CC BY
43
Теперь о соотнесенности духовно-религиозного и фольклорного. Обе части этого духовного стиха в значительной степени содержат черты фольклорной поэтики. Это прежде всего элементы «колядки», которые связаны с просьбой послать хозяину дома всякое благополучие:
А дай Бог тому Кто в этом дому: Ему рожь густа, Рожь ужиниста,
В духовном стихе калеки перехожие, нищая братия, также просят св. Миколу дать благодетелям свою помощь:
Пошли помощь во работушке, Закрома наполни всяким хлебушком, Сбереги ты их во несчастиях, А прославь ты их светом - радостною!
Казалось бы, тема «хлеба насущного» может быть истолкована комментаторами как тема сугубо социальная, материально значимая. Однако стоит заметить, что уже и в самих просьбах калек перехожих сквозь «фольклорное» начало пробивается и сугубо христианское: просят не только материальной, по и духовной милости: «света-радости». Смешение фольклорного и духовного прослеживается и в лексике. С одной стороны, встречаются чисто фольклорные клише, типа: «сыра земля». Но, с другой - эта «сыра земля» названа еще и «грешной». Встречаются элементы чисто церковнославянской лексики, позаимствованной из акафистов, канонов, тропарей святым:
Упроси у Сына Божия Ты чертогов в раю светлоем, Где Архангелы ликовствуются, Где Апостолы проповедь ведут.,.
В стихе «О Миколе Угоднике» духовное и фольклорное теснейшим образом переплелось - при несомненном, однако, доминировании духовно-христианского начала. Ибо, хотя речь и идет о хлебе насущном для «нищей братии», эта «братия» не просто нищая. Калеки перехожие прежде всего помнят о хлебе духовном - и обращаются со своими просьбами не к своим непосредственным благодетелям, а к св. Николаю Угоднику, актуализируя в стихе известные всякому христианину черты его жития. Почему этот стих и является, собственно говоря, духовным. В этом смысле опять-таки не совсем удовлетворяет односторонне социологический комментарий Ф.М. Селиванова, подчеркивающего не христианскую основу образа святого Николая Чудотворца (что важно для самих героев произведения), а то, что св. Николай -«покровитель земледельцев». Исследователь явно некорректно, в традициях социологического по духу литературоведения, обращается с фольклорным
64 Весших УлГТУ 1/2001
текстом, пытаясь доказать, что в духовном стихе о Николае Угоднике господствует если не м атер и ал и стич е с кий, то во всяком случае «рациональный», по его выражению, взгляд безымянных народных авторов.
Тема образа святителя Николая в фольклоре в настоящей статье лишь намечена. Дальнейшее изучение сюжетов многих фольклорных текстов дает возможность любопытных обобщений. Важность темы, тем более очевидна, что св. Николай Угодник выступает' как персонаж не только фольклора, ко и литературы вплоть до наших /шей.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Вознесенский А., Гусев Ф. Житие и чудеса св. Николая Угодника и слава его б России. СПб., 1899.
2. Пословицы русского народа. Сборник В.Даля в трех томах. Т. I. М., 1993. С. 68.
3. Былины. Библиотека русского фольклора. М., 1988. С. 548.
4. Вознесенский А., Гусев Ф. Указ. соч. С. 241.
5. Стихи духовные. М., 1991.
6. Вознесенский А., Гусев Ф. Указ. соч. С. 31-34.
7. Там же. С. 54-55.
8. Там же. С. 144-146
9. Там же. С. 147.
Мельник Владимир Иванович, член-корреспондент Академии наук Республики Татарстан, доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой «Филология, издательское дело и редактирование» УлГТУ. Закончил Дальневосточный государственный университет. Автор шести монографий и более 160 научных статей в области истории русской литературы.
Мельник Татьяна Викторовна, кандидат филологических наук\ доцент кафедры «Филология, издательское дело и редактирование» УлГТУ. Закончила Киргизский государственный университет. Автор двух монографий и более 40 статей в области мировой и русской литературы.
А. А. ДЫР ДИН
% , 1 I. . да « | , . | •
ОБРАЗЫ РУССКОЙ КЛАССИКИ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ СОЗНАНИИ М. ПРИШВИНА («ОБЛОМОВ» И. ГОНЧАРОВА НА СТРАНИЦАХ ПРИШВИНСКОГО ДНЕВНИКА)
На материале дневниковой прозы М. Пришвина рассматривается его художественная философия, опирающаяся па достижения русской классики. Основной еывод автора состоит в признании открытого И. А. Гончаровым хараюпера (Обломов из одноименного романа) в качестве образа - понятия, которое выступило посредником между действительностью и системой мысли писателя. С его помощью Пришвин обретает способ замены философского дискурса своего рода символом, выражающим собственные эстетические и духовные взгляды.
ВесптжсУ г;ГТУ 1/2001 65
Исторический облик народа раскрываегся в живых человеческих судьбах, равно как и в опирающихся на них образных обобщениях. В литературном образе переплетено конкретно-индивидуальное и общечеловеческое начала. Без осмысления творческих прозрений в этой сфере трудно представить динамику культурных смыслов. «Художественный тип сгущает восприятие и потому правдивее самой жизненной правды и реальнее самой действительности, - писал П. Флоренский. - Раз открытый художественный тип входит в наше сознание как новая категория мировосприятия и миропонимания» [1].
Художественные создания классиков мировой литературы - «вечные» образы - составили, наряду с фольклорными и мифологическими мотивами, внутренне целостный мир творчества М. Пришвина. Об этом свидетельствуют постоянные ретроспекции героев Шекспира, Сервантеса, Гете, Пушкина, Гоголя, Л. Толстого и Достоевского в его философской прозе. Творческий опыт классики был Пришвиным органично переработан. Интерес писателя к нему вылился в ряд построенных на этой основе образов-понятий. За ними стоят психология, быт. само лицо того или иного этноса, его история и культура. Будучи глубокомысленным читателем, Пришвин наделял героев европейской и русской словесности символичностью. Мировые образы сопоставляются и истолковываются в дневниках, какие он вел на протяжении полувека (с 1905 по 1954 г.) и полное издание которых еще не осуществлено.__.___
И. А. Гончаров не был первым в галерее «вечных спутников» писателя -десяти «великих учителей» русской литературы. И все же он входит в их число, благодаря постоянству и глубине своих идей и образов. Если в очерках и сюжетных произведениях Пришвина герои Гончарова упоминаются мельком или косвенно [2], то в дневниках возникает особый план их рассмотрения: духовно-гносеологический. Собственно, речь идет исключительно о центральных персонажах романа «Обломов» и его заглавной фигуре - Илье Обломове. Герои Гончарова давно перешел в разряд нарицательных имен. В современной психологии он олицетворяет собой флегматический темперамент и считается метафорой русского национального характера. Обратимся к высказываниям Пришвина об Обломове, чтобы уяснить, какое место занимают Гончаров и его творение во взглядах писатели на человека.
У Пришвина оценка гончаровского героя масштабна и философична. Его образная шкала выходит за границы введенного Н. Добролюбовым безапелляционного термина «обломовщина» (в тексте романа «обломовщина» -это , скорее, синоним обиходного празднолюбия и хозяйственной нерадивости). Пришвин отказывается от тех мнений, что опирались на сакраментальную критику обломовской лени. Его мысль разворачивает: художественный образ к жизненному потоку, к «земле» - к бытовому укладу. Он остановил свой взгляд на семейно-родовом, незыблемом начале, когда личность находится внутри обыденной жизни, здесь-и сейчас. Для сознания, которое идет от внутреннего опыта человека, важен сам факт его бытия в «глубине повседневности». Признавая образ Обломова порождением бытовой стихии, ее
л
66 Вестник УлГТУ 1/2001
конкр етно - дич1 ю стным выражением, Пришвин определил его природу следующим образом: «Быт» люда наживают вместо плана (прагматической установки, - Л. Д.), и даже бытовой парад, например, именины, является сам собой, по семейной традиции. Может быть, и все счастье людей состоит в поглощении плана бытом, как церковь поглощает Голгофу. На этом явлении в человеческом обществе создалась фигура Обломова: с точки зрения «планирования жизни» «обломовщина» есть нечто невозможно дурное, а с точки зрения русского быта Обломов есть «дивное существо» (запись от 1. 04.1951) [3].
Сам роман Гончарова с его обращенностью к этническим корням вызывает «потребность говорить о таких содаалъно-философских понятиях, как народность, национальность, о проблемах добра и зла в их противоборстве, о традициях и истоках, об «уме» и «сердце»» [4]. Именно Обломов становится для Пришвина «типом-ключом» [5], который раскрывает содержание других гоичаровских образов. В нем отражены зримые черты творческой личности Гончарова: любовь к тварному миру, погруженность в устойчивые жизненные формы. Обломов мыслится здесь как воплощение той целостной стихии, куда каждый из людей вносит нечто свое, неповторимое.
Пришвин воспринял образ Обломова и духе опенок русской религиозной философии и символической эстетики. Вл. Соловьев, к примеру, ставит его выше многих литературных героев от Фамусова и Молчалина до Манилова и Собакевича. «Отличительная особенность Гончарова - это сила художественного обобщения, благодаря которой он мог создать такой всероссийский тип, как Обломова, равного которому по широте мы не знаем ни у одного из русских писателей» [6], - полагает философ. Символическая критика рубежа веков интерпретировала художественные агкрытия Гончарова по-новому, связывая их с религиозностью персонажей и автора, с его умением символизировать идеи и отношения [7].
Нельзя сказать, что оценка Обломова Пришвиным осталась неизвестной исследователям Гончарова. Л.С. Гейро приводит запись из его дневника за 1921 год (15 апреля) в качестве констатации, типичной для писателей-современников и социальной критики конца XIX - начала XX века [8]. Антитеза покоя и движения (противостояние Обломова и Штольца) возводится в принцип национальной характерологии Пришвина. Однако все это обстоит далеко не так однозначно. Утверждать подобное - значит идти против основополагающей мысли Пришвина. Запись цитируется в сокращении. Поэтому утрачен общий смысл фразы. Пришвин стремится разрушить надуманное разделение в человеке сосредоточенной внутри одухотворенной энергии: «в романе внутренне прославляется русская лет, а внешне она же порицается изображением мертво-деятельных людей (Ольга и Штольц)» [9].
Обломов и Штольц, как считает Пришвин, вовсе не антиподы, но ступени становления характера, разные стадии его роста. На языке православной веры это называется тяжбой между «внутренним» и «внешним» человеком или
Зесшик УлГТУ 1/2001 67
несовпадением телесного и душевного делания. В одном случае пересиливает воля к действию, в другом - подспудная сердечная сила - «умирение» (М. Пришвин). Не «поступок решает вопрос, а явление (образование) личности» ¡ 8,с. 492]. Вот почему Пришвину видится в произведении Гончарова «чисто внешнее касание огромного русского факта» [10]. Глубоко проникая в бытийную почву, на которой возникли художественные обобщения Гончарова, Пришвин приходит к динамической формуле человеческой жизни. В ее истоках - накопление благодатной жизнесфоительной энергии. Личность спасена от самораспада (судьба Обломова), если найдена точка равновесия покоя и движения, свободы и необходимости. Антиномия двух личностных начал, несоразмерность чувства и воли у Пришвина преодолеваются. Для этого введен фольклорный идеал народного характера: «Антипод Обломова не Штольц, а Максималист, с которым Обломов мог бы дружить, спорить по существу и как бы сливаться временами, как слито это в Илье-Муромце- сидсл-сидел, и вдруг пошел, и да как пошел!..» [11].
От образов Гончарова протянуты нити к идейным конфликтам в российском обществе. Его историю писатель представляет как поиски «третьего» пути, объединявшего пошоса русской действительности. При этом оба качества народной души - устойчивость и безудержность, «стремление заглянуть в самую бездну» (Ф: Достоевский), по его мысли обречены на примирение. Однако, это не беспочвенный конформизм: «Вне обломовщины и максимализма не было морального существования в России, разве только приблизительное... Устраиваться можно было только «под шумок», прикрываясь лучше всего просветительной деятельностью ... Не могут все быть Обломовыми, не могут все быть Максималистами »[12].
Образ Обломова через посредующее звено - былинного героя - встает в ряд пршпвинских мифологем: Марья Моревна, Кащеева цепь, Мирская чаша, Фауст и Маргарита, Петр и Евгений («Медный всадник» А. С. Пушкина). Эта парадигма переосмысленных им «вечных» образов-идей с закрепленной за каждым из них авторской семантикой. С их помощью социально-эти^теские ценности и понятия -красота и добро, личность и общество, любовь и правда - переводятся в состав собственной мифологии художника-мыслителя. В ней возникает объяснительная модель бытия, которая основана на склонности Пришвина к мифотворчеству. Данная способность вызывается тягой к символизации: человеческой и природной жизни, .литературных лейтмотивов и философских представлений.
Как сказал Гончаров в статье «Лучше поздно, чем никогда», «этот мир творческих типов имеет как будго свою особую жизнь, свою историю, свою географию и этнографию и когда-нибудь, вероятно, сделается предметом любопытных историко-философских критических исследований» [13]. Подтверждение этому тезису мы находим у Пришвина. Перелистывав страницы его дневников, читатель оказывается свидетелем перевоплощения «вечных» прототипов в авторские философемы, облаченные в форму имени-мифа. Здесь происходит соединение смыслов посредством дополнительности. Так вдова писателя, биограф и серьезный исследователь Пришвина, охарактеризовала сгущенность его стиля на
68 Вестаик УзтГТУ 1/2001
основе анализа кошхептуалъкоя ооразкои пары, взятой из оо.щечеловеческого культурного фонда: Дон Кихот - Иван-дурак. Она убеждена, что в типологии Пришвина два образа-антипода, два далеких друг от друга персонажа - испанский идальго и русский крестьянин - парадоксально объединяются. Главное действующее лицо романа Сервантеса и народный сказочный герой, «.выступают на поиски своего единства». В этой диффузии смыслов обнаруживается не столько борьба, сколько «взаимодействие правды и сказки, формулы и образа, науки и искусства, незыблемого закона и абсолютного случая, диктатуры и свободы, света и тени Дон Кихота и Ивана-дурака» [14]. При этом художестеенно-философские модификации полнокровных образов у Пришвина сохраняют сущностную сердцевину. Вложенное в * «вечные» типы общечеловеческое содержание лишь дополняется конкретным, живым смыслом. Этот смысл совмещен с фондом мировых образов, ставших элементами философской системы Пришвина.
Без любви писателя к частному, потаенно-родственному, воплотившемуся в общее, невозможно понять значение его оценок Обломова. В конце своего творческого пути Пришвин вернется к этому этнически окрашенному образу-концешу. Обобщающая запись под 19 августа 1953 года развивает мнение И. Аниенского о подлинности гончаровского типа, о том, что «Обломов - тот жил века, он рос, он культивировался незаметными приращениями куста или дерева» [15].
Приводимые ниже строки переютикаются с общей темой последних книг Пришвина: тип и характер, связь между созданием типа и утверждением художественной индивидуальности писателя (творческим поведением). В Обломове его внимание привлекает перевес типа над характером, общего над отдельным: «Есть литературные образы, в которых преобладает характер (Дон Кихот, Гамлет) и где преобладает тип (Обломов)» (с .656). В этом смысле понимание Пришвиным сущности типа прямо указывает на ведущее свойство художественного мира Гончарова - синтез национально-выразитетаных начал с вечными, какие пошли в фундамент высших человеческих ценностей. «Тип - это мост, где встречаются личность творческая, несущая в жизнь разнообразие, и общественность, требующая от каждого характера служения единому сущему» (с.656). Так выражает Пришвин свое видение пути художника к действительности и генезиса самого типического образа - «от частного явления к общему» (с.543).
Тип (сходство) и характер (различие) - эстетические категории, сближаемые Пршдвиным через трансформацию их прямых значений. Опираясь на мифопоэтическую логику, он переходит в область историософии, в сферу, названную им «чувством истории». «Тип и характер - это как бы два полюса круговорота человечества: поток материнский г^гчит нас к типу, отцовский поток - к характеру, - записывает писатель в своем дневнике. - В этом движении нам кажется, будто мать на Востоке, а отец на Западе и что сейчас делается на свете то, что скорее всего вступает в свое право материнство человечества, хождение матери человечества по мукам». И далее следует порождающий множество попутных размышлений вывод: «Вот как раз теперь и явиться тому молодцу, кто вышел к распутыо с вопросом, куда ему идти, если во все' стороны смерть. Тут вот и
ВссшикУдГТУ 1/2001 69
кончается путь материнства, тут в оправдание матери-родины должен появиться герой-отец, туг открывается особый путь в отечество» [8, с.654]. Слова эти могут быть отнесены и к герою Гончарова, и к стоящим за ним фактам переломной эпохи -трагического «железного» века, к историческому образу России.
Взрастая на почве национальной культуры, Пришвин исповедовал принципы христианского реализма. Уже не только как художник, вдохновленный природой, но и как мыслитель, захваченный высшим духовным содержанием, он принимает здешний мир со всеми его противоречиями. Главное открывается для него в спасительной перспективе, созерцаемой на высотах духа. Поэтому Обломов у Пришвина - это «не обсевок в поле» [16], не «человек-обломок» [17]. Сущность характера, за которым угадывается «душа Гончарова в ее личных, национальных и мировых элементах» |18], тесно увязана с историческим обликом нашего народа. Напомним, что и сам создатель «ленивого» образа замечал, как «в эту фигуру вбираются мало-помалу элементарные свойства русского человека» [19]. Однако, по Пришвину, обломовская неподвижность есть «своего рода толстовское "неделание"» [8, с. 135], а это сдерживает развитие «соборной» личности. Душевная закваска в ней еще не облеклась плотью. Она не смогла преодолеть тяжести земных установлений. Обломов остается для писателя примером личности, которая не умеет себя реализовать. Это - незавершенная типизация, поскольку «тип есть в то же время собор характеров» [20].
Б итоговой записи Пришвин пытается найти в душе Обломова структуру динамического покоя. Тем самым намечены предел уходу в себя и возможность роста, движения к сотворчеству жизни: «Обломов Гончарова содержит в себе как характер признание родственное и как тип осуждение: положительный, как характер русский, излюбленный, родственный Илье-Муромцу, и отрицательный как тип. Обломов - бесхарактерный как тип и великий русский характер как личность (встанет когда-нибз'дь и все переделает по-своему)» (8, с.656).
Сегодня Пришвин по складу своего мышления все больше воспринимается в русле отечественного любомудрия - как один из самых глубоких умов XX столетия [21 ¡. По существу, мы обнаруживаем в его рассуждениях об Обломове опыт трактовки открытого Гончаровым образа-типа в качестве мифологемы национального сознания. Иначе говоря, писатель ищет и обретает способ замены философского дискурса своего рода символом, выражающим мир авторских представлений. Не логические схемы, а слово и созерцание, сосредоточенные на подлинных глубинах человека, становятся фокусом познания реальности.
Сказанное означает, что для Пришвина приоритетны образный язык и мифологическая рефлексия, отодвинувшие теоретические средства и философское умозрение на второй план. Жизнеподобный образ-характер выступил у него посредником между конкретным национальным явлением и обобщающим понятием. В опоре образ-мифологему Обломова Пришвин объективизирует свое мировоззрение. Этим выбором поддержана культурная
70 Весгшич УяГТУ I /200.1
традиция, которой объединяются различные эпохи национальной художественной мысли. Обращаясь к христианской традшии, к стихии народной религиозности с ее раз11ичньши наслоениями, он выступал как мифолог и мифотворец одновременно, строил свои тексты во многом по тем же духовно-возвышающим законам. Это отчетливо видно, если присмспре1ься к строю художестБешош сознания Пришвина. В нем прерывистый ход мысли уступает место непреходящим смыслам, которые олицетворены в природных образах, в связывании теорческого поведения с верностью духовным убеждениям.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Флоренский П., свящ. Маисе собр. соч. Вып. 1. б. м., 1993. С. 24.
2. См.; например: Пришвин М. М. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. М., ¡982. С. 400-401. Автобиографический герой «Кахцеевой цепи» называет Адуева-младшего из «Обыкновенной истории» своим двойником. Далее ссылки на это издание дамы в тексте с указанием тома и страниц.
3. Пришвин М. М. Собр. соч.: В 6 т. Т. 6. М.; 1957. С. 410.
4. . Гейро Л. С. Роман «Обломов» в контексте творчества Гончарова// Гончаров И. А. Избранные
произведения. М., 1990. С. 5.
5. Анненский И. Гончаров и его Обломов // Там же М 1990. О 535.
6. Соловьев Вл. Соч.: В 2 т Т.2. М., 1990. С. 294-295.
7. См.: Крылов В. Творчество И. А Гончарова в интерпретации русской символистской критики конца ХГХ - начала XX века // Гончаровские чтения. 1995-1996. Ульяновск. J 997 С. 90-98.
8. См..: Гейро Л. С. Указ..-соч. С. 10-11. В самой статье акцентируется диалектическое единство
характера Обломова.
9. Пришвин М М. Незабудки. М, 1969. С. 233.
10. Там же. С. 234.
11. Там же.
12. Там же.
13. Г ончаров И. А Лучше поздно, чем никогда (Крипгческие заметки) 7/ Гончаров И. А Избранные произведения. С. 457-458.
14. Пришвина В. Д. Наш дом. М., 1977. С. 240.
15. Анненский И. Эстетика «"Мертвых душ» и ее наследие // Анненский И. Избранные произведения. Л., 1988. С. 630.
16. Анненский И. Гончаров и его Обломов. С. 537.
17. См.: Тирген П. Обломов как человек-обломок (к постановке гфоблемы «И. А. Гончарова и Шиллер») // Русская литература. 1990. №3. С. 18-33.
18. Анненский И. Гончаров и его Обломов. С. 535.
19. Гончаров И. А. Указ. соч. С. 430.
20. Пришвин М. М. Собр. соч.: В 6т. Т. 6. С. 664.
21. Гачев Г. Три мыслителя: Леонтьев, Розанов, Пришвин // Московский веепшк. 1990. Ш. С. 207-214.
Дырдик Александр Александрович, кандидат филологических наук, и. о. зав. кафедрой «Филология, издательское дело и редактирование» УлГТУ. Окончил Уральский педагогический институт и аспирантуру ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН. Имеет статьи и монографии о русской литературе XXвека в контексте христианской культуры.
Востяик УлГТУ 1/2001 71
