CC BY
97А.Е. Чернова
ОБРАЗЫ И СИМВОЛЫ В ЛИРИКЕ НИКОЛАЯ РУБЦОВА
Стихотворения Николая Рубцова передают сокровенную тайну и красоту окружающего мира. Сквозь временное и повседневное поэт видит и постигает вечное. При этом некая мистичность его образов нисколько не связана ни с описанием фантастической ситуации, ни с многозначительным умолчанием. Все очень просто. Ну что может быть очевиднее; разве кто сомневается, что «Звезда над речкой - значит, ночь. / А солнце - значит, день» («Окошко. Стол. Половики», 1965).
Тем неожиданнее внутреннее свечение... Дымка... Полуявь-полусон. Мгновение - и дневной мир удобный и привычный, мерцая, выплывает чудесным видением. И невозможно понять, кто изображен в стихотворении. Обычные жители Вологды, что спешат по темным улицам домой, или тени, бесплотные души, тревожной чередой возникающие из тумана. Ведь все так знакомо и просто -до улыбки?!
Или. не так просто? Попробуем разобраться, прочитав хотя бы два стихотворения Н. Рубцова.
Что происходит в горнице?
Обращаясь к единичному и конкретному фрагменту человеческого существования, к случайному, на первый взгляд, мгновению, которое вот-вот исчезнет навсегда, Николай Рубцов выявляет вечные и неизменные свойства невидимого идеального мира. Так проявляется способность к широчайшему обобщению, которое происходит не любыми путями, но в соответствии с традициями, определяемыми народным миросозерцанием.
Так, тип художественного конфликта первого поэтического сборника Н. Рубцова «Волны и скалы» (1962) соответствует, по нашему мнению, сказочному противоположению мечты и действительности, чудесного иного царства и своего условно-реального мира. При определенных художественных предпосылках мечта и реальность могут соединиться, образовав особый идеальный замкнутый мир. Рассмотрим это поэтическое явление на примере одного из самых загадочных стихотворений Н. Рубцова «В горнице» (1963). Обращаясь к этому стихотворению, исследователи (А.К. Передреев, Н.Н. Зуев, И.Г. Панова, В.В. Кожинов, М.П. Лобанов)1 отмечают, с одной стороны, удивительную простоту, даже элементарность поэтического мира, а с другой - наличие разнообразных символов. Впрочем, одно другому не противоречит: за простотой, как утверждают критики, скрывается глубинный символический пласт.
Современников поэта удивляла эта странная, будто даже несвоевременная (чуждая бурному веку космических открытий и новых технологий) простота его художественных образов. Такой творческий подход казался устаревшим; простые, «наивные» стихи Рубцова далеко не всегда воспринимались читателями и слушателями. Поэт и критик Роберт Винонен в своих воспоминаниях рассказывает: «Как-то на одной из студенческих вечеринок читались стихи - по кругу. Кому-то было тесно во Вселенной, он задевал волосами звезды. У другого играли ассонансные рифмы вроде "интересно - интеллекта"... Настал черед поэта-первокурсника из Вологды. И произошла некоторая заминка: больно уж все просто, даже наивно. Так и было сказано: мол, парень ты хороший, но поэзия - дело серьезное. Дружески похлопали автора по плечу»2.
Несмотря на то, что произведения, отделанные по последней эстетической моде, набирают все большую популярность, Н. Рубцов следует своим путем, не обращая внимания на современные художествен-
1 Передреев А.К. Мир, отраженный в душе (Рец. на сб. стихов Н.М. Рубцова «Звезда полей». - М., 1967) // Литературная Россия. - М., 1967. - 22 сент. - Режим доступа: http://rubtsov.id.ru/critica/peredreev.htm; Зуев Н.Н. Поэзия Николая Рубцова // Литература в школе. - М., 1984. - № 1. - С. 27-30; Панова И.Г. В светлой горнице: Заметки о поэзии Николая Рубцова. - М., 2008. - 128 с.; Кожинов В.В. Николай Рубцов: Заметки о жизни и творчестве поэта // Н.М. Рубцов и православие: Сб. ст. о творчестве Н.М. Рубцова / Сост. Алексеев В.А. - М., 2009. - С. 63-119; Лобанов М.П. Сила благодатная // Н.М. Рубцов и православие. - С. 258-265.
2 Винонен Р.И. Самая смертная связь // Николай Рубцов в воспоминаниях друзей: Ранее не опубликованные стихотворения и материалы / Сост. Попов Н.В. - М., 2008. - С. 234.
ные веяния. Так зарождается новое направление, в котором за внешней простотой и непритязательностью формы скрывается сложный и богатый мир, до конца не объяснимый. И литературоведы, и простые читатели обычно замечают: что-то привлекает, завораживает в его стихах, но что именно - объяснить сложно; можно только почувствовать.
Несмотря на различие жизненного опыта, исследователи творчества Рубцова подмечают в стихотворении одни и те же символы: горница, звезда, красные цветы, лодка и река. Они-то как раз и транслируют тайный смысл высшей, невидимой реальности.
«Здесь все символично, - отмечает И.Г. Панова. - Горница - душа поэта, его искусство; вода - символ чистоты, очищения души; красные цветы - память о матери ("Нес я за гробом матери аленький свой цветок"); лодка - как у Харона, перевозчика в страну мертвых у древних ("С правого берега на левый, среди цветов в обыденном гробу.. ."У.
Для того чтобы уяснить значение художественных образов и прочитать в их сплетении скрытый сюжет, сначала необходимо определить пространственно-временную основу стихотворения, границу между земным миром и тем светом.
В стихотворении «В горнице» земной мир и тот свет оказываются едиными:
В горнице моей светло. Это от ночной звезды. Матушка возьмет ведро, Молча принесет воды.
С одной стороны, ничего сверхъестественного вроде бы не происходит. В горницу заходит матушка, приносит воды, а лирический герой между тем, мысленно обозревая свой садик, собирается в скором времени заняться налаживанием хозяйства: починить лодку и полить красные цветы.
Буду поливать цветы, Думать о своей судьбе, Буду до ночной звезды Лодку мастерить себе.
С другой стороны, стихотворение исполнено таинственного смысла. Матушка приносит в горницу ведро воды. А.В. Грунтовский
1 Панова И.Г. В светлой горнице: Заметки о поэзии Николая Рубцова. - М., 2008. - С. 42.
высказывает предположение, что «вода, разумеется, не для опары принесена, а для омовения»1. Но для нас здесь возникает вопрос: для чего могла использоваться вода, набранная в ночное время. Ведь по народным поверьям, ходить ночью за водой категорически запрещено, это - то самое время, когда вода становится нечистой и обретает отрицательные магические свойства. Широко известный запрет ходить за водой ночью мотивировался тем, что в ночное время вся вода в источниках оказывается нечистой, что в ней якобы дьяволы купаются и т.п. Исследователь народных обрядов Л.И. Виноградова пишет: «По сербским поверьям, набранная ночью вода, безусловно, нечистая, не годится пить такую воду. Кроме того, в ночной воде (т.е. принесенной в дом ночью), по представлениям белорусов, нельзя купать младенца и стирать его пеленки, иначе на ребенка нападут ночницы. Вообще темное время суток (как и темнота во время солнечного затмения), согласно народным представлениям, негативно воздействовало на качество воды, набранной в такие моменты. Исключение составляют праздничные дни, когда - как считалось - в полночь происходят чудесные превращения с водой, она якобы сама собой очищалась в источниках, становилась здоровой, целебной, сильной, либо превращалась на короткий миг в вино, кровь, молоко или золото. Именно перелом суточного или сезонного времени воспринимался как момент радикальных перемен в природе, как время чудесных превращений с водой. Поэтому в праздничные дни за водой ходили в полночь, на рассвете, до восхода солнца»2.
Думается, найти и указать причину (если это вообще возможно), по которой матушка ночью пошла за водой, не столь важно. Существенно другое: необычность и неоднозначность самого действия, наделяемого в народных представлениях мистическим смыслом.
Молчание матушки также переводит событие из обычного, мирского измерения в область таинственного; ведь «молчание - по мнению фольклористов - форма ритуального поведения, соотносимая со смертью и сферой потустороннего», более того, «отказ от речи часто выявляет принадлежность некоего лица к потустороннему миру и сверхъестественным силам»3.
1 Грунтовский А.В. «И. мир устроен грозно и прекрасно.» // Н.М. Рубцов и православие: Сб. ст. о творчестве Н.М. Рубцова. - М., 2009. - С. 25.
2 Виноградова Л.И. «Та вода, которая.» (Признаки, определяющие магические свойства воды) // Признаковое пространство культуры. - М., 2002. - С. 39-40.
3 Агапкина Т. А. Молчание // Славянские древности: Этнолингвистический словарь: В 13 т. / Под ред. Агапкиной Т.А., Беловой О.В., Валенцовой М.М.; Под общ. ред. Толстого Н.И. - М., 2004. - Т. 3. - С. 292.
Сакральный смысл художественных образов ночной воды и молчания подтверждает справедливость утверждения исследователей творчества Рубцова, что поэтическое действие стихотворения «В горнице» совершается не в обыденной реальности, но на границе с тем светом. При этом тот свет и этот оказываются едиными.
Матушка переступает временную границу, является из мира усопших, но ее приход никак не нарушает тишины и покоя светлой горницы. Ничто не тревожит лирического героя, ничто не угнетает, как, например, в стихотворении «Памяти матери» (1964):
Вот он и кончился, покой! Взметая снег, завыла вьюга. Завыли волки за рекой Во мраке луга.
В этом стихотворении четко вырисовывается картина двое-мирия: существует пристанище живых - комната лирического героя, а где-то далеко, во мгле снегов, простирается царство усопших - кладбище.
Сижу среди своих стихов, Бумаг и хлама. А где-то есть во мгле снегов Могила мамы.
Этот и тот свет направлены друг к другу: с одной стороны, лирический герой стремится «по доброй воле» навестить родную могилу:
Но я смогу, но я смогу по доброй воле Пробить дорогу сквозь пургу В зверином поле!..
а с другой - сама матушка стучится в дом:
Кто там стучит?
Уйдите прочь! Я завтра жду гостей заветных. А может, мама? Может, ночь -Ночные ветры?
Покой кончился не из-за смутных видений, пугающих звуков, но именно из-за трагической разобщенности двух миров. Ночная пурга, препятствующая желанной встрече, сродни дьявольскому наваждению: «Меня ведь свалят с ног снега, / Сведут с ума ночные ветры!». Не случайно в народе «. опустошительные бури и зимние вьюги почитались порождением нечистой силы -рыщущими по полям бесами»1.
Пространственно-временные координаты стихотворения «В горнице», напротив, образуют идеальное царство, существующее обособленно, вне линейных законов земного времени. Противоречие между невидимым, идеальным миром и реальностью оказывается полностью разрешенным благодаря символической многомерности стихотворения. Горница, матушка, звезда, цветы, лодка и др. символы в одинаковой степени принадлежат сразу двум мирам, как небесному, так и земному. Например, свет звезды «как бы соединяет земное и небесное, настоящее, прошлое и будущее»2. В литературно-фольклорной традиции символы не только обобщают и замещают то или иное событие, предмет или понятие, но и (что самое главное), раскрывают его бытийную сущность.
Как замечает Н.П. Бабенко (на примере прозы Б.К. Зайцева): «. образы церкви, креста, небесных светил в произведениях писателя возводят к высшей реальности и приобретают значение символа: за миром вещей и явлений - феноменальным миром, встает мир невидимый, идеальный, ноуменальный»3.
В лирике Н. Рубцова действуют те же художественные законы, особенно наглядно они выражены в стихотворениях «Душа хранит» (1967), «Ферапонтово» (1970). Здесь образ Святой Руси представляет собой сотворенную вечность - сакральное пространство, которое никак не меняется во времени. Такие же духовные параметры характеризуют идеальное царство и в стихотворении «В горнице». Даже то, что подвержено разрушению (в садике завяли цветы, догнивает лодка), не исчезает окончательно и бес-
1 Афанасьев, А.Н. Поэтические воззрения славян на природу: Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов: В 3 т. - М., 1995. - Т. 1. - С. 58.
2 Панова И.Г. В светлой горнице: Заметки о поэзии Николая Рубцова. - М., 2008. - 3С. 44.
3 Бабенко Н.П. Духовно-нравственные проблемы творчества Б.К. Зайцева 1900-1920-х годов: Автореф. дис. .канд. филол. наук. - М.; Чебоксары, 2010. - С. 21.
следно, но должно обновиться («буду поливать цветы», «буду до ночной звезды лодку мастерить себе»).
Приведем пример изображения идеального царства в творчестве других писателей. И.С. Никитин в стихотворении «Музыка леса» (1855) описывает таинство захода солнца, чудесную игру света, теней и облаков. Розовый лес, открытые небеса, гряда облаков, превращающиеся в медные горы, мосты и золоченые дворцы, как предметы волшебного иного царства, исполнены золотого сияния. Тихая музыка леса навевает лирическому герою воспоминания:
На груди моей Милой матушки Я дремал, и мне Песни слышались.
Были песни те Звуки райские, Неземная жизнь От них веяла!..
И. Никитин прямо сравнивает песню матушки с райскими звуками, «яркий блеск и свет» в темной горенке, мерцание лампады перед иконой, похожее на свет звездочки, матушка - навевают лирическому герою ощущение неземной жизни. Это ощущение можно назвать вечным, оно повторяется вновь и вновь, когда звучит на закате дня таинственная «музыка леса».
Художественные описания в стихотворениях И. Никитина и Н. Рубцова во многом перекликаются: действие происходит в ночное время, «сквозь сон», в полутемной горенке Никитина горит звездочка лампады, в горнице Рубцова светло от «ночной звезды», при этом на стене дремлет «ивы кружевная тень».
Если стихотворение Н. Рубцова устремлено в будущее («буду до ночной звезды / лодку мастерить себе»), то взгляд И. Никитина обращен к прошлому («детство помнится»). Детское воспоминание преображает «безотрадный день», два мира - идеальный и реальный - оказываются едиными:
Не от этого ль Так мне весело Слушать в сумерки Леса музыку,
Что при ней одной Детство помнится, Безотрадный день Забывается?
Ощущение соприсутствия божественного мира передается двояким образом: как трагическая разобщенность между земным и небесным мирами, с одной стороны, и как их духовная цельность -с другой.
Герой волшебных сказок отправляется на поиск чудесного тридевятого царства, тридесятого государства, которое оказывается мифическим царством мертвых. В стихотворениях Н. Рубцова лирический герой точно так же желает пересечь границу обыденности, устремляясь к далекому и неведомому миру. Сквозь пургу и ночные ветры он мечтает попасть на могилу матери, или, например, в другом стихотворении жаждет найти таинственные зеленые цветы на белых стеблях, увидеть которые, хотя они и не существуют в земной реальности, стало для него неиссякаемой душевной потребностью:
... Недостает того, что не найти. Как не найти погаснувшей звезды. Как никогда, бродя цветущей степью, Меж белых листьев и на белых стеблях Мне не найти зеленые цветы.
(«Зеленые цветы», 1966)
Идеальность мира в народном поэтическом творчестве предполагает возможность такой полноты жизни, когда зеленые цветы не только вырастут, но окажутся близкими и доступными для человека, ищущего их. «Вот в этом, можно сказать, четвертом измерении, - писал о поэте Р. Винонен, - коренится его своеобразие и его значение для поэзии наших дней. Он не искал для своих стихов совсем уж необыкновенного слова. Но и в том, что ему удалось сказать, чувствуется знание какой-то невидимой в быту границы, за которой угадывается нечто нравственно незыблемое, где обрываются большие и малые неправды и обиды. Остается лишь Добро, безгрешность и святость - не убоимся последнего слова. Поэт его любил»1.
1 Винонен Р. И. Самая смертная связь // Николай Рубцов в воспоминаниях друзей. - С. 252.
Иной мир стихотворения Рубцова «В горнице», так же как и в сказке, соответствует царству мертвых, чудесному инобытию, которое, однако, следует отличать от полного небытия. Без этого важного уточнения наше представление о художественных особенностях стихотворения будет неполным.
В волшебных сказках прослеживается разделение мертвых на сущих в инобытии и ушедших в небытие. Если из инобытия умершие могут не только подавать определенные сигналы, но даже вернуться, пройти путь в обратную сторону, как например, в сказке «Жена-покойница», то для небытия характерно полное и окончательное уничтожение: так исчезает, рассыпаясь в прах, нечистая сила, если ее окропить святой водой (сказка «Упырь»). Герой волшебной сказки стремится попасть именно в инобытие, в тридевятое царство тридесятое государство, для этого, однако, он должен внутренне или внешне измениться.
По наблюдению О.Г. Щербининой, переходным мостом из одного мира в другой нередко служит чудесный сон. «Сновидения воспринимались в древности как реальный потусторонний мир, куда на время отправляется спящий. Не удивительно, что для отправки на тот свет герою нужно заснуть. А потом опять поспать, пройдя в обратном направлении». Так проясняется скрытое значение сказочных формул: «Ложись-ка спать, утро вечера мудренее», «Ты сперва напои-накорми, да спать уложи, потом и выспрашивай!»1
Если мы обратимся к первому варианту стихотворения, то заметим, что автор, прежде всего, описывает свое ночное сновидение. Первый вариант так и назывался «В звездную ночь» (1963), единство прошлого и настоящего претворяется здесь в чудесном сне, оживляющем «тысячи безвестных лет». В этой иной реальности, окутанной сном, лирический герой обращается к матушке с вопросом:
- Матушка, который час?
Что же ты уходишь прочь?
Помнишь ли, в который раз
Светит нам земная ночь?..
Но матушка, как в первом, так и во втором варианте стихотворения, ничего не отвечает. Близость смерти ощущается по сгущению тишины, которая является прообразом запредельной божественной
1 Щербинина О.Г. Символы русской культуры: Сб. очерков и эссе. - Екатеринбург, 1998. - С. 26.
тишины, отображением той вечной тишины, что ждет нас, «по молчанию людей, как будто хранящих какую-то невыразимую тайну».
Подчеркнем, что смерть в народном восприятии не равна состоянию небытия. Мир усопших вечно жив, это - инобытие, которому лирический герой оказывается сопричастным благодаря сну. Так же, как и в волшебной сказке, сон служит переходным мостом между разными измерениями:
Сколько же в моей дали Радостей пропало, бед? Словно бы при мне прошли Тысячи безвестных лет.
Словно бы я слышу звон Вымерших пасхальных сел.
Сон, сон, сон Тихо затуманит все.
Происходит смысловое сближение темы смерти и главного христианского праздника - Воскресения Христова. Несмотря на то, что села давно вымерли, пасхальный звон церквей слышен так же явственно, как и тысячу лет назад. Временный свет «земной ночи» соединяется с праздником вечного воскресения.
Такое сопоставление является не единичным, но постоянным и закономерным явлением в лирике Н. Рубцова. Например, в стихотворении «Конец» (1969-1970) завершение жизни также связано с пасхальными образами весны и колокольного звона:
Смерть приближалась,
приближалась, Совсем приблизилась уже, -Старушка к старику прижалась, И просветлело на душе!
Легко, легко, как дух весенний, Жизнь пролетела перед ней, Ручьи казались, воскресенье, И свет, и звон пасхальных дней!..
Кладбище, могилы которого пребывают в состоянии сна, приравнивается к временному пристанищу, к переходному «пункту» в инобытие. Так возникает представление, а то и ощущение,
что миры живых и усопших разделяет некоторая граница: пространство спящих могил. В черновом варианте стихотворения «Конец» (1969-1970) сохранились такие строки:
А он, взволнованный и юный, Как веселился! Как любил! Как за оградою чугунной Покоил сон родных могил!
Как герой волшебной сказки, засыпая, переступает из одной реальности в другую, так и в стихотворениях Рубцова чудесный сон, окутывая земной простор, раскрывает иное, существующее вечно, царство.
Сохранилось воспоминание поэта С.П. Багрова о том, как Николай Михайлович распевал свое стихотворение «В звездную ночь»: «Долго сидели мы так, отдыхая. Потом Николай поднялся. Взглянул в окно на покрытую снегом реку и запел. Голос Рубцова плыл на спокойной задумчивой ноте. Я забылся, что я за столом. Песня схватила меня за самое сердце и понесла куда-то сквозь стены дома, и я разглядел большое село над рекой с белокаменной колокольней, откуда звонил и звонил старолицый звонарь. Былое смешалось с сегодняшним, было грустно, но и отрадно, как на вокзале или на пристани, когда уезжает кто-то из близких, однако твой друг остается с тобой и снова споет тебе лучшую песню»1. Ощущение нездешнего мира связано с грустью, но грустью особого рода - светлой, зовущей в неведомую даль.
Куда летят журавли?
Внешние реалии стихотворения «Журавли» (1966), на первый взгляд, просты и обычны. Наступила осень. Природа увядает, и стаи перелетных птиц - журавлей - проносятся над городами и селами. Мотив «осени» и «октября» - как средоточия осенних примет - один из ведущих в русской литературе.
Пожалуй, в творчестве любого поэта можно найти стихи, посвященные осеннему увяданию, где описание природы соответствует печальным, элегическим размышлениям лирического героя.
1 Багров С.П. Россия, родина, Рубцов: Документальное повествование. -Вологда, 2005. - С. 65.
«Журавли» Н. Рубцова, продолжая традицию русской литературы, таят в себе особое содержание. Не случайно Н. Рубцов над строками стихотворения тщательно работал.
Месяц года сентябрь в первом варианте стихотворения (1967) уже во втором варианте (1969) преобразуется в октябрь. Тем самым Н. Рубцов отсекает переходность, размытость времен-нь1х оттенков, когда летние признаки - теплая погода, густая зелень, сухой ветер - могут соответствовать и признакам ранней осени, сентябрьским дням. Лето в народном сознании - время зрелости, расцвета природы, пробудившейся весной; время полноты и завершения развития. Осень - пора увядания, она связана с темой утраты и смерти. Об этом напоминает все. И «забытость болот», и «утрата знобящих полей».
Пространство «Журавлей» можно разделить на две сферы: земля и небо. Причем, если земля описывается подробно, представлена через конкретные детали, то небесное пространство -скорее подразумевается. Основная характеристика земли - болото. В небольшом стихотворении, состоящем из 84 слов, слово «болото» повторяется три раза («болотные стволы», «болото, забытое вдали», «забытость болот»). «Забытость» - один из главных признаков болота, содержит в себе значение обездоленности, остав-ленности, тленности, оторванности от связи с «небесной сферой». «Забытость» - это и забытье, беспамятье.
В первой строчке стихотворения мы находим многозначное слово «восток»: «красовался восток огнеликий». Но здесь из всех нравственно насыщенных и духовно нагруженных значений этого слова используется лишь одно - земное и конкретное обозначение части горизонта, где восходит солнце. И хотя восток «огнеликий», хотя он «красовался», заключен восток все же «меж болотных стволов», а потому попытка противостоять исходящим от болота «забытости», обездоленности, оставленности, тленности, разрыву с «небесной сферой» не реализуется. Образ «огнеликого востока», напротив, усиливает давящую тяжесть всех характеристик болота.
В одном ряду с болотом пространственными точками обозначено знобящее поле и чердак. Художественный признак поля -утрата - близок к значению забытости болота; чердак - единственный элемент пространства, связанный с человеком, чердак -мой, он высится над утратами полей и над забытостью болот, под небом, по которому летят журавли. Тем самым чердак расположен на границе двух миров и является местом их соприкосновения и пересечения.
Подобная функция чердака приближена к значению границы в русской народной волшебной сказке, той границы, что отделяет реальное царство, мир людей, от чудесного тридевятого царства, тридесятого государства - которое есть не что иное, как мифическое царство мертвых. Тяжелый камень, столб с надписью о трех дорогах, высокая крутая гора, огненная река, избушка бабы Яги и сама баба Яга как проводник в загробное царство, - все это пространственные ориентиры сказочного мира.
Герой волшебной сказки, встречая на своем пути определенный пространственный знак, переступает через него и оказывается в ином мире, в царстве мертвых, где приобретает чудесные свойства, а затем возрождается в новом качестве.
В стихотворении Николая Рубцова иное царство само является через образ летящих, рыдающих в небе журавлей. Их крики опускаются на сиротливые поля и на забытые болота; они будят, зовут, разглашают небесные звуки, - и в душе лирического героя происходит постепенное преображение.
Небесное пространство имеет музыкальную основу, один из его главных признаков - звучание, не случайно в первом варианте стихотворения журавлиные крики сравниваются с сигналом. «И разбудят меня, как сигнал, журавлиные крики». Так, именно через звуки, небесное пространство соприкасается с земным.
Если основная характеристика земли - утрата и забытость, связанная с болотом, то небо, по принципу антитезы, характеризует категория обретения и памяти. Тема памяти передается через фольклорный символ перелетных птиц, - журавлей. А.Н. Афанасьев в книге «Поэтические воззрения славян на природу» пишет, что славяне «сохранили много трогательных рассказов о превращении усопших в легкокрылых птиц, в виде которых навещают своих родичей. Как скоро душа покидает тело, она, смотря по характеру земной жизни, принимает образ той или иной птицы, преимущественно белого голубя или черного ворона»1. Такое значение образа птицы подтверждают и многие славянские предания. Например, «кашубы твердо убеждены, что души усопших до погребения оставленных ими тел, сидят в образе птиц на дымовых трубах и что детские души бывают одеты нежным пухом. В уездах
1 Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу: Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов: В 3 т. - М., 1995. - Т. 3. - С. 112.
Мосальском и Жиздренском в течение шести недель после чьей-либо смерти стелют на окно белое полотенце, выпуская один конец на улицу, а на полотенце кладут хлеб и верят, что душа покойника есть та самая птица, которая станет прилетать к окну и клевать положенный хлеб».
Подобное восприятие птицы, свойственное народному сознанию, не раз воспроизводилось в художественных произведениях. Вспоминается фильм Михаила Калатозова «Летят журавли», созданный по мотивам пьесы Виктора Розова «Вечно живые» в 1957 г.
Такие образы послужили толчком к появлению знаменитой песни на стихи Расула Гамзатова в переводе Наума Гребнева «Мне кажется порою, что солдаты. превратились в белых журавлей».
Н. Рубцов жил и творил в то время, когда память военных лет была еще особенно острой, когда боль утраты ощущалась каждой семьей, постоянно напоминала о себе не только через письма и фотографии, но и непосредственно, через свидетельство и воспоминания участников. Сам Рубцов стал сиротой в раннем детстве, в начале войны умерла мать, Александра Михайловна, отец, Михаил Андрианович, ушел на фронт и к детям уже не вернулся. Эта тема - тема смерти, войны, и тема жизни, что ищет себе смысла и опоры, постоянно будет развиваться, обретая все новые повороты и образы в его творчестве.
«Журавль - душа усопшего, его прощальный зов», - такое понимание птицы свойственно не только древнему, мифологическому, сознанию славянских народов, но и сознанию современного человека, что свидетельствует о целостности «фольклорной матрицы». Простой полет этих птиц - уже событие и необычное.
Журавли появляются в середине осени, в период увядания природы, и громко зовут, будят и возвещают «предназначенный срок увяданья». Их весть подобна древним библейским сказаниям. В первом варианте сохранилась отсылка к Библейской истории: «сказание библейских страниц», и позже эпитет «библейских» был замещен эпитетом «древних»; «срок увядания» летящие журавли возвещают подобно «древним страницам». Можно предположить, что замена «библейских» страниц на «древние» - была вынужденной, редакторами правились и другие стихи поэта; слова, несущие в себе христианский смысл, вычеркивались и заменялись общими фразами, нейтрального значения: «крест», «Пасха», как правило, опускались, а «Бог» заменялся словом «жизнь», как, например, в стихотворении «Выпал снег» (1969).
Вестников из иного царства, из вечности - журавлей - на земле ждут и принимают: «Отворите скорее ворота! Выходите скорей, чтоб взглянуть на любимцев своих!».
«Отворите скорее ворота! / Выходите скорей.»; «широко по Руси машут птицам» - все эти решительные экспрессивные действия характеризуют душевное состояние человека, пребывающего на земле. Это тоже характеристики земли, наравне с за-бытостью, обездоленностью, утратой, принадлежащими болоту и полю. Но только воля и решимость отворить ворота, выйти за пределы земных представлений и переживаний, широко распахнуть руки навстречу небесному и вечному проявляются как отклик на призыв журавлей, отклик, порожденный посланным с небес журавлиным криком.
Если сопоставить первый вариант стихотворения с последним, мы увидим, как отношение земного и небесного от характера простого наблюдения, внимательного, но все же отстраненного, приближается к характеру живому, взаимодействующему. Жители земли, которых разбудил журавлиный зов, в первом варианте -«наблюдатели». В последнем варианте они уже «участники». «Прощально» поднятые руки меняются на «согласные», и журавли из «высоких» путников становятся «любимцами».
Сравните:
Широко по Руси машут птицам прощальные руки - первый вариант.
Широко по Руси машут птицам согласные руки - последний вариант.
Выходите скорей, чтоб взглянуть на высоких своих - первый вариант.
Выходите скорей, чтоб взглянуть на любимцев своих - последний вариант.
Таким образом, проводится мысль о стремлении к неразрывности, к соединению земного и смертного с высшим и вечным, а подобное соединение - согласие - характерно для народного сознания.
В стихотворении Н. Рубцова оно раскрывается через композиционный прием фольклорной лирики - психологический параллелизм, в основе которого лежит принцип аналогии между миром природы и внутренним миром человека. Поиск созвучия между человеком и природой оказывается в стихотворении ключевой творческой установкой.
Своим прощальным криком журавли выражают скрытые, бытийные реалии окружающей действительности, и в этом выра-
жении - их основная художественная роль. Ведь душа и природа оказываются слитными, нераздельными и цельными.
Журавлей ждут и встречают, потому что они творчески возрождают земной мир, наполняют его смыслом. Но смысл возникает не из отдаленных абстрактных теорий, а из самого мира, через его раскрытие и выражение:
. И забытость болот, и утраты знобящих полей -
Это выразят все, как сказанье, небесные звуки,
Далеко разгласит улетающий плач журавлей.
Воплощая звуки мира, журавли передают одновременно и волнения, боль и страдания души:
Все, что есть на душе, до конца выражает
рыданье
И высокий полет этих гордых прославленных
птиц.
В стихотворении «Журавли» мы видим пространство земное, исполненное забытостью и помрачением, и пространство небесное, которое содержит в себе память и вечное время. Поля, болота - все это можно назвать одним словом - природа. Это есть пространство земли. А душа - как явление иного, духовного порядка - принадлежит небу, вечности. Красующийся «огнеликий восток» смягчает ощущение полной оставленности земли, однако упоминается он в начале стихотворения всего один раз и принципиально не меняет поэтическую ситуацию. Основное внимание автор уделяет образу журавлей.
Пролетающие журавли оживляют земное пространство, наполняют его смыслом. То, что было разрозненным, противостоящим - становится единым и цельным. Именно на этом этапе, в подобном взаимодействии земли и неба, можно говорить о третьей сфере пространства, которую мы пока не упомянули, и которую невозможно причислить ни к области звучащего неба, ни к области оставленных болот и полей земли.
Это - Русь. Возникает она в тесном соединении, наложении признаков забытости и памяти, потери и обретения. В поэзии Н. Рубцова Русь выражают не столько конкретные места, города и деревни, со своим особым, традиционным бытом, сколько само стремление к цельности, к единству земного и небесного. В стихо-
творении «Последний пароход» (1968) летящие журавли и темный лес образуют единый согласный хор:
... Одно поют своим согласным хором И темный лес, и стаи журавлей.
Но и жители земли, в свою очередь, откликаются на призыв хора не разрозненно, но именно цельно, согласно, в одно и то же время: «Широко на Руси машут птицам согласные руки». И кажется, что эти реалии из «Журавлей» - взяты из жизни, окружающей природы. И за всем этим стоит глубокий смысл, особенности народного миросознания, выразителем которого был поэт Николай Рубцов. Он сумел показать, что Русь - широкая, бесконечная, вмещает в себя не только земное, но и небесное.
