CC BY
1157
ОБРАЗ-СИМВОЛ ДОНА В ВОПЛОЩЕНИИ СУДЕБ ГЛАВНЫХ ГЕРОЕВ РОМАНА М.А. ШОЛОХОВА «ТИХИЙ ДОН»
Т.В. Акиньшина
Akinshina T.V. The image-symbol of the Don in the embodiment of the main characters’ destinies in the novel “Quiet Flows the Don” by M.A. Sholokhov. The river Don is the capacious image-symbol in the novel by M.A. Sholokhov. The meaning of the image-symbol is revealed both with support of the traditions of folk culture and in accordance with Sholokhov’s perception of the world. Being the main constant of the artistic space in the work, the river plays an essential role in revelation of life collisions in the main characters’ destinies of the of Sholokhov’s epos.
Для художественного мира романа М.А. Шолохова «Тихий Дон» характерно присутствие образов-доминант, которые, трансформируясь, обогащаясь все новыми и новыми смыслами, составляют основу поэтического космоса писателя и имеют ярко выраженную символическую насыщенность. К числу таких «сверхплотных» образов повествования шолоховеды единогласно относят образы степного простора, земли, дороги, реки, дома, неба, солнца. Интересные наблюдения над их символической природой присутствуют в монографиях А.М. Минаковой, С.Г. Семеновой, Н.Ю. Желтовой, В. Чалмаева, Ю.А. Дворяшина, статьях Л.Г. Сатаровой, Н. Кисель, И. Цыценко. В указанных работах намечен контур проблемы, предложены пути ее решения, однако, несмотря на известные достижения исследователей, образная символика художественного мира романа М.А. Шолохова «Тихий Дон» по-прежнему представляет благодатное поле для исследований.
Целью настоящей работы является рассмотрение одного из «интегральных» образов повествования - реки, которая выступает доминантой пространственной картины мира в романе М.А. Шолохова «Тихий Дон» и, согласно древним народным представлениям, «символизирует течение времени» [1]. Особое внимание уделяется функциональной значимости данного образа в воплощении судеб главных героев шолоховского эпоса.
Образ Дона глубоко мифологичен. Известный исследователь славянской мифологии А.С. Кайсаров отмечал, что «река Дон была боготворима древними славянами, которые, как говорят предания, приносили ей жертвы» [2]. Пожалуй, Дон больше всех остальных великих русских рек воспет в устной народной поэзии. Его величают по име-
ни-отчеству - Дон Иванович, называют «государем», «батюшкой». Постоянные эпитеты, которыми наделяется Дон, - «славный», «тихий» - демонстрируют народную любовь к могучей реке, преклонение перед ее горделивым нравом, простором. Не случайно издревле жизнь великой реки была сопряжена с жизнью русского народа, особенно в ее переломные моменты. Это родство находит отражение в литературных памятниках Древней Руси, таких как «Слово о полку Игоре-ве», «Задонщина», где Дон присутствует как поле действия важных исторических событий в жизни русского народа: борьбы против иноземных поработителей, территориальных войн, становления русской государственности. Широко раскинувшиеся степи некогда Дикого поля и привольно текущий, священный в представлении древних славян Дон были колыбелью уникальной национальной культуры.
М.А. Шолохов, художественное сознание которого впитало древние народные традиции, безусловно, не мог не учитывать этой историко-культурной преемственности. Характерно, что образ Дона вынесен в заглавие произведения, а также возникает в эпиграфах к роману:
Не сохами-то славная землюшка наша распахана... А засеяна славная землюшка казацкими головами, Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами, Цветен наш батюшка тихий Дон сиротами, Наполнена вода в тихом Дону отцовскими,
материнскими слезами.
Ой ты, наш батюшка тихий Дон!
Ой, что же ты, тихий Дон, мутнехонек течешь? Ах, как мне, тиху Дону, не мутну течи!
Со дна меня, тиха Дона, студены ключи бьют, Посередь меня, тиха Дона, бела рыбица мутит.
В эпиграфах обозначены основные аспекты поэтической символики образа Дона, которые проявятся в романе по мере развития сюжетного действия. Так, органичный союз матушки-земли и батюшки Дона, заданный в первом эпиграфе, в романе воплощается в едином топосе Донщины, обретающем, как пишет Н.Ю. Желтова, «ярко выраженную символику сакрального пространства» [3], поскольку история, обычаи, предания казачьего края (Донщины) явились залогом духовного потенциала шолоховских героев.
Во втором эпиграфе обозначена еще одна значимая функция образа Дона. Помутившаяся река, представленная в песенном зачине, наделяется ролью эпического вестника, знаменующего приближение тревожного времени, беды. В дальнейшем на протяжении всего романного повествования образ реки, органично вписываясь в исторический контекст эпохи, будет выступать своеобразным детонатором развертывающихся в романе трагических событий.
Таким образом, уже в эпиграфах экспонирована функциональная значимость образа Дона в художественном пространстве шолоховского эпоса. Дон в поэтическом восприятии М.А. Шолохова, подобно восприятию Днепра в творчестве Н.В. Гоголя, является символом старинного жизненного уклада русского народа, олицетворяет его дух, «каким он сложился на протяжении веков и каким он есть сейчас в своих нынешних страстях. В Доне этот дух овеществляется, обретает плоть» [4].
Центральное значение образа Дона как символа народной жизни, ассоциирующейся с неумолимым течением великой реки, постоянно актуализируется в романе: «Выметываясь из русла, разбивается жизнь на множество рукавов. Трудно предопределить, по какому устремит она свой вероломный и лукавый ход. Там, где нынче мельчает жизнь, как речка на перекате - завтра идет она полноводная, богатая» [5] (курсив мой. - Т. А.). Такой параллелизм, унаследованный Шолоховым из народной эстетики, станет основой всей романной структуры, обогащая ее новыми смыслами.
Топос реки, например, обнаруживает включенность в циклическое течение космического времени. Подобный природный круговорот находит отражение в «пространст-
венно-временном континууме» (М. Бахтин) романа, когда смена времен суток, времен года закономерно влечет изменение качественных характеристик пространственных образов. В связи с этим и образ Дона отличается динамикой своего проявления, обусловленной природно-временным циклом. В ночное время, например, это Дон, «отражающий никем не изъезженный лунный шлях» и «золотые зарницы падающих звезд» (т. 1, с. 15]; зимний Дон, окованный льдом, «отливает не присущей ему голубизной, как вогнутое зеркало, отражает снежные вершины туч» (т. 2, с. 130), либо мерцает «белым мертвым светом», создавая ощущение зимнего оцепенения, неподвижности в окружающем его природном пространстве. В весеннюю же пору, напротив, он напоминает о пробуждении жизни: «По синему разливу Дона ходили белогребнистые волны, низовой ветер нес бодрящую сырость...» (т. 1, с. 132). Сезонные изменения топоса реки, запечатленные в романе, являются не только яркой иллюстрацией того, как «приметы времени раскрываются в пространстве, и пространство осмысливается и измеряется временем» [6], но и подчеркивает близость мировосприятия Шолохова древним народным воззрениям на мир с «явственно ощущаемой в них концепцией циклического времени» [7].
Функциональная значимость образа реки в романе обусловлена еще одним немаловажным фактором: Дон имеет теснейшую связь с судьбами главных героев Шолохова. При этом семантика данного символа обогащается за счет индивидуально-авторских значений, непосредственно связанных с раскрытием различных жизненных коллизий в судьбах персонажей романа. Самое ясное и определенное смысловое наполнение образ-символ реки приобретает в связи с образом Григория Мелехова. Показательно, что Дон сопровождает, притягивает Григория на протяжении всего романного повествования. С Доном связаны детство и юность главного героя, его жизнь и судьба. Вот одно из воспоминаний Мелехова, находящегося вдали от родного хутора: «Голубым солнечным днем проплывало в несвязных воспоминаниях детство: скворцы в каменных кладках, босые Гришкины ноги в горячей пыли, величаво застывший Дон в зеленой опуши леса, отраженного водой» (т. 1, с. 320) (выделено мною. - Т. А.).
И где бы ни был главный герой - на чужбине, на войне, в дороге - в мыслях его всегда присутствуют родной дом, донская степь, река. Автор постоянно акцентирует внимание на том, что в сознании Григория Дон, подобно степи, представляется как «свое», «родное» пространство, некий сакральный центр, противопоставленный пространству «чужому», находящемуся за пределами родного хутора. Эту мысль подтверждают слова самого Григория, который, живя в Ягодном, признается приехавшему его навестить брату: «Скучаю по хутору, Петро. По Дону соскучился, тут воды текучей не увидишь» (т. 1, с. 135). Аналогичная оппозиция «своего» -«чужого» пространства содержится в эпизоде пребывания Григория после первого ранения во время мировой войны в лечебнице Москвы. М. Шолохов отмечает, что «гул большого засыпающего города, звонки трамваев, голубой переливчатый блеск электричества подействовали на Григория подавляюще» (т. 1, с. 237). Внутренний дискомфорт главного героя достигает апогея в тот момент, когда Григорий увидел воду пруда, «блеснувшую за железной решеткой ограды» (т. 1, с. 237). Вид огражденной железной решеткой воды, являющейся принадлежностью чуждого для Мелехова замкнутого пространства города, закономерно вызывает в сознании героя воспоминание о свободном, величавом Доне, выступающем в романе символом дорогой сердцу Григория малой родины: «Воду и то в неволю взяли, за железной решеткой, а Дон., - неясно думал Григорий» (т. 1, с. 237). Поэтому, как справедливо отмечает
Н.Ю. Желтова, «органично чувствует себя Григорий только в переделах родного топо-са» [3, с. 269], с которым сопряжены самые счастливые моменты жизни главного героя, связанные, прежде всего, с его неугасающей любовью к Аксинье.
Образ Дона неизменно включен автором в сюжетную линию любви Григория и Аксиньи. Одна из первых встреч героев, случившаяся перед отъездом казаков в летние лагеря и положившая начало их взаимоотношениям, происходит именно у реки, куда Григорий приходит напоить коня брата Петра: «Григорий увидел спускавшуюся под гору женщину с ведрами. Свернул со стежки и, обгоняя взбаламученную пыль, врезался в воду. С горы, покачиваясь, сходила Аксинья»
(т. 1, с. 16). Герой «провожает глазами каждое движение» Аксиньи (т. 1, с. 17), впервые отмечает, что «губы у нее бесстыдножадные, пухловатые» (т. 1, с. 17). На вопрос героини о его женитьбе Григорий отвечает фразой, впоследствии оказавшейся пророческой: «Охоты нету жениться. Какая-нибудь и так полюбит. Ты вот проводишь Степана» (т. 1, с. 17).
Внезапно пробудившееся и уже ничем не остановимое, сильное и мощное, как водный поток могучего Дона, влечение Григория к Аксинье, развиваясь крещендо, прорвется бурно проявленной героями страстью в сцене совместной рыбалки на Дону. Разбушевавшийся в ночной грозе, «взлохмаченный, кидающий на берег белогребнистые частые волны» Дон (т. 1, с. 20) становится гениально найденной метафорой грозового накала страсти героев, мощной, «высоковольтной» любовной стихии, под током которой герои находятся всю жизнь.
Примечательно, что все встречи героев на берегу Дона имеют судьбоносный характер. У реки происходит примирение героев спустя долгие годы разлуки. Этот эпизод является как бы зеркальным отражением сцены первой встречи Григория и Аксиньи у Дона. Снова Григорий, пришедший поить коня, «спускаясь к воде, подступившей под самые прясла огородов, увидел Аксинью» (т. 2, с. 199), которая в разговоре с любимым заметит: «А ить, никак, наша любовь вот тут, возле этой пристани и зачиналась, Григорий. Помнишь? Казаков в энтот день в лагеря провожали» (т. 2, с. 200). Немаловажно, что воссоединение героев после долгих лет отчуждения происходит в весеннюю пору -период возрождения и обновления всего живого на земле. Поэтому образ весеннего Дона, на берегу которого происходит встреча героев, допускает символическое прочтение: Дон, «могущественным потоком устремлявшийся в низовья», речные волны, «ненасытно облизывающие голубые меловатые плиты» (т. 2, с. 199), являются ярким символическим знаком вновь пробудившихся чувств Григория и Аксиньи.
Оригинальное смысловое наполнение топос реки приобретает в связи с образом Натальи. Этой героине свойственна не менее сильная, чем у Аксиньи, любовь к Григорию, однако чувства Натальи, как подземные
ключи, потаенны, глубоко скрыты в ее собственной душе. Думается, именно поэтому Наталье соответствует образ скованного льдом Дона, то есть «замкнутый 1окш», обретающий функцию «моральной характеристики персонажа через соответствующий ему тип художественного пространства» [8].
Скованность, связанная с женской стыдливостью, сдержанность в проявлении чувств -глубоко национальная черта - характерна и для личности Натальи. Григорий воспринимает эту целомудренную сдержанность за душевно-телесный холод, недаром он сравнивает Наталью с ледышкой: «Тебя, Наталья, отец, должно на крыге зачинал. Дюже леденистая ты» (т. 1, с. 83). Не понятая, «растоптанная» Григорием любовь Натальи обернется для нее самой ледяными оковами страданий, сбросить которые героиня решит путем самоубийства. Эту крайнюю меру героиня воспринимает как освобождение из плена ледяных торосов душевных мук. Не случайно поэтому попытку самоубийства Натальи сопровождает образ взломавшего ледяную неволю Дона: «Наталья без мысли, без чувства, в черной тоске, когтившей ее заполоненную позором и отчаяньем душу, добралась до угла. Взяла в руки держак косы, сняла с него косу и, запрокинув голову, с силой и опалившей ее радостной решимостью, резанула острием по горлу <...> На Дону с немолчным скрежетом ходили на дыбах саженные крыги. Радостный, полноводный, освобожденный Дон нес к Азовскому морю ледяную свою неволю» (т. 1, с. 132). Сбрасывающий ледяные оковы весенний Дон в художественной структуре романа становится образным эквивалентом трагического освобождения Натальи от ледяного плена нелюбви Григория.
Амбивалентный образ скованного -взломавшего лед Дона наделяется в романе и другими смысловыми оттенками. По верному наблюдению Н. Кисель, он «почти всегда связан в повествовании с угрозой скрытой опасности, выражает чувство страха, неуверенности, грядущих несчастий» [9].
Чувство страха довелось испытать Аксинье, прежде чем отдаться своей безмерной любви-страсти. Причем героиню пугают не только упорные и настойчивые ухаживания Григория, но и свое личное отношение к нему: «С ужасом увидела она, что ее тянет к
черному ласковому парню» (т. 1, с. 27). Чтобы подчеркнуть эмоциональное состояние Аксиньи, автор прибегает к образному сопоставлению ее чувств с теми ощущениями боязни, страха, которые испытывает человек, переходящий реку по рыхлому весеннему льду: «Пугало это новое, заполнявшее всю ее чувство, и в мыслях своих шла ощупью, осторожно, как через Дон по мартовскому ноздреватому льду» (т. 1, с. 27). В данном случае образ скованного весенним ростепель-ным льдом Дона выступает кодовым знаком душевных переживаний Аксиньи, опасающейся собственных чувств к Григорию.
Следует отметить, что в языческих представлениях вода выступала «источником жизни и средством магического очищения» (1, с. 80). В образе шолоховского тихого Дона также возрождается древний символ воды-очищения. В связи с этим наиболее весомой в романе представляется финальная сцена возвращения Григория домой: «Утром на следующий день он подошел к Дону против хутора Татарского. <...> У крутояра лед отошел от берега. Прозрачно-зеленая вода плескалась и обламывала иглистый ледок окраинцев. Григорий бросил в воду винтовку, наган, потом высыпал патроны и тщательно вытер руки о полу шинели» (т. 2, с. 558). Вода, символизирующая очищение, принимает вместе с винтовкой, наганом и патронами прежние трагические ошибки Григория, все, что увидел и познал он в кровавом водовороте Истории. Эта сцена весьма символич-на и значима в романе. Расставание с оружием и «погребение» его в водах тихого Дона символизирует расставание Григория с прошлым, и, возможно, это позволит герою забыть годы кровавого безумия и вернуться к незыблемым основам бытия - к земле, к домашнему очагу, к сыну. Не случайно Григорий, избавившись от оружия, «тщательно вытер руки о полу шинели», и в этом поис-тине символическом жесте угадывается полное отречение героя от мира ненависти и убийства.
С Доном, рекой связаны судьбы всех героев романа. К реке, к донской волне придет Дарья, узнав о своей «дурной болезни: «Над Доном гулял ветер, сверкали крыльями чайки. Дарья сняла с натруженных ног чирики, вымыла ноги и долго сидела на берегу, вслушиваясь в равномерные всплески волн»
(т. 2, с. 337). В момент жизненного кризиса река словно открывает героине глаза на окружающий мир, и она с болью признается Наталье: «Пока под сердце не кольнет - ходим и округ себя ничего не видим. Я вон какую жизнь прожила и была вроде слепой, а вот как пошла из станицы по-над Доном да как вздумала, что мне скоро надо будет расставаться со всем этим, и кубыть глаза открылись!» (т. 2, с. 339). Немногим спустя Дон же примет в свои глубины грешную Дарью, очищая тем самым все ее жизненные грехи. Никто и никогда не увидит сломленной, отчаявшейся Дарьи. Все сокроют воды тихого Дона. Внутреннее преображение героини воплощено в преображении телесном. С удивлением замечает это Дуняшка: «Было что-то незнакомое и строгое в слегка припухшем лице Дарьи, в тусклом блеске обесцвеченных глаз, а в раскинутых, безвольно свисавших с лавки руках была такая страшная успокоенность, что Дуняшка, взглянув, поспешно отходила от нее, дивясь и ужасаясь тому, как непохожа мертвая Дарья на ту, что еще так недавно смеялась и шутила и так любила жизнь» (т. 2, с. 384).
Итак, река Дон в романе является емким и многомерным образом-символом, семантика которого раскрывается как с опорой на
традиции народной культуры, так и в соответствии с шолоховским восприятием мира. Будучи доминантным образом художественного пространства произведения, Дон имеет теснейшую связь с судьбами главных героев, является сакральным центром народного бытия.
1. Энциклопедический словарь. М., 2002. С. 406.
2. Кайсаров А. С., Глинка Г.А., Рыбаков Б.А. Мифы древних славян. Саратов, 1993. С. 45.
3. Желтова Н.Ю. // Проза первой половины XX века: топика русского национального характера. Тамбов, 2004. С. 271.
4. Хватов А.И. На стержне века (художественный мир М.А. Шолохова). М., 1975. С. 150.
5. Шолохов М.А. Тихий Дон. Роман: в 2 т. М., 1993. Т. 1. С. 228 (далее в тексте статьи цитируется это издание с указанием тома и страницы).
6. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М., 1975. С. 10.
7. Элиаде И. Мифы о вечном возвращении. Архетипы и повторяемость. СПб., 1998. С. 174.
8. Лотман Ю.М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. М., 1988. С. 256.
9. Кисель Н. // Дон. 1997. № 5. С. 203.
Поступила в редакцию 25.02.2007 г.
РОМАН С.П. ЗАЛЫГИНА «КОМИССИЯ» И УТОПИЧЕСКОЕ БЕЛОВОДЬЕ
С.В. Хохлова
Khokhlova S.V. S. Zalygin's novel “Commission” and folk utopia. The forest in S. Zalygin’s novel “Commission” is likened to the legendary folk utopia. Like in folk utopia, the place of action is isolated and the social system is idealized. The structure and the ideology of the novel have also sources in literary utopia.
В центре композиции «Комиссии» С. Залыгина (1976) находится образ Белого Бора. В нем олицетворена чаемая персонажами романа гармония взаимодействия человека и природы, выстроенная по природной модели система отношений между людьми. Недаром именно в Белый Бор бегут оскорбленные в своих чувствах Филипп и Домна. Название идиллического пространства в «Комиссии» имеет откровенно знаковый смысл. Как представляется, Белый Бор хотя и
имеет и литературные истоки в виде классических утопий, но ведет свою «родословную» от фольклорного Беловодья - страны, где царит справедливость, согласие, где процветает православие, нет войн и вражды между людьми. Местоположением Беловодья верившие в его существование полагали страну к востоку от Европейской России [1], а уже во времена М. Горького, его пьесы «На дне», страной избавления от тягот и печалей почиталась и вся Сибирь. Помещенный авто-
