CC BY
42
практ. конф. «Актуальные проблемы исследования российской цивилизации на дальнем Востоке»]. - Хабаровск: Хабаровский краевой музей им. Н. И. Гродекова, 2007.
4. Корнева Л. В. Экспозиция как инструмент сохранения социальной памяти и форма осуществления культурных контактов / Л. В. Корнева // Запад, Восток, Россия: литература и культура на пороге XXI века: [сборник научных статей по материалам международного лингвокультурологического форума «Язык и культура: мосты между Европой и Азией» (15-18 сентября 2009 г.)]. - Хабаровск: Изд-во Дальневосточ. гос. гуманит. ун-та., 2009.
5. Музейные вести / Ассоц. музеев Дальневост. Региона - Хабаровск: ХККМ им. Н. И. Гродекова, 2007. - Вып. 13 (17).
6. Никитина И. И. Художественный образ исторического прошлого как новая возможность эмоционального воздействия на посетителя музея / И. И. Никитина // Материалы региональной конференции «Художественно-эстетическое образование: опыт, проблемы, перспективы» / под ред. С. Н. Скоринова. - Хабаровск: Краевое научно-образовательное творческое объединение культуры; Дальневосточная государственная научная библиотека, 2007.
7. См.: НА СОКМ, Оп. 3, Ф. 1, № 656.
8. Трегулова 3. Российские музеи в международном выставочном обмене / З. Трегу-лова // Музей. - СПб., 2008.
3
_Теория культуры_
Исследования молодых ученых
И. Н. Неженец
ОБРАЗ НЕБА В ЭСТЕТИКЕ СИМВОЛИЗМА
Предметом исследования в настоящей статье выбрана «небесная» составляющая в эстетике символизма. Автор рассматривает неповторимый по своей развернутости, взаимосвязанности и конкретности категориальный контекст, сквозь который проступает реальность, принадлежащая теоретическому искусствознанию. Это чувственно-сверхчувственная «третья реальность» формы после физической и религиозной. Ключевые слова: теория и история культуры, Небо, «небесная» составляющая, космология, Земля, геометрия света.
The subject of the research of the present article has been chosen as a heaven component in the aesthetics of Symbolism. The author examines the unique in its comprehensiveness, coherence and specific categorical context, through which the reality is shown, which belongs to the theoretical art criticism. This sensitively - supersensitive "third reality" of the form after the physical and religious forms. Keywords: theory and history of culture, heaven, the heavenly compilation, cosmology, The Earth, the geometry of light.
В эстетике до сих пор отсутствует сколько-нибудь научно аргументированное признание «небесной» составляющей земной идеальности. В ней неизменно пре-
ломляется эффект совершенной художественно-творческой формы. На создание произведений «небесного» культа (пирамид, храмов, мавзолеев, обелисков, статуй, священных книг, религиозной живописи и музыки) человечество затратило в своей истории неисчислимое множество материальных ресурсов и ценностей, созидательной страсти и энергии, физически адаптивных усилий. Все художественное богатство культуры располагается в смыслообразующем пространстве между верой и наукой. Это пространство, взращенное Гомером и Данте, Лермонтовым и Тютчевым, Вл. Соловьевым, Флоренским и Рерихом, принадлежит «теоретическому», эстетико-художественному миросозерцанию человечества.
Собственно, «Неба», абстрактно выделенного из вселенской (ноосферной) парадигматики искусства, для эстетики не существует. В статусе художественного формообразования невозможно представить себе нечто действительно сущностное о Небе или об отношении Неба и Земли, «в обход трансцендентности бесконечного предела, геометризуемой конструктивности и диафанной светимости формы» (5, с. 339). Приведем два характерных примера, философский и религиозный, подтверждающих это положение.
В работе А. Ф. Лосева «Первозданная сущность» само обращение к Небу и его определению связано с разгадкой «первосущности» мироздания. Она рассматривается в свете иерархии прославляющих ее «небесных сил» (по Дионисию Ареопагиту), с их огненно-световой природой и с тем, как во всем этом преломилась диалектика античного мифологического мышления. Лосев стремится разгадать огненно-световую природу бесплотных «умных сил» и порождающего их первоисточника (Сверх-Ума, или Огня), из которого проистекает мировой свет. Его интересуют эстетические принципы формообразованности.
Идеальность ума, по Лосеву, есть свет, который высвобождается в бесконечности олицетворяющих Первоединое бесплотных сил универсума. «Это не есть расползающаяся во все концы бесконечность, не имеющая никакой фигуры и никакого очертания. Это вполне законченное царство умных сил, определенно-оформленное и вечно-устойчивое» (4, с. 244).
По мысли Лосева, Небо как «совместилище» недосягаемой высотности, све-тоносности и бесплотности представляется местом горним и умным. Его ум есть «самоотнесенность, отнесение себя к себе же», но оно еще и сфера физическая. В таком значении полная воплощенность «умно-материальной» полусферы превращается в шар, в «символический образ бытия бесплотных сил». В нём бытие материальное совмещается с идеальным, образуя самозамкнутое, равномерно центрированное пространство, «облегающее первоцентр бытия концентрическими сферами» в соответствии с иерархией ангельских чинов. Лосевская диалектика конкретизирует этот сплавленный антично-христианский символ сугубо математически, геометрически-конструктивно. Основание конкретизации занимает инструмент «бесконечного предела». Лосев не просто разгадывает геометрическую фигуру сферы, но и подвергает аналогичной операции «умно-символическую структуру». Его мысль проникает в таинство первосущности мироздания, где «умный предмет» есть сама бесконечность.
Геометрия такого шара диалектически изменчива. Так, при возрастании радиуса круга до бесконечности, неуклонно уменьшается изгиб окружности, превращаясь в таком пределе в прямую линию. В результате оказывается, что Небо как царство бесплотных, идеальных сил «есть такой шар, который имеет своей окружностью прямую линию». В бесконечности «умного мира» так превращаются друг в друга всякая окружность и всякая прямая линия. Замечательную мета-
морфозу, по Лосеву, претерпевает также равнобедренный треугольник. Если его «провести» между двумя радиусами и соединяющей их хордой, то при бесконечном увеличении радиусов угол между ними сведется к нулю, так что стороны треугольника сольются с его высотой и сам треугольник станет равен прямой линии. Далее, прямая такого круга, продолженная до бесконечно большой величины, вернется в точку, от которой ее проводили, то есть станет прямой с расстоянием между ее концами равным нулю. Из этого следует, что на Небе «прямая линия равна точке».
Не менее занимательно и то, что поскольку окружность бесконечного шара превращается в прямую линию, то она пересекается с радиусом под прямым углом, и две такие прямые определяют собою уже не тело, а плоскость. Таким образом, как пишет Лосев, существует удивительный диалектический парадокс: Небо вместе с наполняющими его умными силами «имеет такую пространственную структуру, что в ней точка, прямая линия, треугольник, круг и шар есть одно и то же. Точка есть линия, линия есть плоскость, и плоскость есть тело» (4, с. 247— 250).
В такой бесконечности превращается в свою противоположность все, что могло бы быть весом, плотностью и массой Неба; их распределение по «форме бесконечности» делает Небо «абсолютно невесомым, абсолютно неплотным и абсолютно тонким». Именно Небо, проводящее через себя творческую мощь Первоисточника мироздания, и заполнено потоком энергий, который может быть «только светом» (4, с. 250).
Свойства светоэнергетичности, нашедшие воплощение в шарообразности, беспредельности, бесплотной тонкости, присущи пространству всемогуще-порождающей идеальности. Они известны большинству смыслообразов Неба в мировой мифологии, религии и эзотерике. Первым свое представление об «идеальных телах» высказал Платон. Замечательным вторжением в геометрическую интерпретацию вселенского смыслообраза явилось учение Николая Кузанс-кого. Лосев, в сущности, аналитически освоил все, что было высказано до него, и то, что он внес в мировое философское и эстетико-эзотерическое знание понятие Неба в начале ХХ века, более всего явилось диалектически убедительным, хотя и отнесенным к парадоксализму реальности формы в бесконечности.
Лосев мифологически «заселил» Небо иерархией «умных сил» и «ангельских чинов». Представленная в нем чувственно-сверхчувственная реальность имеет имагинативные очертания; это безусловная действительность, исполненная образов воображения и не исключающая бытия самого Бога. Воображение стремится к предельному исчерпыванию смыслообраза, семантическому и конструктивному. Я. Э. Голосовкер называл это высшим уровнем мышления, порождающим смыслообразы Абсолютной имагинации. Но он избегал всякого соотношения «логики чудесного» с геометризмом (3, с. 14). Напротив, у Лосева с его «диалектикой» пифагореизм, математические принципы и геометрия всегда являлись основой аналитического инструментария. То, что он называет «диалектической структурой Неба», непринужденно становилось структурой геометрической, воссоздаваемой из превращающихся друг в друга геометрических первоначал и фигур.
В другом свете предстает Небо в работе известного католического богослова и философа Гвардини «Господь». Согласно христианской традиции Христос вознесся в Небо после Преображения. Гвардини так описывает это движение «ввысь», о котором говорится и в Священном Писании: «Иисус как будто восхо-
дит от земли...». Но означает ли это, что Небо на самом деле находится наверху? Гвардини говорит о том, что представление «наверху» в пространственном смысле существует только в земном зрительском восприятии. Направление вверх (и Гвардини в этом сходится с Лосевым) служит лишь выражением чего-то иного. К Небу, о котором говорится в Новом Завете, «мы не оказались бы ближе, если бы даже, находясь на поверхности земли, достигли Солнца или Сириуса» (1, с. 637-638). Его бесполезно искать в бесконечности мирового пространства. Более того, и в земной ограниченности Небо — это вовсе не то, что имеется в виду, когда говорят о небесном покое или о небесной красоте, подразумевая благостное движение души или прекрасные вещи, не соотносимые с обыденным существованием. В Священном Писании Небо предстает в виде обители «Пресвятого Бога»; Небо — это бытие, в котором Бог пребывает наедине с Самим Собой, оставаясь «недоступным ни для одной твари». Апостол Павел называет Небом «неприступный свет», в котором Творец обитает, но которого «ничто сотворенное не может коснуться».
Перед нами совершенно иное, чисто религиозно-христианское понятие Неба, чем у Лосева. Оно близко к ортодоксии веры. Но в нем вполне рационально можно выделить эстетическую грань проблемы «человеческого и универсумного». Человек представляется Гвардини «обнаженной структурой», так что все земное становится его «произведением», а обслуживающие его новейшая техника и наука проникают в «чистую структуру» материи «вплоть до мельчайших элементов». Гвардини относит это к «чудовищным опасностям» времени (2, с. 17, 21—22).
Собственно, Гвардини совершенно не допускает мысли о «диалектической структуре Неба» и ее аналитике. Но он называет те же, что и Лосев, признаки конкретного восприятия людьми видимого неба: «движение ввысь», «бесконечность мирового пространства», «покой», «красота», «свет» — все, чему противостоит никому «недоступный» и «неприступный свет Творца».
Диаметрально противоположные понятия Неба, выдвигаемые Лосевым и Гвардини, расходятся по их смыслообразному значению вертикально-высотной координатности в культурной оппозиции земного (человеческого) и небесного (универсумного). Эта координата ясно проступает и в социальной стратификации культуры личности по горизонтали. Чем по вертикали «ниже», естественнее отметка запросов человека к себе, тем обширнее по горизонтали представляемый им слой общества социального неравенства. И, наоборот, чем эта отметка «выше», «небеснее», тем такой слой уже, уменьшаясь до самых малых групп и отдельных личностей. Если изобразить данную функцию графически, то две симметричные параболы, смыкающиеся в верхней точке «горнего пика», покажут положение художника по версии Лосева. Искусство в этом случае, знаково подчеркивающее одиночество, культурно измеряется не обществом, но Вселенной, космическими стихиями Земли и энергиями Универсума. Лосевское представление религиозности не отстраняется от внутреннего синтеза с понятиями философии, математики и теории искусства.
Но картина коренным образом меняется в представлениях Гвардини. Если перевернуть график так, чтобы он оказался на острие пика, тогда художник-провидец переместится вниз, сливаясь «до сущностной однотипности» со всеми людьми, художниками и нехудожниками, а сами эти люди, обозначенные на графике горизонталью, поднимаясь «вверх», приложатся своим основанием к бездне космических энергий.
Еще в древнем Китае III века до н.э., формулируя критерий праведного миро-
порядка, умудрено замечали: «Когда наверху соизмеряются с Небом, внизу сообразуются с Землёй, посередине считаются с Человеком, тогда не затрудняются в оценке истинного и ложного, возможного и невозможного» (6, с. 234). Замечательно по этому поводу откровение М. И. Цветаевой, с каким она в своем поэтическом трактате «Искусство при свете совести» пытается словесно-образно расшифровать смысловую диалектику искусства, разгадывающего Небо. «По отношению к миру духовному, — пишет Цветаева, — искусство есть некий физический мир духовного. По отношению к миру физическому — искусство есть некий духовный мир физического». Именно поэтому, «ведя от земли, небо начинается сразу от земли», а ведя «сверху неба», оно уже «почти земля» или «совсем земля»; всё дело в том, «откуда смотреть». И когда взгляд бежит по «отвесу высоты», то он оказывается взглядом «высшего во мне на низшее во мне» (7, с. 88-89).
Поэзия как «третья» реальность заключает в себе всю антиномию материально-плотского и идеально-духовного. Цветаева, подчеркивая в ней космологическую координатность, соотносит ее с динамизмом эволюционно-ноогенети-ческого, культурного «вертикализма». По ее мысли, поэзия не сотворяется, но рождается в природе и природой, так что поэт, подверженный стихиям последней и «одержимый руками иными», с самого начала пребывает в «исполнении несобственного веления»; находясь под внешним воздействием на атомно-точечном уровне, он собирает «мир» и, собирая, по частицам, по молекулам привносит его в восходящее к нему извне произведение. Собственно, онтология искусства творения, по Цветаевой, и есть «тот гений, в пользу которого земное исключается ... из нравственного закона», определяясь сверхчеловеческой космогоничностью; так формируется реальность художественной формы, конкретизируется образное слово и высвечивается в нём «небо поэта» (7, с. 72-77, 79, 81, 86, 93).
По Цветаевой, космологическая составляющая предстает во всей многосторонней сложности ее онтологических, творческих, идейных и познавательных преломлений. Она есть парадигма истории культуры, ее неиссякаемый «вечный двигатель». Ее тонко чувствующая мысль, словно восходящая из недр энергоустроительной вечности, пытается сомкнуться в своей небесно-космологической направленности с творчеством таких путеводных корифеев культуры, как Платон и Августин, Леонардо и Лейбниц, Кант и Гете, Вернадский и Циолковский
Вертикально-небесные устремления художественной культуры человечества все с большей степенью признаются объективно научными. В своей безусловной фактичности они являются важнейшими критериями принадлежности любых аналитик искусства и поэзии к их действительной культурно-ноогенетической сути.
Примечания
1. Гвардини Р. Господь / Р. Гвардини. - Брюссель, б.г.
2. Гвардини Р. Ситуация человечества / Р. Гвардини // Искусство в век техники. -Мюнхен, 1953.
3. Голосовкер Я. Э. Имагинативный абсолют / Я. Э. Голосовкер. - М., 1961.
4. Лосев А. Ф. Миф. Число. Сущность / А. Ф. Лосев. - М., 1994.
5. Тасалов В. И. Светоэнергетика искусства / В. И. Тасалов. - М., 2004.
6. Ткаченко Г. А. Человек и природа в Люйши Чунцю / Г. А. Ткаченко // Проблема человека в традиционных китайских учениях. - М., 1983.
7. Цветаева М. И. Об искусстве / М. И. Цветаева. - М., 1991.
