CC BY
496
Национальные коды
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2015, № 2 (2), с. 584-588
УДК 81. 367
ОБРАЗ МОСКВЫ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ПРОСТРАНСТВЕ РАССКАЗА И.А. БУНИНА «ЧИСТЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК»
© 2015 г. Т.В. Чумакова
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского, Арзамасский филиал
сЬиш_2013@mail.ru
Поступила в редакцию 14.01.2015
Рассматривается образ Москвы в рассказе Бунина через призму культурно-исторического хронотопа и философско-православного контекста. Анализируются средства противопоставления традиционной и модернистской культуры Москвы начала XX века.
Ключевые слова: художественное пространство, культурно-исторический хронотоп, противитель-ность, интертекстуальность.
Творчество И.А. Бунина не только отражает сложившуюся к началу XX века картину мира русской жизни, но и создает собственный художественно-эстетический образ мира. Единосущное во всем своем многообразии мировое бытие постигается Буниным через восприятие всего исторического и культурно-религиозного ореола: русская языческая и православная культура («Преображение», «Святогор и Илья»); ветхозаветная история и культура («Из Апокалипсиса», «Самсон»); индийская культура, буддизм («Судра», «Агни»); арабско-мусульман-ская культура» («Стамбул», «Тайна», «Зей-наб»); античная культура («Эсхил», «Атлант») [1]. Но при всей неоднородности верований, символов, мифов, воплощенных в его произведениях, как пишет М. Рощин, Бунин «любил более всего Россию, ее литературу, ее культуру, всю свою потерянную родину» [2, с. 4]. Не случайно К. Паустовский сопоставляет произведения Бунина с картинами художника Нестерова «Святая Русь» и «На Руси». Эти полотна -«наилучшее выражение своей страны и народа в понимании художника. Перелески и взгорья, почернелые бревенчатые церкви, позабытые погосты и деревеньки. И на их фоне - вся Русь! Что-то общее у этих картин с книгами Бунина» [3, с. 320].
Писатель отражает мир по принципу пиков, высот, т. е. отражает не мир в целом, а лишь те вершины, которые являются существенными для автора и, по его мнению, наиболее полно характеризуют мир [4, с. 111]. Одной из таких вершин, нравственных констант, философско-религиозных концептов в творчестве Бунина является тема трагического пути России.
Рассказ «Чистый понедельник» был завершен в 1944 г. и вошел в сборник «Темные аллеи», посвященный природе любви. Особое место рассказа «Чистый понедельник» в этом цикле обусловлено, по мнению исследователей, его культурно-историческим и философско-православным контекстом [1; 5; 6].
По свидетельству В.Н. Муромцевой-Буниной, этот рассказ писатель считал лучшим из всего написанного им, о чем осталась запись: «Благодарю Бога, что он дал мне возможность написать "Чистый понедельник"» [7, т. 7, с. 391].
Действие рассказа происходит в Москве 1913 года - последнего предвоенного года России. В сознании людей «той эпохи, переживших ее, этот год вообще вырос в исторический рубеж огромного значения» [5, с. 337]. Это и является основой доминирования категории культурно-исторического хронотопа в поэтике рассказа [8]. Почему же именно Москва оказалась не только местом действия, но и центром художественного пространства произведения? В исследованиях хронотопического аспекта романа Бунина «Жизнь Арсеньева. Юность», показывающего широту географии путешествий автора и героя, отмечается, что тема «России во времени и пространстве» связана с южным направлением, ассоциирующимся с историей славянства. Север - это Москва и вся древняя северо-восточная Русь [9, с. 19]: Только много лет спустя проснулось во мне чувство Костромы, Суздаля, Углича, Ростова Великого...[7, т. 6, с. 181]. Такая «пространственная точка зрения» [10, с. 35] в рассказе «Чистый понедельник» обусловлена культурно-историческим значением Москвы в сознании русского человека.
Москва как символ России является одним из ключевых «ценностно значимых концептов» [11, с. 57] в произведениях русской классики, например, А.С. Пушкина (Москва... как много в этом звуке / Для сердца русского слилось!), Е.А. Боратынского (Как не любить родной Москвы!), Ф.Н. Глинки (Москва - святой Руси -и сердце и глава!), М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого, И.С. Шмелева и многих других.
В тексте рассказа образ Москвы выстраивается на основе противительности как «языковой интерпретации идеи противопоставления» [12, с. 41] Севера и Юга, Востока и Запада; современной России и «допетровской Руси». Это реализуется в онимическом пространстве текста. В самом начале упоминаются два топонима, называющие архитектурные сооружения в центре Москвы. Первый из них - Красные ворота (изначально называвшиеся Триумфальными), которые были первой триумфальной аркой в России, построенной из дерева по приказу Петра I в честь победы в Полтавской битве 1709 года. После двух пожаров была возведена в 1753 году каменная арка в стиле барокко с красными стенами и белоснежным рельефом. Сам монумент и его стиль полностью соответствуют европейской традиции устанавливать светские памятники во славу воинских побед. Другой топоним называет храм Христа Спасителя, построенный в честь победы над наполеоновской армией в Отечественной войне 1812 года как знак благодарности Богу за помощь и заступничество, а также в память о погибших в боях. Строительство храмов-памятников - это традиция, связанная с историей России и Москвы.
Другой важной составляющей художественного хронотопа рассказа выступает система антропонимов. Отсутствие собственных имен героев произведения («он» и «она») противопоставляется реальным, а не вымышленным именам того времени, тем самым создавая крупный план изображаемого. Антропонимы образуют оппозицию на основе разных темпоральных ракурсов: 1) исторического времени: а) герои древнерусской литературы и исторические деятели (Святослав Северский, Павел Муромский, Пересвет и Ослябя, Юрий Долгорукий), б) русские писатели XIX века (Грибоедов, Эртель, Чехов, Л. Толстой); 2) перцептивного времени, выражающего позицию повествователя [6, с. 126]: а) европейские и русские авторы модных произведений (Гофмансталь, Шницлер, Тетмайер, Пшибышев-ский, А. Белый, Л. Андреев, В. Брюсов), б) деятели Художественного театра (Станиславский, Москвин, Качалов, Сулержицкий). Кроме того,
упомянуто имя Шаляпина; названо подлинное имя владельца трактира в Охотном ряду Егорова [5, с. 335].
Свойства двойственности, противоречивости Москвы и уклада жизни предвоенной России заключены в образе героини, которую любит, но не может понять герой, от чьего имени ведется повествование. В его размышлениях странными предстают и отношения с любимой женщиной, и Москва: «Странный город! — говорил я себе, думая об Охотном ряде, об Ивер-ской, о Василии Блаженном. — Василий Блаженный и Спас-на-Бору, итальянские соборы — и что-то киргизское в остриях башен на кремлевских стенах...» [7, т. 7, с. 241]. Эта оценка «странности» Москвы синтаксически оформлена в антитезе как семантической фигуре речи, которую образуют топонимы, называющие древние соборы Кремля, построенные русскими и итальянскими зодчими. К первым относятся монастырский собор Спаса Преображения на Бору (1330) - часть имени «на Бору» произошла от окружавших храм хвойных лесов, давших название и самому Боровицкому холму; Собор Василия Блаженного, или Собор Покрова Пресвятой Богородицы (1555-1561), построенный по приказу Ивана Грозного в память о взятии Казани и победе над Казанским ханством (по одной из версий архитектором был известный псковский мастер Постник Яковлев). Храмом, перестроенным в конце XV века с участием итальянского архитектора и инженера Аристотеля Фьорованти, является, например, собор в честь Успения Пресвятой Богородицы, или Большой Успенский собор, заложенный еще в 1326 году (первым Московским митрополитом святителем Петром и князем Иваном Калитой) в честь обретения Москвой статуса первопрестольного города [13, с. 181, с. 431, с. 903, с. 1301].
Повествователю героиня представляется «загадочной»: Она была чаще всего молчалива: все что-то думала, все как будто во что-то мысленно вникала [7, т. 7, с. 240]. Внешняя и внутренняя стороны жизни героини резко контрастируют: герой привозит ей книги модных для того времени писателей: Гофмансталя, Шницлера, Тетмайера, Пшибышевского, Брю-сова, но она, как оказалось, читает и другую литературу (древнерусскую «Повесть о Петре и Февронии», «Войну и мир» Л. Толстого). В ее облике подчеркивается мотив «восточной» красоты: . у нее красота была какая-то индийская, персидская [7, т. 7, с. 240], но любит она русское, древнее: Я русское летописное, русские сказания так люблю... [7, т. 7, с. 246]. По
вечерам она ездит вместе с героем рассказа обедать в «Прагу», «Эрмитаж», «Метрополь», после обеда в театры, на концерт, а там к «Яру» в «Стрельну» [7, т. 7, с. 238], то есть ведет вполне светский образ жизни. Вместе с тем, одна, бывает в монастырях, в церквях и соборах. Знаменательна сцена ее рассказа о посещении Рогожского кладбища, духовного центра старообрядчества (для героя - это только «знаменитое раскольничье» кладбище). Сам этот факт поразил героя, открыл незнакомую ему сторону ее жизни: - Допетровская Русь! Хоронили ихнего архиепископа. И вот представьте себе: гроб - дубовая колода, как в древности, золотая парча будто кованая, лик усопшего закрыт белым «воздухом», шитым крупной черной вязью, - красота и ужас. А у гроба диаконы <... > - да какие! Пересвет и Ослябя! [7, т. 7, с. 244].
Совсем другая эмоциональная оценка звучит в сцене посещения могилы Чехова: она долго глядела на чеховский могильный памятник, потом пожала плечом: - Какая противная смесь сусального русского стиля и Художественного театра! [7, т. 7, с. 244]. Этой оценке созвучен отзыв о концерте Шаляпина, с которого героиня ушла: - Не в меру разудал был. И потом желтоволосую Русь я вообще не люблю [7, т. 7, с. 241]. В этом замечании - отрицание героиней и автором «русского стиля» в противовес подлинному русскому, которое осталось в каких-нибудь северных монастырях, да еще в церковных песнопениях. В речи героини, наделенной знанием русской церковной жизни, в образе Москвы проступают черты православной столицы, города «сорока сороков церквей и соборов» [14, с. 108]. Героиня говорит о том, что часто ходит по утрам или вечерам (...когда вы не таскаете меня по ресторанам) в кремлевские соборы и монастыри: - Недавно я ходила в Зачатьевский монастырь - вы представить себе не можете, до чего дивно поют там стихиры! А в Чудовом еще лучше. Я прошлый год все ходила туда на Страстной. Ах, как было хорошо! Везде лужи, воздух уж мягкий, на душе как-то нежно, грустно и все время это чувство родины, ее старины... [7, т. 7, с. 246]. В этом взволнованном монологе отражается то, что по-настоящему близко героине: монастыри, песнопения, душевная мягкость и, главное, нераздельность, слитность чувства духовности и чувства родины.
Это близко и самому автору. В дневниках Бунина много свидетельств посещений храмов, монастырей. Например, с 1 по 4 января 1915 года он побывал в Марфо-Мариинской обители,
на Ваганьковском кладбище, в Благовещенском соборе, Зачатьевском монастыре, Троице-Сергиевой Лавре. Дневниковые записи прямо перекликаются с содержанием рассказа «Чистый понедельник»: долго сидели в Благовещенском соборе. Изумительно хорошо. Слушали часть всенощной в Архангельском. Заехали в Зачатьевский монастырь. Опять восхищали меня стихиры. В Чудовом, однако, лучше [7, т. 9, с. 354-355]. Как видим, впечатления от посещения святых мест были столь яркими, что даже по прошествии многих лет (с 1915 по 1944 год) отразились в образе героини и замысле произведения в целом.
Образ православной Москвы как христианской святыни запечатлен и в произведениях современника И.А. Бунина, русского писателя-эмигранта И. С. Шмелева, например, в главе «Москвой» романа «Богомолье» (1930-1931), посвященного традиции паломничества: священный Кремль, светлый и тихий-тихий, весь в воздухе. . Успенский, Благовещенский, Архангельский... Ах и хороши же соборы наши... душевные!.. [15, с. 31-32].
Повествование в рассказе «Чистый понедельник» отклоняется, словно маятник, то к Востоку, то к Западу, то в сторону Азии, то в сторону Европы, обозначая трудноуловимую черту, линию, место России. С этим связана противоречивость уклада русской жизни, сочетание несочетаемого [5, с. 338-339]. Пространственная точка зрения отражена в описаниях персонажей, интерьеров, архитектуры, событий, в которых противопоставляются Москва светская и Москва православная. Их изображение (наряду с внешними, бытовыми подробностями) насыщено деталями-символами, выстраивающимися в ассоциативные ряды. Герой рассказа, родом из Пензенской губернии, красив «южной, горячей красотой», «сицилианец какой-то», погружен в бурлящую, литературно-театральную, концертно-ресторанную жизнь Москвы. В образе героини, дочери просвещенного человека знатного купеческого рода, жившего в Твери, внучки астраханской бабушки, в восприятии рассказчика соединились Москва, Астрахань, Персия, Индия [7, т. 7, с. 243]. В квартире героини, которую она снимала ради вида на Москву и на храм Христа Спасителя, стояли широкий турецкий диван, а над ним - портрет босого Толстого, - и дорогое пианино, на котором она разучивала сомнабулически прекрасное начало «Лунной сонаты»; она любит шоколад - и расстегаи с налимьей ухой... [7, т. 7, с. 239]. В начале рассказа показано (с некоторой долей иронии), что героиня охотно вела светский об-
раз жизни: любила красиво одеваться, вкусно есть, посещать модные места, - и в то же время на курсы ходила скромной курсисткой, завтракала за тридцать копеек в вегетарианской столовой на Арбате [7, т. 7, с. 240]. Это могло бы произвести впечатление неискренности героини, даже позерства. Но ее внутренняя жизнь обращена к другому облику Москвы: старинному, русскому, православному. Во фрагменте рассказа, повествующем о том, как герои провели день прощеного воскресенья, время замедляется, «растягивается», а пространство сжимается: Новодевичий монастырь, где таинственно теплились вокруг нас спокойными, грустными огоньками неугасимые лампадки, рассеянные над могилами [7, т. 7, с. 244]; Ордынка, Грибо-едовский переулок, Марфо-Мариинская обитель. Топоним Ордынка символичен: во-первых, он называет бывшее татарское поселение (Ордынка - орда - ордынец), во-вторых, напоминает о русско-татарском происхождении героини, в-третьих, сама улица связана с именем Грибоедова, европейца по образованию и культуре, русского поэта и дипломата, погибшего в Персии [5, с. 340-341]. После Ордынки герои поехали есть последние блины в трактир Егорова в Охотном ряду, то есть традиционное заведение, с русской кухней и запретом курения. Но и в описании трактира присутствуют черты иной культуры: старозаветные купцы запивали огненные блины с икрой замороженным шампанским [7, т. 7, с. 245]. Именно здесь героиня рассказывает о своей, отдельной от героя, жизни, говорит о возможном уходе в монастырь и цитирует древнерусскую «Повесть о Петре и Февронии Муромских», доминирующую в разнообразном интертекстуальном пространстве рассказа.
Выбор Буниным именно этого древнерусского текста для цитирования в рассказе «Чистый понедельник» не случаен: Петр и Февро-ния воплощают образ небесного брака и являются его покровителями. Само имя благоверной княгини - Феврония (от лат. РегЬгШи - «день очищения») - соотносится с заглавием рассказа и с мотивом поиска героиней чистоты и цельности, с мотивом духовного подвига [6, с. 224].
Бунин через восприятие героини дает оценку модерну как имитации культуры [8]. Герои познакомились в Художественном кружке на лекции Андрея Белого, который пел ее, бегая и танцуя на эстраде [7, т. 7, с. 240]. Особенно отчетливо, резко идея противопоставления традиционной и модернистской культуры проявляется в сцене «капустника» Художественного театра, состоявшегося в чистый понедельник, то
есть в первый день Великого поста, что само по себе нарушает каноны православия. Героиня, сама предложившая поехать туда, хотя ранее говорила, что не знает ничего пошлее этих «капустников», сознательно принимает испытание нарочитым соблазном светской Москвы: «театральщины», парижского отчаянного канкана, полечки Транблан [7, т. 7, с. 247-248]. Понимание истинной культуры, объединяющей время и пространство, дано в речи героини, услышавшей бой часов Спасской башни: — Какой древний звук, — что-то жестяное и чугунное. И вот так же, тем же звуком било три часа ночи и в пятнадцатом веке. И во Флоренции совсем такой же бой, он там напоминал мне Москву... [7, т. 7, с. 249]. Здесь в одну звуковую точку сведены разновременные пласты — XX и XV века, Москва и Флоренция [8].
Образ православной Москвы созвучен образу великой княгини Елизаветы Федоровны (вдовы убитого И. Каляевым в 1904 году генерал-губернатора Москвы Сергея Александровича, дяди царя), основательницы Марфо-Мариинской обители, подвижницы, мученически погибшей в 1918 году и причисленной к лику святых. Появление в финале рассказа великой княгини является предзнаменованием будущих страшных потрясений в России и в судьбе героини рассказа, избравшей путь благочестия, отказа от мирской жизни. Такое завершение рассказа, как и все произведение в целом, утверждает принцип иерархичности культурных ценностей, провозглашает приоритет духовной культуры в картине мира зрелого, позднего Бунина.
Список литературы
1. Карпов И.П. Иван Бунин // Карпов И.П., Шен-цева Н.В. Новое о русской литературе: Материалы и размышления (И. Бунин, С. Есенин, В. Маяковский, М. Булгаков). Йошкар-Ола, 1994. С. 4-29.
2. Рощин М. Князь. Книга об Иване Бунине, русском писателе // Октябрь. 2000. № 1. С. 3-87.
3. Паустовский К.Г. Золотая роза // Паустовский К.Г. Повести и рассказы. Л.: Лениздат, 1979. 607 с.
4. Почепцов О.С. Языковая ментальность: способ представления мира // Вопросы языкознания. 1990. № 6. С. 110-122.
5. Долгополов Л.К. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX - начала XX века. Л.: Советский писатель, 1977. 366 с.
6. Николина Н.А. Филологический анализ текста: Учебное пособие. М.: Академия, 2003. 256 с.
7. Бунин И.А. Собр. соч.: В 9 т. М.: Художественная литература, 1966.
8. Сузи В. «Так испытывал ее Бог...». Культурно-исторический и художественный хронотоп в расска-
зе И.А. Бунина «Чистый понедельник» [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://litbook.ru/ агйс1е/5302/ (дата обращения 02.11.2014).
9. Переверзева Н.А. Мифосимволический контекст романа Бунина «Жизнь Арсеньева» // Филологические науки. 2010. № 3. С. 14-22.
10. Татару Л.В. Пространственная точка зрения и структура повествовательного текста: лингво-когнитивный аспект // Филологические науки. 2008. № 1. С. 35-45.
11. Радбиль Т.Б. О концепции изучения русского языкового менталитета // Русский язык в школе. 2011. № 3. С. 54-60.
12. Милованова М. С. Противительность как структурно-семантическая категория // Филологические науки. 2010. № 3. С. 40-49.
13. Большой энциклопедический словарь. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Большая Российская энциклопедия; СПб: Норинт, 1999. 1456 с.
14. Ястребова Н.Г. Москва в творчестве Ф.Н. Глинки и в фольклоре // Русская речь. 2012. № 5. С. 107-115.
15. Шмелев И.С. Избранные сочинения: В 2 тт. Т. 2: Богомолье; Лето Господне: Романы / Комментарии О. Михайлова. М.: Литература, Вече, 2001. 528 с.
THE IMAGE OF MOSCOW IN THE ARTISTIC SPACE OF THE STORY
Chumakova T.V.
Examines the image of Moscow in the story Bunin through the prism of cultural-historical chronotope and philosophical-orthodox context. Analyzed the means of contrasting the traditional and the modernist culture of Moscow in the beginning of XX century.
Keywords: art space, cultural and historical chronotope, prohibitionist, intertextuality.
References
1. Karpov I.P. Ivan Bunin // Karpov I.P., Shentseva N.V. Novoe o russkoy literature: Materialy i razmyshleniya (I. Bunin, S. Esenin, V. Mayakovskiy, M. Bulgakov). Yoshkar-Ola, 1994. S. 4-29.
2. Roshchin M. Knyaz'. Kniga ob Ivane Bunine, russkom pisatele. Oktyabr'. 2000. № 1. S. 3-87.
3. Paustovskiy K.G. Zolotaya roza // Paustovskiy K.G. Povesti i rasskazy. L.: Lenizdat, 1979. 607 s.
4. Pocheptsov O.S. Yazykovaya mental'nost': sposob predstavleniya mira // Voprosy yazykoznaniya. 1990. № 6. S. 110-122.
5. Dolgopolov L.K. Na rubezhe vekov. O russkoy literature kontsa XIX - nachala XX veka. L.: Sovetskiy pisatel', 1977. 366 s.
6. Nikolina N.A. Filologicheskiy analiz teksta: Uchebnoe posobie. M.: Akademiya, 2003. 256 s.
7. Bunin I.A. Sobr. soch.: V 9 t. M.: Khudozhe-stvennaya literatura, 1966.
8. Suzi V. «Tak ispytyval ee Bog...». Kul'turno-istoricheskiy i khudozhestvennyy khronotop v rasskaze I.A. Bunina «Chistyy ponedel'nik» [Elektronnyy resurs].
- Rezhim dostupa: http://litbook.ru/article/5302/ (data obrashcheniya 02.11.2014).
9. Pereverzeva N.A. Mifosimvolicheskiy kontekst romana Bunina «Zhizn' Arsen'eva» // Filologicheskie nauki. 2010. № 3. S. 14-22.
10. Tataru L.V. Prostranstvennaya tochka zreniya i struktura povestvovatel'nogo teksta: lingvo-kognitivnyy aspekt // Filologicheskie nauki. 2008. № 1. S. 35-45.
11. Radbil' T.B. O kontseptsii izucheniya russkogo yazykovogo mentaliteta // Russkiy yazyk v shkole. 2011. № 3. S. 54-60.
12. Milovanova M.S. Protivitel'nost' kak strukturno-semanticheskaya kategoriya // Filologicheskie nauki. 2010. № 3. S. 40-49.
13. Bol'shoy entsiklopedicheskiy slovar'. 2-e izd., pererab. i dop. M.: Bol'shaya Rossiyskaya entsiklopediya; SPb: Norint, 1999. 1456 s.
14. Yastrebova N.G. Moskva v tvorchestve F.N. Glinki i v fol'klore // Russkaya rech'. 2012. № 5. S. 107115.
15. Shmelev I.S. Izbrannye sochineniya: V 2 tt. T. 2: Bogomol'e; Leto Gospodne: Romany / Kommentarii O. Mikhaylova. M.: Literatura, Veche, 2001. 528 s.
