стопам, он не оставил бы следов. Донну было важно отсылать читателя к различным традициям, не используя их, а сталкивая с их противоположностями, нарушая читательское ожидание. Алхимический образ совмещается с библейским, жизнь совмещается со смертью, самое высокое чувство - с обыденной вещью: циркулем. Понятия соединяются. Создается разность потенциалов, совмещенных в одном явлении, и концепт становится живым самостоятельным образом.
Иосиф Бродский в XX веке напишет: «Когда ты пишешь стихи о возлюбленной, Ты, конечно, можешь сказать, что ее глаза подобны звездам, и тебя съедят за банальность; хотя ей может понравиться. Но ты можешь сказать, что сияние ее глаз подобно мигалкам на твое старом «Шевроле». Тоже не Бог весть что, но, по крайней мере, подстраховка. В следующий, однако, раз твоей душе придется взбираться в стихе вверх с того места, до которого ты в нем давеча опустился. Начав с «Шевроле», карабкаться придется дальше. С другой стороны, начав со звезд, - дальше некуда»17. Донн, начав с отсылок к серьезным традициям, «карабкается дальше», к абсолютно неожиданным значениям. Происходит перекодировка смысла.
Далее Бродский продолжает: «Вообще, не знаешь, что в поэзии главное. Наверное, серьезность сообщаемого. Его неизбежность. Если угодно, глубина». В отличие от других, в этом стихотворении Донн относится к образам золота и циркуля очень серьезно: в отличие от простого и, собственно, единственного упоминания циркуля в Библии, в отличие от средневековой эмблематики, где смыслы уже стерлись, приросли к образу, в отличие от Петрарки, который писал: «Зачем ропщу, коль сам ступил в сей круг», но это было для него лишь ярким сравнением, в отличие от алхимиков, образы которых были оторваны от действительности и устремлены в свой собственный макрокосм, в отличие от Чамбера, Визора и многих других, кто удачно пользовался готовой традицией, не внося ничего нового, Донн, подобно Кассию у Шекспира, который, стоя на холме, видит, что круг жизни завершен, умирает. Донн создает реальный, серьезный, глубокий концепт: если это - золотая нить, то она растянута до воздушности, т.к. главные герои, связанные ею, далеко друг от друга; если это циркуль, то он как бы прислушивается к своей второй ножке; если это смерть человека, то она изображается как звучание его внутреннего голоса и голосов друзей, которые говорят «уже» иль «нет еще».
Эта серьезность иногда походит на заклинание. Вслушаемся, например, в завораживающую, шепчущую звукопись четвертой строфы:
Dull sublunary lovers love
(Whose soule is sence) cannot admit
Absence
Так алхимики заклинали вещество. Они пытались создать нечто, приближенное к Богу, к истине, к золоту, сплавляя вместе
на первый взгляд несоединимые элементы; также и Донн выплавлял из противоположных традиций свои амбивалентные образы. Метафора, сравнение будто бы оживают у Донна и вытесняют сравнимое, и по иному освещают его. «Сравнение становится бытием, а бытие - сравнением... А так как переносное значение берется из мира действительности, окружающей поэта в данный момент, то стихотворение начинает жить жизнью действительности, той, что заявила о себе в переносном». Так писал Д.С. Лихачев о Пастернаке. То же самое можно сказать и про Джона Донна.
Примечания
1 Существует несколько версий даты написания стихотворения. Наиболее аргументирована версия А. Нестерова, датирующего произведение 1601-1602 гг., оспаривающего точку зрения Исаака Уолтона о дате написания его в 1611 г.
2 Элиот Т.С. Традиция и индивидуальный талант / Элиот Т.С. Назначение поэзии. М. 1997. С.163.
3 Там же. С. 165.
4 Там же. С. 161.
5 Ср. слова Бродского об Ахматовой: «Мы шли к ней, потому что она наши души приводила в движение, потому что в ее присутствии ты как бы отказывался от себя, от того душевного, духовного - да не знаю, уж как там это называется - уровня, на котором находился, - от «языка», которым ты говорил в действительности в пользу "языка", которым пользовалась она» (Цит. По: Лосев Л.. Иосиф Бродский. М. 2006. С. 69.)
6 Friedman John Block. The architect's compass in création miniatures of the latter middle ages / Traditio. Studies in ancient and medieval history, thought and religion. Vol. XXX, 1974. P. 419-420.
7 Рабинович В.Л. Образ мира в зеркале алхимии. М., 1981. С. 31.
8 Там же. С. 64.
9 Там же. С. 69.
10 Там же. С. 89.
11 Рабинович В.Л. Алхимия как феномен средневековой культуры. М., 1979. С. 79.
12 Там же. С. 79.
13 Там же. С. 66.
14 Батай Ж. Литература и зло. М., 1994. С. 18.
15 Там же. С. 26. «У мистики Востока те же постулаты». «В Индии, -пишет Мирча Элиаде, - метафизическое состояние выражено в словах, обозначающих разрыв и смерть...Йог пытается отойти от мирского, он мечтает «умереть в этой жизни». В действительности мы присутствуем при смерти, за которой следует возрождение при воз-
никновении другого способа существования, представленного в виде освобождения».
16 Компанелла Т. Город солнца / Утопический роман, ХУ1-ХУП века. М, 1971. С. 152.
17 Цит. по: Баткин Л. Тридцать третья буква. М. 1997. С. 107.
