CC BY
989
Л. МЮЛЛЕР
Тюбингенский университет, ФРГ
ОБРАЗ ХРИСТА В РОМАНЕ ДОСТОЕВСКОГО "ИДИОТ"
Для "Преступления и наказания" Ф. М. Достоевского образ Христа имел большое значение. Но, в целом, ему было отведено сравнительно мало места в романе. Только один персонаж преисполнен духом Христа и потому приобщен к его целительным, спасительным и жизнесозидательным деяниям, пробуждающим из смерти к "живой жизни", — Соня. Иначе обстоит дело в следующем романе "Идиот", написанном за сравнительно короткий срок, с декабря 1866 по январь 1869 года, когда Достоевский находился в чрезвычайно тяжелом материальном положении, испытывая острую нехватку денег и стесненный кабальными сроками написания романа.
В этом произведении с образом Христа тесно связан герой заглавия, молодой князь Мышкин, которого многие считают "идиотом". Достоевский сам неоднократно подчеркивал эту близость. В письме от 1 января 1868 года, в разгар работы над первой частью романа, он пишет: "Идея романа — моя старинная и любимая, но до того трудная, что я долго не смел браться за нее, а если взялся теперь, то решительно потому, что был в положении чуть не отчаянном. Главная мысль романа — изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь. <...> Прекрасное есть идеал, а идеал... еще далеко не выработался"1.
Что имеет в виду Достоевский, когда говорит, что идеал прекрасного до сих пор еще не выработан? Вероятно, он имеет в виду следующее: пока еще нет ясно сформулированных, обоснованных и общепринятых "скрижалей ценностей". Люди все еще спорят о том, что есть добро и что есть зло — смирение или гордость, любовь к ближнему или "разумный эгоизм", самопожертвование или самоутверждение. Но один ценностный критерий существует для Достоевского: образ Христа. Он является для писателя воплощением "положительно"
© Мюллер Л., 1998
1 Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Т. 28. Кн. 2. Л., 1973. С. 251.
375
или "совершенно" прекрасного человека. Задумав воплотить "положительно прекрасного человека", Достоевский должен был взять за образец Христа. Так он и поступает.
В князе Мышкине воплощены все благословения нагорной проповеди: "Блаженны нищие духом.; блаженны кроткие.; блаженны милостивые.; блаженны чистые сердцем.; блаженны миротворцы.". И словно о нем сказаны слова апостола Павла о любви: "Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит" (1 Кор. 13:4—7).
Другой чертой, соединяющей князя Мышкина тесными узами с Иисусом, является любовь к детям. Мышкин тоже мог бы сказать: ".пустите детей приходить ко Мне, и не препятствуйте им; ибо таковых есть царствие Божие" (Мк, 10:14).
Все это настолько сближает его с Христом, что многие прониклись убеждением: Достоевский и в самом деле хотел воссоздать образ Христа, Христа в Х1Х столетии,
в эпоху капитализма, в современном большом городе, и хотел показать, что этот новый Христос так же обречен на неудачу в называющем себя христианским обществе XIX века, как и тот, первый, 1800 лет тому назад, в государстве римского императора и еврейских первосвященников. Те, кто таким образом понимают роман, могут сослаться на запись Достоевского в набросках к "Идиоту", которая повторяется трижды: "Князь — Христос". Но это вовсе не означает, что Достоевский ставил знак равенства между Мышкиным и Христом. Ведь сказал же он сам в цитируемом выше письме: "На свете есть только одно положительно прекрасное лицо — Христос.. ,"2
Князь Мышкин является последователем Христа, он излучает его дух, он почитает, он любит Христа, он верит в него, но это не новый, не новоявленный Христос. Он отличается от Христа евангелий, а также от образа его, сложившегося у Достоевского, характером, проповедью и образом действия. "Ничего мужественнее и совершеннее" не может быть кроме Христа, — писал Достоевский госпоже Фонвизиной после своего выхода из каторги. Можно назвать в качестве положительных черт князя Мышкина все, что угодно, кроме этих двух качеств. У князя отсутствует мужество не только в сексуальном смысле: у него нет воли к самоутверждению, решимости
2 Там же. 376
там, где она необходима (а именно: на какой из двух женщин, которых он любит и которые любят его, он хочет жениться); из-за этой неспособности сделать выбор он навлекает на себя тяжкую вину перед этими женщинами, тяжкую вину за их гибель. Его конец в идиотизме есть не самоотверженная невинность, а следствие безответственного вмешательства в события и интриги, разрешить которые ему просто не по силам. Прав один из его собеседников, когда заметил князю, что тот действовал не так, как Христос. Христос простил женщину, взятую в прелюбодеянии, но он вовсе не признал за ней правоту и, естественно, не предложил ей руку и сердце. У Христа нет этой злополучной подмены и путаницы снисходительной, сострадательной, всепрощающей любви с плотским влечением, что и приводит к гибели Мышкина и обеих любимых им женщин. Мышкин во многих отношениях является единомышленником, учеником, последователем Христа, но в своей человеческой слабости, в своей неспособности уберечься от тенет вины и греха, своим финалом в неизлечимой душевной болезни, в коей сам же и повинен, он бесконечно далек от идеала "положительно прекрасного человека", воплощенного в Христе.
Иисус и "великая грешница"
Если в "Преступлении и наказании" через посредство Сони находит путь к Христу Раскольников, то в "Идиоте" так происходит почти со всеми персонажами романа, с которыми знакомится князь Мышкин по ходу действия, и прежде всего с главной героиней, Настасьей Филипповной, тяжко страдающей под бременем своего прошлого. Соблазненная в юности богатым, предприимчивым, бессовестным помещиком, долгие годы находившаяся на положении содержанки, а потом брошенная на произвол судьбы пресыщенным совратителем, она ощущает себя существом грешным, отверженным, презренным и недостойным никакого уважения. Спасительная любовь приходит от князя, он делает ей предложение и говорит: ".я сочту, что вы мне, а не я сделаю честь. Я ничто, а вы страдали и из такого ада чистая вышли, а это много"3. Настасья Филипповна не принимает предложение князя, но на прощание адресует ему такие слова: "Прощай, князь, в первый раз человека видела!" (148).
3 Достоевский Ф. М. Идиот // Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 8. Л., 1973. С. 138. Далее текст цитируется по данному изданию с указанием страниц в скобках.
377
Поскольку князь Мышкин, следуя Христу, несет в себе образ того, кто был человеком в полном смысле этого слова, то и князь — исключительным образом человек, — первый, кого встретила в своей многострадальной жизни Настасья Филипповна. Очевидно, что не без его участия она обретает сильную духовную связь с образом Христа. В одном из своих страстных писем к любимой и ненавистной "сопернице" Аглае, тоже любимой Мышкиным, описывает она некое видение явившегося ей Христа и представляет себе, как бы она изобразила Его на картине:
Христа пишут живописцы всё по евангельским сказаниям; я бы написала иначе: я бы изобразила его одного, — оставляли же его иногда ученики одного. Я оставила бы с ним только одного маленького ребенка. Ребенок играл подле него; может быть, рассказывал ему что-нибудь на своем детском языке, Христос его слушал, но теперь задумался; его рука невольно, забывчиво осталась на светлой головке ребенка. Он смотрит в даль, в горизонт; мысль, великая, как весь мир, покоится в его взгляде; лицо грустное. Ребенок замолк, облокотился на его колена и, подперши рукой щеку, поднял головку и задумчиво, как дети иногда задумываются, пристально на него смотрит. Солнце заходит. (379— 380).
Зачем рассказывает Настасья Филипповна в письме к Аглае об этом привидевшемся ей образе Христа? Как она Его видит? Она растрогана любовью Христа к детям и детей к Христу и, несомненно, думает при этом о князе, который имеет особую внутреннюю связь с детьми. Но, может быть, она видит в ребенке, сидящем у ног Христа, образ князя, который, как это постоянно подчеркивается, и сам ведь остался ребенком как в положительном, так и в отрицательном смысле, в смысле несостоявшегося становления взрослого человека, становления истинного мужчины. Ибо при всей близости князя к Христу между ними сохраняются различия, влекущие за собой роковые, катастрофические последствия для Настасьи Филипповны. Целительная, спасительная любовь Иисуса спасла Марию Магдалину (Лк. 8:2; Иоан. 19:25; 20:1—18), любовь же князя, которая колеблется между глубоким состраданием и бессильной эротикой, губит Настасью Филипповну (по крайней мере ее земное существование).
В какие дали всматривается Христос в видении Настасьи Филипповны и какова Его мысль, "великая как весь мир"? Достоевский, наверное, имеет в виду то, что он в конце своей жизни, в пушкинской речи 8 июня 1880 года, назвал всемирным предназначением Христа: ".окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех
378
племен по Христову евангельскому закону!"4. А печален взгляд Христа, потому что он знает, что для исполнения этой задачи ему нужно пройти через страдания и смерть.
Кроме Настасьи Филипповны, еще два персонажа романа тесно связаны в их жизни и мышлении с образом Христа: Рогожин и Ипполит.
Рогожин выходит кем-то вроде соперника князя. Он любит Настасью Филипповну не любовью сострадательною до самопожертвования, как князь, но любовью чувственною, где, как он сам говорит, нет места вообще никакому состраданию, а есть только плотское вожделение и жажда обладания; и потому, в конце концов овладев ею, он ее и убивает, чтобы не досталась другому. Он готов из ревности убить и своего побратима Мышкина — лишь бы не потерять свою возлюбленную.
Совершенно иной фигурой является Ипполит. Его роль в романном действии, исполненном высокого драматизма, невелика, но зато в плане идейного содержания романа очень существенна. "Ипполит был очень молодой человек, лет семнадцати, может быть и восемнадцати, с умным, но постоянно раздраженным выражением лица, на котором болезнь положила ужасные следы" (215). У него "была чахотка в весьма сильной степени, казалось, что ему оставалось жить не более двух-трех недель" (215). Ипполит представляет радикальное просветительство, господствовавшее в духовной жизни России 60-х годов прошлого столетия. Из-за смертельной болезни, которая в конце романа и губит его, он попадает в такую жизненную ситуацию, когда мировоззренческие проблемы приобретают для него предельную остроту.
Картина, убивающая веру
Как для Рогожина, так и для Ипполита отношение к Христу в значительной мере определяется картиной Ганса Гольбейна Младшего "Мертвый Христос". Достоевский увидел эту картину незадолго до начала работы над "Идиотом", в августе 1867 года в Базеле. Жена Достоевского, Анна Григорьевна, описывает в своих воспоминаниях то потрясающее впечатление, которое произвела на Достоевского эта картина5. Он долго не мог от нее оторваться, стоял у картины, как прикованный. Анна Григорьевна в тот момент очень опасалась, чтобы у мужа не случился эпилептический припадок. Но, придя в себя, перед уходом из музея Достоевский вновь вернулся
4 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 26. Л., 1973. С. 148.
5 Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1981. С. 174—175.
379
к полотну Гольбейна. В романе князь Мышкин, когда видит в доме у Рогожина копию этой картины, говорит, что от нее у иного еще и вера может пропасть, на что Рогожин ему отвечает: "Пропадет и то." (182).
Из дальнейшего действия проясняется, что Рогожин и в самом деле потерял веру, видимо, под непосредственным воздействием этой картины. То же самое происходит с Ипполитом. Он навещает Рогожина, тот и ему показывает картину Гольбейна. Ипполит стоит перед ней почти пять минут. Картина производит в нем "какое-то странное беспокойство".
В пространном "Объяснении", которое Ипполит пишет незадолго до своей смерти (главным образом для того чтобы "объяснить", почему ему кажется, что он имеет право прекратить свои страдания самоубийством), он описывает потрясающее впечатление от этой картины и размышляет о ее смысле:
На картине этой изображен Христос, только что снятый с креста. <...> .это в полном виде труп человека, вынесшего бесконечные муки еще до креста, раны, истязания, битье от стражи, битье от народа, когда он нес на себе крест и упал под крестом, и, наконец, крестную муку в продолжение шести часов. Правда, это лицо человека, только что снятого со креста, то есть сохранившее в себе очень много живого, теплого; ничего еще не успело закостенеть, так что на лице умершего даже проглядывает страдание, как будто бы еще и теперь им ощущаемое. но зато лицо не пощажено нисколько; тут одна природа, и воистину таков и должен быть труп человека, кто бы он ни был, после таких мук. (338 —339).
Именно здесь представлено самое пространное теологическое рассуждение романа. Характерно, что Достоевский вкладывает его в уста неверующему интеллигенту, подобно тому, как у него позже атеисты Кириллов в "Бесах" и Иван Карамазов в "Братьях Карамазовых" страстнее, чем кто бы то ни было, предаются раздумьям на теологические темы. Как эти оба героя поздних романов, так и несчастный Ипполит из "Идиота" признает в Иисусе Христе высший расцвет
человечества. Ипполит верит даже в новозаветные рассказы о чудесах, верит, что Иисус "еще при жизни победил природу", особо он выделяет воскрешения из мертвых, приводит слова (как позже Иван в "Великом инквизиторе") "Талифа куми", произнесенные Иисусом над мертвой дочерью Иаира, и слова, процитированные в "Преступлении и наказании": "Лазарь, гряди вон". Ипполит убежден, что Христос был "великое и бесценное существо — такое существо, которое одно стоило
380
всей природы и всех законов ее, всей земли, которая и создавалась-то, может быть, единственно для одного только появления этого существа!" (339).
Целью космогонического и исторического развития мира и человечества является осуществление высших религиозных и этических ценностей, которые мы созерцаем и переживаем в образе Христа. Но тот факт, что это явление Божественного на земле затем было беспощадно растоптано природой, есть знак и символ того, что осуществление ценностей как раз и не является целью творения, что творение лишено нравственного смысла, а это означает, что оно вовсе и не "творение", а проклятый хаос. Распятие Христа не является для Ипполита выражением любви Господа, но лишь подтверждает абсурдность мира. Если так называемое творение есть только такой "проклятый хаос", то делание добра, с которым человек сталкивается как с категорическим императивом, которое представляется человеку исполнением смысла его жизни, полностью обессмысливается, а нити, связующие человека с землей, обрываются, и никакой разумный довод (кроме разве только инстинктивной, иррациональной воли к жизни) не может помешать Ипполиту положить конец своим страданиям самоубийством.
Но доподлинно ли Ипполит — совершенно неверующий человек, или его последовательный атеизм ставит его в преддверие веры? Ведь перед картиной Гольбейна остается открытым вопрос: хотел ли Гольбейн сказать своей картиной именно то, что в ней увидел Ипполит, а если он хотел это сказать, то прав ли он: является ли то, что сделала "природа" с Христом, последним словом о нем, или же остается еще нечто, называемое "воскресением"? Как раз на воскресение, или, по меньшей мере, на веру в воскресение учеников Иисуса и намекает Ипполит в своем "Объяснении": ".каким образом могли они поверить, смотря на такой труп, что этот мученик воскреснет?" (339). Но мы-то знаем, и Ипполит знает, разумеется, тоже, что апостолы после Пасхи уверовали в воскресение. Ипполит знает о вере христианского мира: то, что сделала с Христом "природа", не было последним словом о нем.
Собака как символ Христа
Один странный сон Ипполита, которого он сам толком понять не может, показывает, что в его подсознании живет если не уверенность, не вера, то, во всяком случае, потребность,
381
желание, надежда, что возможна сила, более могущественная, чем жуткая власть "природы".
Природа является ему во сне в виде ужасного животного, какого-то чудовища:
Оно было вроде скорпиона, но не скорпион, а гаже и гораздо ужаснее, и, кажется,
именно тем, что таких животных в природе нет, и что оно нарочно у меня явилось, и что
в этом самом заключается будто бы какая-то тайна (323).
Зверь носится по спальне Ипполита, пытаясь уколоть его своим ядовитым жалом. Входит мать Ипполита, она хочет схватить гадину, но напрасно. Она кличет
собаку. Норма — "огромный тернёф, черный и лохматый" — врывается в комнату, но встает перед гадом как вкопанная. Ипполит пишет:
Животные не могут чувствовать мистического испуга. но в эту минуту мне показалось, что в испуге Нормы было что-то как будто очень необыкновенное, как будто тоже почти мистическое, и что она, стало быть, тоже предчувствует, как и я, что в звере заключается что-то роковое и какая-то тайна (324).
Звери стоят друг против друга, готовые к смертельной схватке. Норма вся дрожит, потом кидается на чудище; его чешуйчатое тело хрустит у нее на зубах.
Вдруг Норма жалобно взвизгнула: гадина успела-таки ужалить ей язык, с визгом и воем она раскрыла от боли рот, и я увидел, что разгрызенная гадина еще шевелилась у нее поперек рта, выпуская из своего полураздавленного туловища на ее язык множество белого сока. (324).
И в этот момент Ипполит пробуждается. Ему остается неясно, сдохла собака от укусов или нет. Прочитав в своем "Объяснении" рассказ об этом сне, он почти устыдился, полагая, что это было лишним, — "глупый эпизод". Но совершенно ясно, что сам-то Достоевский вовсе не считал этот сон "глупым эпизодом". Как и все сны в романах Достоевского, он исполнен глубокого смысла. Ипполит, который наяву видит Христа, побежденного смертью, ощущает в своем подсознании, проявляющемся во сне, что Христос победил смерть. Потому что омерзительной гадиной, угрожавшей ему во сне, вероятно, все же является темная власть смерти; тернёф же Норма, которая невзирая на "мистический испуг", внушаемый ей ужасным животным, вступает в борьбу не на жизнь, а на смерть, убивает гада, но от него, прежде чем он издыхает, получает смертельную рану, может быть понята как символ того, кто в смертельном поединке "смертью смерть попрал",
382
как сказано в пасхальном песнопении православной церкви. Во сне Ипполита есть намек на слова, с которыми Бог обращается к змею: "оно (т. е. семя жены. — Л. М.) будет поражать тебя в голову, а ты будешь жалить его в пяту" (Быт. 3). В том же духе выдержаны стихи Лютера (по мотивам латинской секвенции XI века):
То была странная война,
когда жизнь со смертью билась;
там жизнью смерть побеждена,
жизнь смерть там проглотила.
О том Писанье возвестило,
как одна смерть другую проглотила.
Погибла ли Норма от последнего укуса рептилии? Вышел ли Христос победителем в поединке со смертью? Сон Ипполита обрывается до того, как мог бы последовать ответ на эти вопросы, ибо Ипполит даже в своем подсознании не знает этого. Он знает только, что Христос был таким существом, "которое одно стоило всей природы и всех законов ее" и что он "побеждал и природу при жизни своей." (339). То, что Он победил природу и ее законы также и в смерти, — на это Ипполит может только надеяться или, в лучшем случае, догадываться об этом.
Достоевский, похоже, приписывает ему еще одно предчувствие, вводя в "Объяснение" слова о том, что когда ученики в день смерти Иисуса расходились "в ужаснейшем страхе", то все же уносили "каждый в себе громадную мысль, которая уже никогда не могла быть из них исторгнута". Ипполит и Достоевский не говорят, что это за мысль. Были ли это мысли о тайном смысле этой смерти, скажем, убежденность, что Иисус должен был претерпеть смерть не в качестве наказания за собственную вину, что соответствовало бы действовавшей в ту пору в иудаизме теологической доктрине? Но если не за свою собственную, то тогда за чужую вину? Или это предчувствие, обозначенное еще и в видении Настасьи Филипповны: что
Христос для исполнения своей земной миссии должен был пройти через страдание и смерть.
Для интерпретации гольбейновского мертвого Христа в "Идиоте" имеет значение тот факт, что Гольбейн — западный живописец. XVI столетие — эпоха Ренессанса, гуманизма, Реформации — было для Достоевского началом Нового Времени, зарождением Просвещения. На Западе уже ко времени Гольбейна сформировалось, по мнению Достоевского, убеждение,
383
что Христос погиб. И подобно тому, как копия картины Гольбейна попала в дом Рогожина, так и копия западного атеизма пришла в Россию вместе с европейским Просвещением XVIII и XIX веков. Но еще до наступления XVI столетия лик Христа был искажен и затемнен средневековым католицизмом, когда он вознамерился утолить духовный голод человечества иным способом, чем хотел Христос, — не призывом в царство свободы, рожденной любовью, а насилием и возведением костров, завладением мечом кесаря, господством над миром.
В "Идиоте" князь Мышкин высказывает мысли, которые через десять лет Достоевский будет подробно развивать в "Братьях Карамазовых" в исповеди Великого Инквизитора. И как в пушкинской речи, произнесенной за несколько месяцев до своей смерти, так и здесь противопоставляет он "русского Бога и русского Христа" рационалистическому Западу.
Что хотел сказать Достоевский этими нас больно задевающими словами? Разве "русский Бог и русский Христос" — новые национальные божества, принадлежащие исключительно русскому народу и составляющие основу его национальной идентичности? Нет, — как раз наоборот! Это всеобщий Бог и единственный Христос, объемлющий своей любовью все человечество, в ком и через кого будет "обновление всего человечества и воскресение его" (453). "Русским" этот Христос может быть назван лишь в том смысле, что его лик сохранен русским народом (по мнению Достоевского) в изначальной чистоте. Князь Мышкин высказывает это мнение, часто повторяемое Достоевским от своего имени, в разговоре с Рогожиным. Он рассказывает, как однажды простая русская баба в радости от первой улыбки своего ребенка, обратилась к нему с такими словами:
"А вот, говорит, точно так, как бывает материна радость, когда она первую от своего младенца улыбку заприметит, такая же точно бывает и у Бога радость всякий раз, когда он с неба завидит, что грешник перед ним от всего своего сердца на молитву становится". Это мне баба сказала, почти этими же словами, и такую глубокую, такую тонкую и истинно религиозную мысль, такую мысль, в которой вся сущность христианства разом выразилась, то есть всё понятие о Боге как о нашем родном отце и о радости Бога на человека, как отца на свое родное дитя, — главнейшая мысль Христова! Простая баба! Правда, мать. (183—184).
Мышкин добавляет, что подлинное религиозное чувство, порождающее такое состояние души, "всего яснее и скорее на
384
русском сердце. заметишь" (184). Но что при этом в русском сердце таится много темного и в теле русского народа много болезненного, Достоевский знал слишком хорошо. С болью и убедительно он раскрыл это в своих произведениях, но самым впечатляющим образом в последовавшем за "Идиотом" романе "Бесы".
