ОБРАЗЫ БЛАЖЕННЫХ, ЮРОДИВЫХ И ПРАВЕДНЫХ КАК СОСТАВЛЯЮЩАЯ РУССКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА В ЛИТЕРАТУРЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Раздел I

Научные статьи и исследования

УДК 82:27

Полторацкая Светлана Владимировна, кандидат филологических наук, преподаватель Белгородской Православной Духовной семинарии (с миссионерской направленностью),

Россия, г. Белгород

Образы блаженных, юродивых и праведных как составляющая русского национального характера в литературе русского зарубежья

Аннотация: В статье представлено рассуждение о художественном воплощении авторской концепции известных писателей-эмигрантов И.А. Бунина и И.С. Шмелева, связанной с репрезентацией русского национального характера. Она представлена на основе анализа рассказов писателей, в основу которых легли образы праведников, юродивых блаженных.

Ключевые слова: литература эмиграции, русское зарубежье, юродивый, праведник, блаженный, русский национальный характер.

Poltoratskaya Svetlana Vladimirovna, Candidate of Philological Sciences, teacher of the Belgorod Orthodox Theological Seminary (with a missionary orientation),

Russia, Belgorod

Russian Russian Literature uses images of the Blessed, the Foolish and the Righteous as a component of the Russian national character

Abstract: The article presents a discussion about the artistic embodiment of the author's concept of the famous emigrant writers I.A. Bunin and I.S. Shmelev, associated with the representation of the Russian national character. It is presented on the basis of the analysis of the writers' stories, which are based on the images of the righteous, the holy fools.Russian diaspora, holy fool, holy man, blessed, Russian national character.

Keywords: literature of emigration, Russian abroad, holy fool, blessed one, Russian national character.

образы блаженных, юродивых и праведных как составляющая русского национального характера в литературе русского зарубежья

Русские эмигранты хранили и оберегали свое национальное наследие (духовность, веру, культуру). Творчество И.А.Бунина и И.С.Шмелева отмечено этим стремлением. Мир человека в творчестве писателей трансформируется в этой связи под воздействием нравственных законов и воплощается в произведениях в тесной связи с национальной идеей. Поэтому, так или иначе, каждый писатель осмысляет и представляет проблему русского национального характера под своим углом зрения. Многочисленны и разноплановы размышления об антиномии сущности лика России. Общеизвестны народные слова, записанные И.А.Буниным в дневнике, характеризующие сущность русского национального характера: «Из нас, как из дерева, - и дубина, и икона», в зависимости от обстоятельств, от того, кто это дерево обрабатывает...»[3]. В нашей небольшой работе мы не сможем рассмотреть это противостояние в полной мере. Мы лишь наметим путь для осмысления образа русского человека, близкого к Божьему идеалу, странного, зачастую уходящего от законов обыденной жизни, ищущего, скитающегося, иногда героя-праведника, а порой и простого нищего в творчестве И.А.Бунина и И.С.Шмелева.

Литература зарубежья не была оригинальной в обращении к темам святости, праведной жизни, монашеского подвига. Наиболее глубоко их представили в литературе XIX века, полагаем, Н.С.Лесков («Инженеры-бессеребреники», «Мелочи архиерейской жизни», «Левша») и Ф.М.Достоевский («Идиот», «Братья Карамазовы»). Обратившись к опыту житийной литературы, писатели-эмигранты создают беллетризированные жития (А.Ремизов, Д.Мережковский, Б. Зайцев), воскрешая в памяти оставленную Россию, увековечивают на бумаге свои ностальгические воспоминания о святых местах, где находила успокоение и мир мятущаяся душа.

И.А.Бунин обращается к теме святости еще в России: «Лирик Родион» (1913), «Иоанн Рыдалец» (1913), «Худая трава» (1913), «Святые» (1914), «Аглая» (1916). Рассказы являют собой довольно вольные представления об образах русских праведников, святых, юродивых. Такой своеобразный подход к избранной теме вызвал споры в среде критиков, этот факт резонировался в буниноведении в качестве особого понятия - «бунинские святые». Само собой разумеется, что данный термин переносил бунинские образы из числа типических в область индивидуально-авторских, иначе говоря, со стороны читателя пресекались всякого рода размышления по поводу типичности того или иного образа, они направлялись в русло оригинальности авторского мировосприятия.

Например, рассказ «Аглая» испещрен образами православных подвижников (Марк Гробокопатель, «посвятивший себя погребению мертвых и непрестанной

- образы блаженных, юродивых и праведных как

составляющая русского национального характера в литературе русского зарубежья

125

близости со Смертью», Исаакий Затворник, «одевшем свое тело в сырую шкуру козла, навсегда к нему приросшую», Симон, «что скитался и прятался взора человеческого по диким урочищам в одной рубахе издранной», Прокопий, «принимавший непрестанные муки в городе Вятке, зане в ночи взбегал на колокольницы и бил в колокола», Прокопий, «родившийся в зырянских краях, среди дикарей-звероловцев, всю жизнь ходивший с тремя кочергами в руках», Иоанн вологодский, «нарицаемый Большой Колпак, ростом малый, лицом морщиноватый, весь крестами увешанный, до кончины не снимавший с себя колпака, чугуну подобного» и др.). Список имен обнажает интерес писателя к подвигу высокого юродства во Христе. Представленные герои несут на себе отпечаток той неповторимой русскости, которая иностранцу представляется в качестве некой русской экзотики. Подобные образы встречаются в «Богомолье» Шмелева, с тою разницей, что автор осторожен в определении меры их приближенности к Богу. «Видал лохматого старика, и на нем железная цепь, собачья, а на цепи замки замкнуты, идет - гремит; а под мышкой у него кирпич. Может, святой-юродивый, для плоти пострадания» [8]. Далее выясняется, что это «мещанин, замками торговал - и проторговался... а теперь грехи на себя принимает, с людей снимает, носит вериги-замки. Из сумасшедшего дома выпустили его...» [8]. Шмелев ставит вопрос о том, насколько тонкая грань между простым слабоумием (в православии - беснованием) и вымышленным сумасшествием Христа ради. Герои Шмелева не интересуются, в самом ли деле «дурачок» «старик замечательный»: Господь рассудит. Таким образом, писатель показывает юродство как обычное явление православной жизни, пусть даже нигде в мире более не встречающееся. Бунин, напротив, осмысляет юродство как особое свойство русской души, выводящее Россию на уровень избранной Богом земли: «Ни в одной стране их (юродивых. - С.П.) не было, только нас посетил ими Господь по великим грехам и по великой Своей милости» [4]. В русле этих размышлений Бунина может служить уточнением мысль Н.Бердяева: «Россия грешна, но и в грехе своем она остается святой страной - страной святых, живущих идеалами святости» [1].

Исследователь М. Добротворский, на наш взгляд, необоснованно обвиняет Бунина в том, что в рассказе «Блаженные» (1943) изображены «карикатуры на юродивых» [6]. Буниноведы неоднократно отмечали, что ранние рассказы порой переосмысливались писателем и использовались в качестве наработок для создания более крупного произведения. «Блаженные» - это зарисовка (в объеме менее страницы) четырех портретов юродивых, в которой полностью отсутствуют всякого рода формы выражения авторской оценки, в том числе карикатурность, тем

- образы блаженных, юродивых и праведных как

составляющая русского национального характера в литературе русского зарубежья

126

более сарказм. Можно лишь согласиться с исследователем, что Бунин в большей мере обнажает необычные проявления человеческой психики, чем путь святости и страдания блаженных. Следует предположить, что рассказ создавался писателем как набросок впечатления от образов с целью его дальнейшего воплощения в новом качестве.

В широких кругах православных верующих не известны имена «бунинских блаженных». Исследователям придется немало потрудиться, чтобы ответить на вопрос: имели ли эти образы реальных прототипов? Главная героиня Аглая, на основании комментария Сретенского монастыря, опирающегося на детальное сопоставление «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря» с текстом бунинско-го рассказа, имеет двух прототипов, послушниц преподобного Серафима Саровского (Елену Васильевну Мантурову и Марию Семеновну Мелюкову).

В образе батюшки Родиона отразились характерные черты подвига преподобного Серафима Саровского, прославленного в лике святых в 1903 году. «Это и Саровская пустынь, и явление Божией Матери, и затвор, молчальничество, уединенная жизнь в лесу, белый балахон, лапти, питание снытью, гроб в келье, бесовские наваждения» [7]. На основании сказанного, видно, что Бунин был хорошо знаком с «Летописью», составленной архимандритом Серафимом (Чичаговым).

Однако православного исследователя настораживает финал повествования, где рассказчик говорит о сожалениях Аглаи, а, в конечном счете, даже обвиняет схимницу в язычестве и двоеверии. Тем не менее, проницательный читатель не упустит из вида авторское замечание о том, что это «бесий слух», да и портрет скитальца-рассказчика с завязанными глазами очень подозрителен: «...Уж чересчур, по грехам моим, жадные да быстрые глаза у меня, зрение столь редкостное и пронзительное, что я даже ночью как кошка вижу» [4]. В образе больше звериного, чем человеческого, беса напоминает.

С другой стороны, обращение писателя к язычеству неслучайно. И.А.Бунин в ряде рассказов периода эмиграции, несмотря на унаследованную от своих предков русскую духовность, отходит от православия в интерпретации жизни вечной, обращаясь к «инстинктивному натурализму» и «фантастическому пантеизму» (И. Ильин), основанных на глубоко прочувствованном буддийском мироощущении. Такого рода рассказ «Ночь», который, по мнению М.М.Дунаева, можно считать ключом к пониманию Бунина. Писатель будто бы вторит убеждению религиозного ренессанса: «Два противоположных начала легли в основу формации русской души: природная, языческая, дионисийская стихия и аскетически-монашеское

- образы блаженных, юродивых и праведных как

составляющая русского национального характера в литературе русского зарубежья

127

православие» (Н.Бердяев) [2]. Вместе с тем, православное мироощущение тоже присуще писателю, оно знакомо ему на интуитивном, нерационалистическом уровне, именно поэтому так естественно появление в его рассказах православных героев. Их глубокая вера, подчас до конца не разгаданная самим автором, так притягательна своей полнотой и завершенностью, что порой читателю кажется, будто сам создатель своих героев завидует им.

В рассказе «Паломница» (1930) Бунин рассказывает о 80-летней старушке, совершившей паломничество по святым местам и тяжко заболевшей по пути домой. Для этой верующей смерть была в радость после святого паломнического подвига, но, узнав, что всех умерших бросают в море без обряда погребения, она твердо решила подождать прибытия в Одессу и «так и сделала: перекрестясь, скончалась только тогда...»

Удивительно ярок образ русского крестьянина Ефрема («Обуза», 1925), прожившего свою мужицкую жизнь не без греха, но осмыслившего все былое, раскаявшегося и смирившегося. Ефрем хочет быть свободен от суеты мирской, ему не близки революционные настроения: «грехи надо отмаливать». Диалог героя рассказа с Ефремом обнаруживает позицию автора:

- Здравствуй Ефрем. Что не спишь, один сидишь?

Он точно сразу просыпается и дико взглядывает на меня. Потом крепко, отрывисто:

- Как один ?

- Да как же, все давно спят, один ты сидишь.

- Я не один.

- А с кем же ?

- С Богом! [5].

Непонимание, сомнение, а может, восхищение и доля зависти сквозят между строк этого рассказа - решать читателю. Разобраться в этом поможет продолжение рассказа «Паломница». После рассказа о русской старушке Бунин показывает нам смерть французской крестьянки: «Она была такая умиротворенная и спокойная, что я ей невольно сказал:

- Вы пойдете в рай, моя дорогая Жульена.

- Рай, - ответила она, - а куда ж вы хотели, чтобы я пошла?» [4].

Такое противостояние в данной национально-исторической ситуации уходит корнями в системы восточной и западной святости: если православные святые отцы всегда искренне считали себя самыми грешными и недостойными из всех

- образы блаженных, юродивых и праведных как

составляющая русского национального характера в литературе русского зарубежья

128

людей, то западные - напротив. Например, святой Франциск утверждал, что не сознает за собой такого прегрешения, которое бы он не искупил исповедью и покаянием. Превознесение своей непорочности в православии недопустимо на любом уровне духовного развития. Бунин же, ставя паломницу и французскую крестьянку в один ряд, размышляет: «Только не напрасно ли приписывали такие смерти каким-то особенным свойствам русской души...». Не случайно в конце замечания у автора - многоточие. Хотя вопросительный знак отсутствует, автор не утверждает, следовательно - сомневается в непогрешимости сказанного, все же слишком сильна его внутренняя вера в родной народ.

Стремление Бунина к абсолюту, его желание раствориться во всебытии, проистекающее, полагаем, из горького личного одиночества избранного художника, преломилось в его особом понимании категории соборности. Ярким примером может служить рассказ «Слепой» (1924), в котором мы знакомимся с авторскими рассуждениями: «Да, да, все мы братья. Но только смерть или великие скорби, великие несчастья напоминают нам об этом с подлинной и неотразимой убедительностью, лишая нас наших земных чинов, выводя нас из круга обыденной жизни» [5]. Бунин говорит о «братстве» в чрезвычайных обстоятельствах, а в то же время замечает: «Не пекитесь о равенстве в обыденности, в ее зависти, ненависти, злом состязании. Там равенства не может быть, никогда не было и не будет» [5].

Героиня Шмелева - няня из Москвы - иначе понимает равенство: это равенство всех людей перед Богом, независимо от греховности и даже порой вероисповедания. В сердце няни всегда найдется сочувствие к любому смертному, всепрощение и желание подать руку помощи, помолиться о душе. Вот что говорит она о татарине Османе, который помог ей с Катей попасть на пароход: «... Да мне бы все татарину тому подарить! Месяцу молится, а верный-то какой <...> Да без него бы, может, и в живых-то нас не было. Ну, вот, возьмите. тата-рин, а и у него совесть есть. Только до месяца мог понять, а если бы он да Христа-то знал, в святые бы попал. Сколько я того татарина поминала, всегда за него молюсь» [9]. Шмелев предвосхищает мысль, что ни один человек, стремящийся к свету и живущий по совести, не будет оставлен Богом. Спасутся все, боящиеся и сторонящиеся греха, делающие добро.

Уверенность Шмелева в духовной цельности русской души наделяет 20-летнего студента «шатнувшегося от Церкви» ощущением великого соборного единения со всем миром в Боге: «Я вижу слезы, блистающие глаза, новые лица, просветленные. Стискивает в груди восторгом. Какая сила, какой разливающийся

- образы блаженных, юродивых и праведных как

составляющая русского национального характера в литературе русского зарубежья

129

восторг! И - чувствуется - такая связанность. Всех связала и всех ведет, и поднимает, и уносит это единое - эта общая песнь - признанье - «Единому безгрешному». Все грешные, все одинаки, все притекаем, все приклоняемся. Такого не ис-пытывалось ни от Штирнеров, ни от Спенсеров, ни от Штраусов, ни от Шекспира даже. Я чувствую мой народ» (выделено И.С.Шмелевым. - С.П.) [9]. Рушатся старые авторитеты, открывается новый путь - путь Веры.

Очерк «Старый Валаам» глубокомысленно обрисовывает иноческую жизнь в монастыре. Читательскому вниманию предстают многочисленные образы русских праведников: простых монахов, паломников, богомольцев, священников, схимников, молчальников. Представлены и великие фигуры святых: апостола Андрея Первозванного, старцев Амвросия и Макария Оптинских, старца Варнавы Гефсиманского, старца Назария Саровского, валаамских чудотворцев, преподобных Сергия и Германа и др.

Следует особо подчеркнуть, что для Шмелева, в отличие от Бунина, портрет не выступает средством изображения индивидуализированного характера, а служит для усиления основных православных добродетелей: смирения, любви, предпочтение ближнего себе, скромности, послушания, трудолюбия. В портретах монахов нет ничего особенного, экзотического, привлекающего внимание. Например, брат Василий - «простоватый, толстоносый, круглое лицо сияет, как самовар» [9]. Игумен Гавриил - «высокий, крепкий, с умным взглядом добрых и светлых глаз» [9]. Да мало ли подобных лиц ? Автор не акцентирует внимания на внешности, переводя его в область внутренних качеств духа и действия, иллюстрирующего силу этого духа. В этой связи показателен облик схимника: «Недалеко от раки - схимонах. Укрылся схимой, лица не видно <...> схимонах недвижен, весь - в ином» (выделено И.С.Шмелевым. - С.П.) [9]. А для каждого инока это самое иное свое - по послушанию. Кто-то смерть бдит, иной считает себя недостойным с людьми говорить, кому-то под самым небом «кумполок красить», а другим - в слесарной, токарной, сверильной, точильной, сушильной... Везде - по благословению, а своеволие отсекается. «Перед нами - собор Преображения Господня, уходит в небо высокой колокольней. Тридцать три сажени! Синие купола горят. Гранитные колонны в окнах и у крыльца. Гранитные кресты на камне. Все опоясано гранитом. Строено на века. И все построили монахи, сами. Не верится <...> Смотрим водопровод, спускаемся в бесконечную глубь земную. Вода поднимается насосом на тридцать сажен. С пролива Монастырского видна гранитная высоченная скала. Прорвали ее порохом монахи, устроили в ней водопровод. Те

- становление миссиологии как науки в русской

православной церкви

Раздел I

Научные статьи и исследования

самые валаамские монахи, крестьяне больше, которые за всенощным бдением перебирают четки, творят Иисусову молитву» [9]. Все эти подвиги во имя Господне совершены. Шмелев показывает деятельную веру православных людей, основанную на постоянной готовности совершить благое дело во славу Божию.

Резюмируя сказанное, следует отметить, что образы русских праведников в творчестве избранных нами писателей-эмигрантов явились вариацией темы русского национального характера, воскрешающего в памяти художников лики «старой», дореволюционной России. Мы наметили лишь направление в области широкого исследования темы, определив, что Бунин в своем мировоззрении был склонен к трансформации нескольких верований, что наложило отпечаток на создание образов юродивых и монашествующих, причем осмысление этих образов убедило нас признать Бунина как художника «внешнего опыта» (И. Ильин), удостоившего своим вниманием более особенности индивидуальной человеческой психики, неповторимость внешних проявлений, чем внутреннюю духовную борьбу и тернистый путь восхождения по пути Веры.

Шмелев предстает как более консервативный и сложившийся православный христианин, открывающий читателю сложный мир русской души, призывающий к осмыслению внутренней сущности монашества и размышляющий над целью и необходимостью праведнического подвига.

Библиография

1. Бердяев Н.А. Душа России // Янин И.Т. Из русской мысли о России. - Калининград: Янтарный сказ, 2002. - С. 28.

2. Бердяев Н.А. Русская идея // Янин И.Т. Из русской мысли о России. - С. 34.

3. Бунин И.А Собр. соч.: В 6 т. - Т. 6. - М.: Сантакс, 1994. - С. 337.

4. Бунин И.А. Роза Иерихона: Сборник рассказов. - М.: Издание Сретенского монастыря. - С. 141.

5. Бунин И.А. Собр. соч.: В 4 т. - М.: Правда, 1988. - С. 220.

6. Добротворский М. Идея русской святости и «бунинские святые»// Русское Возрождение. - 1981. - С. 196.

7. Комментарий // Бунин И.А. Роза Иерихона: Сборник рассказов. - С. 169.

8. Шмелев И.С. Избр. соч.: В 2 т. - М.: Литература, Вече, 2001. - Т. 2. - С. 62.

9. Шмелев И.С. Собр. соч.: В 5 т. - М.: Русская книга, 2001. - Т. 3. - С. 112.

проблема отношений между русской православной церковью, государством и старообрядцами в историческом контексте