CC BY
23
УДК 94(410) |1877/18781
ОБРАЗЫ ХРИСТИАНСКОЙ КУЛЬТУРЫ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ РУССКО-ТУРЕЦКОЙ ВОЙНЫ 1877-1878 ГГ.
О.В. Кочукова
СГУ им. Н.Г. Чернышевского кафедра истории России и археологии E-mail: kochukovasgu@mail.ru
Статья посвящена историческим истокам концепции «освободительной войны» в художественной репрезентации Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. в культуре XIX века. Главное внимание уделяется выявлению сюжетов и образов христианской культуры, использованных в концепции освободительной войны России на Балканах.
Ключевые слова: Русско-турецкая война 1877-1878 гг., освободительная война, художественная репрезентация, русская культура, христианская культура.
IMAGES OF CHRISTIAN CULTURE IN FIGURATIVE REPRESENTATION RUSSIAN-TURKISH WAR OF 1877-1878
O.V. Kochukova1
(Saratov, Russia)
E-mail: kochukovasgu@mail.ru
The article is devoted to the historical origins of the concept of the "war of liberation" in the artistic representation of the Russian-Turkish war of 1877-1878 in the culture of the XIX century. The main attention is paid to identifying the plots and images of Christian culture used in the concept of the liberation war of Russia in the Balkans.
Keywords: Russian-Turkish war 1877-1878, liberation war, figurative representation, Russian culture, Christian culture
В настоящее время все большее внимание историков вызывает идейно-культурный контекст военно-дипломатических противостояний, все чаще исследователи обращаются к таким
1 Кочукова Ольга Викторовна (Саратов), к.и.н., доцент кафедры истории России и археологии ИИМО Саратовского госуниверситета имени Н.Г. Чернышевского.
понятиям, как «мифологема» и «идеологема» войны. Применительно к имперскому периоду истории России с этой точки зрения наиболее «изученными» являются Отечественная война 1812 г. и Первая мировая война. Не утихают научные дискуссии в интерпретации событий 1812 года как «народной войны» или «Отечественной войны». Но в то же время практически забытой является концепция «освободительной войны» России на Балканах, получившей яркое отражение в историческом сознании современников Русско-турецкой войны 1877-1878 гг2. В культуре этого периода активно создавался образ справедливой, благородной и жертвенной, бескорыстной войны России за свободу братьев-славян.
Целью формирования концепции освободительной войны было воодушевление «славянского движения» в России и содействие росту сочувственного отношения европейской общественности к борьбе за социально-политическое освобождение славян Османской империи. На институциональном уровне «славянское движение» выражалось в агитации славянских комитетов, проповедях священников Русской православной церкви, в информационной кампании, развернутой на страницах российской прессы. При этом своего рода «над-институциональным» уровнем внедрения концепции освободительной войны России на Балканах стала ее образно-художественная репрезентация в культуре. Героическая борьба православных южных славян за свое освобождение от османского владычества, бесчеловечность и жестокость карательных акций Османской империи («турецкие зверства»), горячая решимость русского народа откликнуться на призыв о помощи братьям-славянам стали темой для сотен художественных произведений: стихотворений, рассказов, гравюр и живописных полотен.
Превосходство использования инструментов культуры заключалось в возможности ее непосредственного воздействия на эмоциональную сферу. Для «внутренней», российской, аудитории ведущей эмоцией было чувство праведного гнева против
2 Название «освободительная война» применительно к Русско-турецкой войне 1877-1878 гг. часто применялось дореволюционными авторами посвященных ей исторических и публицистических сочинений. См., напр.: Епан-чин Н.А. Освободительная война 1877-1878 гг. СПб., 1902; Богданович Л.А. Двадцатипятилетие Великой освободительной войны. М., 1902.
угнетателей славянства, порождавшее решимость внести свой посильный вклад в дело помощи «братьям-славянам» - денежными пожертвованиями или непосредственным участием в войне за свободу славян, сначала отправкой в качестве добровольцев на Сербо-турецкую войну 1876 г., а впоследствии на фронты Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. В отношении «внешней», европейской, аудитории имело значение возбуждение сочувственного отношения не только к самой славянской борьбе за национальную свободу, но и к целям внешней политики Российской империи: концепция освободительной войны выдвигала на первый план гуманистические ценности и предлагала перспективу преодоления мифов и стереотипов весьма распространенной к тому времени русофобии. В ситуации, когда для России было особенно важно не допустить вмешательство «великих держав» в военный конфликт с Османской империей по сценарию Крымской войны, реакция европейской общественности имела первостепенное значение. Сюжеты и образы культуры превращались в таком случае в мощное «оружие» в сфере дипломатии. Военные корреспонденты, публицисты, поэты, писатели, художники включились в процесс создания концепции освободительной войны России на Балканах посредством слова и визуальных образов, а публикации их произведений или переработки тех или иных фрагментов из них в европейской прессе были особенным достижением «информационной войны».
В художественной репрезентации войны России «за братьев-славян» несложно выделить образы, вокруг которых строилась концепция освободительной войны: объект освобождения (славяне); враг (Турция и поддерживающие ее европейские политики); герои-освободители (армия, общество, власть Российской империи)3. Более важно то, что эти образы были вписаны в единую систему восприятия, основанную на рецепции непрерывно-длительной традиции христианской культуры. Понимание освободительной миссии русского народа на Балканах основывалось, во-первых, на гендерных образах славянской семьи (более точно, православно-славянской, то
3 См.: Кочукова О.В., Кочуков С.А. Русско-турецкая война 1877-1878 гг. в поэтической публицистике (по страницам периодической печати): сборник поэтических произведений. М., 2020. С. 56-60.
есть речь шла об этноконфессиональном единстве) и, во-вторых, на рецепциях идей христианского мученичества, подвижничества, жертвенного подвига во имя свободы и любви, уподобляемого искупительной жертве Христа. Война 1877-1878 гг. в России рассматривалась как историческая освободительная миссия. Идеология освободительной войны России на Балканах в европейском общественном мнении вызывала неоднозначные отклики и зачастую - скептическую настороженность. Как писал российский министр иностранных дел А.М. Горчаков, «англичанам трудно понять войну из религиозных и национальных чувств. Они к ней неспособны и поэтому ищут там задние мысли.. .»4 Такое понимание в перспективе создавало пространство для «информационной атаки» России: историческая бескорыстная освободительная миссия противопоставлялась «политике интересов» и корыстным помыслам европейских политиков (прежде всего, Великобритании и Австро-Венгрии).
Историческая память русского образованного общества постоянно возвращалась к «Константинопольскому мифу». «Мечта о Царьграде» отсылала к некогда потерянной и в воображении предназначенной к возрождению Византийской империи (православно-славянского единства). Дихотомия восприятия историко-географического пространства Османской империи хорошо отражена в одной из речей И.С. Аксакова, произнесенной им в Славянском комитете: «Неистовства, зверства, бешеный разгул самых диких страстей, сожигание заживо девиц, наперед поруганных и обесчещенных, истребление мирных жителей десятками тысяч, опустошение целого края огнем и мечом - все роды мук и бед обрушены ныне на безоружное болгарское население рассвирепевшим изуверством азиатской орды, сидящей на развалинах древнего, великого православного царства и других православных славянских держав»5. Дихотомия восприятия территории Османской империи как исторически парадоксальной общности судеб
4 Освобождение Болгарии от турецкого ига. Документы. В 3 тт. Т. 2. Борьба за национальное освобождение Болгарии в период русско-турецкой войны 1877-1878 гг. / Ред. С.А. Никитин, В.Д. Конобеев, Х.Н. Гандев, Г.Д. То-доров. М., 1964. С. 89.
5 Аксаков И.С. Собрание сочинений. Т. 1: Славянский вопрос. Кн. 1 / Изд. подгот. А.П. Дмитриев, Д.А. Федоров. Санкт-Петербург, 2015. С. 306.
«азиатской орды» и «православного царства» в определенном смысле подразумевала библейский контекст Города - символического, мистического пространства, постигаемого в антиномии «города греха» (Стамбула как турецкой столицы) и «града Божьего» (византийского Царьграда). В определенном, почти метафизическом смысле события национально-освободительной борьбы в славянском мире обретали онтологический статус борьбы добра (христианских ценностей, культуры, гуманизма) со злом. Русскому общественному сознанию было свойственно видеть в этой борьбе особую роль, принадлежащую русскому народу и русской истории.
Давние традиции представлений о «Москве - Третьем Риме» в 1860-1870-е гг. получали свое развитие и переосмысление в концепциях цивилизационного единства «славяно-русского культурного типа» (термин, предложенный Н.Я. Данилевским в его труде «Россия и Европа»). Публицистические и научные тексты второй половины XIX века были продолжением и оформлением образов культуры: образ славянской семьи как «братства», находящегося под защитой «старшего брата» - России, в XIX столетии был закреплен в нескольких хорошо известных поэтических текстах. А.С. Пушкин в стихотворении «Клеветникам России» (1831) выражал уверенность в том, что великое будущее славянства возможно только в его единстве под эгидой России («Славянские ль ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет? Вот вопрос»). Красивую и звучную поэтическую форму этой теме придал А.С. Хомяков в стихотворении «Орел» (1832), в котором призывал «российского орла» в своем высоком полете не забывать о «младших братьях» («И ждут окованные братья, / Когда же зов услышат твой, / Когда ты, крылья, как объятья, /Прострешь над слабой их главой»). В послании «К сербам» (1860) А.С. Хомяков писал: «Мы старше вас в действующей истории, мы прошли более разнообразные, хотя не более тяжелые испытания, и просим Бога, чтобы опытность наша, слишком дорого купленная, послужила нашим братьям в пользу.. .»6.
Исторические испытания и опыт, о которых упоминал А.С. Хомяков, - это, прежде всего, общность национальной судьбы православных славянских народов, испытавших многовековой
6 Хомяков А.С. Полное собрание сочинений. В 8 т. М., 1900. С. 379.
201
гнет внешних поработителей. Именно историческое прошлое России, испытавшей и преодолевшей иго Золотой Орды, налагало на нее особую обязанность в освободительной миссии по отношению к «славянским братьям», находящимся под игом Османской империи. В таком понимании был один принципиальный момент -культурное обоснование освободительной миссии России на Балканах полностью соответствовало базовой ценности общеевропейской цивилизации - свободе. Здесь уместно вспомнить, что еще в 1836 г. А.С. Пушкин, возражавший П.Я. Чаадаеву, отрицавшему европейскую ценность русского исторического опыта, отмечал: «Нет сомнения, что схизма (разделение церквей) отъединила нас от остальной Европы и что мы не принимали участия ни в одном из великих событий, которые ее потрясали, но у нас было свое особое предназначение. Это Россия, это ее необъятные пространства поглотили монгольское нашествие. Татары не посмели перейти наши западные границы и оставить нас в тылу. Они отошли к своим пустыням, и христианская цивилизация была спасена. Для достижения этой цели мы должны были вести совершенно особое существование, которое, оставив нас христианами, сделало нас, однако, совершенно чуждыми христианскому миру, так что нашим мученичеством энергичное развитие католической Европы было избавлено от всяких помех»7.
Высокое право России на освободительную миссию по отношению к балканским славянам подкреплялось еще одним тезисом, имевшим особое значение в контексте общественных настроений в России эпохи Великих реформ 1860-х гг. Отмена крепостного права в 1861 г. стала рассматриваться как важное звено в процессе освобождения славянства. Страна, ставшая вполне свободной внутри самой себя, получала моральное право нести свободу угнетенным «младшим братьям». В 1867 г. поэт Д.П. Ознобишин приветствовал Славянский съезд в Москве стихотворением, в котором особый акцент был проставлен на строчке «Нет рабства в царстве православном!». Освободительный порыв общественных настроений в России, связанный с крестьянской реформой 1861 г., находил свое продолжение в стремлении освобождать далеких, но
7 Пушкин А.С. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 10. Письма 1831-1837. М., 1962. С. 309.
родных «братьев-славян». В поэтическом отклике Н.В. Симбор-ского на манифест об объявлении войны Россией Турции (12 апреля 1877 г.) освобождению русского народа от внешнего и внутреннего рабства придавалось ключевое значение в постановке его новой исторической задачи - освобождать от рабства другие народы («Сам рабства изведав мученья, /Сумев отрешиться от них, / Идет он, образчик терпенья, /Оковы разбить на других»)8.
Уникальность исторического момента заключалась в том, что идея освободительной миссии России могла объединить все слои русского общества и иметь притягательную силу для самых разных течений в общественном движении: в идее балканской миссии в близкое соприкосновение приходили различные по своей природе имперские, националистические, религиозные и гуманистические ценности. Безусловно, мифологема освободительной войны выполняла функцию объединяющей нацию мечты, о чем было хорошо сказано в одной из передовых статей «Русского обозрения» в 1877 г.: «.явившееся нам на помощь движение в пользу славян принято было нами как якорь спасения. Оно отвлекало от узких, эгоистических видов и расчетов, оно выводило общество из апатии. Потрясающий вид страданий и попранной справедливости, примеры самоотвержения и бескорыстных подвигов братской любви - отрезвляюще действовали и увлекали людей на путь добра».
Национально-освободительные движения в Боснии и Герцеговине в 1875 г. и в Болгарии в 1876 г. вызвали необычайный по своей силе и эмоциональному накалу отклик в общественных настроениях в России. Известия о «турецких зверствах» возмутили общественное мнение в России и вызвали массовое «славянское движение», захватившее все слои российского общества. Собственно, образ славян был представлен в одно и то же время как пассивно-страдательный (гонимые, беззащитные, нуждающиеся в помощи России) и активно-героический (отчаянно и самоотверженно сражающиеся за свободу и веру). В изобразительном искусстве эпохи пассивно-страдательная характеристика славян нашла отражение в гендерных образах «балканских мучениц» («Балканская мученица» М. Микешина, «Болгарские мученицы»
8 Симборский Н.В. 12 апреля 1877 года // Русское обозрение. 1877. № 12.
203
К. Маковского), а активно-героическая характеристика - в образах мстителей (гравюра «Мститель» в журнале «Нива» с картины Дока Миловановича, «Дети-мстители» Н.Н. Каразина, «Герцеговинка в засаде» В.Д. Поленова). При этом для общественного восприятия был важен принципиальный момент: героическая борьба славян носит трагически-жертвенный характер, политически она бесперспективна без деятельной помощи со стороны России.
С уверенностью можно утверждать, что главное возбуждающее влияние на стремительный рост славянского движения в России, нашедшего отклик во всех слоях русского общества (от аристократии, политической и интеллектуальной элиты до широких крестьянских масс), имела тема безвинно пролитой христианской и родной крови. По свидетельству одного из членов Славянского благотворительного комитета в Москве: «В городах и деревнях грамотеи передавали газетные известия о новых зверствах турок над православными; в монастырях, церквях духовенство открыто взывало к помощи братьям по вере; сотни тысяч листовок, воззваний и прочих приемов сбора народной казны глубоко волновали народную душу»9. В манифесте Александра II о вступлении русских войск в пределы Турции подчеркивалось: «Всем нашим любезным верноподданным известно то живое участие, которое мы всегда принимали в судьбах угнетенного христианского населения Турции. Желание улучшить и обеспечить положение его разделяет с нами и весь русский народ, ныне выражающий готовность свою на новые жертвы для облегчения участи христиан Балканского полуострова».
Следует отдельно выделить очень мало изученный и даже редко в исследовательской литературе замечаемый аспект: рефлексия русского общества по поводу пролития братской христианской крови на Балканах актуализировала мощный пласт христианской культуры и выводила на первый план в образной репрезентации освободительной войны России евангельский контекст. Страдания болгарского и герцеговинского народов уподоблялись страстям Христовым и мученическому подвигу первых христиан. С помощью художественного слова создавался образ народа-
9 Цит. по: Богданович Л.А. Двадцатипятилетие Великой освободительной войны. М., 1902. С. 46.
страдальца, народа-героя, гонимого Турцией и презираемого Европой, являющегося миру одновременно в облике нового Христа («в терновом венце») и бесстрашного борца за свободу. Поэт Виктор Мюр, обращаясь к герцеговинцам, вопрошал: «Страдалец-народ! Из борьбы роковой/ Найдешь ли ты выход желанный? / Блеснет ли над бедной твоею страной/ Спасения луч долгожданный?/Донес ли ты крест? За терновый венец, /За долгие годы гоненья, /Пошлют ли тебе небеса наконец,/Желанное чудо спасенья?»10
Но «терновый венец» Христа был образом, применимым не только к мученичеству балканских славян, но и к освободительной миссии русского народа. В роли избавителя славян выступал русский народ, сам являвшийся многовековым «народом-страдальцем». Так, в стихотворении Н.К. Никифорова звучало: «Слово славянское - русское слово, /Сербы, болгары - нам братья родные, / Вспомним: оттуда узнали впервые/ Русские люди ученье Христово./Дело славян - наше общее дело;/ Вспомним: когда-то два века над нами/ Тяжкое иго татар тяготело;/ Вспомним: страдали когда-то мы сами»11. Героизм русских добровольцев, отправившихся в период Сербо-турецкой войны 1876 г. проливать кровь «за други своя» (ср. евангельское «нет большей той любви, чем кто отдаст душу за други своя»), и русской армии в период войны с Турцией в 1877-1878 гг. означал жертвенный подвиг христианской любви и не мог не отзываться памятью об искупительной жертве Христа, принесенной за род людской. Именно поэтому в стихотворениях, в обилии публиковавшихся на страницах русской прессы в 1876-1878 гг., периодически появлялись образы Михаила-Архангела, Иоанна Крестителя, Богоматери, Христа (в частности, в образа Сеятеля).
Определенный интерес представляет гендерная специфика образной репрезентации балканских событий в русской поэзии. Примечательно то, что по эмоциональной силе воздействия на русское общество преобладал не столько героический образ борцов за свободу (маскулинные образы мстителей, вождей восстания, эпических героев национальной борьбы), сколько трагически-жертвенный (феминный) образ женщин-мучениц (жертв
10 Мюр В.К. Герцеговинцы // Всемирная иллюстрация. 1876. № 381.
11 Никифоров Н.К. Слово славянское // Всемирная иллюстрация. 1876. № 404.
турецких репрессий, оказавшихся в положении беженцев и т.п.). Образ спасителя славян, безусловно, подразумевал маскулинный образ Героя. Отчасти так и было в действительности: в графике и в поэзии представлен образ русского былинного богатыря, совершающего подвиг освобождения. Иногда былинного богатыря заменял библейский образ. Так, в стихотворении Ф.Н. Берга «За Балканами» русский витязь прямо уподобляется предводителю небесного воинства Михаилу-Архангелу: «Но идет бесстрашно витязь русский,/Встретить смерть с бестрепетным челом,/Он идет чрез старые Балканы,/ Как Архангел с пламенным мечом!»12
Тем не менее, «в чистом» своем виде мужские образы героев-борцов были избыточно-жесткими и односторонними в концепции жертвенной и бескорыстной освободительной войны. Поэтому более активно использовались христианские образы, отсылающие к подвижничеству, мученичеству, жертвенности.
Достаточно неожиданно в поэтическом сопровождении Русско-турецкой войны встречается образ Иоанна Крестителя, примененный для аллегорического изображения освободительной миссии русского царя. На такую аллегорию решился В.П. Мещерский. Консервативный писатель и публицист князь В.П. Мещерский, занимавший видное место в окружении наследника престола цесаревича Александра Александровича (впоследствии императора Александра III), внук Н.М. Карамзина и во многом единомышленник Ф.М. Достоевского, печатавшего в его издании «Гражданин» свой знаменитый «Дневник писателя», проявлял к балканским событиям немалый интерес. В 1876 г. он совершил поездку в Сербию, чтобы своими глазами увидеть ситуацию на Балканском полуострове. Итогом этого путешествия стала публикация путевых заметок «Правда о Сербии». С конца 1876 г. в журнале «Гражданин» публиковалось несколько стихотворений, посвященных борьбе южных славян и помощи им России, а в 1877 г. - начавшейся войне с Османской империей. Автором большинства из них был сам Мещерский.
Князь В.П. Мещерский в торжественной форме, близкой к одическому слогу, приветствовал отъезд императора Александра II на Дунайский фронт. Царь лично присутствовал на
12 Берг Ф.Н. За Балканами // Нива. 1878. № 5.
206
Дунайском фронте с 21 мая по 3 декабря 1877 г. Участия в командовании войсками формально он не принимал и называл себя лишь «братом милосердия». В «Дневнике высочайшего пребывания императора Александра II за Дунаем в 1877 г.» значение присутствие императора в войсках преподносилось как необходимое по совершенно особым причинам: «Само же присутствие государя при армии изобличало три значения: сердобольное, одушевляющее и наблюдательное. К первому относились неусыпное посещение и утешение раненых; ко второму, - пример личной самоотверженности, объявления войскам подвигов дальних товарищей и щедрые награды за отличия; к третьему, - монаршие мероприятия в случаях, превышающих власть главнокомандующего»13. Русско-турецкая война 1877-1878 гг. неизбежно должна была играть свою роль в формировании культа императора. Помимо того, что Александр II бывал на передовой, царь посещал госпитали, навещая раненых солдат и офицеров. Это было сразу же замечено русской прессой, которая помещала значительное количество рассказов и стихов об императоре. Для значительной части русского общества имя императора Александра II было неразрывно связано с идеей освобождения балканских славян. Образ Александра II как «Царя-Освободителя», появившийся после крестьянской реформы 1861 г., получал новое звучание в период войны России на Балканах за освобождение братьев-славян. Обычно избранная императорам своеобразная статусная роль на войне объясняется сугубо прагматическими соображениями. Но вполне вероятно, образ царя как «брата милосердия» выполнял особую пропагандистскую роль. Это было своего рода тонко подобранное «феминное» дополнение образа Героя-освободителя. Роль царя определялась не статусом воина-полководца, возглавляющего сражения, следовательно, в любом случае проливающего кровь, а образом «брата милосердия», исцеляющего и спасающего щедрым дарением братской любви всем, нуждающимся в ней.
Князь Мещерский чутко уловил особенности идейного смысла присутствия Александра II на войне, достаточно смело уподобив подвиг русского царя (имея в виду, в том числе,
13 Соллогуб В. Дневник высочайшего пребывания императора Александра II за Дунаем в 1877 г. Санкт-Петербург, 1878. С. 33.
неизбежные на войне лишения и ограничения в бытовом укладе жизни, но прежде всего, - готовность императора разделять все скорби и беды русского народа) и аскетическое подвижничество Иоанна Крестителя: «Народа Твоего Ты был любви вместитель, / Ты крепость восприял его духовных сил, / И всех скорбей его тяжелый крест носил; / Где чтобы быть, как некогда Креститель, / Готовым и достойным восприять / Великих дней святую благодать, / И уготовить путь для Царствия Христова, / Ты плоть свою обрек быть день и ночь без крова, / Терпеть нужду во всем, без устали страдать, / И духом в эти дни, без смены и пощады / За столько лет добра и царствия любви, / Ты претерпел такую скорбь и страды, / Средь ужасов и пролитой крови / Твоей большой семьи, так долго береженной»14.
В образной репрезентации войны России за свободу славян в произведениях изобразительного искусства и поэзии заметно выделяются две темы, в каком-то смысле образующие самостоятельные смысловые пространства: это образ Александра II (Царя-Освободителя) и русских сестер милосердия. Эти образы позволяли иллюстрировать идею о единстве власти и общества Российской империи в выполнении исторической миссии освобождения балканских славян. Образы Царя-Освободителя и сестры милосердия (своего рода женской персонификации России) символически отсылали к представлению о единстве государства и нации.
Женская ипостась войны была представлена не только в многочисленных поэтических откликах на тему подвига сестер милосердия; не менее важен был образ женщины (матери, жены, сестры), теряющей на войне самых близких и дорогих людей. Их скорбь и жертвенная любовь вызывали обращение авторов поэтических текстов к образу Богоматери. Так, еще одно стихотворение В.П. Мещерского посвящено графине Софье Андреевне Бобрин-ской, матери графа Владимира Александровича Бобринского, погибшего в возрасте 24 лет в Русско-турецкой войне 1877-1878 гг. После смерти сына графиня С.А. Бобринская основала Дамский благотворительный комитет для организации первого в России учреждения для обеспечения инвалидов войны протезами, за что была награждена орденом Красного Креста 1-й степени и орденом Св. Екатерины. В начале стихотворения отражены человеческие
14 Мещерский В.П. 10 декабря 1877 года // Гражданин. 1877. № 38.
208
эмоции горя и скорби, с которыми почти невозможно смириться:
«Тебя ли, пред славной могилой/Не жалко, прекрасная мать?/Тебе ли, с болезненной силой /И с горькой тоской не рыдать?» Но уже следующие строки заставляют вспомнить о кротости, смирении и жертвенной любви Богоматери: «И мнится, сквозь плач и рыданья, / Сквозь ужасы смерти земной, / Ты видишь кого-то в сияньи, / Ты слышишь звук песни святой; / Ты чуешь, у запертой двери /Дыханье той неги любви, Где нет безвозвратной потери, / Где жертвы меча и крови, / Пролитой во славу Христову, / Возносит на небо та мать, / Что, внемля Предвечному слову, / Должна была в мире страдать, / Как мать ни одна не страдала / Из всех на земле матерей ,/ И кротко склонившись, рыдала / Пред образом муки своей»15.
Образ Христа также присутствует в поэзии периода Русско-турецкой войны, но почти всегда - не напрямую, а через ассоциации и систему «спрятанных» в тексте отсылок. Один из примеров - отсылка к притче о сеятеле. Стихотворение В. Попова «Наше поле» в аллегорической форме объясняет освободительные цели войны России на Балканах. Библейский контекст стихотворения образует притча о сеятеле, содержащаяся у трех евангелистов. В притче рассказывается о семенах, брошенных в различные условия для произрастания всходов. Одни из семян погибли, а иные дали всходы. «Выйдя же в день тот из дома, Иисус сел у моря. И собралось к Нему множество народа, так что Он вошел в лодку и сел; а весь народ стоял на берегу. И поучал их много притчами, говоря: вот, вышел сеятель сеять; и когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то; иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце, увяло, и, как не имело корня, засохло; иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его; иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать» (Мф. 13:1-8). В тексте стихотворения прямо называется «семя свободы», бросаемое на «поле» Балкан, а в роли Сеятеля подразумевается Россия, совершающая жертвенный подвиг освобождения братских славянских народов ценой пролития собственной крови. В евангельской притче подчеркивается важность деятельной и ревностной веры
15 Мещерский В.П. Одной из многих // Гражданин. 1877. № 41.
209
для спасения, сравнимой с ежедневными заботами пахаря, который радеет о качестве почвы, вспахивает, удобряет и орошает её, очищает от плевел, охраняет семена от птиц. В тексте стихотворения также содержится призыв к деятельной защите русских завоеваний на Балканах, и прежде всего, от нападок различных врагов (очевидно, здесь подразумевалось недоброжелательство других стран). «Мы это поле вспахали штыком, /Кровью его оросили, -/ Семя свободы в ту землю потом/С криком «ура» посадили..../Время колосья теперь охранять, / Чтоб их враги не стоптали, / И не забрался бы на поле тать, /Птицы б семян не склевали»16.
Здесь естественно возникает вопрос о применении библейского контекста в отражении образа врага. Но Турция сама по себе не находилась в системе координат христианских образов. И, что еще более важно, Турция в общественном мнении России была все же не абсолютным, а лишь относительным злом. Читатели российской прессы были в основной своей массе убеждены в зависимости политики Стамбула от Лондона и в том, что за спиной султана в обязательном порядке маячит фигура британского премьера Бенджамина Дизраэли (лорда Биконсфильда). Именно возможность установления контроля России над Балканским полуостровом и черноморскими проливами была для британского премьера главной проблемой, а вопрос относительно славян и их свободы отходил на второй план. Российский исследователь В.Н. Виноградов отмечает, что Восточный вопрос, в понимании Дизраэли, сводился к охране Британской империи, ее коммерческих и стратегических интересов в Леванте, Персидском заливе, Индии, Австралии и на Дальнем Востоке17.
В российской периодической печати постоянно отмечали зависимость Османской империи от линии британских политиков. Корыстные интересы британского кабинета при этом противопоставлялись бескорыстному стремлению власти и общества Российской империи к братской помощи балканским славянам. Темой обличения в российских публицистических и художественных текстах стало преступное европейское (и прежде всего, британское) «невмешательство»,
16 Попов В.П. Наше поле // Иллюстрированная хроника войны. 1877. № 89.
17 Виноградов В.Н. Бенджамин Дизраэли и Фея на престоле. М., 2004. С. 155.
прикрывающее равнодушие и корыстные интересы большой политики, и здесь возникла параллель с образом Агасфера. Вечный Жид (Агасфер) - легендарный персонаж, по преданию оттолкнувший Иисуса Христа в тот момент, когда его вели на распятие, и отказавший ему в просьбе прислониться к стене его дома (в другом варианте: в просьбе напиться воды), за что и был обречен вечно скитаться по земле до Второго пришествия Христа. Этот образ применил поэт некрасовской школы Л.Н. Трефолев. Характерные для его творчества мотивы гражданской поэзии (сочувствие угнетенному народу) получили развитие в стихотворениях о борьбе за освобождение славян. В 1877 г. он издал книгу стихов «Славянские отголоски», доходы от продажи которой пошли на поддержку южных славян. Стихотворение Л.Н. Трефолева «Иди! Иди!» построено по принципу параллели с известным преданием о последних событиях земной жизни Христа. Художественная форма обращения к физическим и духовным страданиям Христа в последние дни и часы его жизни в контексте русской культуры второй половины XIX в. нередко использовалась как библейская аллюзия для изображения героического подвига, сопряженного с мученичеством. В данном случае, параллельно изображались, с одной стороны, страдания Христа и славян Османской империи, а с другой - трусливая предательская позиция Агасфера и европейских держав. «Он на Голгофу шел.../ С Него ручьем катился/ Кровавый, крупный пет. К жиду он обратился/Под бременем креста: «Огонь в моей груди./ Дай пить!» - И был ответ:/- Иди! Иди! Иди!.../Под бременем распятья, / Как тени, движутся славяне, наши братья, / Худые, бледные, нестройною толпой./ И слышит славянин в Европе речи те же: /«Пусть турок пред тобой помчится впереди,/А ты за ним, как раб,/- Иди! Иди! Иди!»18.
В целом, образно-художественная репрезентация освободительной войны России на Балканах, отраженная в поэтических текстах и изобразительном искусстве 1870-х гг., представляется логически законченной и достаточно продуманной с точки зрения эмоционального и эстетического воздействия на внутреннюю российскую и зарубежную (западно-европейскую и славянскую) аудиторию, причем ее особенно усиливало именно использование символики и образов христианской культуры.
18 Трефолев Л.Н. Иди! Иди! Иди! // Будильник. 1877. № 36.
211
