CC BY
70
© 2009
И.Ю. Ващева
ОБРАЗЫ ИМПЕРАТОРОВ В «ИСТОРИИ» ФИЛОСТОРГИЯ
Статья посвящена анализу особенностей исторической концепции Филострогия. Склонность к арианству и принадлежность автора к еретическому лагерю обычно заставляют исследователей выводить его сочинение за рамки византийской церковно-исторической традиции. Однако анализ работы показывает ее концептуальную близость "классическим" образцам. Одним из важнейших аспектов исторической концепции автора, ярко показывающим специфику восприятия действительности Фило-сторгием, является характеристика императоров, их религиозной и политической деятельности. И хотя конкретные образы получают иное освещение, отличное от хрестоматийного, закрепившегося в церковно-исто-рической традиции, тем не менее, общий взгляд на роль императоров в судьбах империи и всего христианского мира позволяет рассматривать "Церковную историю" Филосторгия как часть единого феномена. В то же время, отличия в оценке Филосторгием политических деятелей от "классических" церковных историй обнаруживают собственную логику автора, которая до сих пор не становилась предметом специального рассмотрения.
Ключевые слова: "Церковная история", ранневизантийская традиция, церковная историография
Фигура Филосторгия занимает особое место среди церковных историков ГУ—У веков. Принадлежа к той же христианско-византийской ойкумене и разделяя в целом те же мировоззренческие установки, Филосторгий тем не менее представляет совершенно иной взгляд на историю Византии раннего периода. Склонность к арианству и принадлежность автора к еретическому лагерю обычно заставляют исследователей выводить его сочинение за рамки византийской церковно-исторической традиции. Как правило, исследователи, если и упоминают его имя, то рассматривают его отдельно, выделяя из группы церковных историков ГУ—У веков. В целом же, несмотря на некоторый интерес к фигуре данного автора и наличие нескольких работ зарубежных исследователей1, посвященных в той или иной степени особенностям мировоззрения арианско-го историка, личность и исторические представления данного автора до сих пор остаются мало изученными и совершенно не осмысленными в контексте развития ранневизантийской церковной историографии. В отечественной же историографии сочинение Филосторгия привлекло внимание исследователей, пожалуй, только один раз .
Такое отношение к данному автору, очевидно, объясняется его принадлежностью к еретическому лагерю и плохой сохранностью самого текста. Сочинение Филосторгия не сохранилось. Оно дошло до нас лишь в переложении патриарха Фотия, который вместе со своим рассказом об этом авторе сохранил для потомков Эпитому «Церковной истории» Филосторгия. Именно эта эпитома,
дошедшая до нас в нескольких рукописях, древнейшей из которых является Cod. Barocc. 142 XIV века, послужила основой для реконструкции полного текста Филосторгия Ж. Биде в начале XX века3.
Вполне понятно, что возможны определенные сомнения относительно того, можно ли анализировать текст Филосторгия и реконструировать его историческую концепцию или же отношение автора к тем или иным персонажам, если сочинение Филосторгия дошло до нас только в переложении патриарха Фотия, не разделявшего арианские симпатии автора. Однако, интересно, что патриарх Фотий достаточно корректно обошелся с текстом Филосторгия. Будучи православным патриархом, Фотий не только не умалчивает об этом произведении и не громит его как еретическое, но оставил потомкам довольно объемное его описание, рассказав и о содержании работы, и о стиле автора, приводя мнение и характеристики самого Филосторгия, и в то же время четко обозначая собственное мнение в большинстве случаев. Благодаря титанической работе выдающегося немецкого исследователя Фр. Вилькельмана, посвятившего десятки лет изучению всех фрагментов «Истории» Филосторгия, сохранившихся не только у Фотия, но и в составе трудов более позднего времени, в частности, у Суды, в арианской житийной литературе, в сочинениях Иоанна Дамаскина и в «Житии Константина», осуществившего реконструкцию авторского текста и его критическое издание, современный исследователь сравнительно недавно получил возможность использовать сочинения Филосторгия как уникальный исторический источник.
На сегодняшний день, несмотря на то, что уже проделана огромная работа по реконструкции текста, имеются прекрасные критические издания «Церковной истории» Филосторгия4, само имя автора довольно хорошо известно историкам поздней античности, тем не менее, особенности данного произведения, позиция и взгляды автора, его место в историографической традиции и истории культуры того времени все еще остаются практически не изученными.
В данной ситуации анализ этого сочинения самого по себе и в историографическом контексте того времени оказывается очень важным, поскольку, с одной стороны, данная «Церковная история» отличается от других произведений, созданных в это же время в рамках христианской и языческой традиций, а с другой стороны, оно является одной из первых «Историй», созданных в продолжение «Церковной истории» Евсевия Кесарийского и, таким образом, является такой же составной частью единого феномена, как и сочинения Сократа Схоластика, Созомена, Феодорита Кирского и других авторов.
Как и в случае с остальными церковными историками, о его жизни известно не так уж много. Родился он около 368 года в каппадокийском городке Бориссе в провинции Каппадокия II. Как он сам сообщает в своем сочинении, происходил он из христианской семьи, причем родители его принадлежали к горячим сторонникам учения Евномия (IX, 9), и с самого раннего детства получил соответствующее воспитание. Примерно в двадцатилетнем возрасте он перебрался в Константинополь для завершения своего образования5. Именно в Константинополе он и провел большую часть своей жизни, здесь же встретил Евномия, что еще больше укрепило его в правильности избранной им веры, здесь же он закончил свою «Церковную историю» (X, 6) и написал «Похвальное слово Ев-
номию» (НЕ, 3, 21), на сегодняшний день утраченное, и сочинение против
Порфирия (НЕ, 10, 10). Как и многие другие молодые люди того времени, он много путешествовал, совершил паломничество в Палестину, посетил Анти-охию, затем Египет, побывал в Александрии, но главным местом его жизни оставался Константинополь. Интересно, что в качестве своей профессии он выбрал юридическую практику, и никоим образом не был связан с церковной иерархией, однако в истории он остался как ярый противник язычества и горячий поклонник Евномия, лидера неоарианства6.
«Церковная история» Филосторгия увидела свет в конце 20-х гг. У века
(примерно между 425 и 433 гг.7) в Константинополе и состояла из 12 книг. Сочинение задумывалось как продолжение «Истории» Евсевия Кесарийского и потому охватывает период с начала ГУ века, с правления Константиа, до 425 года. Несмотря на светское образование и род деятельности автора, книга написана с проарианских позиций.
Перед читателем проходит целая галерея различных персонажей ГУ—У веков. Наиболее значимыми фигурами в историческом сочинении Филосторгия, как и во всей церковно-исторической традиции поздней античности, являются, с одной стороны, патриархи и епископы, направляющие духовную жизнь империи, и императоры, возглавляющие светскую власть, с другой.
В изображении императоров Филосторгий в целом придерживается образца, выработанного Евсевием Кесарийским. Император вольно или невольно оказывается ответственным за судьбы империи, и от его мудрого или дурного правления зависит процветание и благоденствие всей христианской империи. Совершенно очевидно, что главным критерием для оценки того или иного правителя в сочинении Филосторгия, как и у других церковных историков, оказывается его религиозная политика. Как принято считать, «люди и события, которые проходят длинной чередой перед читателем его «Церковной истории», оце-
о
ниваются с точки зрения непреклонного и последовательного евномианина» , «защитники православия не заслуживают его похвал, сторонники же арианства или колеблющиеся в вероисповедании получают, разумеется, более позитивную оценку»9. Более того, по утверждению З.В. Удальцовой, «свою задачу писатель выполняет со всей горячностью фанатичного еретика, даря единомышленникам пламенную любовь и восхищение, выражая презрение и ненависть всем врагам своей веры»10. В то же время, противопоставляя «Историю» Филостор-гия сочинениям ортодоксальных историков, З.В. Удальцова отмечает стремление арианского писателя к объективности, правдивость описания императоров и большую свободу в оценке их деятельности: «Идеализированному и героизированному образу первого христианского императора, созданному Евсевиес, противостоит у Филосторгия полнокровный, жизненно правдивый в своей противоречивости портрет этого правителя империи»11, «портреты императоров написаны правдиво, откровенно, без всяких прикрас»12, «сочинение Фило-сторгия отнюдь не написано в расчете на то, чтобы угодить сильным мира сего»13. Таким образом, мотивация арианского историка в оценке деятельности того или иного правителя остается не вполне понятной — характеризуется ли она фанатизмом и последовательностью в отстаивании собственной веры или же стремлением к объективности?
При этом трудно сказать, что описание императоров у Филосторгия выдержано строго в черно-белой гамме без нюансов и полутонов. В «Истории» Фило-сторгия нет практически ни одного однозначно хорошего или безнадежно дурного правителя. Складывается впечатление, что автор, действительно стремясь к объективности, отмечает и положительные, и отрицательные стороны каждого правления. Однако общий тон «Истории» Филосторгия нельзя назвать ровным, отстраненным, характерным для спокойного научного исследования. Одних персонажей своей истории автор горячо восхваляет, других резко критику-
ет. Интересно также, что многие персонажи получают у Филосторгия иную оценку, нежели в «классических» «Церковных историях». При этом внутренняя логика произведения, мотивация самого Филосторгия оказывается совершенно неизученной. Единственный на сегодняшний день исследователь Филосторгия З.В. Удальцова характеризует его отношение к императорам достаточно бегло, выбирая для характеристики всего несколько примеров, важных и показательных с точки зрения ортодоксально настроенных христиан. Это Константин и Феодосий как идеальные правители, и Юлиан Отступник как пример нечестивого императора. При этом несколько теряется логика самого Филосторгия. Остается непонятным, кого же он сам считает идеальным правителем, а кого порицает и за что. На наш взгляд, для характеристики авторской позиции, для понимания внутреннего смысла «Истории» Филосторгия, совершенно недостаточно рассмотреть всего три примера, пусть даже ярких, но важно понять собственную логику автора и принципы, с которых он оценивает деятельность императоров, и соответственно рассмотреть всю последовательность хороших и дурных правителей, а также выстроить некую иерархию правителей в соответствии с его собственными оценками и представлениями. Итак, рассмотрим череду правителей, представленных в сочинении арианского историка, и оценки, данные им автором.
Одной из ключевых и в то же время очень сложных фигур для Филосторгия является Константин Великий. Как и для всех церковных историков того времени, он является основателем Христианской империи и защитником христианской веры, что автоматически ставит его в положение «хорошего» императора, некоего идеала. С другой стороны, он же является инициатором и гарантом Никейского собора, осудившего Ария, что должно было поставить его в положение «гонителя истинной веры». Исследователи отмечают противоречивость образа, Константина, нарисованного Филосторгием. Так, с точки зрения З.В Удальцовой, «император соединяет в своем лице нового Нерона с благочестивым, хотя порой заблуждающимся монархом»14. По мнению, ставшим уже стереотипным, «образ Константина дается в динамике, показана его внутренняя эволюция»15, причем по мере этой эволюции, Константин все дальше удаляется от истинного пути: «когда император шел к власти, ему сопутствовало счастье и покровительство провидения, дарившего ему победы. Когда же Константин пошел по пути злодеяний и вероломно избавился от многих своих родных и друзей, ставших для него помехой, он... возродил кровавые времена Нерона»16. Однако в данную схему совершенно не вписывается крещение Константина в конце жизненного пути, и принятие им арианства. Филосторгий, казалось бы, как арианский историк, должен был превозносить его за этот шаг
и изобразить его неким закономерным финалом его деятельности. Однако именно Филосторгий оказывается одним из немногих авторов, кто рассказывает об убийстве Константином своего сына Криспа и жены Фаусты (НЕ, ГГ, 4)17. Константин изображен в этом эпизоде не столько как злодей, но, скорее, как человек не очень самостоятельный, подверженный влиянию своей жены и неспособный отличить правду от лжи. Эта же подверженность чужому влиянию и уступчивость, с точки зрения Филосторгия, объясняют и поведение императора на Никейском соборе.
Рассказ о смерти Константина также сильно отличается от языческой и
официальной ортодоксальной христианской традиции. В его изображении,
18
Константин был отравлен братьями в наказание за убийство Криспа18. Таким образом, Филосторгий отступает от принятой традиции изображать смерть благочестивого императора Константина как некий венец его безупречной жизни.
Так, в изображении арианского историка перед читателем возникает несколько иной образ императора Константина Великого, отличный от хрестоматийного. В целом, рассказ Филосторгия о жизни и деяниях императора Константина выглядит очень бледно по сравнению с другими персонажами его «Истории». Возможно, именно скудость этой информации о деятельности первого христианского императора в «Истории» Филосторгия заставляет исследователей, в том числе и З.В. Удальцову, обратиться к другому произведению — «Житию Константина», восходящему, как принято считать, к тому же Филосторгию.
Хорошим, благочестивым, мудрым и заслуживающим всяческого уважения правителем в изображении Филосторгия оказывается Констанций ГГ, благосклонный к арианам. Однако в описании Филосторгия Констанций ГГ предстает как правитель, совершивший много дел во благо христианской церкви, а не только для ариан. «Констанция Филосторгий удостаивает похвалы и свидетельствует, что он возвел в Константинополе церковь, которая действительно была и называлась великой19» (НЕ, ГГГ, 2). Он перенес останки апостола Андрея и евангелиста Луки из Ахайи и апостола Тимофея из Эфеса Иконийского в построенный им храм Всех Апостолов, и устроил там родовую усыпальницу (НЕ, ГГГ, 2). Кроме того, он способствовал распространению и утверждению христианской веры в других странах, в частности отправил посольство (миссионеров) во главе с Феофилом Индийцем в Великую Аравию, к эфиопам, на остров Див и в «другие пределы Индии»20 (НЕ, ГГГ, 4-6). Интересно, что Филосторгий здесь приводит версию об обращении аксумитов, отличную от принятой в официальной церковной исторической традиции. Сократ (Г, 18, 4-14), Созомен (ГГ, 5-11), Руфин (Г(Х), 9) и другие христианские авторы обычно рассказывают о миссионерском посольстве во главе с Фрументием, православным, который был рукоположен в епископы Афанасием. Филосторгий же, очевидно, по идеологическим причинам, ни словом не упоминает своих противников и не говорит об их роли в распространении христианской веры, однако в качестве такого просветителя народов изображает Феофила Индийца, естественно, арианина, обладающего всеми необходимыми добродетелями и рукоположенного в свое время Евсевием Никомидийским, и подчеркивает роль и значение императорской власти в этом важном посольстве.
Именно в правление Констанция сторонники арианского учения и будущие основатели евномианства переживают период наивысшей активности (III, 14-21). И хотя император не проявляет особенного интереса к их учению, однако и не подвергает их гонениям или каким-либо притеснениям. Очевидно. в награду за такое «благоволение» к истинной, с точки зрения Филосторгия, вере, император и удостаивается всяческих побед и расположения Господа. Город Нисибис, осажденный персами в 338 году, чудом выстоял (III, 23). Сам Констанций одержал победу над тираном Магнецием в Паннонии, причем эта победа сопровождалась чудесным знамением креста, «далеко простершимся по небу и неизъяснимо ярким сиянием своих лучей затмившим дневной свет» (III, 26). «Радуга эта возвещала милость Христа Распятого и Вознесшегося, а венец — грядущую победу императору» (III, 26). Рассказ об этом знамении, думаю, украшает описание правления императора Констанция не случайно. Ари-анский историк намеренно проводит здесь параллель со знаменитым знамением императору Константину, но рассказывает о нем значительно красочнее и вдохновеннее. Знамение же императору Константину перед победой над Мак-сенцием удостаивается лишь сухой констатации (HE, I, 6). Тем самым на роль императора, осененного божественной благодатью, в изображении Филостор-гия выдвигается не столько Константин, сколько Констанций.
Однако после того, как император Констанций, поверив клевете доносчиков, подверг несправедливому наказанию своего сподвижника Галла (III, 28; IV, 1), отправил в ссылку Феофила Индийца (IV, 1), низложил и обрек на страдания Аэция (IV, 12; V, 2), он потерял божие расположение и помощь. «Констанций, ранее неизменно одолевавший своих врагов, после того как обагрил десницу свою кровью близких и, поверив клевете Василия, осудил Феофила, Аэция и Серру на изгнание, в предпринятой им войне с персами потерпел поражение» (V, 4). А соборы, собираемые императором для того, чтобы осудить евномиан, сопровождаются природными катаклизмами: «землетрясением, пожаром и приливом морских волн» (IV, 10-11). Все эти военные поражения и природные катастрофы, обрушивающиеся на империю, воспринимаются читателями как божественное наказание нечестивых императоров за их козни против «истинной церкви», т.е. евномиан.
Однако и в данной схеме не все так однозначно, как кажется на первый взгляд. Конфликт с Галлом оказывается поворотным моментом в правлении императора Констанция и в то же время трудно объяснимым эпизодом для Фи-лосторгия. Филосторгий не возлагает вину за данный конфликт ни на Констанция, ни на Галла. Галла Филосторгий изображает невинной жертвой обстоятельств. В отличие и от ортодоксальных, и от светских историков того времени21, он не мог обвинить Галла в злодеяниях и в покушении на верховную власть, поскольку он был воспитанником Аэция, столь уважаемого Филостор-гием. В то же время, и Констанций, отдавший приказ убить Галла, оказывается невиновным, поскольку сам стал жертвой сплетен, коварства и козней придворных: это «клеветники возбуждали в нем зависть» к Галлу (III, 28). Более того, позднее, когда Констанций, почувствовав раскаяние, отменил смертный приговор, именно из-за козней придворных послы опоздали и Галл был казнен (IV,1). Констанций впал в заблуждение, но не по своей дурной природе, а в ре-
зультате обмана и посторонних козней. Сам же Констанций, проявлявший благосклонность к евномианам, очевидно, не мог совершить такое преступление по своей воле. Посредником в заключении договора между Констанцием и Галлом и свидетелем взаимной клятвы, доверенным лицом и поручителем того и другого был сторонник евномианского учения, также весьма уважаемый Фило-сторгием, — Феофил Индиец (IV, 1)22. Вероятно поэтому Филоторгий не может считать злодеем и клятвопреступником ни того, ни другого, и ищет внешнее объяснение данного конфликта.
Даже рассказывая о соборе в Константинополе 359 (360) года, имевшем столь тяжелые последствия для евномиан ("сторонники иносущия» были осуждены, Аэция император лично выгнал из дворца (IV, 12), в последующем ари-анские епископы были низложены и отправлены в ссылки (V, 1)), Филосторгий снимает всю вину за эти гонения с императора. Реальными виновниками событий оказываются епископ Василий Анкирский, оклеветавший Аэция перед императором (IV, 8; IV, 12), и Акакий, епископ Кесарии Палестинской, который «низложил и обрек на изгнание ... Аэция — из-за разногласий в вопросах веры» (V,1).
Краткое сообщение Филосторгия о смерти Констанция также оставляет место для различных суждений и вопросов. С одной стороны, Филосторгий ни словом не обмолвился о каре или заслуженном наказании, постигшем императора за все его деяния и выступления против «истинной» церкви и лишь вполне благожелательно говорит, что император «занемог и, окрещенный Евзоем, вместе с жизнью навсегда оставил попечение о царстве, и о неправедных соборах» (VI, 5). С другой стороны, обстоятельства, сопутствующие смерти императора, мало напоминают торжественную картину мирной кончины благочестивого императора. Церковь была охвачена волнениями и раздорами. Цезарь Юлиан, находившийся с войсками в Европе, поднимает мятеж против императора. На западных и восточных границах империи неспокойно. Таким образом, состояние империи далеко от спокойного благоденствия и процветания. Да и сам император принял смерть не дома в кругу друзей и родственников, а в дороге, на почтовой станции Мобсукрены в Киликии (Philostorg, HE, VI, 5; Amm. Marc., XXI, 15, 2). Таким образом, император Констанций выступает в изображении Филосторгия достаточно противоречивой фигурой, но именно она оказывается некой альтернативой Когнстантину, неким новым образцом, который ариан-ский историк предлагает своему читателю.
Император Юлиан, унаследовавший власть после Констанция, изображен также весьма противоречиво. С одной стороны, Филосторгий рисует портрет жестокого императора-гонителя. В данном случае, рассказывая о правлении и религиозной политике Юлиана Отступника, Филосторгий, несмотря на свои догматические разногласия, во многом соглашается с другими церковными
23
историками23. Он пишет: «Юлиан, захватив силою царскую власть, своими указами предоставил язычникам полную свободу с тем, чтобы не было забыто ни одно их учение, христиан же постигли тягчайшие и неизъяснимые бедствия, ибо язычники повсюду терзали их всеми возможными мучениями, неизвестными доселе пытками и изуверскими казнями» (VII, 1). Далее он описывает коварство Юлиана: «...когда стало очевидно, что все эти бесчинства не приводят к
желаемой цели ... он задумал столкнуть между собой епископов — прежде по разным причинам низложенных и тех, кто ныне занимал их престолы. Поэтому он и предоставил каждой из сторон полную свободу действий для возвращения прежнего положения и безопасности. Таким вот образом началась между ними борьба, нечестивая и позорная, нанесшая немалый урон нашей вере, что и было целью отступника» (VII, 4). Религиозная политика Юлиана Отступника, направленная на восстановление status quo образца 311 года, когда церковь была только терпимой, и лишение христиан привилегий, дарованных в свое время императором Константином Великим, рассматривается им как злодейство: «Прибегал он и к другим мерам, не менее злодейским: так, служителей клира назначал на должности светских судей, источники церковных доходов передавал прислужникам демонов и вообще прилагал все усилия к тому, чтобы как можно шире распространилось поклонение демонам, истинная же вера, как он надеялся, полностью бы угасла» (VII, 4).
Попытка Юлиана восстановить Иерусалимский храм Соломона, разрушенный в 70 г. при взятии города Титом, рассматривается христианским автором как дерзкое стремление опровергнуть пророчество Спасителя: «ниспосланные от Бога ужасающие бедствия, описать кои бессильно любое красноречие, не только остудили их рвение, но и явили всю тщету усилий как Отступника, так и иудеев, покрыв их великим позором. Одних из дерзавших взяться за работу пожирал огонь, других погребало землетрясение, прочих губили иные бедствия. Так дерзостное намерение глупца — посрамить пророчество Господа нашего — послужило лишь упрочению веры в него и вящей славе» (VII, 9).
Ближайшее окружение Юлиана Отступника также оказывается «в числе многих неистовых гонителей христиан, понесших достойное наказание» (VII, 10). Примечательно, что описание кончины занимает очень важное место в характеристике того или иного персонажа. Смерть воспринимается как определенный итог всем деяниям, совершенным при жизни. Соответственно достойные и благочестивые герои заслуживают столь же достойную смерть (мученический венец или мирная кончина среди родных и близких) и всеобщую любовь и уважение, нечестивцы же в наказание за свои злодеяния получают мучительную болезнь, покрываются гнойниками и язвами, являют «собой для всех окружающих ужасающее зрелище» (VII, 10). Вся 10 и 13 главы VII книги посвящены описанию подробностей мучительных смертей гонителей, посланных богом в наказание за нечестие и богохульство. Кажется, что данные описания должны были подготовить читателя к мысли о том, какой смерти заслуживает император-отступник.
Смерть императора, действительно, описана очень красочно, в духе церковной историографии. «Отступник, поверив языческим оракулам, повсеместно возвещавшим, будто бы дана ему непобедимая сила, предпринял поход против персов» (VII, 15). И далее ранение и сама смерть воспринимаются читателем как заслуженная кара за нечестивые деяния. Однако интересно, что в данном описании Филосторгий называет Юлиана несчастным и не громит его как нечестивца и отступника, хотя материал и ситуация давали возможность для красочных обвинений и назиданий потомкам.
Более того, за все описание правления Юлиана Филосторгий не указывает
ни на неблагоприятные знамения, ни на природные катаклизмы, ни на военные поражения, означавшие бы гнев Божий. Даже о гонениях он говорит весьма сдержанно, как будто не столько для того, чтобы описать нечестие и бесчинства императора, сколько для того, чтобы показать святость отдельных мучеников. С первых же строк характеристика Юлиана Отступника отличается от ожидаемого стандартного описания нечестивого императора-гонителя. С одной стороны, Филосторгий подчеркивает, что Юлиан поднял мятеж против императора, «лишь недавно сам намеревался лишить его жизни» (УГ, 6) и «узурпировал царскую власть» (УГ, 7), но с другой стороны сразу же сообщает, что он «вернул из изгнания Аэция..., и не ему одному, но всем тем, кто был изгнан за церковные догматы, он возвратил их епархии» (УГ, 7), более того «в знак благоволения» императором Юлианом было даровано Аэцию поместье (ГХ, 4). Видимо, в этом и заключается причина столь мягкого и терпимого отношения автора к императору-язычнику. Несмотря на их конкретные догматические разногласия, и император Юлиан, и сам Филосторгий были настроены оппозиционно по отношению к уже усилившейся и претендовавшей на идеологическое и политическое господство «ортодоксальной» церкви. Именно поэтому ни полемика с язычниками, ни осуждение религиозной политики императора Юлиана не отвлекают Филосторгия от полемики с ортодоксами, со сторонниками единосущия. По мнению Филосторгия, именно православные были виновны во многих погромах и убийствах того периода. Так, рассказывая об убийстве епископа Александрийского Георгия, несмотря на то, что оно было осуществлено руками язычников, он пишет, что «руководителем сего злодеяния был Афанасий» (УГГ, 2).
В целом, характеристика императора Юлиана выглядит во многом противоречивой и в то же время довольно сдержанной. Автор не принимает обращения императора к язычеству, но в то же время одобряет действия императора, направленные против православных. В результате Филосторгий рисует его как коварного, неискреннего и злорадного правителя, относится к нему с недоверием, но и резких выпадов против императора не допускает. Более того, конкретными виновниками злодеяний, чьими руками и осуществляются казни, погромы и гонения, оказываются либо язычники (УГГ,1; УГГ,2; УГГ,3; УГГ,4), либо православные (УГГ,2), либо ближайшее окружение императора (УГГ,10), но не он сам. Такую умеренность в описании правления Юлиана Отступника трудно объяснить стремлением автора к объективности или же последующими исправлениями патриарха Фотия. Очевидно, что здесь проявляется собственная логика автора и собственный подход к объяснению происходящего. Решающим фактором в оценке императора Юлиана, как и многих других персонажей, для Филосторгия оказывается не столько противоположность или близость его догматических представлений его собственным представлениям, сколько чисто прагматический подход и житейская мудрость.
Следующий за Юлианом император, Иовиан правил всего десять месяцев и не успел отметить свое правление никакими подвигами. Однако общая тональность, в которой Филосторгий описывает его правление, - вполне благоприятная. Император заслуживает похвалы, поскольку он «восстановил прежний порядок в церквях, избавив их от всех притеснений, кои терпели они при Юлиа-
не», а также возвратил из ссылок «всех, кого Отступник отправил в изгнание за то, что отказались отринуть благочестие...» (УШ,5).Однако главной причиной подобного расположения автора к данному императору кажется все-таки то обстоятельство, что в период его правления евномиане не терпели никакого притеснения и переживали очередной пик своей активности. Евзой и бывшие с ним епископы написали книгу в защиту Аэция и его учения; Аэций и Евномий, обосновавшись в Константинополе, по собственному усмотрению устраивали свои дела и рукоположили новых епископов для церквей Ионии, Лидии, Палестины, Лесбоса, Каппадокии, Киликии, Келесирии, Ливии и т.д. (VIII, 2). Кандид и Арриан, которых Аэций рукоположил в епископы церквей Лидии, и очевидно, сторонники евномианской церкви, по сообщению Филосторгия, находились в родстве с императором Иовианом (VIII, 6) и пытались оказывать на него влияние.
Повествование о годах, следующих за смертью императора Иовиана, становится более лаконичным, сдержанным и мозаичным. Автор не столько рассказывает о политических перипетиях правления Валента и Валентиниана24, сколько дает некие зарисовки из жизни замечательных людей того времени. В частности он называет некого Филосторгия, «искуснейшего из всех врачевателей» (VIII, 10), восхищается мудростью Василия Великого и Григория Богослова (VIII, 11 - 13), а также называет имена епископов, «самых прославленных из исповедников единосущия» (VIII, 17). Примечательно, что, описывая двенадцатилетнее правление Валента и рассказывая о различных событиях того времени, Филосторгий как будто старательно обходит фигуру самого императора. Он не говорит ни слова ни о характере императора, его добродетелях или пороках, ни о его религиозной политике, ни о военных предприятиях. Например, в IX книге Филосторгий оговаривается: «На третьем году своего правления Ва-лент предпринял поход против персов, а тем временем Прокопий замыслил узурпировать власть в Константинополе» (IX, 5). И далее, ни слова ни говоря ни о самом походе, ни о сражениях, ни о результатах военной кампании, довольно подробно на нескольких страницах рассказывает об узурпаторе Проко-пии и судьбах этого мятежа. Более того, рассказывая о битве при Адрианополе, ключевом событии в истории империи, имевшем столь значительные последствия, Филосторгий в нескольких строках упоминает о нем, как о рядовой стычке, отличающейся от других лишь тем, что в ней погиб император. Автор не дает никаких подробностей происшедшего, никаких красочных описаний, никаких комментариев или объяснений.
Совершенно очевидно, что эта нарочитая сдержанность в описании столь грандиозных событий не являлась следствием простого невежества или легкомысленности автора, не сумевшего оценить значения данного события для судеб всего античного мира. Тем более, что уже в то время катастрофа при Адрианополе многими современниками воспринималась как начало конца Великой Римской империи. Данное событие получило различные оценки и вызвало самые разные толкования и интерпретации у авторов, принадлежавших к различным религиозным и идеологическим направлениям.
С точки зрения ортодоксальных (православных) христиан, например, катастрофа при Адрианополе явилась Божьим наказанием за деяния нечестивого
25
императора Валента, отступившего от основ истинной веры25. Языческие авторы, наоборот, рассматривали данное событие как проявление враждебности языческих богов по отношению к христианской империи 26.Аммиан Марцел-лин, стараясь анализировать непосредственные причины поражения римлян и воздерживаясь от сложных философско-религиозных рассуждений, всю вину возлагает на самого императора Валента и его должностных лиц и генералов. Непосредственной причиной, приведшей империю к катастрофе, он считает политические и военные просчеты в отношениях с готами и в самой военной кампании (Атт. Маге. 31, 5-13). Он рисует очень непривлекательный образ императора Валента, обвиняя его в жестокости, алчности, неуважении к законам и лени (Атт. Маге. 31, 14, 5-7).
Позиция же Филосторгия, автора единственной сохранившейся арианской «Церковной истории» ГУ века, отличается от всех выше приведенных. Он защищает императора Валента, оправдывая его отступление с поля боя тем, что он вынужден был отступить, потеряв огромное количество воинов. Всю ответственность за эту войну Филосторгий возлагает на готов, вторгшихся на территорию Римской империи и начавших необъявленную войну против римлян (ГХ, 17)). Такая позиция автора, очевидно, связана с религиозной политикой императора. Валент был, пожалуй, последним императором, благосклонным к ариа-нам. Поэтому Филосторгий находился в очень сложной ситуации: ему предстояло объяснить, как император, помогающий истинной церкви, так бесславно погиб и за что была наказана вся империя. Сам исторический материал не давал возможности Филосторгию показать божественное покровительство и процветание империи в царствование благочестивого императора Валента, последнего приверженца истинной церкви на троне. Очевидно, поэтому автор обходит молчанием эти сложные для объяснения события, не давая никаких объяснений или ответов ни сторонникам официальной церкви, ни язычникам.
Описание внутриполитических событий Филосторгием также на первый взгляд выглядит весьма странным. Так, например, довольно много места в ГХ книге, посвященной правлению императора Валента, занимает описание мятежа Прокопия (ГХ, 5; ГХ, 6; ГХ, 8). С самых же первых строк Филосторгий сообщает, что «Прокопий замыслил узурпировать власть в Константнополе» (ГХ, 5). Однако далее вместо ожидаемого обличения тирана и узурпатора следует описание подробностей его биографии. Автор сочувственно сообщает, что тот вместе с женой, «терпя трудности и лишения», бежал в Месопотамию и «многократно переменил множество мест», пока наконец не «пришел в Константинополь и без всякого кровопролития захватил власть» (ГХ, 5). Такая терпимость к узурпатору и его «тираническому правлению» объясняется, очевидно, связями Прокопия с Евномием, учителем Филосторгия. Во-первых, во время своих скитаний Прокопий, (хотя и в отсутствие хозяина, как оговаривается Филосторгий), нашел убежище в Евномиевом загородном поместье (ГХ, 5). Во-вторых, когда Прокопий был у власти, Евномий посетил его, чтобы добиться освобождения пленных, и это миссия ему удалась (ГХ, 6). Очевидно, что здесь сыграло свою роль не столько красноречие Евномия, сколько хорошие отношения с узурпатором. Далее Прокопий, послав одного из своих приближенных, спасает от клеветы и смертной казни Аэция. Так, он в очередной раз выступает как бла-
годетель, помогающий евномианам, который вовремя «подоспел на помощь и отвел карающий меч» (IX, 6). Да и сами евномиане — Аэций, Евномий и Фло-ренций, - в его правление благополучно проживали в Константинополе. В целом, складывается впечатление, что именно эти связи Прокопия с лидерами ев-номианской церкви и послужили причиной столь благосклонного отношения Филосторгия к данному персонажу.
Данная ситуация интересна и еще в одном отношении. В данном конфликте один облечен императорской властью свыше и является законным правителем, другой же покушается на царскую власть и стремится к тираническому правлению. Причем, с конфессиональной точки зрения, законный император Валент отличался своим расположением и благосклонностью к арианам, и узурпатор Прокопий, очевидно, был также тесно связан с деятелями арианской церкви. Однако симпатии автора оказываются в данном случае на стороне узурпатора и тирана. Некая странность данной ситуации объясняется, по всей вероятности, не столько степенью близости того или иного персонажа к истинному учению, сколько личными связями героев с представителями евномианской партии.
Филосторгий не говорит напрямую о религиозных взглядах императора или о каких-либо его значительных мероприятиях в церковной сфере. По отдельным фразам, рассыпанным в тексте Филосторгия, можно, однако, собрать некую картину, характеризующую симпатии и антипатии императора Валента. Так, автор сообщает о довольно близком знакомстве императора с константинопольским патриархом Евдоксием. Феодорит (IV, 12) также сообщает, что Ев-доксий был духовным наставником императора Валента. Религиозная принадлежность самого Евдоксия не вполне однозначна. В целом, догматические воззрения Евдоксия совпадали с учением Евномия и Аэция. Именно Евдоксий рукоположил Евномия в епскопы г. Кизика. Евдоксий и Евномий выступают союзниками во время волнений в Кизике и Константинополе. Филосторгий сообщает, что Евдоксий призвал к себе Евномия, когда константинопольскую церковь охватило волнение (VI, 1-2). Однако Филосторгий говорит и о разногласиях, интригах и определенной борьбе в лагере ариан (IX, 3-4). В любом случае сам император Валент, очевидно, вполне лояльно относился к различным течениям внутри арианской партии. И если те или иные лидеры группировок оказывались в ссылке, бегах или каких-либо неприятностях, то их возникновение связано было, скорее, с противостоянием самих епископов, нежели с мероприятиями императора.
Судя по рассказу Филосторгия, правление Валента является последним позитивным периодом в истории церкви и империи. Со смертью данного императора начинается новая полоса, окрашенная преимущественно в темные тона. Такой поворот, с точки зрения арианского историка, был связан с религиозной политикой последующих императоров — Грациана и особенно Феодосия. В описании этого периода позиция Филосторгия сильно отличается от трактовок, предложенных и ортодоксальной, и языческой традицией.
Правление Грациана историк удостаивает лишь беглым вниманием, упоминая его имя всего три раза, главным образом, формально упоминая, что он унаследовал власть после смерти Валентиниана (IX, 16), «оплакивал дядю и скорбел о несчастии римлян» после битвы при Адрианополе (IX, 17) и что «не-
много времени спустя император Грациан в Верхней Галатии пал жертвой коварства тирана Максима» (Х, 5). Далее, как передает патриарх Фотий, «на Гра-циана историк возводит много клевет, так что даже уподобляет его Нерону» и
вполне справедливо объясняет такое отношение тем, что «по-видимому, Фило-
27
сторгию была не по нраву его приверженность к православию» (Х, 5)27.
С приходом к власти Феодосия историческое повествование Филосторгия становится все более мрачным. Первое, о чем сообщает, историк, это гонения на евномиан, т.е. на истинную церковь, с его точки зрения. Он сообщает, что «император Феодосий, узнав, что некоторые из его постельничих придерживаются учения Евномия, изгнал их из дворца, а Евномия приказал схватить и выслать из Халкидона в Алмириду» (Х, 6).
Следующим важным мероприятием Феодосия было его выступление против тирана Максима. Этот поход окончился удачно для Феодосия, и «Максим был обезглавлен по прошествии целых пяти лет своей тирании» (Х, 9). Описание этого, в общем-то, ординарного события оказывается очень показательным и ярко высвечивает особенности восприятия арианского историка. Языческая традиция, настроенная резко отрицательно по отношению к новому императору, обвиняла его в распущенности, слабости и нерешительности, из-за которых он долго не объявлял войну тирану и узурпатору, а также осуждала интриги и активное участие в этом событии Юстины, матери новой жены императора Галлы28. Филосторгий же в данной ситуации очень сдержанно отзывается о самом императоре, не возводя на него никаких обвинений, и совершенно избегает упоминаний о какой-либо роли Юстины в этих событиях, поскольку «она придерживалась учения Ария» (Х, 7)29. В то же время позиция Филосторгий далека и от мнения, широко представленного в ортодоксальной традиции30. Если большинство церковных историков подчеркивали победоносность императора Феодосия и усматривали в его военных победах божественную помощь и покровительство, то Филосторгий вообще обходит стороной тему божественного участия в этом мероприятии, а всю ответственность за победу возлагает на непосредственных военачальников «Тимасия, Рихомера, Промота и Арбогаста, которые, внезапно напав на него, стащили его с престола, сняли знаки царского достоинства и в простом виде привели к императорам» (Х, 8). Таким образом, из рассказа Филосторгия складывается впечатление, что Феодосий не только не является главным действующим лицом и руководителем похода, но и вообще не участвовал в данной военной кампании.
Все дальнейшее правление Феодосия в изображении арианского историка окрашено в трагические, даже апокалиптические тона. Как только император Феодосий вернулся в Рим, «на небе явилась дивная и необычная звезда, которая должна была служить провозвестницей великих бедствий вселенной» (Х, 9). Кроме этого, Филосторгий много и подробно рассказывает о том, что в это же время в разных местах империи появились необычные человеческие существа (Х, 11), которые также должны были восприниматься как некие знаки приближающегося конца мира.
В ХГ книге Филосторгий рассказывает о новой попытке узурпации власти, которую предотвратил Феодосий, одержав победу у реки Фригидуса (ХГ, 3). Здесь вновь повторяется та же ситуация, что и при описании свержения тирана
Максима. Филосторгий, с одной стороны, признает Феодосия законным правителем, восстановившим законную власть. С другой стороны, император и в данной истории не выглядит героем. Филосторгий ничего не говорит о внезапной ночной атаке, предпринятой Феодосием31, но говорит о том, что император сумел занять Альпы лишь благодаря измене, а не потому, что превосходил противника талантом, силой или военным искусством. В то же время он ничего не говорит о молитве царя и божественном ветре, - мотив, который вошел во все остальные «Церковные истории» и другие исторические сочинения того времени32. Таким образом, в изображении событий Филосторгием заметна скрытая полемика, как с языческой, так и с православной исторической традицией.
Смерть императора, как и во всех остальных «Церковных историях» того времени, подводит некий итог жизни и правлению государя, и дает повод историку дать некую оценку всему периоду правления. Соответственно читатель ждет такой оценки правлению Феодосия в XI книге «Истории» Филосторгия. Однако император получает здесь весьма неоднозначную и несколько неожиданную характеристику. Так, в XI книге своей «Истории» Филосторгий характеризует его как мудрого и справедливого правителя, защитника и установителя законной власти, выступившего против узурпатора Арбогаста. При этом сразу же, в том же абзаце автор сообщает, что «одержав победу над тираном, Феодосий заболел водянкой и после шестнадцатилетнего правления окончил жизнь» (XI, 2). Данное сообщение сразу же вызывает ассоциации с нечестивыми тиранами, окончившими жизнь в мучениях и болезнях в наказание за их нечестивые деяния. Далее следует перечисление заслуг и откровенное восхваление императора: «Царствуя, он достиг всех высших целей в жизни: одерживал блистательные победы, единовластно правил римлянами, видел себя отцом двух императоров и, оставив им умиротворенную державу, безмятежно встретил смерть в своей постели. Все это, как мне кажется, явилось наградой за то пламенное рвение, которое он проявил в борьбе с идолопоклонством. Говоря таким образом о благочестивейшем Феодосии, нечестивец, однако, не стыдится смеяться над ним, как над человеком будто бы невоздержанным и преданным чрезмерной роскоши, отчего, пишет он, его и поразила водяная болезнь» (XI, 2).
Такое восхваление императора и его религиозной политики со стороны ари-анского историка вызывает некоторое недоумение, поскольку Феодосий отказался от арианства в пользу ортодоксального вероучения Афанасия, провозглашенного единой государственной религией на созванном им в 381 г. в Константинополе Втором Вселенском соборе. Подобная положительная оценка Филосторгием деятельности Феодосия может объясняться, по всей вероятности, общностью их интересов в борьбе с язычеством. Правление Феодосия в этом отношении, действительно, было важной эпохой, радикально изменившей лицо всей Империи. Как и Грациан на Востоке, Феодосий отказался от сана великого понтифика и преследовал приверженцев язычества. В 391—392 гг. он запретил языческие культы, а в 394 г. — Олимпийские игры. Фанатичные христиане разрушили многие античные храмы, в том числе и храм Сераписа в Александрии. В целом, Феодосий положил конец язычеству в импе-
рии и за это он заслуживает похвалы историка. В то же время Филосторгий не может удержаться и от неких выпадов и уколов в адрес императора, поскольку тот поддержал не истинную, с его точки зрения, церковь, а ту, которую Фило-сторгий считал еретической. Таким образом, характеристика Феодосия оказывается не вполне однозначной. Мотивация автора и в этом случае требует определенных пояснений.
Начиная с этого времени, когда была потеряна надежда на торжество истинной (евномианской) веры, история Империи начинает стремительно клониться к своему упадку. Все последующее описание правления императора Аркадия представляет собой перечень бедствий, катастроф и дурных предзнаменований. «Филосторгий говорит, что в его время был такой мор людей, какого никто не знал от начала мира. Его-то, значит, и предвещала мечевидная звезда. Теперь гибли не только военные, как некогда в прежних войсках; теперь бедствия обрушились не на какую-нибудь страну земли, но гибли люди всякого рода и опустошена была целая Европа, немалая часть Азии, да и значительные пространства Ливии, в особенности подвластные римлянам. Множество людей погибло от меча варваров, от моровой язвы, голода и нашествия сонмищ диких зверей. К этому присоединились необычайные землетрясения, которые ниспровергали до основания дома и целые города, предавая их неизбежному разрушению. В одних местах разверзшиеся в земле пропасти становились для жителей внезапной могилой; в других происходили паводки от выпадения небесных вод или палящие засухи; кое-где появлялись огненные вихри и причиняли разнообразный и невыносимый страх. Во многих местностях выпадал град более чем в булыжник, потому что вес его доходил до восьми так называемых литр. Глубокие снега и страшные морозы охватывали и лишали жизни тех, кого не успели похитить другие бедствия. Все это ясно возвещало гнев Божий» (ХГ, 7). К этим природным катаклизмам добавились и нашествия варваров, производивших «неслыханные человекоубийства» и опустошения (ХГ, 8). Таким образом, в изображении арианского историка после того, как римские императоры отвернулись от истинной (арианской, и даже евномианской) веры и приняли сторону «православных», гнев Божий в виде различных бедствий, стихий и нашествий обрушились повсеместно на империю. Видимо, поэтому Филосторгий рассказывает не только о событиях в Константинополе и его округе, но доносит сообщения о событиях в весьма отдаленных областях.
Одним из знаков такого божественного гнева, очевидно, выступает и взятие Рима вестготами в 410 году. Начиная ХГГ книгу, он довольно подробно рассказывает о событиях в Равенне и Риме в самом начале У века, связанных со Сти-лихоном. Причем, автор не просто отмечает факт убийства Стилихона, но дает ему личную оценку, как и самому правлению. «Как говорит Филосторгий, Сти-лихон настолько явно и дерзко обнаруживал свою тиранию, что даже отчеканил монету, на которой недоставало только его изображения» (ХГГ, 2). Впрочем, и убийца Стилихона не получает одобрения автора. Он пишет, что «и он вскоре лишился жизни под палочными ударами, понеся заслуженную кару за бесчестное умерщвление Стилихона» (ХГГ, 1). Таким образом, стремление к тирании и незаконное стремление к императорской власти осуждается Филосторгием практически во всех случаях, не зависимо от персоналий. «Божественный про-
мысел ясно показывал, что он не допускает беспорядка и не любит тиранов. А кто защищает законного государя, тому и он помогает» (XII, 6).
Но сюжет, связанный с нашествием варваров в 408—410 гг. на Рим, интересен еще и в другом отношении. Позиция Филосторгия при описании этого события выглядит несколько отстраненной. Кажется, что он не воспринимает Алариха ни как врага, ни как союзника. Взятие Рима выглядит в его устах как рядовая военная операция. В описании Филосторгия не читается ни сочувствия, ни ужаса перед захватчиками, никаких иных эмоций или переживаний. «И с этого времени это величие славы, это громкое могущество раздробилось между чужеземным огнем, вражеским мечом и варварским пленом» (XII, 3). Данное описание воспринимается как констатация того, что должно было свершиться и, наконец, свершилось.
В том же апокалиптическом ключе выдержано и сообщение о браке Атауль-фа и сестры императора Гонория Галлы Плацидии. Если ортодоксальная традиция, представленная, например, в сочинениях Павла Орозия или Иордана, придает этому событию позитивную окраску и трактует этот брак как гарантию мира, дарованного Богом, и залог спасения империи33, то в изображении Фи-лосторгия и это событие воспринимается как знак, предвещающий близкое падение империи. «Он женился на сестре Гонория Плацидии, которую Аларих вывез из Рима в качестве пленницы, и для этого отверг прежнюю жену, так как она была взята из варварского племени савроматов. Тогда-то с глиняным поколением соединился человек, производивший свой род от железа. И такой случай был не один. Он повторился снова, когда Атаульф женился на Плацидии, потому что глиняной природой... [далее текст обрывается — И.В.]» (XII, 4). Данная трактовка сразу же подспудно вызывает ассоциации с библейским текстом34. И в этом контексте брак Галлы Плацидии с вождем варваров воспринимается как исполнение давнего пророчества о том, что когда железо смешается с глиной, придет последнее царство земное, которое будет разрушено не человеческой рукою, но Божьей волей. И признаки этого последнего пришествия Филосторгий видит в современной ему действительности.
С приходом к власти Феодосия II неблагоприятные знамения обнаруживаются вновь. Филосторгий подробно рассказывает о солнечном затмении, сопровождавшемся неким сиянием в виде конуса и длившееся более четырех месяцев (XII, 8). Данное природное явление, как и стоило ожидать, совпало со всевозможными бедствиями для населения империи: «С этим происшествием совпала такая засуха, что повсюду многих людей и животных постигла необычайная смертность... Начавшись среди лета, оно продолжалось до глубокой осени и было знамением великих войн и неслыханной смертности людей. В следующем же году начались землетрясения, которые едва ли можно сравнить с предшествовавшими. Вместе с землетрясениями низвергался с неба огонь и отнимал всякую надежду на спасение... Случались тогда и другие подобные, необычайные и невероятные явления, которые ясно показывали, что они происходили не в рамках естественного порядка вещей, как пустословят язычники, но были посланы людям в качестве бичей гнева Божия» (XII, 8-9). Дальнейшие рассуждения Филосторгия сводятся к доказательству того, что все эти землетрясения произошли не из-за каких-либо естественных причин, «но
лишь божественным промыслом, для исправления и обращения грешников» (XII, 10).
После этого, кажется, безо всякого интереса и без каких-либо комментариев Филосторгий рассказывает о различных пертурбациях, связанных с установлением власти различных императоров, и, наконец, завершает свое повествование установлением власти Валентиниана III в 425 году35. Очевидно, что и в этом случае Филосторгий представляет собственное видение событий. И хотя на последних страницах своей «Истории» он без особого интереса, очень кратко и сухо рассказывает о событиях начала V века, складывается впечатление, что ему необходимо было рассказать о падении Вечного города и о смешении римлян и варваров для полноты картины упадка и деградации империи и для подтверждения истинности древних пророчеств. Последние книги Филостор-гия окрашены в эсхатологические тона. Исследователи называют их «сплошным каталогом всевозможных бед и несчастий»36. И хотя автор нигде не говорит прямо о Конце мира, Втором Пришествии или о приближении Судного дня, тем не менее апокалиптические настроения автора вызывают прямые ассоциации с известными пророчествами Библии о деградации человечества в конце времен и о всевозможных природных и антропогенных катастрофах, которые станут знаком приближения конца света.
В целом, практически во всех случаях при характеристике правления того или иного императора «Церковная история» Филосторгия обнаруживает собственную, весьма специфическую, логику автора.
С одной стороны, описание правлений различных императоров у Филостор-гия выдержано в том же ключе, что и у остальных церковных историков. В роли главных героев его «Истории» выступают именно императоры. Строгая хронологическая последовательность правления императоров формирует структуру работы. Именно от императоров в значительной степени зависит судьба империи и всего христианского мира. От их личного благочестия и религиозных взглядов, от их религиозной политики зависят мир, благополучие и процветание всей страны. Приверженцам истинной веры во всех делах и начинаниях сопутствует божественная помощь и покровительство, в то время как в правление отступников на империю обрушивается гнев Божий в виде всевозможных бедствий и предзнаменований. Таким образом, общий взгляд на роль императоров в судьбах империи и всего христианского мира позволяет рассматривать «Церковную историю» Филосторгия как часть единого феномена.
С другой стороны, сочинение арианского историка сильно отличается от «классических» «Церковных историй» своего времени. Исследователи традиционно связывают это своеобразие исключительно с приверженностью автора арианству и фанатичным отстаиванием им истинной веры. Однако далеко не все сюжеты поддаются такому объяснению. Так, например, довольно противоречивый образ императора Константина обнаруживает не столько стремление Филосторгия к объективности, его желание не утаивать ни пороков, ни добродетелей, или же его желание критиковать императора с точки зрения оппозиции, как традиционно считается, сколько собственную логику автора. На наш взгляд, сам Филосторгий не видел в нарисованном им образе никаких противоречий, просто его логика объяснения и оценки событий и персонажей была
иная, отличная от той, к которой мы привыкли. Точно так же образ Юлиана Отступника далек от ожидаемого стандартного описания нечестивого императора-гонителя. Объяснить данное обстоятельство снова помогает специфическая позиция Филосторгия.
Более того, автор выстраивает собственную иерархию правителей. Ближе всего к идеалу, с точки зрения Филосторгия, оказываются не Константин, а Констанций II. Кроме того, в отличие от других авторов Филосторгий благосклонно относится к императорам Иовиану и Валенту, однако данный момент, подчеркивающий своеобразие авторской позиции, совершенно не рассматривается в отечественной историографии. Худшими же правителями для Фило-сторгия, вопреки ожиданиям, оказываются не Юлиан Отступник, а, например, император Феодосий, с правления которого Империя начинает стремительно клониться к упадку. Таким образом, в понимании Филосторгия ключевыми фигурами зачастую оказываются не те императоры, о которых говорят другие церковные историки, а вслед за ними и исследователи.
Кроме того, в характеристике Филосторгием императоров заметна определенная противоречивость и двойственность, которая может объясняться сложным положением самого автора между язычеством и ортодоксальной церковью, претендующей на идеологическое господство. Совершенно понятно, что главными критериями оценки того или иного лица для Филосторгия, как и для остальных церковных историков раннего средневековья, являются праведная жизнь и «правоверие», с тем лишь отличием, что с точки зрения Филосторгия «правой верой» является арианство, или точнее, учение Евномия. Именно с этих позиций, Филосторгий и оценивает героев своей «Истории». Однако позиция автора, как и сама историческая действительность того времени, была намного сложнее и многозначнее, чем такая черно-белая схема. Наполнение данной схемы, характеристика им конкретных событий и персонажей обнаруживает собственную логику, которая до сих пор не подвергалась анализу в отечественной, да и в зарубежной историографии. Критики историка заслуживают и сторонники язычества, и в еще большей степени сторонники православия. Решающим фактором в оценке того или иного императора для Филостор-гия оказывается не столько противоположность или близость его догматических представлений собственным представлениям арианского историка, не столько идеологические мотивы, сколько чисто прагматический подход и житейская мудрость. Автор оценивает императоров не столько по степени их правоверия и благочестия или по степени близости их представлений истинной вере, сколько по степени их расположенности к евномианам.
Еще одним специфическим моментом, характеризующим авторскую позицию, является отношение Филосторгия к законным правителям и узурпаторам. Трудно согласиться и с утверждением З.В. Удальцовой, что «во время борьбы различных узурпаторов за императорский престол историк всегда остается на
37
стороне законного наследника трона»37. Важным примером здесь является сюжет, связанный с узурпатором Прокопием, в котором снова проявляется собственная логика Филосторгия.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Philostorgius Kircgengeschichte mit dem Leben des Lucian von Antiocien und den Fragmenten eines arianischen Historiographen. Hrsg. von J. Bidez. Leipzig, 1913. (Второе издание — Berlin, 1972; третье (использованное в данной работе) —hrsg. von F. Winkelmann. Berlin, 1981). Di Maio, M. Zonara, Julian and Philostorgius on the Death of the Emperor Constantine I // Greek Orthodox theological Review. Vol. 26. Part 2. 1981. P. 118—124. Zecchini G. Filostorgio // Methodologie della ricerca sulla Tarda Antichita. Atti del Primo Convegno dell' Associazione di Studi Tardoantichi. A cura di A. Garzya. Napoli, 1989. Nobbs A.E. Philostorgius' View of Past // Reading the Past in Late Antiquity/ Ed. by G. Clark. Rushcutters Bay, 1990. P. 253-264. Nobbs A.E. Philostorgius' Ecclrsiastical History: An «Alternative Ideology» // Tyndale Bulletin, 42, 1991. P. 271-281. Nobbs A.E. Philostorgius' Place in the Tradition of Eccleaiastical Historiography // Tradition and Traditions / Ed. by Dockrill D.W. and Tanner R.G. Manly, 1994. P. 198-206. Trompf G.W. Church History as Non-Conformism: Retribution and Eschatological Elements in Athanasius and Philostorgius // Byzantinische Zeitschrift. 24. 1997. P. 11-33. Leppin H. Heretical Historiography: Philostorgius // Studia Patristica. Vol. XXXIV. 1999. P. 111-125. Argov E.I. Giving the Heretic a Voice: Philostorgius of Borissus and Greek Ecclesiastical Historiography //Athenaeum. 89. 2001. P. 497-524. Marasco G. The Church Historians (II): Philostorgius and Gelasios of Cyzicus // Greek and Roman Hitoriography in Late Antiquity: fourth to sixth century A.D. / Ed. by G. Marasco. Leiden, 2003. P. 257-288. Prieur J.-M. Philostorge et la Theologie neo-arienne // Studia Patristica. Vol. XLII. 2003. P. 211-217.
2. Удальцова З. В. Филосторгий — представитель еретической церковной историографии // Византийский временник. 44. 1983. С. 3-17.
3. Philostorgius Kircgengeschichte mit dem Leben des Lucian von Antiocien und den Fragmenten eines arianischen Historiographen / Hrsg. von J. Bidez. Leipzig, 1913.
4. Подробнее об истории изданий сочинения Филосторгия см.: Церковные историки IV-V веков. М., 2007. С. 520. Самым полным и лучшим, пожалуй, на сегодняшний день критическим изданием Филосторгия является немецкий перевод под редакцией Фр. Винкельмана: Philostorgius Kirchengeschichte mit dem Leben des Lucian von Antiocien und den Fragmenten eines arianischen Historiographen / Hrsg. vonJ. Bidez. Leipzig, 1913. (Third Edition by F. Winkelmann). Berlin, 1981.
5. Ревностная приверженность Филосторгия христианской вере сочетается у него с прекрасным классическим образованием. Первые буквы каждой книги образуют своеобразный акростих и составляют имя автора (цйлпуфпсгйпт). Данное обстоятельство говорит о прекрасном образовании автора и несомненных литературных способностях. Фотий (Cod. 40) отмечает литературные достоинства его «Церковной истории», такие как элегантность стиля, поэтическую речь, экспрессивные фигуральные выражения, которые делают сочинение приятным для чтения. Все это выдает несомненный талант и блестящую образованность автора. Кроме того, в своем труде он демонстрирует свои познания не только в сфере теологии и философии, но также и в естественных науках. Он знал астрономию, интересовался медициной и особенно географией. Его труд изобилует географическими описаниями дальних экзотических стран, варварских народов, диковинных зверей и причудливых растений Африки, Индии и островов Индийского океана (III, 4-11). Он рассказывает о теориях происхождения землетрясений, о затмениях солнца, кометах и прочих необычных природных явлениях, демонстрируя широкий кругозор и познания. Но с точки зрения христианина он рассматривает все
эти явления как проявления всемогущества Творца, и реальная причина всего происходящего в этом мире — божий промысел.
6. Евномий - сторонник арианства, вернее его крайней партии, члены которой именовались аномии (они считали, что Отец и сын суть одно, однако Сын не подобен Отцу; сторонники этого учения отличались исключительной непримиримостью и твердо стояли на своих убеждениях, не вступая ни в какие сделки с другими течениями). Во главе этой партии стоял Аэций, учитель Евномия, с которым последний был тесно связан. Даже став епископом, Евномий открыто продолжал следовать учению аномиев и перекрещивать православных и прочих верующих. Противники Евномия в Кизике подали на него жалобу в Константинополь, императору Констанцию, обвинив епископа в приверженности к учению Аэция. Констанций потребовал вызвать Евномия на суд, тот бежал, в конце концов Ев-номий основал свое братство. Евномий прожил до правления императора Феодосия, и известно, что он был изгнан за то, что, несмотря на указы Феодосия против ариан, продолжал пропаганду своего учения в Константинополе. (См.: Церковные историки ГУ—Увв. ... С. 389—390. Прим. 35)
7. Точная дата написания «Церковной истории» Филосторгия не известна. Промежуток между 425 и 433 гг. в качестве примерного времени появления «Истории» определяется, исходя из того, что последнее событие, упоминаемое в этом сочинении — провозглашение малолетнего Валентиниана III императором Западной Римской империи — относится к 425 году, следовательно, работа была закончена автором после 425 года. С другой стороны, Филосторгий заканчивает последнюю книгу картиной бедствий, постигших империи после осуждения евномиан, однако ничего не говорит о сильнейшем пожаре в Константинополе в 433 году. Очевидно, что на момент окончания работы, автор еще не знал о нем. (Philostorgius Kircgengeschichte mit dem Leben des Lucian von Antiocien und den Fragmenten eines arianischen Historiographen I Hrsg. von J. Bidez. Leipzig, 1913. P. CXXXII. Удальцо-ва З.В. Филосторгий — представитель еретической церковной историографии II Византийский Временник. 44. 1983. С. 6). Другие исследователи относят появление «Церковной истории» Филосторгия к более позднему времени, 430—440 гг., или даже к концу этой декады (Zecchini G. Filostorgio II Methodologie della ricerca sulla Tarda Antichita. Atti del Primo Convegno dell' Associazione di Studi Tardoantichi. A cura di A. Garzya. Napoli, 1989. P. 598. Marasco G. The Church Historians (II): Philostorgius and Gelasios of Cyzicus II Greek and Roman Hitoriography in Late Antiquity: fourth to sixth century A.D. I Ed. by G. Marasco. Leiden, 2003. P. 259).
8. Удальцова. Ук. соч. С. 7.
9. Там же. С. 10.
10. Там же. С. 7.
11. Там же. С. 11.
12. Там же. С. 13.
13. Там же. С. 13.
14. Там же. С. 11.
15. Там же.
16. Там же.
17. Анализируя данный эпизод, исследователи обычно ссылаются не столько на «Церковную историю» Филосторгия, сколько на «Житие Константина», приписываемое тому же автору. «Жену же Фавсту он предал смерти совершенно справедливо, потому что она, подражая древней Федре, клеветала на своего сына Приска [следует читать Криспа], будто он питал к ней страсть и намеревался совершить над ней насилие, подобно тому, как и та [клеветала] на Ипполита, сына
Тезея. В согласии с законами природы отец почувствовал отвращение к сыну, но впоследствии, узнав истину, предал смерти и жену, приговорив ее к наказанию, самому справедливому из всех» (Цит. по: Удальцова. Ук. соч. С. 11). Интересно, что при описании данной драмы он сравнивает своих персонажей с героями античной трагедии, Федрой и Ипполитом, а самого Костантина — с Тезеем. Вся ответственность в данной ситуации возлагается на Фаусту — дочь язычника и гонителя христиан Максимиана, в то время как Крисп, ученик Лактанция и сторонник закона в пользу христиан, в его изображении является жертвой клеветы. (Подробнее см.: Marasco G. Constantino e le uccisioni di Crispo e Fausta (326 d.C) // Rivista di Fioioigia e di Istruzione Classica. 121. 1993. P. 307-309)
18. Когда Константин все осознал, он принял крещение от арианского епископа Ев-севия Никомидийского, и отдал ему завещание, в котором просил первого сына наказать остальных. Евсевий Никомидийский отдал это завещание Констанцию, который и убил виновных (HE. II. 16)
19. Имеется в виду церковь св. Софии, обычно называемая «великой». В 404 г., во время беспорядков, вызванных низложением Иоанна Златоуста, церковь сгорела, затем отстраивалась в течение нескольких лет и была торжественно открыта 10 декабря 415 г. В 532 году во время восстания Ника она была разрушена и восстановлена императором Юстинианом.
20. Судя по географическому контексту, а также по прямому указанию в следующем параграфе (III. 6), под Индией Филосторгий в данном случае понимает Аравийский полуостров.
21. Ортодоксальные историки возлагают всю вину на самого Галла, обвиняя его в злоумышлениях против своего благодетеля, императора Констанция и стремлении к тиранической власти (Socrat. HE. II, 34; Sozomen. HE. IV, 7, 6-7). Версия светских историков выглядит иначе. Так, Аммиан Марцеллин обвиняет Галла не только в стремлении к тиранической власти, но изображает его лживым и коварным; а смерть Галла в его изображении выглядит как заслуженная кара за ложь(Лшш. Marc. 14, 7; 14, 110). Впрочем, и в образе самого императора Констанция II Аммиан Марцеллин подчеркивает высокомерие, вспыльчивость, излишнюю подозрительность и жестокость. Подробнее см.: Федорова Е.Л. Образ Констанция II у Аммиана Марцеллина // Человек в культуре античности, средних веков и Возрождения. Иваново, 2006. С. 253—268.
22. Филосторгий сообщает, что «в ту пору, когда Галл стал цезарем и когда Констанций с Галлом поклялись во взаимной дружбе и торжественно уверили, что в будущем не станут злоумышлять друг против друга, сам он [Феофил Индиец — И.В.] между ними посредником и утвердил обоюдное их согласие» (IV. 1).
23. Подробнее см.: Penella R.J. Julian the Persecutor in Fifth Century Church Historians //The Ancient World. 1993. Vol. 24. P. 33 ff.
24. Валентиниан I правил Западом в 364—375 гг., а Валент II — Востоком империи в 364—378 гг. Примечательно, что Филосторгий одинаково говорит об обоих императорах, не выделяя ни западного правителя, ни восточного.
25. Руфин (HE. XI. 13); Созомен (VI. 40); Феодорит (IV. 32-36)
26. Eunap. Vita Soph., VII, 4, 3-5; Zosim. IV, 21.
27. Грациан был действительно четким последователем христианства. С самых ранних лет Грациан был очень набожным христианином и живо интересовался богословскими проблемами. В 379 году он не только объявил вне закона все ереси, но и изъял из своего титула звание pontifex maximus. Он был первым императором, предпринявшим этот шаг. Более того, он изъял общественные фонды, которые до того предназначались для языческих богослужений. Другим глубоко символиче-
ским поступком было его распоряжение о том, чтобы языческий алтарь Победы был убран из здания сената в Риме, куда его в свое время вновь поместил Юлиан Отступник. Этот приказ, расцененный многочисленными сенаторами-язычниками как решительная угроза их традиционной вере, заставил их направить к императору делегацию под предводительством Квинта Аврелия Симмаха, но Грациан не пожелал даже встретиться с ней. Подробнее см.: Церковные историки IV—V вв... С. 574. Прим. 4.
28. Zosim. 4. 44. Paschoud F. Zosime. Histoire nouvelle. T. II. 2e Partie. Paris, 1979. P. 436-438.
29. Подробнее об этой версии см.: Marasco G. The Church Historians (II): Philostorgius and Gelasios of Cyzicus... P. 273.
30. Augustine. De civ. Dei V, 26; Oros. VII. 35; Socrat. HE. V, 12-14; Sozomen. HE. VII, 13-14.
31. Zosim. IV. 58, 4-5.
32. Augustine. De Civ. Dei.V. 26, 1; Paulin. Vite Ambr. 31, 3; Rufin. HE. II. 33; Oros. VII. 35, 12-19; Socrat. HE. V, 25, 12-15. Sozomen. HE. VII. 24, 6-7; Theodoret. HE. V. 24, 3-17; Chron. Gall II MGH. Auct. Ant. IX. Chronica Minora. Berolini, 1892. S. 650.
33. Oros. VII. 40, 2; Iordan. Get. 160.
34. "То будет царство разделенное, и в нем останется несколько крепости железа, так как ты видел железо, смешанное с горшечною глиной. И как персты ног были частью из железа, а частью из глины, так и царство будет частью крепкое, частью хрупкое. А что ты видел железо, смешанное с глиною горшечною, это значит, что они смешаются чрез семя человеческое, но не сольются одно с другим, как железо не смешивается с глиною. И во дни тех царств Бог Небесный воздвигнет царство, которое во веки не разрушится, и царство это не будет передано другому народу; оно сокрушит и разрушит все царства, а само будет стоять вечно» (Книга пророка Даниила, 2, 36-45).
35. Автор не объясняет, почему в качестве завершающего момента своей «Истории» он выбрал именно 425 год. Исследователи склонны объяснять данное обстоятельство тем, что именно этим годом заканчивается «История» Олимпиодора, основной источник информации Филосторгия по данному периоду (Philostorgius Kirchgengeschichte mit dem Leben des Lucian von Antiocien und den Fragmenten eines arianischen Historiographen I Hrsg. von J. Bidez. Leipzig, 1913. (Third Edition by F. Winkelmann). Berlin, 1981. (Second— Berlin, 1972). S. XV, CXXXIX, 140. Matthews J.F. Olympiodoros of Thebes and the History of the West (A.D. 407-425) II Journal of Religious Studies. 55. 1970. P. 81; Baldwin B. Olympiodorus of Thebes II L'Antiquité Classique. Vol. 49. 1989. P. 229-230. Zecchini G. Filostorgio II Methodologie della ricerca sulla Tarda Antichita. Atti del Primo Convegno dell' Associazione di Studi Tardoantichi. A cura di A. Garzya. Napoli, 1989. P. 591, 596-598). Однако Филосторгий не похож на простого компилятора, слепо повторяющего сообщения своего источника. Он самостоятельно организует материал, почерпнутый из разнообразных источников; сам выбор материала, по мнению автора, заслуживающего внимания, вполне логичен и подчинен определенным критериям; Филосторгий дает очень яркие и самостоятельные оценки своим персонажам и событиям, о которых идет речь. Поэтому трудно предположить столь глубокую зависимость автора от Олимпиодора в последних книгах его «Истории», тем более что во многих случаях оценки и мнение Филосторгия кардинальным образом расходится с описанием Олимпиодора (Подробнее см.: Marasco G. The Church Historians (II): Philostorgius and Gelasios of Cyzicus... P. 279-281).
36. Argov. Op. cit. P. 510.
37. Удальцова. Ук. соч. С.13
EMPERORS' IMAGES IN PHILOSTORGIUS' HISTORY
I. Yu. Vatshcheva
This article is devoted to the analysis of the specific features of Philostorgius' historical concept. His proclivity to the Arianism and belonging to the heretics usually make scholars to examine his work out of the frame of Byzantine historical church tradition. Nevertheless the analysis of this work demonstrates its' conceptual proximity with the "classical" Church histories. One of the most important facets of the author's historical perception indicating his originality is the way of portrayal of Roman emperors, their religious and political activity. Although some persons get another representation, very different from usual for orthodox tradition, at the same time the general view of emperor's role in the destiny of the Empire and the whole Christian oikumene gives an opportunity to examine Philostorgius' Church History as a part of the same phenomenon. At the same time some differences in Philostorgius' estimate of political leaders with the "classical' church histories reveals the own logic of the author that have not been the subject of special research yet.
Keywords: Church history, early Byzantine tradition, Byzantine church historiography.
