CC BY
100
РГИА - Российский государственный исторический архив.
ЭМНЗВБ - Этнографический музей народов Забайкалья (п. Верхняя Березовка, г. Улан-Удэ).
Н.А. Березиков, г. Новосибирск Научный руководитель: А.С. Зуев, г. Новосибирск
образ сибирского острога в пространстве «новых землиц»
(по материалам донесений казаков XVII в.)1
Архитектура, говоря словами С.Н. Баландина, служит «материалом для историка», пытающегося постичь культуру прошлого [1, с. 8]. И дело не только в том, что «архитектура - застывшая музыка» - является одной из форм воплощения прекрасного, но и в том, что, будучи результатом географического воображения (представления о пространстве и объектах на этом пространстве), она запечатлевает в себе сущностные характеристики культуры, то «непроговоренное», что позволяет «прочитать» культуру «между строк». Люди оперируют географо-архитектурными концептами, не задумываясь об их происхождении, смысловой нагрузке, историко-культурном шлейфе. И именно в этот момент исследователь может «ухватить» то, что составляет подлинную основу изучаемого явления, то, что думают и из чего исходят представители той или иной культуры. Кроме того, пространственное воображение, рассматриваемое на уровне этнокультурной группы, - это сложное явление, в котором отражены и переплетены ее значимые ценностные ориентиры, представления о плохом и хорошем, прошлом и будущем, целях и задачах, своем и чужом, истинном и ложном и т.д.
В данной статье хотелось бы обратиться не к географическому воображению вообще, а пойти одним из методов исторической этнографии, когда исследователь создает целостную картину постепенно, по кусочкам, каждому из которых дается многослойное детальное описание (thick description, в терминологии К. Гирца [4, p. 10-11]). Таким «кусочком» выбран образ сибирского острога, каким он представляется в донесениях казаков XVII в.
Острог, как и любое поселение, - это объект культурного ландшафта, используемый в культуре как этнический, политический, социальный маркер. Согласно классическим образцам «новой культурной географии» в англо-американской традиции культурный ландшафт рассматривается как «информация, сохраненная в символической форме... <которая> отчасти функционирует как нарратив» [5, p. 461]. Символы становятся динамическими структурами, «регулирующими механизмами, которые упорядочивают и контролируют потоки информации» [5, p. 460], «частью, которая в силах создать целое» [6, p. 23]. Таким образом, в фокусе исследований оказываются «символические качества ландшафтов, которые создают социальные значения» [3, P. 96].
Согласно подсчетам Р.С. Васильевского и Д.Я. Резуна, в период с конца XVI по начало XVIII в. на территории Сибири функционировало 88 острогов [2, с. 72-74].
1 Работа выполнена в рамках программы «Культура жизнеобеспечения и природопользование народов
Сибири сквозь призму мировоззрения» (2013-2016 гг.).
Однако в этот список были включены далеко не все объекты, которые упоминаются в документах XVII в. в качестве острогов. Некоторые из них просуществовали очень недолго либо через некоторое время приходили в запустение и не использовались. Другие же оставили значительные материалы в архивах. Благодаря росту населения позже они становились городами.
Строительство острогов было основой стратегии освоения территории Сибири на первоначальном этапе, начиная с похода Ермака и последующим приходом первых царских воевод с полками стрельцов. Дружина Ермака не ставила острогов, так как воспользовалась уже имеющимися укреплениями хана Кучума. В последующем, на протяжении всего XVII в., пока «присоединяли» Сибирь, казаки, приходя в «новую землицу», обязательно ставили острог. Это мог быть полноценный острог - поселение, окруженное вертикально поставленными заостренными сверху бревнами; могли быть «зимовья» (избы), защищенные с одной или с нескольких открытых сторон нагород-нями (острожными стенами).
Острог был прежде всего военным сооружением и воздвигался из логики сидения в осаде и совершения быстрых контратак. Соответственно, основным параметром, которым он должен был удовлетворять, являлось степень его укрепленности. Если в «острошке крепей никаких <нет>... <то> в осаде сидеть никоими мерами невозможно», - писали обычно казаки про не внушавший им доверия острог, в который они приехали нести службу (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 747. Л. 323). «Крепи» представляли собой разнообразные приспособления, делавшие острог менее уязвимым для врага. Имея в наличии достаточно людских ресурсов, казаки начинали «делать в остроге крепи»: «вделывать другую стенку и засыпать промеж слеп землею» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 973. Л. 169), «верхной бой и полати, кровлю» (РГАДА. Ф. 1121. Оп. 1. Ед. хр. 141. Л. 23), «земляной вал круг острогу и слободы» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 749. Л. 415), укреплять прясла существующих башен и возводить новые (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 3. Л. 373), избы укреплять нагороднями (СПбФ АРАН. Ф. 21. Оп.
4. Ед. хр. 31. Л. 90), уплотнять ворота и укреплять их острожными замками (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 630. Л. 105), подновлять стамые звенья (Ф. 1177. Оп. 3. Ч. 5. Ед. хр. 2827. Л. 16; стамое - стоячее, несущее, опорное - Н.Б.).
С постройки острога начиналась жизнь и деятельность переселенцев в Сибири. это было первое, что воздвигали на сибирской земле колонисты, преображая ее в соответствии со своими представлениями о том, как должно выглядеть «свое» пространство. Острог в этом смысле представлял собой не просто военное укрепление, административный центр, место жительства и пр., но был первичным идентифицирующим объектом. За образом острога у русских скрывалось понятие вообще обо всем освоенном пространстве Сибири. Острог и был Сибирью, а Сибирь представлялась острогом. За пределами были «новые землицы», одни - «неизведанные» и «неясачные», другие — «немирные».
Неосвоенное пространство - новые землицы - делили на два вида: те землицы, которые слышали «государево жалованное слово» и определились с выбором (они могли быть «ясачными», т.е. признавшими власть русского царя и начавшие платить ясак, а могли быть «немирными», т.е. не признавшими российского подданства и вступившими в открытую конфронтацию), и те, кому еще не говорили «жалованного слова» («На немирных на Брацких князцов и на их улусных и на братцких людей, которые тебе, государь, непослушны и непокорны и ясаку с себя тебе государю не дают» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 344. Л. 273).
По отношению к «новым землицам», острог виделся русским их серединой, понимавшейся в универсальном евразийском контексте как центр и как сердцевина. Острог «центрировал» ту область, в которую приходили казаки-землепроходцы, придавал ей упорядоченность и вовлеченность в актуальный мир. Представление о «срединно-сти», «средине» определяет логику рассказов казаков о постройке острогов в «новых землицах». В их донесениях на имя царя подчеркивается этот момент серединного расположения воздвигаемых острогов и острожков. Так, Иван Галкин в отписке 1632 г. отмечал, что они «поставили тут на Лене реке острог середи многих землиц в угожем месте» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 31. Л. 385). Петр Бекетов в 1633 г. докладывал, что «поставил государев острожек... против якуцкова князца Макаскова улусу и меж многими улусы середи всей земли» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 368. Л. 171). Другой казак-землепроходец, Курбат Иванов, вышедший на территорию Бурятии, писал в 1629 г., что необходимо «на Усть-Куты на Лене реке середь вражине земле поставить острог, потому что прилегли многие пашенныя места и ясачные угодья рыбныя и иные и зверныя и чтоб впредь та, государь, земля была пространна и прибыльна и стоятельна (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 402. Л. 159). В известной челобитной 1653 г. амурского есаула Степана Васильевича Полякова, отправившегося покорять область Амура, говоря об успехах своего похода, он отмечает, что «из девяти гиляцких родов в Гиляцкой земле девять добрых гиляцких князьцов поймали и в аманаты посадили. И середи Г иляцкие земли острог поставили тебе, государю, з башнями, и тарасы зарубили, и хряшем на-сыбали для ради иноземсково приходу» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 460. Л. 14).
В XVII в. острогов строилось много. Каждый поход в «новые неясачные земли» ознаменовывался постройкой острога и зимовкой в нем отряда казаков, «объясачивав-шего» население Сибири. Казаки строили острог в том случае, если принимали решение перезимовать или начать собирать ясак и приводить к шерти окрестное население. В архивных документах, оставшихся от переписки сибирской администрации о походах казаков по Сибири в поисках новых земель, множество упоминаний об острогах, которые не были нанесены на исторических картах и лишь изредка упоминаются в исследованиях. Обычно их строили вдоль рек, по которым передвигались казаки в погоне за ясаком. К примеру, на притоках Оби - реке Уртаме (Уртамский острог); на притоках Иртыша - реках Ишиме (Куярский (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 811. Л. 114), Убе (Барабинский (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 3. Л. 3об.); на притоках Тобола - реке Исети (Катайский (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 811. Л. 27); на притоках Енисея - реках Каче (Верхний Караульный (СПбФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Ед. хр. 19. Л. 170-171), Пясиде (Верхний Пясидский (РГАДА. Ф. 141. Оп. 1. Ед. хр. 55. Л. 279), Дубчеи (Дубчаский (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 580. Л. 90); на притоках Лены - реке Витиме (Витимский (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 630. Л. 241); на притоках Ангары - реках Осе (Осинский (РГАДА. Ф. 1121. Оп. 1. Ед. хр. 269. Л. 45), Култучной (Культукский (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 580. Л. 97); на притоках Амура - реках Усть-Урки (Усть-Уркский (СПбФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Ед. хр. 31. Л. 90), Комаре (Комарский (СПбФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Ед. хр. 31. Л. 181), Гуре (Куминский (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 124. Л. 194), Амгуни (Косогорский); на притоках Селенги - реке Степной (Усть-Шаманский (СПбФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Ед. хр. 22. Л. 70).
Иллюстрация такого типичного «острожка» может служить описание Бельского острога на Ангаре, составленное при его передаче от одного казачьего приказчика другому в марте 1700 г.: «В остроге строения: две башни и под ними две избы, да
в двух углех два быка, ворота большие и калитка, анбарец маленькой, а под ним погреб маленькой зелейной, а в нем великого государя казны пороху... четыре пуда тринатцать фунтов в трех боченках да в четырех туесах (РГАДА. Ф. 1121. Оп. 1. Ед. хр. 157. Л. 121).
Но даже такого рода остроги, построенные наскоро и зачастую впоследствии оставляемые, воспринимались казаками центром, серединой «новой землицы», которую они начинали приводить под высокую государеву руку. Многие из них остались даже без названия, имея привязку только к «землице» - «средь» Гиляцкой, Шейдарской, Кыргызской, Даурской «землицы» и др. Иногда строился «запасной» острожек на случай прихода «больших воинских» людей (так, отрядом из 107 казаков во главе с Иваном Прокопьевым Посоховым был построен «острожек» в десяти верстах от Албазинского города после того, как «даурских де людей стало к городу прибывать» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 460. Л. 52-54).
Что воплощал в себе острог как «срединное место» в представлениях казаков? Центром чего он выступал? Каким образом с ним была связана «новая землица» - понятие, в которое тогда вкладывали значение как собственно территории, так и населения, проживающего на ней?
Узловым актом функционирования острога и его назначения было превращение аборигенов в подданных царя, т.е. момент политический. Острог представлялся средоточием власти и силы, где «неясачные иноземцы» приобщались к государевой милости, становились под защиту его «высокой руки», переходя в разряд его подданных. Это прямо подчеркивалось в царских грамотах, выдававшихся казакам перед походом: «И велено нам, холопем твоим, по твоему государеву указу на Лене реке острог поставити, чтоб те немирные земли были тебе государю за тою крепостию прочные и постоятель-ны» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 31. Л. 384). В ответ казаки рапортовали, не менее четко выражая ту же мысль: «И яз Петрушка... оставил в Новом острожке на Лене реке енисейского сына боярского Парфена Ходырева для того, чтоб те князцы навсегда от государьской высокия руки были неотступны и ясак бы с себя давали по вся годы» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 368. Л. 173). Уже сам факт наличия острога в «новой землице» как локального субститута величия государя в представлении казаков должен был ориентировать инородцев на то, что они сами должны были «прихаживать... с ясачным платежем» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 747. Л. 323). Показательна и «отписка» якутского казака Михаила Артемьева Кашинца, отправившегося с «охочими» служилыми людьми «вглубь» Амурской землицы; в ней он писал, что как только он поставил острог, то к нему «сошлись» инородцы, «даурские люди, человек со 100 и больши» (СПбФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Ед. хр. 31. Л. 90).
Острог становился тем местом и тем средством, с помощью которого «выковывались» новые подданные царя, призванные наполнять его казну пушными богатствами Сибири. Очень ярко выразил это в словах П. Бекетов в 1633 г.: «И я, Петрушка, по государеву указу ево Бурухиных племянников привел к шерти и взял с нево Бурухи князца и с племянников и с родников ево на 131 [1633] год твоево великого государя ясак... А тех ево племянников и улусных людей напоя, накормя государевым жалованьем отпустил в свою землю» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 368. Л. 171). Сослуживец П. Бекетова атаман Иван Галкин связывал с постройкой острога «большую прибыль», которая со временем будет только возрастать: «И за тою, государь, нашею службишку, что мы привели по Лене реке под твою государеву высокую руку многих людей и острог в тех землях поставили, будет тебе, государь, прибыль больша от тех сибирских городов,
потому что места людные и земли широкие и конца им неведомо и твоему государеву величеству страшны и послушны» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 31. Л. 388).
Казаки рисовали картину, на которой князцы и их улусные люди, видя острог, а в нем казаков, дарующих пришедшим в него с миром «государьскую милость и помощь», а «ослушникам и огульникам государьскую грозу», «приклонялись и учинялись под государевою высокою рукою послушны... шертовали за себя и за своих людей улусных, что им великому государю служити и прямити и ясак с себя и своих людей давати безпереводно <...> и вперед де <хотеть> быть под твоею великою государевою царскою высокою рукою навеки неотступны» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 368. Л. 166; РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 1659. Л. 12). Одним словом, постройка острога и дальнейшее его функционирование было механизмом водворения нового политического порядка в Сибири — «ясачново збору и умирения земли» (СПбФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Ед. хр. 22. Л. 79). С исчезновением же острога в представлениях казаков рушилась основа порядка, которая приводила ни много ни мало к исчезновению жизни. Так, например, Е. Хабаров писал после сжигания своего даурского острога «воинскими неприятельскими людьми», что «ныне та землица стала пуста» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 811. Л. 98).
Однако, акцентируя внимание на политическом (пусть, даже следуя за источниками), не упускаем ли мы нечто более важное, чем был острог для русских в Сибири? Может быть, представление острога в исключительно властно-политическом дискурсе было для русских способом психологического избегания (адаптации) сложной ситуации, сокрытия культурного шока от встречи с «другим»? Закрыться утверждениями об исполнении государевой воли и приказов по «объясачиванию» и приведению к шерти и тем самым не углубляться в сложные вопросы, связанные с проблемами «чужой» и «своей» земли, подчинения и насилия, войны и мира, сосуществования иных традиций и образов жизни, возможности их разрушения и трансформации, - может, в этом искали выход? Возможно, такое подчеркнутое сосредоточение на политическом было одним из способов «ухода» от травмирующего опыта, который, несомненно, приобретали казаки, лишенные родины, привычного уклада, жившие в условиях окружения представителями дотоле неизвестных культур.
Несомненно одно: острог у казаков связывался с образом «мясорубки», которая «перемалывала» племена и народы. В нее, говоря словами П. Бекетова, «стекалось» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 368. Л. 166) ясачное население, чтобы заявить о своем подданстве и выплатить ясак и «поминки» новому государю. Но это было не просто актом подчинения более сильному сопернику: «иноземцы», включаясь в круг подданных «белого царя», уходили совсем иными, посещение острога меняло их. Может быть, такая подчеркнутая акцентуация изменения статуса, облика и положения аборигенов при активной роли в этом перевоплощении казачества в дискурсе русских переселенцев была средством затушевывания обратного процесса - трансформации самих русских? Уклоняясь от признания всех новаций, лавиной обрушившихся на них с продвижением все далее по Сибири, стремясь избежать признания неподконтрольных изменений в своей жизни, русские все более фиксировались на утверждении о преображении обитателей Сибири и боялись признать изменения в себе.
Данное обстоятельство еще более усиливало логику противостояния, без того подогреваемого жесткими рамками политики расширения границ Московского государства. Следуя наказам из Москвы, постройка острога призвана была активизировать деятельность по «прииску новых землиц». Удачно построенный острог, «середь всей земли»,
как это было, к примеру, в случае с Ленским острогом (будущим Якутском), становился местом, где «будет великому государю прибыль великая и земли многие под... государеву высокую руку приводить есть где, потому что пали в Лену реку многие сторонние большие реки и по тем... по большим рекам живут многие люди вниз пловучи от нового острогу по Лене реке...» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ст. 31. Л. 387).
Активизация контактов, смысл которых на первых этапах сводился, по сути, к взятию шкурок пушных зверей с каждого мужчины в улусе, порождала ситуацию непонимания и конфликтов. Чем сильнее становился конфликт, тем больше в дискурсе русских острог сливался с образом неприступной крепости, единением и сплочением всех колонистов перед лицом «немирных иноземцев». Образ острога, которого «облегли» «воинские люди», ярко запечатлен как в административных документах эпохи, так и на картах и в фольклоре.
Казаки Петра Бекетова в коллективной челобитной 1632 г., описывающей их поход в «новые землицы по великой Лене реке», создали очень колоритный образ того, как они защищали Новый ленский острог. В этом образе воедино переплелись два мотива - мотив противостояния «немирным иноземцам» и единения товарищей по походу. «И мы, государь, холопи твои... против их великово якутсково собрания единодушно мужески ополчась вышли из острошку на берег Лены реки, а иные, // государь, вряде сели в острошке по местом непреклоннем, все заедино имуще помереть за тебя, великово государя» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 368. Л. 155-156).
В описании осады, представленной в отписке атамана Ивана Галкина 1634 г., Ленский острог назван уже «острожком», укрывшим отряд казаков и промышленных людей в своих стенах перед лицом нескончаемой орды «улусных якутских людей». «Да генваря в 4 день [1634 г.] собрались многие якутские люди сверху и снизу Лены реки и з гор: кангаласы, имеги, катулинцы и бетюнцы, и дубчинцы, многих родов князьцы со всеми своими людьми, сот де их с шесть и больше... со всем своим собраньем пришли приступать с многими щитами, с сенами и з бересты под острожек на конях и пеши». Под их натиском разнородное казачество, набранное Галкиным из различных сибирских городов (а в них попавшее из не менее многочисленных регионов европейской части России и Восточной Европы), словами Галкина, «урядились сообща», пока те... якутские многие люди, сот их с семь и больше, стояли под острожком, приступаючи к острожку многими приступы накрепко (СПбФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Ед. хр. 22. Л. 80).
Два этих образа, завязанных на доминирующий образ острога, можно ясно выделить из повествовательного нарратива казачьих отписок 1610-1660-х гг. из «новых землиц». В каких-то из них они представлены более, в каких-то менее ярко. Но в целом документы дают возможность утверждать, что острог мыслился как центр бытия колонистов и продвижения государевой воли в Сибири. Он был тем сплачивающим символом, который создавал иллюзию глубокого, братского единства казаков в «новых землицах». Они и сами осознавали, что именно суровые обстоятельства переплавляли их в сплоченную группу, создавая новую идентичность у искусственно объединенных для совершения похода людей. «И седели, государь, мы холопи твои после того приступа в осаде в острошке переранены и бедны генваря с 9 числа да февраля по 28 число помираючи голодною смертию и с голоду, потому что якутские многие люди под острошком нас караулили и из острошку по дрова и никуда не выпущали (РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Ед. хр. 368. Л. 157). Именно эта невозможность физически покинуть пределы острога заставляла их, если не задуматься, то по крайней мере приобрести новый опыт совместного
сосуществования. А уже эти совместные, физически ощущаемые практики порождали новую неосязаемую идентичность.
Расширение области контактов на территории Сибири приводило к широкому взаимодействию населения не только в политической сфере. За фискальными и административными интересами, превалировавшими поначалу, шли торговые, обменные, сексуальные, одним словом, отношения, предопределявшиеся витальными потребностями человека. люди стали интересоваться чужими обычаями, привычками, способами жить и полезными технологиями, инструментами и навыками, выработанными для адаптации к среде проживания. Причем центральной, если почти не исключительной, зоной контакта на первых порах становился острог. И дело, пожалуй, не только в стремлении фискальной администрации поставить под контроль экономические связи населения и не только в наличии реальной опасности для жизни во время пребывания в «улусах» аборигенов, когда, порой, единственным спасением было побег в острог (см., например, челобитную казака Петра Андреева о побеге из Даурской земли в Якутск, «потому что, государь, от богдойских больших людей приходу твои государевы служилые приказные, Онофрей с товарыщи, в трехстах побиты. И я, холоп твой, с того бою немногими людьми на том спаском дощатике убежал (РГАДА. Ф. 1177. Оп. 3. ч. 2. Ед. хр. 1270. л. 5. Челобитная служилого человека Петрушки Ондреева); или «разборное дело» о побеге в Тугирский острог казака Игнатия Петрова в 1660 г.: РГАДА. Ф. 1177. Оп. 3. Ч. 2. Ед. хр. 1413. Л. 76). По всей видимости, представление об остроге как «своей» зоны, упорядоченной, безопасной и истинной, определяло многое в отношении русских к этнокультурному ландшафту Сибири и приданию особой роли острогу.
Впоследствии с расширением хозяйственной деятельности русских (в Западной Сибири раньше, в Восточной - позже) увеличилась и площадь их расселения, которая уже не ограничивалась острогами и посадами вокруг. Однако в представлениях русских еще долгое время все освоенные территории идентифицировались с образом острога. Административно-географическая принадлежность пашен, сенокосов, деревень и заимок соотносилась с конкретным острогом, мыслясь как его неотъемлемая часть. Для их обозначения использовалась такого рода словесная формула: «А в Енисейском остроге твоей государевой пахоты десятин со сто сорок» (РГАДА. Ф 214. Оп. 3. Ед. хр. 274. Л. 25. Аналогично рассматривался Идинский острог (РГАДА. Ф. 1121. Оп. 1. Ед. хр. 376. Л. 48), забайкальские остроги (НИА СПбИИ. К. 18. Оп. 1. Ед. хр. 6. Л. 1) и др.
Литература
1. Баландин, С.Н. Оборонная архитектура Сибири в XVII в. / С.Н. Баландин // Города Сибири (экономика, управление и культура городов Сибири в досоветский период). -Новосибирск: Наука, 1974. - С. 7-37.
2. Резун, Д.Я. Летопись сибирских городов / Д.Я. Резун, РС. Василевский. - Новосибирск: Новосибирское книжное издательство, 1989. - 304 с.
3. Cosgrove, D. New directions in cultural geography / D. Cosgrove, P. Jackson // Area. 1987. Vol. 19. No. 2. - P. 72-118.
4. Geertz, C. Thick Description: Toward an Interpretive Theory of Culture / C. Geertz // The Interpretation s of Cultures. - London, 1993. - P. 3-30.
5. Rowntree, L.B. Symbolism and cultural landscape / L.B. Rowntree, M.W. Conkey // Annals of the Association of American Geographers. 1980. Vol. 70. No. 4. - P. 390-489.
6. Tuan Ti-Fu. Space and place: humanistic perspective / Ti-Fu Tuan // Progress in geography.
1974. Vol. 6. - P. 11-36.
Список сокращений
РГАДА - Российский государственный архив древних актов.
СПбФ АРАН - Санкт-Петербургский филиал Архива Российской академии наук.
НИА СПбИИ - Научно-исторический архив Санкт-Петербургского филиала Института истории Российской академии наук.
Ф.Ф. Болонев, г. Новосибирск
ТРАНСПОРТНЫЕ СРЕДСТВА ДЛЯ ПЕРЕВОЗКИ ТЯЖЕСТЕЙ ПО СУШЕ У РУССКОГО НАСЕЛЕНИЯ СИБИРИ XVII-XX ВВ.2
Береза - чудо-дерево. Природа наделила ее удивительными свойствами, благодаря которым она заняла особое место в растительном мире. Береза обожаема людьми трех континентов. Мало деревьев на Земле могут соперничать с ее популярностью. Население северного полушария наделяет ее самыми теплыми и ласковыми эпитетами. По поверьям многих народов Европы и Азии, Северной Америки, она - дерево священное и якобы обладающее магической силой. Отсюда мы наблюдаем различные обряды и заклинания, обращения людей к березе с самыми неожиданными и необычными просьбами: «дай коры мне, о, береза», «урожай нам дай, береза», «дай здоровья мне, береза» и т.п.
Наиболее почитаема и любима белоствольная красавица у восточных славян, особенно у русских и белорусов. Ее нельзя не любить. Береза неприхотлива. Она, видоизменяясь, растет повсюду: и в высоких горах, и в тайге, и в тундре. Она почти полновластная хозяйка русских лесов, быстрее всех деревьев захватывает любую пустошь, залежь, вырубки... Это ее быстрое освоение незанятых пространств и способствовало широкому распространению в наших лесах, предопределило ее использование в хозяйственных и бытовых нуждах. Качества ее древесины позволили производить крестьянский инструмент, орудия труда, средства передвижения, мебель, домашнюю утварь, хозяйственные постройки, разнообразные берестяные изделия. Береза в хозяйстве и быту русских крестьян Сибири - дерево незаменимое. Из березы изготавливают топорища, ручки для молотков, косовища, вилы, грабли, сохи, бороны. Из березового нароста на стволах и комлях делают рукоятки для ножей, шильев, натруски для хранения пороха, бабки для битья кос. Из бересты изготавливают туески разных форм, слоеные и простые, коробки для хранения вещей, солонки, лукошки, севалки, детские игрушки (чечки), плетут футляры для оселков, изготавливают манки для призыва животных. Кору березы используют для покрытия крыш сараев, погребов, амбаров. Все это изготавливается из этого крепкого и надежного дерева и требует дополнительного особого изучения.
В данном сообщении сделаем первую попытку рассмотреть малоисследованные
2 Работа выполнена в рамках Программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Тради-
ции и инновации в истории и культуре» 2012-2014 гг. Проект «Традиции и инновации в деревообработке и строительном деле в древних и современных культурах Сибири».
