CC BY
121
ВЕСТНИК ЮГОРСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА
2012 г. Выпуск 1 (24). С. 100-104
УДК 821 (571.122)
ОБРАЗ ХАНТЫ-МАНСИЙСКА В ТВОРЧЕСТВЕ ПИСАТЕЛЕЙ ЮГРЫ
И. Г. Рябий
Освальд Шпенглер в работе «Закат Европы», характеризуя народы и соответствующие им мелкие - бытовые - формы, а также более крупные - города, говорит об их прямой взаимосвязи: «дом и оружие, одежда и посуда принадлежат к тотемной стороне бытия. Они характеризуют не вкус, но навыки борьбы, жизни и работы. Каждый исконный вид мебели есть слепок телесной осанки определенной породы людей, каждая рукоятка сосуда продолжает подвижную руку» [1: 23]. По мнению О. Шпенглера, тип дома связан с типом породы, ибо «когда исчезает орнамент, всего-навсего меняется некоторый язык; когда исчезает тип дома - вымерла некоторая человеческая порода» [1: 24-25]. Город как выразитель национальной и социальной доминанты присутствует в художественной литературе с давних времен. Изображение многих городов связано с мифопоэтическим прочтением; известны, например, мифологемы «Рим -всемирный город», «Москва - град Божий», «Москва - третий Рим».
И хотя образ Ханты-Мансийска в культурном пространстве только складывается, но по произведениям писателей Югры можно о нем судить. О Ханты-Мансийске написано немало стихотворений и песен, наконец, он предстаёт местом действия в повестях и романах югорских прозаиков.
В лирике 1980-1990-х годов Ханты-Мансийск представлен как один из многих городов Сибири, в нем прочитывается родовое начало, он - символ победы человека над непокорной природой, «надежное начало»:
Была работа - на износ.
Борьба была - за выживанье.
Ломались трубы. Рвался трос...
Раствор смерзался. Как торос под вышкой было основанье.
(В. Козлов. Из цикла «На Верхней Тольке»)
... На зыбях песчаных, болотных Поднимается город Сургут,
Где проходчики недр природных,
Под надежным началом живут.
И пичуги поют беззаботны
Под высоким крылом: «Жить да жить!»
И раскрыты небесные своды,
Чтоб летать, и творить, и любить!
(Г. Ешимов. «Полеты наяву»)
Подобные строфы о добыче нефти и появлении городов в Западной Сибири встречаются часто в югорской лирике. Вера в прогресс и «светлое коммунистическое завтра» - есть пафос культурных завоеваний, который распространялся на любой город в Ханты-Мансийском автономном округе. Сибирский город Ханты-Мансийск - это осуществимая мечта, творимая легенда, - возникновение города в непроходимой тайге воспринималось как чудо, и оно было обязано героическому труду человека. И Ханты-Мансийск, основанный ранее других сибирских городов, в поэзии разделяет их судьбу:
Ханты-Мансийск, ты судьбы нашей приз,
Радости нашей счастливый каприз,
Там, где сливаются Обь и Иртыш:
Сказка сибирская -Ханты-Мансийск.
(Г. Ешимов. «Ханты-Мансийский вальс»)
У большей части поэтов Югры Ханты-Мансийск изображен суммарно, как культурный локус со всеми вытекающими из этого определения качествами:
«Мы забываем о зиме - / На обогретой, на уютной, / Благоустроенной земле» (А. Верин). «Был заштатным глухим городишком, а сейчас величавая стать - / Вырастают дворцы, не домишки, / и Господня вокруг благодать» (Н. Вторушин).
«Это - Швейцария, Так сказать» (А. Марласов).
«Чтобы под синью небес, / Ханты-Мансийск заложить, / Новою жизнью зажить, / Чтобы тайгу покорить, / Клады природы открыть, / Взять все богатства земли - / Люди за этим пришли...» (Г. Русакова).
«Ханты-Мансийск - удивительный город, / Маленький город с большою судьбой» (И. Тихомирова).
Итак, Ханты-Мансийск в поэзии - прежде всего город, осознанный как культурный миф У Марии Вагатовой урбанистическое пространство не вмещает природного человека, не вмещает «людей, подобных дереву ветвистому и с крепкими корнями». Люди, ханты Вагато-вой живут в деревне Вон Ангклуманг, пусть они не богаты вещами, зато:
У моих ханты,
У моих людей Столько на небе красок,
Их сияний, слияний, все это у них в сердцах.
(М. Вагатова «Мои ханты, мои люди»)
Урбанистическая цивилизация как таковая губительна для северных народов:
Стонет матушка-земля:
- Больше я терпеть не в силах,
Задыхаюсь в страхе я.
То не лес погряз в трясине,
Я осталась без волос.
То не радуга остыла,
А в душе моей мороз!...
(М. Вагатова. «Ханты-Мансийской земли плач»)
В поэзии Тарханова, В. Мазина, П. Суханова образ Ханты-Мансийска более индивидуализирован, однако он предстает то положительным, то отрицательным локусом.
В стихах Андрея Тарханова образ Ханты-Мансийска конкретен, это место, где живет поэт и потому он - сродни близкой ему таежной стихии:
Как заяц, бор кедровый бел,
И в дымке белой круча.
В Ханты-Мансийск летит метель Разгульна и певуча.
(А. Тарханов. «Метель в кедраче»)
В нем, в Ханты-Мансийске, заключена природная суть, поэтому город является частью кедрового леса, реки, неба, он - «лесной цветок», его душа «от кедров и от мая» (Песня о Ханты-Мансийске). Позитивно он осмыслен и в стихотворении В. Мазина «Ханты-Мансийску». У него город «Простодушный, родной, безыскусный, / Где привычно ведут разговоры / На хантыйском, мансийском и русском».
Локус Ханты-Мансийска у Виктора Козлова наполнен конкретными воспоминаниями, связанными со счастливыми днями его молодости: «Сейчас весь городок в дремучем инее, / и улица, как сказочный тоннель. / .На тихом теплоходе местной линии / мы здесь бывали в свадебном турне.
Для поэта Петра Суханова Ханты-Мансийск - вообще не город, а «банальный выкрик», «деревня, вылезшая в города»:
Ни перекрестка, ни размаха.
Два перекрестка в три узла!..
Но разве что агент Госстраха махнет рукой из-за угла.
В тех стихотворениях, где нет личного переживания, любовного отношения к городу и его жителям, Ханты-Мансийск предстает гордым городом, возомнившим себя столицей. Именно так негативно, но более развернуто он изображен в прозе.
Ханты-Мансийск в прошлом предстает в повести Николая Коняева «Околоток Перековка» - одним из сибирских городов, разделивших судьбу городов, куда ссылали. В повести это окраина города Кедрового. Сюда незадолго до войны для «перековки» везли «строптивых раскулаченных крестьян» для работы на лесозаготовках. Главная героиня повести Ниловна обнаруживает общий закон Северных территорий: селенья вроде Перековки - временное пристанище для многих. Но если раньше городок Кедровый - это место ссылки, то теперь место, куда приезжают подзаработать, так как рядом качают нефть, место, где не пускают корней. «Чужая земля» - так о Кедровом говорит героиня. Серафима осознает, что 35 лет она прожила напрасно. У нее как бы открылись глаза: «все, что видела по-новому вокруг - обломанный кедрач, замшелые холмы». Оппозиция «Свое - чужое» является одной из структурообразующих единиц повести и касается не только земли, но и людей. «Вы - не мы, Иваны-дураки!» - рассуждает про себя Серафима, в гневе на чиновников, у которых народ кругом не прав, не умеет жить, как они.» Отделяя себя от удачников, умеющих жить, Серафима невольно равняет себя с населением бедовой Перековки, где обитают лишние, ненужные люди, спившиеся, скатившиеся на дно этой жизни. Однако Серафима, в отличие от большинства, не хочет сдаваться. Но выбраться на родину совсем не просто: необходимы немалые деньги, а как их добыть, получая скудную пенсию? Все, кого знает Серафима, живут по законам материальной, а значит хищной звериной жизни. Причем, существует только два пути: или «нажраться до отвала» или «делать деньги». Коняев раскрыл психологию людей, оторвавшихся от своих корней, тех, кто добровольно изгнал себя из русской жизни. Это было духовное изгнание, совпавшее с физическим изгнанием в Сибирь. Политические заключенные 1800-х годов, как правило, бунтари, утописты-атеисты, начитавшиеся брошюрок западноевропейских социалистов, люди без прошлого, расшатывающие основы государственного строя России. Они стали той благодатной почвой, на которой произрастало русское беспамятство, умножившееся на многие другие грехи детей революции.
Итак, образ Ханты-Мансийска - образ «чужой земли», где человек чужд самому себе, потерявший Бога и уподобившись природному (растительному и животному миру), стал чистой угрозой (в тексте загадкой) и для самого себя и всякой божьей твари.
Образ Ханты-Мансийска 2000-х годов предстает в романе Сергея Козлова «Вид из окна», где является не просто фоном к событиям, но включен в картину мира произведении, определяет идеологию романа. «Вид из окна» - это взгляд человека на мир одновременно
снаружи и изнутри. Этот взгляд постулирует и сам герой романа Павел Словцев, поэт, пишущий роман: «. человек изо всех сил стремится вернуться именно к виду из окна. Правда, по этой теории, человек, который с детства видел в окне только кирпичные стены окружающих его жильё домов, в чём-то ущербен. Такой, если и станет поэтом, то будет слагать сухие конструкции, может, и толково рифмованные, но абсолютно лишенные чувственности, того самого поэтического начала, что заставляет при чтении стихов работать душу». Устанавливая связь между пространством и человеком, его душой, его судьбой, Словцев вспоминает стихи Ивана Жданова: «Я не блудил, как вор, воли своей не крал, / Душу не проливал, словно в песок вино, / Но подступает стыд, чтобы я только знал, / То, что снаружи крест, то изнутри окно. Только вот вопрос: что первичнее? В рассуждениях Словцева первично пространство, у Жданова между ними стоит знак равенства. А вот в Евангелие от Луки утверждается полная зависимость внешнего от внутреннего: «Светильник тела есть око; итак, если око твое будет чисто, то и все тело твое будет светло; а если оно будет худо, то и тело твое будет темно» [2: 42].
Ханты-Мансийск, куда судьба забрасывает Словцева, предстает перед ним городом противоречий: «Павел вспомнил фразу из гайдаевской кинокомедии: «Стамбул - город контрастов». Здесь же «столпы цивилизации» - бетон и стекло - периодически спотыкались о деревянные лачуги. И хотя центр города напыщенно пытался напомнить собой уютную альпийскую Европу, на окраинах, помимо типовых северных двухэтажек из бруса, можно было натолкнуться даже на вагончики - «балки». По сути в этой пейзажной зарисовке дан реальный образ возрождающегося города, в котором деревянное прошлое Остяко-Вогульска постепенно сменилось современным и гордым настоящим. В нем, в этом настоящем, стоял «мощный белокаменный храм Воскресения Христова на холме, золотые купола которого видны были со всех сторон света», а также впечатлил Словцева и «неповторимый густой бас главного «губернаторского» колокола». В этом восхищении героя нет ни тени иронии, но пафос слияния природного величия с величием творчества человека, обращенного к Богу: «. у этой «музыки в камне» был свой мотив, своя поэзия. Можно только представить себе, какой простор открывался тому, кто смотрел с колокольни этого храма в сторону раскинувшегося подо льдом Иртыша, встречающегося совсем недалеко с Обью». Однако в том же городе можно было встретить вычурно эклектичные строения. Именно в таком здании и начиналась история Павла и Веры: «Самым нелепым в этой конструкции выглядел одинокий балкон на третьем этаже с витыми балясинами. Вывеска из листа белого металла над раздвижными дверьми черными буквами гласила: «Траст-Холдинг», что навскидку можно было растолковать как «доверительный холдинг». Именно в этом нелепом здании, претендующим на индивидуальный стиль и роскошь могло родиться кощунственное объявление: «Куплю одинокого мужчину для достойного использования. Требования: средних лет, высшее образование, начитанность, любовь к искусству, путешествиям, отсутствие вредных привычек.». Ханты-Мансийск в романе - прежде всего место, где делаются деньги, символизирующие мировое зло, победить которое непросто - проще пролезть в игольное ушко. Перед героиней романа, Верой, возникает дилемма: деньги или счастье. Она встречается с председателем Ханты-Мансийского банка для того, чтобы тот припрятал небольшую часть ее капитала на черный день. Герои не могут победить город, и они бегут из него, чтобы быть счастливыми. Но это бегство не может изменить вид из окна, потому что «Светильник тела есть око.» и от него зависит судьба человека. Ханты-Мансийск в романе - пространство злой воли, претензии на величие, несмотря на то, что в нем стоит храм, подобный Храму Христа Спасителя.
Итак, в поэзии югорских писателей образ Ханты-Мансийска чаще имеет родовые черты. В зависимости от установки автора, может быть положительным, культурным пространством, отвоеванным у непокорной стихии, и отрицательным, инфернальным, как место, где сосредоточены разрушительные силы, противоположные всему живому.
В стихотворениях поэтов, связанных с Ханты-Мансийском своей биографией, он индивидуализирован и осмыслен положительно как продолжение природного начала или как часть судьбы лирического героя.
В прозе Н. Коняева «Околоток Перековка», «Ой, ля-ля», романе С. Козлова «Вид из окна» образ Ханты-Мансийска связан с темой денег и делового мира, символизируя локус зла. Поэтому в нем жизнь героев не складывается и не задается. Пространство, отражая дух его жителей, в свою очередь влияет на их судьбу только отрицательно.
Таким образом, образ Ханты-Мансийска в прозе и поэзии предстает диаметральнопротивоположным. Если в стихах он воспет, то в прозе развенчан и заклеймен.
ЛИТЕРАТУРА
1. Шпенглер, О. Закат Европы [Текст] / О. Шпенглер // Самосознание Европейской культуры ХХ века. Мыслители и писатели Запада о месте культуры в современном обществе. -Т. 2. - М. : Изд-во политической литературы, 1991. - С. 23-68.
2. Евангелие от Луки. 11, 30-11, 42.
