CC BY
289
УДК 159.964.2
Е.Ю.Салманов
ОБРАЗ «РОКОВОЙ ЖЕНЩИНЫ» КАК ПРОЯВЛЕНИЕ ИСТЕРИЧЕСКОГО СИМПТОМА
Гуманитарный институт НовГУ
In this article the image of «femme fatale» is viewed as demonstration of hysterical symptom in perspective of Lacan's psychoanalysis.
Издавна в истории человечества существует образ «роковой женщины» (femme fatak), искусительницы мужских сердец, умеющей завлекать своего героя так, что он остается с ней навсегда или на
сколько она пожелает. Представление о «роковой женщине» овеяно мифами и легендами, и мы можем проследить наличие этого образа в западной культуре начиная с Древней Греции и до сего дня. В России
черты «роковой женщины» ярко описаны в творчестве Ф.М.Достоевского, Л.Н.Толстого, А.Белого,
А.Блока и других выдающихся писателей. Этой теме посвящены многие философские, психоаналитические исследования.
Представление о «структуре отношений с «роковой женщиной» таково, что никогда, ни при каких условиях мужчина не может добиться желанной встречи с ней: либо она остается недоступной навсегда, а он при этом страдает и, в конце концов, погибает, либо он добивается близости с ней, и тогда гибнут либо оба, либо любовь» [1]. Замечено, что привлекательность «роковой женщины» на добрую половину состоит из того, что о ней говорят окружающие. На иную женщину мужчины и не посмотрели бы, если бы вокруг нее не стоял шум и слава разбивательницы сердец.
Собственно, а почему — «роковая»?
Этот вопрос попробуем рассмотреть через теорию субъективности Жака Лакана, французского философа и психоаналитика второй половины ХХ в., взгляды которого предполагают новую концепцию антропологической стратегии субъекта. В этом случае проблема самоидентификации женщины, в силу особенностей женского характера, зависит от той степени, в которой она учувствует в качестве объекта обмена между мужчинами. Другими словами, женщины остаются субъектами именно до тех пор, пока их идентичность состоит из слоев масок без подлинного сущностного содержания между ними. Здесь находится ключевой принцип гегелевской субъект-объектной диалектики: пара субъект-объект никогда не является просто дуалистической, так как одно из ее условий (субъект) структурно разделен на субъект как противоположность объекту (субъект здесь доминирует, влияет на объект и формирует его) и субъект до того момента, когда он обнаруживается в области самой объективности как отрицание негативности, как радикальная фрустрация всего стремления достичь объективного существования: я на самом деле являюсь субъектом, когда мне не удается обнаружить никакого объективного аналога, никакого содержания, в котором я мог бы полностью узнать себя, что это подлинно мое «Я». Имя этой фрустрации — истерия, так как вопрос «А действительно ли это я?», несомненно, появляется при каждой идентификации.
Сделав женскую истерию одной из ведущих тем в своих семинарах [2], Ж.Лакан определяет ее через понятие желания. Основной конструкцией в структуре желания он считает опосредованность Другим.
Что называется истерией? В настоящее время под истерией подразумевается функциональное нервно-психическое заболевание, проявляющееся самыми разнообразными расстройствами со стороны психики субъекта. Ее элементарным симптомом является выражение на «языке тела» специфических бессознательных фантазий, возникших в качестве компромисса при конфликтах между провоцирующими тревогу инстинктивными желаниями и защитой от этих желаний. Синдромы индивидуальны, и анализ показывает, что они исторически обусловлены специфическими
вытесненными прошлыми переживаниями. Эти симптомы являются прекрасным примером «возвращения вытесненного» — в них реактивируются как инстинктивное желание, так и защита от него [3]. Другими словами, в истерии некоторое травматическое значение преобразуется в телесные проявления, а психическое содержание, которое не может быть высказано при помощи языка, выражает себя посредством жестов.
Лакан объясняет особенность истерической структуры тем, что конструкция желания вообще, «с которым мы встречаемся с первых шагов анализа и с которого разгадка тайны, собственно, и начинается, — это желание принципиально неудовлетворенное» [4]. Человек никогда не знает, чего он действительно хочет: затрудненное желание преобразуется в желание препятствия, неудовлетворенное желание преобразуется в желание неудовлетворения. «Желание истерика — это не желание объекта, а желание желания, попытка утвердить себя перед лицом того места, куда он свое желание призывает, — места, где находится желание Другого» [5].
Для дальнейшего рассмотрения попробуем предположить, что стратегия поведения «роковой женщины» носит оттенок истерического симптома, так как признаки двух этих проявлений для нас представляется схожими.
«Роковая женщина» создает себе неосуществленное желание, так как это единственное условие, при котором может возникнуть для нее Другой действительно реальный, т. е. Другой, который не был бы всецело имманентен удовлетворению взаимных требований. Понятие Другой, которое чуть выше уже упоминалось (придерживаясь лакановской точки зрения), как показатель желания возникает из понятия субъективной расщепленности, формирующейся на уровне «стадии зеркала», когда ребенок начинает воспринимать себя как целостный образ, идентифицируясь со своим зеркальным отражением. Однако его отношение к этому образу будет отчужденным, ибо зеркальное отображение одновременно является и не является образом самого себя: ведь в него входят фантазматические субъективные представления и конструкции. Ребенок идентифицируется с образом самого себя, в тоже время являющимся образом Другого.
Поэтому идентификация субъекта на «стадии зеркала» может быть только частичной, т. е. она никогда не может быть полностью отображена в возникшем зеркальном образе. Таким образом, свой собственный образ сконструирован вне себя. «Я» отчуждено от себя. Я — это Другой, поскольку образ в зеркале присвоен мною. Так Нарцисс влюбился в свой собственный образ, приняв себя за Другого.
«Стадия зеркала» соодержит в себе нарциссиче-скую любовь. Эта форму образа Лакан предполагает назвать «идеальным Я». В результате субъективизации «собственное Я» предполагает, с одной стороны, видимость целостности своего образа, а с другой, — параноидальное истерическое состояние, произведенное расщепленным и незнающим субъектом. «Я», таким образом, расщеплено между воображаемым («идеальным Я») и фрустрацией, оно формируется как раз-
деленное, не дающее никакой возможности для субъекта самоидентифицироваться как финальное, итоговое мнение о самом себе.
Итак, «стадия зеркала» есть фаза принятия Другого в образе собственного тела, обусловливающая разрозненность, размытость нашего «Я». В результате конструкция собственного образа становится структурой воображаемой, которая определяется в зависимости от Другого и на основе которой строится психическое поведение субъекта. Истерический симптом конструирует то, что «хочется видеть», а не то, что «есть». Любовь или влюбленность истерического субъекта, а именно «роковой женщины», как достройка собственного образа за счет образа Другого и есть такое обретение иллюзии кажимости полноты бытия, своей идентификации. «В этой точке схождения природы с культурой ... только психоанализ признал узел воображаемого рабства, который любовь призвана вновь и вновь развязывать или разрубать» [6].
Желание, о котором выше шла речь, является по своей природе желанием Другого, ибо истерический субъект целиком складывается исходя из желания со стороны Другого. Будучи истеричкой, «роковая женщина» не знает, чего она требует, — она всего-навсего испытывает потребность в том, чтобы где-то там, по ту сторону, это желание было. Но для того, чтобы на это желание она могла опереться, чтобы она могла обрести в нем свою законченность, свой идеал, чтобы она могла с ним идентифицироваться, необходимо, по меньшей мере, чтобы там присутствовал носитель этого желания (любовник, т. е. Другой). Желание, каким бы оно ни было, лишь бы то было желание в чистом виде, принимает абсолютное условие по отношению к Другому. Желание — это всегда не только желание Другого, но желание посредством Другого. Ее желание — это всегда желание быть желаемой Другим, соотнесенной с ним. Поэтому Другой не только всегда присутствует в женской «роковой» субъективности, но и конструирует ее. Основным парадоксом в конструкции «роковой женщины» является опосредование Другим всех действий и идентификаций.
То же самое происходит с образом «роковой женщины» в современных романах, телесериалах. Главная героиня, будучи истеричкой, разбивает жизни мужчин, но и сама является жертвой своей жажды удовольствий. Одержимая желанием любви, она загадочно манипулирует своими партнерами. Загадочность здесь придает именно то, что невозможно однозначно определить ее позицию в рамках гегелевской диалектики «господина и раба». В тот момент, когда она, казалось бы, на вершине удовольствия, становится ясно, что она сильно мучается; когда же она оказывается жертвой какого-то неслыханного и ужасного насилия, вдруг обнаруживается, что она наслаждается этим.
Никогда нельзя быть уверенным, страдает она или наслаждается, манипулирует она другими или сама становится жертвой манипуляции. Именно это делает столь двусмысленными сцены, когда «роковая женщина» сломлена, когда она теряет свою силу и оказывается жертвой собственной игры. Момент финального слома «роковой женщины», — которая те-
перь предстает существом без сущности, серией разрозненных масок без каких либо логических связей, — это момент, когда сила ее манипуляции исчезает и оставляет нам ощущение неприязни и отвращения, это момент, когда мы видим «только тени несуществующего» там, где ранее наблюдали отчетливую и выразительную форму, источающую непреодолимое искушение. Власть ее очарования маскирует пустоту ее несуществования, и когда герой, в конце концов, отвергает ее, распадается вся ее онтологическая целостность.
Провокация истерички, «роковой женщины» стремится вызвать желание (желание Другого, т. е. мужчины), указывая на лежащее по ту сторону видимости или маски место — место чего-то такого, что желанию предъявлено, но доступ к чему остается в то же время заказан, ибо предъявлено оно под покровом, за которым его, конечно же, не найти.
Дело в том что, у истерички акцентируется телесный тип самовыражения, т. е. симптомы говорят вместо нее. Проявляя болезнь, поведение истерички отклоняется от общепринятой сексуальной функции в отношении мужчины, которая приписывается ей обществом и находит свое выражение в воображаемом ожидании мужчины в ее поведении.
Она избирает объект, для которого приоткрывается доступ к интимьеру, т. е. к соблазну: когда прикрываемое выглядывает из-под прикрытия и остается как бы вне видимости. Соблазнительница предъявляет блестки, интимные символы, визуализация которых помечена знаком особого доверия, и фрагменты поведения, помеченные тем же знаком, — словом, всю маргинальную сокровищницу, пульсирующую между скромностью и прозрачным платьицем.
Здесь и кроется угроза, когда мужчина «переступает» фантазию, когда координаты пространства фантазии теряются в межличностных отношениях. В своем любовном порыве он стремится слиться с объектом своего подражания. Однако влюбленный слепнет перед нагромождениями символических игр, представляемых полем идентификаций истерички. Влюбленный находится вне инструментов дешифрации «подколок», его облик становится четко определяем «роковой женщиной», она владеет ситуационной игрой полностью, — и тем самым он становится для нее безынтересен, поскольку здесь возникает вопрос о ее потере собственной пространственной границы, отделяющей «Я — идеал» от Другого, потеря которой влечет за собой ее неминуемую «децентрализацию».
Иными словами, роковая сила истерички в том, что она представляет собою «чистый» патологический субъект, полностью принимающий собственную судьбу. Когда «роковая женщина» достигает той предельной точки, в которой рушится ее идентификация с Другим, а мужчина перестает для нее являться недоступным, мужчине остаются только две возможности: либо он «уступает свое желание», отвергает ее и вновь восстанавливает свое «воображаемое Я», свою идентичность, либо он снова идентифицируется с женщиной как симптомом и принимает свою судьбу в «самоубийственном жесте».
Таким образом, мы приходим к выводу о правомерности нашего предположения о «роковой женщине» как проявлении истерического симптома, являющегося характерной основной чертой ее поведения. Суть в том, что Другой, субъект коммуникации, всегда будет идеализирован, т. е. будет является воображаемой структурой. Другими словами, мужчина в любовных отношениях «роковой женщины» — это воображаемая надстройка как средство ее идентификации, как проявление истерического симптома в реальности. Другой для ее сознания — необходимое зеркало, которое удостоверяет стабильность собственной идентичности, поэтому для истерика так важен статус недоступного Другого. «Парадокс отношений с ней — парадокс постоянного откладывания любовных отношений на потом. Любовные отношения с роковой женщиной — смертельный приговор. Отношения эти длятся только благодаря их отсрочке» [7]. Вследствие этого поведение «роковой женщины»
оборачивается примериванием различных идентификационных масок. Именно этим обусловлена пресловутая демонстративность и театральность. Следует отметить, что отношения между «роковой женщиной» и мужчиной неминуемо приводят к потере пространственной идентификации последнего.
1. Мазин В. // Вестник психоанализа. 2001. №°1. С.64.
2. Лакан Ж. Образование бессознательного. Семинары:
Книга V (1957/1958) М: Гнозис, 2002. С.420.
3. Психоаналитические термины и понятия: Словарь / Под ред. Борнесса Э.Мура и Бернарда Д.Фаина / Пер. с англ. М.: Класс, 2000. С.91.
4. Лакан Ж. Указ соч. С.420-421.
5. Там же. С.472.
6. Мазин В. Стадия зеркала Жака Лакана. СПб.: Алетейя, 2005. С.71.
7. Мазин В. Введение в Лакана. М.: Фонд научных исследований «Прагматика культуры», 2004. С. 160.
