Образ Пушкина как архетип повествователя в прозе А. Битова Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УДК 82.0

Шеметова Татьяна Геннадьевна

Shemetova Tatyana

ОБРАЗ ПУШКИНА КАК АРХЕТИП ПОВЕСТВОВАТЕЛЯ В ПРОЗЕ А. БИТОВА

CHARACTER OF A. PUSHKIN AS AN ARCHETYPE OF NARRATOR IN A. BITOV PROSE

В статье рассматриваются повествова- The article considers narrative strategies of classi-тельные стратегии классика современной лите- cal author A. Bitov of modern literature in his novel

ратуры А. Битова в романе «Ожидание обезьян». "Waiting for monkeys". There are common features

Выявляются общие черты с поэтикой А.С. Пуш- with A. Pushkin poetics

кина

Ключевые слова: повествовательная стратегия, Key words: narrative strategies, post-modern sensitivity постмодернистская чувствительность

Роман А. Битова «Ожидание обезьян» является отражением творческих поисков писателя на протяжении многих лет. Он завершает трилогию писателя «Оглашенные». В трилогии можно различить границы десятилетий: «Птицы, или Новые сведенья о человеке» с их экологическим пафосом - памятник 70-м; «Человек в пейзаже» (богоискательство спивающейся страны) - 80-м; «Ожидание обезьян» - бурному семилетию (от года, отмеченного Оруэллом, до августовского падения социалистической державы).

Последний роман трилогии предваряется многозначительной сноской: «В этом сочинении ничего не придумано, кроме автора. -А.Б.» [1; С. 6]. В этом примечании провозглашается, что мир данного текста реален, а его автор нереален, или автор и текст - разные реальности. Примечание принадлежит рассказчику, который здесь имеет в виду объективного автора как героя другой реальности, поэтому его слова берутся в кавычки и ему дается имя собственное - А.Б. (Андрей Битов). Рассказчик, выйдя за пределы текста, коммен-

тирует творчество имплицитного повествователя. Подобный прием можно наблюдать в романе А. Битова «Пушкинский дом», где примечания к роману, написанному автором-рассказчиком, дает другой персонаж, главный герой - Лева Одоевцев, которого, впрочем, вновь перебивает рассказчик, разочаровавшись в приеме.

Текст авторского примечания к тексту проясняется, если соотнести его с обозначением одного из пушкинских произведений: «Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А.П.». При таком сопоставлении становится прозрачной оппозиция: А.Б. - А.П. Первый член этой оппозиции утверждает при-думанность документального автора, второй -непридуманность художественного. Исследователь этого пушкинского произведения отмечает: «Перед Пушкиным возникает образ поэтики прозаического текста и простого стиля, который не олицетворяется образом Белкина, а воплощается в Белкине, предельно простом и смиренном подставном авторе» [2; С. 65]. По аналогии с этим замечанием, можно сказать,

что образ повествователя в «Ожидании обезьян» - это образ поэтики повествования Андрея Битова, и в этом смысле он им «придуман».

Известное пушкинское определение прозы как низкой, «презренной» дается отстра-ненно, с точки зрения «высокой» поэзии, поэтому его можно воспринимать как поэтический троп. С точки же зрения прозы, она является только более «простой», не так богато инкрустированной художественными средствами, поэтому ее воплощением у Пушкина служит не «юноша-поэт» Ленский, а «недалекий добрый малый» Белкин.

Каков же, с этой точки зрения, образ прозы Битова? Его повествователю не подходит ни одна из частей белкинского определения: его нельзя назвать «недалеким», и он не «добрый малый», т.е. он далек от добродушия. Ему нельзя дать определение в одной номинативной фразе, как Белкину. Его основная особенность - как у амебы, размножаться делением: Я, ОН, пП, ДД, Зябликов, Венечка Ерофеев, Фазиль Искандер - и далее до бесконечности. Этот простейший, «амебный» способ повествования оборачивается пушкинской всеохватностью.

Намек на Пушкина зашифрован в названии произведения: как мы помним из известного тыняновского романа, лицейское прозвище Пушкина - Обезьяна [3]. В этом контексте ожидание обезьян - это ожидание того нового человека, приход которого был обещан Гоголем через двести лет: «Русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет» [4; С. 50].

Тема Пушкина-лицеиста симптоматически появляется в повествовании, вызванная как бы случайной цепью ассоциаций. Неожиданно появившийся образ румяного мальчика-Пушкина сразу же включается Битовым в целую цепочку порожденных им образов: «На Пушкина тут один был похож. Румянцем и лицом. Головка Пушкина сидела на здоровенной, впрочем, шее молодого хозяина <...>. Старший хозяин, его отец <...> лицом поразительно походил на моего отца...» [1; С. 25]. Фантасти-

ческий мотив пересаживания голов сочетается здесь с пушкинским, который, как известно, любил изображать на полях рукописи «головки», в том числе автопортреты. Утонченность «головки Пушкина» противопоставляется

здесь «здоровенной шее молодого хозяина». И, тем не менее, этот гомункулус, новый человек, безусловно, близок автору. Это подчеркивается, во-первых, как бы случайным упоминанием имени его жены («чья была Софи») указывающего на мудрость ее обладателя. А во-вторых, намеком на родственную связь со старшим хозяином: («поразительно походил на моего отца»). Таким образом, через мотив румянца происходит «породнение» с Пушкиным. Отец «Пушкина» похож на отца повествователя, значит, и сам повествователь должен иметь черты поэта. Эта параллель усугубляется в дальнейшем тексте. Исходя из логики построения фразы, сыном описываемого отца является перволичный повествователь, но по логике контекста этим сыном оказывается «Пушкин». Глагол «благословляет» бросает на всю сцену свет христианского архетипа: Отец благословляет Сына. Образ нового «Пушкина» накладывается на образ Христа как грядущего мессии нового века. В таком контексте румяный мальчик - Пушкин воспринимается как младшее божество, младенец Иисус в качестве объекта поклонения. Это понимание Пушкина как всеохватного воплощения русского человека подтверждается авторским дискурсом в публикации «Гулаг как цивилизация»: «Рассчитываясь с ним, мы отвели ему первое место во всем том, чему ни просоответствова-ли сами. Он не только первый наш поэт, но и первый прозаик, историк, гражданин, профессионал, издатель, лицеист, лингвист, спортсмен, любовник, друг...» [5; С. 27]. Конкретизируя известное высказывание о том, что Пушкин - наше все, Андрей Битов стремится художественными средствами приблизиться к нечеловеческой, «нагорной» простоте Пушкина.

Образ человека с головой Пушкина, некоего полу-Пушкина - попытка отождествления с поэтом, создание образа своей поэтики.

Пушкин своим явлением позволил прикоснуться к природе абсолютного («наше все») в ее физическом воплощении. Это русский человек, «обезьяна», двести лет назад, поэтому застыл повествователь в тревожном ожидании в обезьяньей роще: какова она, грядущая «обезьяна»? И уже готов ответ у двойника повествователя, Мефистофеля - ПП: «Несовершенство человека и есть его приговор» [1; С. 92].

Эта «эволюция наоборот», которую возвещает двойник повествователя, как и положено Мефистофелю, означает вырождение, уничтожение человечества, упрек Творцу в несовершенстве творения. Стремление объяснить события «эволюцией» или «революцией» в корне противоречит пониманию художественного творчества как пророчества, которые можно наблюдать в разных произведениях Битова. Постижение смысла и сути бытия происходит у авторского героя в ходе «ожидания».

Неожиданно, как появление шестикрылого Серафима у Пушкина, происходит озарение: долгожданное появление «обезьян» сопровождается «неописуемым звучанием». Тишина, вздувшаяся «непомерным пузырем», в соотнесении с вздувшейся же жилой на «Божественном лбу» образует метафору рождения «нового человека».

Пророку-повествователю дано предвидеть это рождение «нового человека» из «разгерметизированного вакуума», который соотносится с существовавшей, как в вакууме, отделенной от всего мира «железным занавесом» советской Империей. «Небывалый, живой, множественный и общий» звук, сопровождающий это рождение, соответствует крику необыкновенного младенца (ср. младенец-Христос, «румяный мальчик» Пушкин).

Это то «чудо», которого ждал и которое предчувствовал повествователь, отправляясь в «обезьянник», держа в руках череп маленькой обезьяны Люси (ср. шекспировское: «Бедный Йорик!») с написанной на нем датой смерти, по которой он предполагал датировать свое повествование. В этом контексте дата повествователю нужна для отсчета «нового време-

ни». С этой же целью автор включает в повествование деталь - утерянный «Люсин зубик». Ценность этой детали в том, что она не только художественная, но и реальная, конкретная «деталь» обезьяны, ее часть, которую можно осязать (ср. физическое существование идеального человека - Пушкина).

Множественность слышимого повествователем звука можно сравнить с бахтинским полифонизмом, диалогичностью, которую Ю. Кристева расшифровала как интертекстуальность. В одном звуке повествователь слышит множество различных звуков, а это соотносится с пушкинской «всемирной отзывчивостью» (Достоевский).

Новое время наступило, не оправдав связанных с ним ожиданий: «живые души», «обезьяны», так и не пришли на смену «солдатам Империи». И вновь герой испытывает состояние, обозначенное Пушкиным как «духовная жажда»: при полноте новых впечатлений ощущение пустоты. Это состояние рассказчик характеризует «онегинскими» терминами:

«Мной овладело беспокойство. Неохота к перемене мест. На карте живого места от меня не осталось. Одна Албания. Туда хоть нельзя. Сосущее чувство бездарности. Воспоминание молодости.

Есть женщины, которых ты не стоишь,

Есть женщины, которых ты не спас...

Предчувствие, что я упустил время, мною овладело. То есть, что я упустил предчувствие» [1; С. 86]. В этом эпизоде в сжатом варианте изложена линия Онегина в пушкинском романе: путешествие после дуэли с Ленским, чувство бездарности как результат неудав-шихся попыток заняться творчеством, воспоминание о Татьяне как женщине, которую сначала не спас, а потом не стоил. Наконец, упущенное «предчувствие». Ср. «Я выбрал бы другую, / Когда б я был, как ты, поэт» [6; С. 65]. Онегину свойственен лишенный автоматизма, истинно поэтический взгляд на искусство и человеческие отношения.

Пушкин, как и Битов в «Ожидании обезьян», «придумывает» автора, творит свой соб-

ственный образ, образ повествователя. В заметке «О драмах Байрона» Пушкин писал, что это поэт «постиг, создал и описал единый характер (именно свой)» [7; С. 37]. Рискнем предположить, что и Пушкин в «Евгении Онегине» отражает «именно свой», но гораздо более многосторонний и «отзывчивый», чем у Байрона, характер. Например, смелость и «мажорность» характера Татьяны переданы ей от самого автора (ср. флоберовское: «Госпожа Бовари - это я»). Это глубокое понимание психологии женщины, свойственное Пушкину, сближает его образ с библейским текстом о взаимозаменяемости женского и мужского начал как условии царствия небесного.

Об этом же обмене говорит Битов, рисуя «образ последних штанов в русской литературе» [1; С. 10]. Герой-повествователь едет в Абхазию, и для этой поездки ему необходимы «южные штаны». Ситуация решается простым, но совершенно немыслимым для всей предшествующей литературы способом: штаны дарит герою его «прекрасная дама», причем штаны собственные, то есть женские, являющиеся одновременно мужскими (джинсы). Так на пародийном уровне решается проблема смены внутреннего-внешним, мужского-

женским. Поскольку герой утверждает, что он «снял последние штаны в русской литературе», возникает вопрос, кто снял (или надел) первые. И это вновь оказывается тот, кто «из уборной выходил / Подобный ветреной Венере, / Когда надев мужской наряд, / Богиня едет в маскарад» [6; С. 20].

Мы уже отмечали, что Битов уподобляет Бога рожающей женщине; у Пушкина обратное сравнение: светский франт уподобляется богине. Характерно также это переодевание: у Битова мужчины в женскую одежду, у Пушкина женщины - в мужскую. Описание одеяния Онегина прерывается по известной причине: «Но панталоны, фрак, жилет,/ Всех этих слов на русском нет» [6; С. 20 курсив автора. - Т.Ш.].

1. Битов, А.Г. Ожидание обезьян [Текст] / А.Г. Битов //Новый мир. - 1993. - № 10. - С. 6-102.

Комментатор уточняет: «...в 1819 г., т.е. именно во время действия первой главы ЕО, франты начали носить белые панталоны навыпуск, что казалось чудовищным неприличием - утверждение простонародных «портков» в качестве нормы светской одежды» [7; С. 315]. Отсюда вывод, что Онегин именно в качестве «педанта в одежде» надевает белые штаны, которые еще к тому же «простонародные» (ср. джинсы - первоначально рабочая одежда). Такой же «педант в одежде» битовский повествователь: «Штаны, кстати, были настоящие, хоть и белые. То есть джинсы. То есть фирмы «1ее». Значком этой фирмы, крошечным, величиной с номерок для прачечной, а не этой вульгарной кобылой во всю задницу, я особенно гордился (кто разбирается, тот оценит...)» [1; С. 10, курсив мой. - Т.Ш.]. Штаны, как мы помним, принадлежат героине, следовательно, отсутствие вульгарности - это ее характерный признак. Образ битовского повествователя - Онегина дополняется образом его дамы - Татьяны. Это подтверждается наличием в характеристиках героинь мотива «прекрасной дамы», а также мотива «отсутствия вульгарности».

«Поэзия действительности» и «летописное повествование» - оба эти определения пушкинского романа с разных сторон характеризуют роман Битова. Цель календарной точности в романе Битова - придать художественному произведению статус подлинного исторического документа. Но в силу феномена «постмодернистской чувствительности» хаос жизни можно передать лишь искусственно организованным хаосом фрагментарного повествования. Идентифицируя своего героя-рассказчика с Евгением Онегиным, автор ставил своей целью попытку отождествления своей поэтики повествования с поэтикой Пушкина, воплощающей для Битова подлинность абсолюта.

_______________________________Литература

2. Гей, Н. «Свобода», «вдохновение» и «труд» как эстетические константы мира Пуш-

кина ¡Текст] / Н. Гей // Пушкин и теоретиколитературная мысль. - М., 1999. - С. 52-71.

3. Тынянов, Ю.Н. Пушкин: Роман ¡Текст] / Ю.Н. Тынянов. - Минск, 1988. - 640 с.

4. Гоголь, Н.В. Полн. собр. соч.: В 14-ти т. ¡Текст]/Н.В. Гоголь. - Л, 1940, 1952. - Т. 8. - С. 50.

5. Битов, А.Г. Жизнь без нас. Стихопроза ¡Текст]/ А.Г. Битов // Новый мир. - 1996. - № 9. -

Коротко об авторе__________________________________

Шеметова Т.Г., канд. филол. наук, доцент, докторант кафедры русской литературы ХХ века, Московский государственный университет (МГУ) [email protected]

Научные интересы: образ Пушкина в советской и постсоветской литературе (1930-1990-е гг.)

С. 65-99.

6. Пушкин, А.С. Евгений Онегин. Роман в стихах [Текст]//Собр. соч.: В 5-ти т. / А.С. Пушкин. -СПб., 1994. - Т. 3. - С. 20.

1, Лотман, Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин»: Комментарий [Текст] / Ю.М. Лотман //Пушкин А.С. Собр.соч.: В 5-ти т. - СПб, 1994. -Т. 3. - С. 209-501.

______________________________________Briefly about author

Shemetova T., Ph. D. (Philology), Assistant Professor, person working for doctor's degree of the Russian Literature of XX century Department, Moscow State University (MSU)

Scientific interests: character of A. Pushkin in the Soviet and post-Soviet literature (1930-1990)