CC BY
61
УДК 82.091
С. П. Толкачёв
доктор филологических наук, профессор каф. истории отечественной и зарубежной литературы МГЛУ; е-таЛ: [email protected]
ОБРАЗЫ РОССИИ И ФРАНЦИИ В РОМАНЕ МАЛЬКОЛЬМА БРЭДБЕРИ «В ЭРМИТАЖ!»
В статье рассматривается постмодернистская природа романа современного английского писателя Малькольма Брэдбери «В Эрмитаж!» с точки зрения интертекстуальности этого произведения, первичности текста по отношению к реальности, всепоглощающей иронии. Автор выстраивает целую систему оппозиций, в которой философия противопоставляется литературе, последняя в свою очередь - правде, или реальной жизни. Главная функция таких бинарных оппозиций состоит в том, чтобы высветить пространство между двумя полярно противоположными цивили-зационными центрами, создать поле художественного напряжения, которое могло бы породить импульс, двигающий сюжет или преобразующийся в энергетику очередного блистательного диалога-спора, которыми также перенасыщен роман Брэдбери. Франция и Россия, отделенные друг от друга бездной в географическом и культурном отношении, постепенно вступают в диалог, и из него постепенно начинает строиться мостик, соединяющий эти страны эпохи Просвещения и конца ХХ в. Одновременно раскрывается роль экфрасиса в изображении символичных для России и Франции образов культурного метатекста, причем дается определение произведения английского писателя как романа-палимпсеста, транслирующего наложение и «переплетение» многочисленных исторических и культурных аллюзий и реминисценций. Постмодернистское прочтение Малькольмом Брэдбери «французского» и «русского» исторических и культурных текстов предполагает, по задумке писателя, сотворчество читателя, который сам становится отчасти автором романа. По мере прочтения и анализа произведение раскрывает свою гротескную природу, превращаясь в своего рода роман-«трикстер», обманывающий читателя и заигрывающий с ним, демонстрирующий свою протеистическую природу. И делает это Малькольм Брэдбери, используя прием игрового «мерцания» жанровой природы своего романа, уводя от однозначных трактовок и устоявшихся академических характеристик, сложившихся в литературоведении, что в очередной раз заставляет говорить о неисчерпаемости повествовательных форм, которые рождаются в творческой лаборатории действительно талантливых писателей. В этом отношении роман М. Брэдбери «В Эрмитаж!» представляет собой, без сомнения, интеллектуальный бестселлер, который стремится объять, найти и породнить русское и французское - великий культурный метатекст двух великих держав, таких разных и таких похожих.
Ключевые слова: постмодернизм; ирония; интертекстуальность; экфрасис; палимпсест; культурный метатекст.
S. P. Tolkachev
Doctor of PhiLoLogy (Dr. habiL), Professor,
Department of Domestic and Foreign Literature,
Moscow State Linguistic University; e-maiL: [email protected]
IMAGES OF RUSSIA AND FRANCE IN MALCOM BRADBURY'S NOVEL "TO THE HERMITAGE!"
The articLe touches upon the postmodern essence of the noveL "To the Hermitage!" by the modern EngLish author MaLcoLm Bradbury from the point of view of intertextuaLity of this piece of Literature, primariness of Text in reLation to ReaLity, aLL-absorbing irony. The author estabLishes the whoLe system of oppositions in which phiLosophy is opposed to Literature, the Latter in its turn is opposed to Truth and to "reaL Life". The main function of such binary oppositions incLudes marking the space between two poLar opposite civiLizationaL centres, creating the fieLd of artistic tension which couLd deintensify into an impuLse moving the pLot and transforming into the energy of a briLLiant diaLogue. Bradbury's noveL is fuLL of such diaLogues. France and Russia separated from each other by abyss in geographicaL and cuLturaL meaning of the word graduaLLy begin a diaLogue from which a bridge can be buiLt between these countries of the epoch of the EnLightment and the Late of the XX century. SimuLtaneousLy we try to unfoLd the roLe of ekphrasis in representation of symboLic for these countries images of cuLturaL metatext. ALong with this the definition of the EngLish author's noveL is given as a noveL-paLimpsest that conveys overLapping and interweaving of numerous historicaL and cuLturaL aLLusions and reminiscences. Bradbury's postmodern reading of the French and Russian cuLturaL texts assumes, according to the author's idea, the co-authorship of the reader who aLso becomes the author to some extent. In the course of reading and anaLysis the noveL reveaLs its grotesque nature transforming into a kind of "noveL-trickster" deceiving the reader and fLirting with him whereas it demonstrates its Proteus nature. Bradbury does it using the technique of Ludic "scintiLLation" of the noveL's genre nature taking the reader away from expLicit interpretation and Long-term academic characteristics in phiLoLogy. This aLLows us to speak about inexhaustibiLity of narrative forms which may be born in the creative Laboratory of a taLented writer. In this respect Bradbury's noveL "To the Hermitage!" is undoubtedLy an inteLLectuaL bestseLLer which tries to find, embrace and bring together the Russian and the French presenting the great cuLturaL metatext of two great empires, so different and so simiLar.
Key words: postmodernism; irony; intertextuaLity; ekphrasis; paLimpsest; cuLturaL metatext.
В романе современного английского писателя Малькольма Брэдбери (1932-2000) «В Эрмитаж!» (2000) в духе постмодернистской поэтики переосмысляются и пересоздаются образы России и Франции. Как известно, постмодернистская литература утверждает первичность
текста по отношению к реальности, всепоглощающую иронию, тотальную интертекстуальность (все уже давно написано, именно поэтому автор не создает оригинальные произведения, а сознательно или бессознательно цитирует авторов прошлого), и вытекающее из интертекста положение о «смерти автора», который у теоретиков постмодернизма получает наименование «скриптор» (стоит вспомнить работу французского философа и литературоведа Ролана Барта «Смерть автора» [Барт 1994], которая упоминается и в романе Брэдбери.
В исторической перспективе английский писатель в своем романе, который неоднократно становился объектом внимания отечественного литературоведения (Бочкарева, 2013; Ромаданов, 2014; Хабибуллина 2014), пытается с изрядной долей юмора, порой переходящего в иронию и откровенное пародирование, дать ответ на вопрос: что такое «западное», «французское», и что такое «незападное», «российское», «русское». Роман построен по принципу контраста между эпохами -прошлым (конец XVIII в.) и настоящим (1993), между пространством европейским (Франция, Голландия, Германия) и российским (эпохи Екатерины II и перестроечной Россией). События, представленные в 36 главах романа, чередуются, и после каждой главы «Наши дни» следуют главы «Прошлое». События, представленные в «прошлом», включают рассказ о путешествии в Санкт-Петербург французского философа Дени Дидро по приглашению русской императрицы Екатерины Великой в 1773 г., его визитах ко двору, беседах с царицей. Повествователь подробно излагает события, связанные с попытками Дидро безуспешно склонить Екатерину к просветительским реформам в России. Узнает читатель и о возвращении французского философа во Францию, где он встречается уже с представителями иной цивилизации, солнце которой восходит далеко на Западе - Бенджамином Франклином и Томасом Джефферсоном.
Спустя более чем два столетия, в октябре 1993 г., группа литераторов и деятелей культуры плывет на пароме из Столкгольма в Санкт-Петербург, чтобы отыскать следы великого французского философа, а также местонахождение его библиотеки, которую у него в свое время купила Екатерина. В настоящем времени повествование ведется от лица некоего безымянного английского писателя, который и рассказывает об этой поездке в рамках проекта «Дидро», спонсируемого Западом.
События, связанные с пребыванием Дидро при дворе русской императрицы и современным проектом «Дидро», разворачиваются перед взором читателя как параллельные, противопоставленные во времени нарративы, а мотив путешествия одновременно объединяет и противопоставляет два цивилизационных центра - Франции (западной Европы) в целом и екатерининского Санкт-Петербурга. Несмотря на вопиющие контрасты, которые предстают перед глазами путешественников обеих эпох при сравнении цивилизаций западной и российской, автору романа «В Эрмитаж!», как ни странно, удается выявить гораздо больше сходства, чем расхождений. Так, Россия, например, во все времена - Екатерининские и Ельцинские - стоит перед перспективой переворота, будь то пугачевское восстание или штурм Белого дома войсками, лояльными президенту новой России. Прошлое и Настоящее «сплетаются» в единый хронотоп «Восток - Запад», отражающий многомерную картину мотивов и ассоциативных связей, в рамках которой граница устанавливается не в географическом плане, а в цивилизационном - между прогрессом и варварством. При этом прогресс в рамках картины мира Малькольма Брэдбери не обязательно привязан к Западу, а варварство - к Востоку.
Утопические прожекты французского философа противопоставляются реальности русского самодержавия. Взаимоотношения слуги и хозяина - Дидро и Екатерины - при этом изображаются в контексте повести «Жак-фаталист и его хозяин», которая часто упоминается, и отрывки из которой цитируются на страницах романа английского писателя. Брэдбери выстраивает целую систему оппозиций, в которой философия противопоставляется литературе, последняя в свою очередь - правде, или реальной жизни. Дидро и Вольтер, образы которых становятся в романе частью образа Франции, тоже включены в систему оппозиций. Противопоставлены друг другу мудрость и самодурство (не столько в лице Екатерины, сколько Фридриха Прусского и Людовика XV), эмпиризм противостоит теории, философ - монарху, философия - власти (172), и такие контрасты пронизывают весь роман, придавая всему беллетристическому дискурсу (и Дидро, и Вольтера, и Стерна, имя которого упоминается в романе не раз, и Декарта, и самого Брэдбери) драматизм и динамику.
Главная функция таких бинарных оппозиций состоит в том, чтобы «высветить» пространство между двумя полярно противоположными
цивилизационным центрами, создать поле художественного напряжения, которое могло бы разрядиться в импульс, двигающий сюжет или преобразующийся в энергетику очередного блистательного диалога-спора, которыми также перенасыщен роман Брэдбери. Франция и Россия, отделенные друг от друга бездной в географическом и культурном смысле, постепенно вступают в диалог, и из него постепенно начинает строиться мостик, соединяющий Францию и Россию эпохи Просвещения и конца ХХ в.
Так, Дидро, приезжающий в Россию, не только воплощает Просвещение, но и привозит с собой несколько десятков записных книжек, в которых изложены его взгляды на новую, просвещенную и переустроенную в будущем Россию. К тому времени, через 220 лет, когда перед Россией стоят примерно те же проблемы, что и в екатерининские времена, повествователь думает, сходя с трапа парома «Владимир Ильич» в Петербурге 1993 г.: «Она [Россия], как всегда, разрывалась между Западом и Востоком, между буржуазными мечтами и староверскими страстями, странными царями и их ненадежными преемниками, тянулась к великим утопиям и прогибалась под тяжестью бесчисленных мертвых душ. Стремление к крайностям - русская национальная особенность, мистицизм - правило, а стремление не жить, а делать историю - принцип. Русские живут с постоянным сознанием своего исторического предназначения, оно заставляет их поглощать целые материки, преобразовывать природу и заселять пустыни, но не прибавляет им человечности» [Брэдбери 2010, с. 140].
На первый взгляд кажется, что цель романа Брэдбери - показать, как самоуверенный Запад совершает свое миссионерское паломничество в «немытую» Россию, руководствуясь традициями демократии и гуманизма. Но глубокий анализ произведения показывает, что такое прочтение достаточно поверхностно. Система мотивов, образов и смысловых параллелей демонстрирует, что при всей их ясности и прозрачности, они закладывают в идейную структуру романа куда более сложные, противоречивые и не такие очевидные смыслы. Идея цивилизованного Запада, противопоставленная «хаотичному» Востоку, опровергается в измерениях и прошлого, и настоящего. Хотя Париж, из которого уезжает Дидро, - безусловный центр моды и торговли, он показан и как место деспотической власти и притеснения
свободомыслия. Многие книги Дидро и других вольнодумцев не могут быть опубликованы во Франции из-за беспощадной цензуры. Становится ясно, что не Париж эпохи, предшествующей Великой французской революции, ни высоко цивилизованный Стокгольм с его до безумия упорядоченный жизнью, откуда отправляются в Россию участники проекта «Дидро», не могут выступать в качестве положительных примеров для далекого «дикого» российского мира. Амбивалентные дискурсы Запада и Востока превращаются в произведении в сложно организованный художественный диалог, в процессе которого становится ясно, что не так просто разобраться в системе ценностей и менталитете обоих миров.
Примечательно, что подобно повести «Племянник Рамо» и другим произведениям Д. Дидро многие главы романа «В Эрмитаж!» построены в форме диалога. Важно отметить, что такие диалоги как нельзя лучше высвечивают особенности художественных образов России и Франции, как века Просвещения, так и современной эпохи. В данном отношении особенно характерен разговор Дидро с Екатериной:
ОНА: А будущее, мсье, каким видится оно? Индейская Америка станет французской или британской?
ОН: Французской, если французы придумают, что с ней делать. Или британской, если решение найдут тучные ганноверские Георги.
ОНА: А кто лучше? Французы или англичане?
ОН: Давайте попробуем представить себе британскую Америку. Американцы станут ежедневно поедать ростбифы, а дикие земли превратятся в поместья лордов со сворами породистых гончих и гудением церковных колоколов. Если же победу одержит Франция - что ж, Америка будет походить на Санкт-Петербург. Купола, статуи, разукрашенные дворцы и причуды бестолковой моды. Впрочем, если верх возьмут самые передовые, самые активные слои населения, отпадают оба варианта.
ОНА: То есть у них появится стремление стать самостоятельной нацией?
ОН: И республикой. И так как англичане ненавидят французов, а французы - англичан, американцы добьются независимости. Каждая из враждующих сторон начнет вооружать американцев для сопротивления противной стороне. И в результате у них появится свое собственное оружие, которым они не преминут воспользоваться.
ОНА: А республика - это диктатура народных масс, так ведь по-вашему?
ОН: Именно.
ОНА: Но ведь такова и та замечательная обновленная Россия ваших проектов, которые я получаю ежедневно... [Бредбери 2010, с. 175].
Характерным образом предстает перед взором читателя и хронотоп екатерининского Петербурга как некого гибридного пространства, которое впитало в себя этнокультурные особенности разных стран и народов: «Эта Северная Пальмира взяла по кусочку от разных фасонов, собранных со всего мира, позаимствовала фрагменты различных культур и стилей: здесь Италия, Германия, Дания, Франция, Англия, романтизм, классицизм, ориентализм, барокко. Все перемешивается, уподобляясь театральной декорации, опере, попурри. В результате - явная нехватка новизны. Стоило дожить до шестидесяти лет, чтобы завершить свой путь в мире балтийского барокко» [Бредбери 2010, с. 37].
Параллельно во «французские страницы» романа «вживляются» и рассуждения на тему постмодернизма, поэтика которого послужила «фундаментом» для всего творчества М. Бредбери и для романа «В Эрмитаж!» в том числе, и, в частности, в работах одного из теоретиков постмодернизма французского философа и культуролога Ро-лана Барта: «Возможно, вы помните, что в 1968 году, во время очередной парижской революции, другой великий философ, Ролан Барт, опубликовал знаменитое некрологическое эссе "Смерть автора". В качестве ученого-некролога замечу, что Барт и сам уже умер, по странному стечению обстоятельств попав в автомобильную катастрофу на рю д'Эколь, как раз неподалеку от того места, где сегодня захоронены останки Декарта (если от него что-то осталось после бесконечных странствий). Но что же осталось от Ролана Барта, автора "Смерти автора"? Наверное, можно сказать, что все, чего он достиг, - это его постмодернистское Потомство. То есть можно сказать, что мы почитаем его по-современному, но мы научились воспринимать его так, как он, по-видимому, воспринимал сам себя, - как письмо, как текст, провокационный текст, который одновременно превозносит и отрицает писателя, возможно, написавшего или, возможно, не написавшего этот текст. Поскольку, как я понимаю, основной тезис всего Бартова
творчества заключается в том, что писатель не может быть ничем иным, кроме этого самого текста» [Брэдбери 2010, с. 86].
Чрезвычайно важным методом, которым пользуется Бредбери, рассказывая о впечатлениях разных героев о культурных ценностях России и Франции, становится экфрасис - описание произведения изобразительного искусства или архитектуры в литературном тексте [Никола 2010]. Обычно в качестве примера классического экфраси-са приводится описание щита Ахилла в 18-й песне «Илиады» Гомера, где в 120 с лишним строках описывается, что будет изображено на щите, когда его выкует Гефест. Развернутые экфрастические описания даются и при описании будущей статуи «Медного Всадника», над которым работает Фальконе, друг Дидро; Зимнего дворца, Пантеона, Петропавловской крепости, Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге: «Сейчас, разглядывая Христа Пантократора на полуразрушенном своде купола, он (Дидро) думает о Жаке Суффло, парижском архитекторе. Ему заказали проект церкви Святой Жене-вьевы, новой церкви для мыслящего по-новому поколения (потом она получит новое, римское, имя - Пантеон). Сейчас храм уже возвышается над улицами Парижа, и скоро дело дойдет до купола. Суф-фло мечтает о нем: легком, строгом, рискованно-новаторском. Враги насмехаются над ним, говорят, что здание обязательно упадет. Перед отъездом из Парижа философ посоветовал архитектору: «Помни, что вдохновляло Микеланджело: уверенность в себе и чувство линии. Всю жизнь он чинил то, что разваливалось. Изучал, как установить баланс и как уберечь потолок от падения. Тот же инстинкт помогает строителю ветряных мельниц находить правильный угол вращения, плотнику - мастерить крепкий стул, а писателю - находить форму для выражения своих мыслей. Инстинкт вырывает нас из тьмы и возносит к свету» [Бредбери 2010, с. 173].
Совершенно новым предстанет перед взором вернувшего из России Дидро образ обновленной Франции после смерти Людовика XV, который рисует ему друг и многолетний корреспондент Екатерины немецкий дипломат и литературный критик Мельхиор Гримм:
- В Париж? - Наш герой изумленно поднимает брови. - Разве могу я вернуться в Париж? После моих российских похождений? Да меня сразу же упекут в Бастилию. Ты и сам понимаешь...
- Чушь, - решительно возражает Гримм, - старый король умер. Теперь на трон сядет толстый невинный юнец. Париж прекрасен. Власть сейчас у Тюрго, а он превратил Париж в город философов. Провели электричество, все светится и сияет. Новенькие философы повылазили, как грибы, расхаживают с важным видом, проповедуют атеизм, парламент и реформы. Наука процветает. Моцарт играет. Музыки столько, что хоть уши затыкай. Д'Аламбер стал секретарем Академии. Кругом сплошные интеллектуалы. Все читают книжки, все покупают твою «Энциклопедию». В Пале-Рояль пришла-таки эра Разума.
- Не может быть! [Бредбери 2010, с. 230].
Таким образом, постмодернистское прочтение Малькольмом Брэдбери «французского» и «русского» исторических и культурных текстов предполагает, по задумке писателя, сотворчество читателя, который сам становится немного автором романа. Подобного тому, как на создание Дидро «Жака-фаталиста и его хозяина» повлиял роман Лоуренса Стерна «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена», о котором неоднократно упоминается в романе «В Эрмитаж!», так и на самого Брэдбери повлияло чтение «Жака-фаталиста», вдохновившего его на создание произведения о Дидро и Екатерине, о Франции и России. В свою очередь, как задумывал английский писатель, и чтение романа «В Эрмитаж!» способно породить новые тексты. Проект «Дидро», как говорится в финале произведения, никогда не закончится. Как замечает Альма Лунеберг в романе, главный вопрос в том, как Просвещение, в конечном счете, «пустилось» в свое путешествие в Америку. Это непростой вопрос, если смотреть на США глазами наших современников. Поэтому, следуя постмодернистской поэтике, нелегко вдохновиться этой темой и создать новое повествование о судьбах Просвещения в Новом Свете, но намек на такое продолжение был оставлен самим Брэдбери перед смертью. «Начните с Шатобриана, осуществите проект "Шатобриан"», - с такими словами в 1999 г. Бредбери обратился к аудитории одного научного симпозиума: «Дидро и его книга (Брэдбери ссылался на книгу «История двух Индий» французского автора Рейналя, созданную в соавторстве с Дидро. - С. Т.) выжила для того, чтобы оказать мощное воздействие на ключевую фигуру следующего поколения французских писателей - Шатобриана, чей роман «Атала» можно назвать «первым великим американским романом» [Bradbury 2000, с. 51]. Так что
постмодернистский феномен - порождать всё новые смыслы и тексты из уже имеющихся будет приносить свои плоды еще очень долго.
В связи с наложением большого количества временных и пространственных пластов роман «В Эрмитаж!» предстает перед нами еще и в виде романа-палимпсеста [Толкачёв 2017], в котором как в сложно устроенном многомерном зеркале двоятся множественные исторические события, связанные с отношениями Франции и России, Франции и Америки, Франции, Голландии, Германии и т. д., и при этом Париж и Петербург становятся своего рода метафорой многочисленных исторических перекрестков, поскольку эти столицы постоянно захлестывают противоположно направленные волны эмиссаров от политики, дипломатии и культуры, а то и просто нескончаемые потоки туристов, для которых «французское» и «русское» становится тем зеркалом, в котором, по М. М. Бахтину [Бахтин 2012], мы узнаем себя, видя свое отражение в глазах чужого. Тем не менее, по мере прочтения и анализа, произведение раскрывает свою гротескную природу, превращаясь в своего рода роман-«оборотень», обманывающий читателя и заигрывающий с ним, демонстрирующий свою про-теистическую природу. И делает это Малькольм Брэдбери, используя прием игрового «мерцания» жанровой природы своего романа, уводя от однозначных трактовок и устоявшихся академических характеристик, сложившихся в литературоведении, что в очередной раз заставляет говорить о неисчерпаемости повествовательных форм, которые рождаются в творческой лаборатории действительно талантливых писателей. И в этом отношении роман М. Брэдбери «В Эрмитаж!» представляет собой, без сомнения, интеллектуальный бестселлер, который стремится объять, найти и породнить русское и французское -великий культурный метатекст двух великих держав, таких разных и таких похожих.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Бахтин М. М. Собрание сочинений : в 7 т. Т. 3. Теория романа (1930-1961 гг.)
М. : Языки славянских культур. 2012. 880 с. Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика.
М. : Прогресс, Универс. 1994. С. 384-391. Бочкарева Н. С. Экфрастический дискурс в романе М. Брэдбери «В Эрмитаж!» // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. Вып. 1 (21). Пермь. 2013. С. 140-145.
Брэдбери М. В Эрмитаж! М. : Эксмо, Домино. 2010. 2S8 с.
Никола М. И. Экфрасис: актуализация приема и понятия // Вестник Вятского государственного университета. Т. 1-2. Киров : Вятский государственный университет, 2010. С. 8-12.
Ромаданов М. С. Концепция пародии М. Брэдбери и ее реализация в романе «В Эрмитаж!» // Вестник Пермского Университета. Российская и зарубежная филология. 2014. Вып. 4 (28). С. 200-20S.
Толкачёв С. П. Гибридная образность в русской и английской постколониальной литературе // Филология и культура. 20/7. Казань, 2017. № 2 (48). С. 193-200.
Хабибуллина Л. Ф. Специфика стереотипизации образа России в современной английской литературе // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. Филология. Искусствознание. № 2 (3). Н.Новгород, 2014. С. 170-17S.
Bradbury M. Enlightened Moments: Diderot, Chateaubriand, and American Fiction // English Literatures in International Contexts / ed. by H. Antor, K. Stier-storfer. Heidelberg, 2000. P. S0-SS.
