CC BY
38
Ткаченко Д.С.
(Ставрополь)
УДК 947(470.6)
ОБРАЗ ГЕНЕРАЛА П.С. КОТЛЯРЕВСКОГО В ИМПЕРСКОЙ ИДЕОЛОГИИ И МЕМОРИАЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ НА КАВКАЗЕ В XIX в.1
Статья посвящена изучению механизмов коммеморационной деятельности Кавказской военной администрации во второй половине XIX в. На основе архивного материала и изданий конца XIX - начала XX вв. в ней рассматривается военная карьера П.С. Котляревского как типичного деятеля военно-политической истории времени присоединения южных и юго-восточных регионов Кавказа к Российской империи. Автор широко применяет наработки западной методологии к анализу российской практики коммеморации деятелей времен Кавказской войны. В статье подчеркивается, что фигура П.С. Котляревского, несмотря на неоднозначность самих военно-политических мероприятий Российской империи, в реализацию которых он был вовлечен, открывала широкий простор для имперских идеологических построений. При этом реальная судьба тяжелораненого генерала отходила на второй план перед той «фоновой историей», которую для его мемориализации создавали идеологи середины XIX в. Функции трансляции имперской легенды выполняли памятники, открытые П.С. Котляревскому на территории Кавказа и за его пределами; его образ был привлекателен как для неграмотных солдатских масс, так и для представителей интеллектуальных верхов российского общества. Автор приходит к выводу, что идеологизация личности П.С. Котляревского имела
широкое практическое значение. Ее направления изменялись в соответствии с политическими требованиями своего времени, при этом образ генерала представлялся сначала в качестве идеального полководца, а затем «мученика» и «истинного христианина». Эта деятельность преследовала политические задачи укрепления боеспособности Кавказской армии, оправдания силовой политики империи в регионе и действий военных и гражданских администраторов на Кавказе.
Ключевые слова и фразы: П.С. Котляревский, расширение границ Российской империи, Кавказская политика, коммеморация, мемориализация, военно-народные памятники, мемориальная деятельность, идеологизация.
The article concerns studying of the commemoration activity of Russian military and civil Caucasus authorities in the second half of XIX c. It focuses on the military career of a typical Imperial Caucasus Army representative P.S. Kotlarevsky in the epoch of south and south-Easten borderlands of the Empire acquisition.
The author come into consideration that although all Russian Empire activities on its frontier, Kotlarevsky was caught up in looked rather controversial, his image gave good opportunity for the ideological speculations. In the shade of ideology, the actual lot of heavy wounded General meant less than stunning "back-stories" of his activities created by the imperial propaganda. Being churning out by history narrators, monuments creators and even Russian poets, they influenced much on all strata of Russian militaries in and out of the Caucasus region.
The Author infers that the all the approaches to Kotlarevsky's image: first as an ideal military leader, than as 'true Christian' were focused on propping up the political positions of the authorities, inventing the excuse for highhanded military actions in the region whilst the Caucasus War epoch.
1 Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта №16-01-12012.
74
Key words and phrases: P.S. Kotlarevsky, Russian Empire boundaries extending, the Caucasus policy, commemoration, memorialization, military-vernacular monuments, memorial activity, ideology.
Споры о сущности Российского «имперского проекта» XVIII-XX вв., возможности проведения аналогий между Российской и другими европейскими империями своего времени продолжают активно разворачиваться в зарубежной и отечественной исторической науке. И памятники, возводившиеся во времена империи выдающимся военным деятелям и администраторам, могут стать важным историческим источником для изучения того, каким видели этот «имперский проект» сами современники, какие представления о строителях империи они закладывали в монументы.
Как бы мы ни относились к имперской политике, колонизации и влиянию империй на население присоединенных к ней территорий, трудно не согласиться с мнением британского исследователя вопроса Джереми Паксмана, что «империя открывала практически безграничные возможности любому человеку, кто имел достаточно твердости, чтобы ухватиться за них обеими руками» [8, р.11]. И примеры действий данного социального механизма снятия внутренних противоречий мы можем проследить не только в границах Британской империи. Формирование в российской общественно-политической и литературно-творческой среде легенды о личности и военной деятельности Петра Степановича Котляревского может быть ярким образцом того, как реальная деятельность типичного представителя российских военных кругов так называемой «Кавказской школы» была переплавлена в имперскую политическую пропаганду, а коммеморация его личности использовалась с четкими имперскими идеологическими целями.
П.С. Котляревский был сыном бедного священника села Ольховатки Харьковской губернии [2, с. 89]. Получив начальное образование у сельского дьячка, он первоначально собирался связать свою судьбу с церковью - Харьковском духовным коллегиумом. Однако в 1792 году случай свел его с выдающимся Кавказским деятелем - полковником И.П. Лазаревым, который в снежную бурю был вынужден коротать около недели в Ольховатовке и в доме сельского священника подметил в «подростке-поповиче черточки совсем не духовного свойства» [3, с. 254]. Он уговорил отца Котляревского Степана (отчества которого не знали и историки XIX в.) «поручить ему сына», то есть отдать его на военную службу. Этот эпизод из жизни будущего военного деятеля давал основание его биографам говорить, что «судьба, случай, может быть, предопределение свыше - вот, что вывело его на путь славы» [3, с. 255]. В мае 1793 г. П.С. Котляревский в возрасте 13 лет был определен рядовым в 4-й батальон Кубанского егерского корпуса, которым командовал сам И.П. Лазарев. Последний заботился о службе и военном образовании молодого человека. Свою боевую деятельность Котляревский начал в 1796 г., когда в составе отряда генерала Бибикова Кубанский корпус совершил тяжелый поход к Дербенту и участвовал в его штурме. В 1799 г. молодой человек был удостоен первого офицерского чина подпоручика и назначен адъютантом к генералу Лазареву. Он сопровождал своего командира в знаменитом переходе российских войск через Кавказский хребет в Грузию и по занятию Тифлиса явился деятельным помощником по административному устройству закавказских владений России [2, с. 234]. В 1800 г. Котляревский участвовал в разгроме лезгин Омар-хана Аварского на р. Иоре, в подавлении антироссийского мятежа представителей грузинского царского дома, а после смерти генерала Лазарева в 1801 г. перешел из штабной в строевую службу. В составе 17-го егерского полка он в 1803 и 1804 гг. дважды участвовал в штурме Ганжи, а затем в двух русско-персидских войнах. Блестящие способности Котляревского выдвинули его из среды других офицеров [2, р. 89].
Судьба и карьерный рост Котляревского давали яркие сюжеты для имперских идеологических построений. «На что он мог бы рассчитывать при начале своей жизни? -задает риторический вопрос А.А. Каспари, - Самое большее на то, чтобы пристроиться в
каком-нибудь сельском причту, в наилучшем случае «попеть» в какой-нибудь захолустной церковке. Вряд ли у него могла бы быть какая-нибудь иная жизненная дорога, и вдруг про этого жалкого, ничтожного поповича поет сам великий Пушкин» [3, с. 255]. При этом не только автор «Покоренного Кавказа», но и многие другие на примере Котляревского подчеркивали, что даже совсем незнатный человек в «имперском проекте» России мог благодаря своим талантам продвинуться по службе и сделать блестящую карьеру. «Прошло совсем немного времени, - отмечает В.А. Потто, - а имя Котляревского сделалось достоянием лучших страниц русской истории, и немного вождей стяжали себе такую громкую славу, как он. Спустя девять лет после падения Ганжи, бедный, никому не известный армейский штабс-капитан, на тридцатом году своей жизни, был уже генерал-лейтенантом и кавалером св. Георгия 2-го класса» [5, с. 105].
Вершиной славы Котляревского стала русско-персидская война 1803-1813 гг., когда в 1810 г. он был назначен командиром Кавказского (впоследствии переименованного в Грузинский) гренадерского полка. Благодаря предпринятому им военному маневру, русский отряд в 400 человек без штурма завладел крепостью Мигри, защищаемой двух тысячным гарнизоном, потеряв всего 6 человек убитыми. При этом Котляревский смог не только блестяще организовать оборону этой крепости от стремившегося взять реванш противника, но, контратаковав его на р. Аракс, рассеять персидскую армию. В сентябре 1811 г. Котляревский с отрядом из 2-х батальонов своего полка и 100 казаками перешел через заснеженный горный хребет и после полуторачасового боя овладел крепостью Ахалкалаки, потеряв при штурме 26 человек. Он очистил от персов Карабахское ханство и заставил его правителя признать над собой власть России, а затем перенес военные операции в соседнее -Талышское ханство. Понимая превосходство европейской военной стратегии ведения боя, генерал всегда выступал сторонником самых решительных действий. «Братцы! Вам должно идти за Аракс и разбить персиян, - обращался он с воззванием к своим солдатам. - Их на одного десять, но каждый из вас стоит десяти, а чем больше врагов, тем славней победа!» [1, с. 236].
Наступательная тактика прославила Котляревского, которого западные исследователи довольно метко сравнивают с образом идеального «франтирного конкистадора» [2, р. 145]. В своих же войсках генерал был известен военными афоризмами не меньше, чем реальными победами. «На пушки, братец, непременно на пушки», - ответил он проводнику, предлагавшему провести русский отряд для удара не в лоб, а в тыл персидской армии во время битвы под Асландузом. (Позднее генерал объяснял стратегическое решение опасениями не солдатских потерь, а того, что разгромленные им персы смогут увести свою артиллерию с поля боя.) «Бог, ура и штык даровали и здесь победу войскам Всемилостивейшего государя», - писал он императору Александру I в реляции о победе в этой битве [1, с. 236]. «Напрасно писать, все равно не поверят», - прокомментировал он решение занизить в реляции цифры потерь противника в этой битве. Наибольшей известностью в Кавказском корпусе пользовался упрек, брошенный генералом властям, ставившим победы на европейском театре военных действий выше, чем расширение азиатских границ империи: «Кровь русская, пролитая в Азии, на берегах Аракса и Каспия, не менее драгоценна, чем пролитая в Европе на берегах Москвы и Сены, а пули галлов и персов причиняют одинаковые страдания. Подвиги во славу Отечества должны оцениваться по достоинствам, а не по частям света, в коих происходили» [5, с. 93].
Концом военной карьеры Котляревского стал штурм крепости Ленкорани, окруженной болотами и сильно укрепленной. 31 декабря 1812 г., потеряв две трети из числа штурмующих войск, российский отряд занял город. В числе тяжело раненых был сам генерал. «Одушевленные присутствием знакомого героя, - описывает штурм Ленкорани военный историк Грузинского полка, - солдаты снова бросились на штурм и мгновенно взошли на стену. Но этой торжественной минуты Котляревский уже не видел. Пораженный тремя пулями в тот самый момент, когда он над трупами своих сподвижников воодушевлял
оставшихся в живых, он повалился без чувств. Одна пуля попала ему в лицо и раздробила челюсть. Полумертвый шеф Грузинских гренадер был отнесен во взятую им крепость, где Провидение, спасшее жизнь героя, дало ему возможность увидеть русские знамена развивающимися на неприятельских стенах, обагренных его кровью» [1, с. 79]. Ближайшим следствием победы под Ленкоранью стало заключение Гюлистанского мира, по которому за Россией были закреплены Дагестан, Грузия и территории бывших персидских ханств в северном Азербайджане» [1, с. 79]. Заслуги Котляревского были отмечены императором, даровавшим ему «...на 31-м году жизни георгиевскую звезду на генерал-лейтенантском мундире... Котляревский, как виновник заключения славного Гюлистанского мира, остался памятным, как в истории своего отечества вообще, так и особенно Кавказа» [1, с. 79].
Однако из-за полученных ран генерал уже не мог продолжать свою военную карьеру «.и уже больше не возвращался к своему полку, хотя еще целый год считался его шефом и помышлял еще продолжать службу в его рядах. Удрученный ранами, он всю остальную жизнь провел в одиночестве, врачуя свои неизлечимые недуги» [1, с. 79]. Зачисленный по армии, генерал сначала поселился в селении Александровском около Бахмута, а позднее, в 1838 г., перебрался на южный берег Крыма, где под Феодосией приобрел мызу «Добрый приют». «Из головы героя были вынуты сорок осколков костей, и хотя Петр Степанович уцелел, но каковы были его страдания можно судить уже по тому, что он был не в состоянии выносить ни малейшего шума, свежим воздухом он мог дышать только в жаркие летние дни, всякое движение приносило ему муку, - и такая жизнь длилась 39 лет» [3, с. 257].
Биография генерала, истории о его подвигах и страданиях трактовались имперскими идеологами в четко определенном свете. «Ура - Котляревский! Ты обратился в драгоценный мешок, в котором хранятся в щепы избитые, бесценные, геройские твои кости, - писал И.Н. Скобелев. - Но ты жестокими мучениями своими и теперь продолжаешь еще служить государю с пользой, являя собой достойный подражания пример самоотвержения воина и христианина. Долго, долго бы прожил Котляревский, если бы только солдаты могли выкупить дни его своими головами» [5, с. 94].
О подвигах Котляревского прежде всего рассказывалось «нижним чинам» российской армии в довольно примитивной «ура-патриотической» форме. «Этот молодец, бывший начальником числом слабого, но грозного отряда, затеял завладеть басурманской крепостью Ленкоранью. У Котляревского стояло в строю всего 1500 человек, но ребята - залихватские! Режь, кровь не капнет! «К штурму, товарищи!» - гаркнул молодец. Солдаты встрепенулись, перекрестились и вихрем понеслись на крепостную стену. и с быстротой стрелы небесной, русский генерал явился под крепостной стеной первым. Ну какая же крепость не падет после этого к подножью царского трона!» [5, с. 94.]. Представление образа генерала в приведенном отрывке имело мало общего с реальными эпизодами штурма Ленкорани, умалчивало о тяжелых условиях зимнего перехода русского отряда через безводные степи, потерях в рядах штурмующих, и было направлено лишь на объяснение неграмотным рекрутам требований беспрекословного выполнения воли «отца-командира» и готовности умереть во славу русского царя.
Для образованной среды российского общества, знакомой с примерами героизма из греко-римской и европейской истории, предлагалась более тонкая трактовка подвигов Котляревского. «Имена Асландуза и Ленкорани напоминают два сверхъестественных военных эпизода, два небывалых примера в истории Кавказа; они отвергают собой значение боевых чудес, творенных величайшими героями целого света, и придают имени Котляревского какой-то сверхъестественный колорит» [1, с. 65], - отмечалось в военной истории Грузинского гренадерского полка. При этом обаянию подвигов легендарного героя поддались не только люди, служившие в офицерском корпусе, но и российские поэты, воспевавшие экзотику Кавказа и военно-политические события на дальней южной границе империи, такие, как А.С. Пушкин и В.В. Домонтович. «Читая про подвиги войск во время первой персидской войны в Закавказье, можно подумать, что читаешь жизнеописания
величайших героев древнего Рима и Греции», - отмечал один из военных русских писателей [5, с. 93].
Имперская пропаганда подчеркивала, что российские власти воздают по заслугам своим героям, стремилась обеспечить своеобразную преемственность подвигов генерала и действий последующих военных и гражданских администраторов Кавказа. «Печально возвращались победоносные остатки отряда в Тифлис, сопровождая носилки, на которых лежал обезображенный и измученный страданиями любимый вождь их. Лицо его все сведено было в одну сторону, правого глаза не было, челюсть раздроблена, а из уха торчали разбитые головные кости. Главнокомандующий в полной парадной форме и в Александровской ленте, пожалованной ему за победы Котляревского, немедленно направился к больному, а скоро он имел честь поздравить его с чином генерал-лейтенанта за Асландуз и с георгиевской звездой - за Ленкорань, - награды необычайные на тринадцатом году офицерской службы» [5, с. 93]. Факт ранения и страданий героя в данном контексте должен был лишь оттенять грандиозность полученной им награды.
Не только А.И. Гудович, но и последовавшие за ним российские администраторы стремились связать свое имя с деятельностью генерала. В 1846 году, Наместник Кавказа и главнокомандующий кавказским корпусом М.С. Воронцов посетил Ганджу и, «...объезжая ее окрестности, указал то место, на котором впервые был ранен Котляревский. Он приказал поставить здесь памятник, чтобы почтить имя вождя, перед которым с изумлением останавливались позднейшие историки» [5, с. 106]. Инициатива Наместника была реализована в 1850 г. «В западной части города Елизаветполя находится каменный памятник, поставленный Генералу Котляревскому в 1850 году бывшим Главноначальствующим и Наместником Кавказа Графом Воронцовым и сооруженный на его личный счет», - отмечал в 1903 г. в официальном отчете о состоянии памятников в Елизаветпольской губернии ее губернатор [6, л. 2]. При этом вид мавзолея, воздвигнутого, по словам В.А. Потто, «за городом среди не застроившихся еще пустырей. не представляет собой ничего выдающегося в смысле идеи или работы» [4, с. 106]: это был стандартный обелиск с «острым 4-х конечным углом, на котором прикреплен медный шар, в который водружен небольшой медный крест, имеющий в основании своем изображение луны» [6, л. 2]. Символика «креста, попирающего полумесяц» должна была лишний раз показывать победу христианства над исламом, но сам монумент был ценен той «фоновой историей» о подвигах генерала, которую он транслировал будущим поколениям: при взгляде на этот памятник «так и повеют на вас предания старого Кавказа», - отмечал В.А. Потто [3, с. 106].
Оригинальный посыл был заложен в памятных досках, укрепленных на мемориале. Надпись на одной из них отмечала, что «близ сего места 2 Декабря 1803 г. при занятии садов и форштадта крепости Ганжи под Главным Начальством и в присутствии генерала-Князя Цицианова, ранен в первый раз пулею в ногу 17-го Егерского полка Капитан Котляревский» [6, л. 3.], - то есть просто коммеморировала событие, зато вторая четко связывала память о герое с высшим лицом в Кавказской администрации: «Скромный сей памятник герою Асландуза и Ленкорана соорудил в 1850 году бывший с ним в этом деле гвардии поручик граф Воронцов, впоследствии Главноначальствующий и Наместник на Кавказе», - обращая, таким образом, память на службу имперским политическим задачам 40-х - 50-х гг. XIX в. В этом контексте преподносился и рассказ о том, как незадолго до смерти генерала, М.С. Воронцов лично посетил его в Феодосии, заехав в Крым, несмотря на бурю, свирепствовавшую на Черном море, лишь для того, чтобы «повидать своего старинного друга» [5, с. 98].
К силе образа воспетого имперской пропагандой героя решил обратиться и сам российский император Николай I, начиная в 1828 г. очередную русско-иранскую войну. Произведя «немощного, никуда не годного инвалида» [3, с. 257] в чин генерала-от-инфантерии, он просил его принять командование над русскими войсками, отправлявшимися в поход. «Уверен, - писал Котляревскому император, - что одного имени Вашего
достаточно, чтобы одушевить войска, вами предводительствуемые, устрашить врага, вами пораженного и дерзающего снова нарушить тот мир, к которому открыли вы первый путь вашими подвигами» [3, с. 258].
Несмотря на столь лестные отзывы о себе и своих заслугах, генерал отказался от предложенного ему поста, прожив до конца своих дней под Феодосией на полагавшуюся ему скромную пенсию. Однако факт его сопротивления воле одного из самых деспотичных российских императоров требовалось не только объяснить, но и трактовать в выгодном идеологическом свете. Поэтому акценты в повествованиях о Котляревском были переведены имперской пропагандой на рассказы о страданиях раненого, превращавшие его образ из «франтирного конкистадора» в «христианского мученика».
«Но «живой мертвец», как называл себя сам Котляревский, не мог исполнить державной воли» [5, с. 95], - восклицает В.А. Потто, рассказывая легенду о том, что терзавшийся угрызениями совести генерал до конца своих дней хранил рескрипт Николая I в одной шкатулке с осколками костей, вынутых из его головы хирургами, а перед смертью, приказал принести реликвию. «Вот, - сказал он, указывая на кости, - что было причиной, почему я не мог принять назначения Государя и служить до гроба ему и Отечеству. Пусть они останутся вам после моей смерти на память о моих страданиях» [5, с. 96]. Передача потомкам своих костей как реликвии, строительство часовен в именье, благотворительная деятельность генерала, стремление обеспечить после своей смерти судьбу его племянницы и двух раненых сослуживцев, живших вместе с ним, становились видными сюжетами в повествовании о частной жизни Котляревского, превращенного имперской идеологической машиной теперь в образец христианского терпения. «Какая глубокая вера должна быть у человека, чтобы почти сорок лет сносить физические мучения без всякой надежды на избавление от них, - пишет А.А. Каспари, - .но Котляревский предпочел мученическую жизнь радостной смерти, памятуя, что всякая жизнь происходит от Бога и никто, кроме него, не может распоряжаться ею. Обнаженный мозг Котляревского был здоров, жив и работал. Герой слышал, знал, что там, где так ярко сияла его слава, явились новые люди, новые титаны войны» [3, с. 257].
Вместе с тем военно-политическая обстановка на Кавказе в третьей четверти XIX в. существенно отличалась от реалий русско-персидских войн начала столетия: геополитические соперники уже не предъявляли права на давно утраченные территории. Кроме того, интегрирующийся в состав единого политико-экономического, культурного и образовательного пространства России регион не нуждался в идеологии военного времени. Поэтому память о противоречивом генерале - «франтирном конкистадоре», напоминавшем о насилии, войнах и «умиротворении» взбунтовавшихся, - была в нем не слишком уместной. Памятник Котляревскому в Елизаветполе (бывшей Ганже) оказался во второй половине XIX в. заброшен и, по словам В.А. Потто, «близился уже к своему разрушению» [4, с. 106].
В 1893 году штабс-капитан Гильчевский в окрестностях Елизаветполя случайно наткнулся на позабытый монумент, и «сочетание двух имен Воронцова и Котляревского, глубоко поразило его». Военные Асландузского резервного батальона, считавшие себя преемниками традиций когда-то размещенного здесь гарнизона и «имени славной Асландузской битвы», выступили с инициативой реставрировать мемориал. «Таким образом памятник, обреченный уже разрушению по непростительному равнодушию нашему к отечественной славе, снова возник из своих печальных развалин» [4, с. 107]. При этом военные преследовали и вполне прагматичные цели - придать истории своей войсковой части историческое обоснование, связать ее с памятью о генерале и одержанной им блестящей победе. Поэтому они внесли в образ памятника некоторые коррективы - укрепили дополнительную - третью табличку на мемориале, коммеморирующую факт реставрации ими монумента и имя человека (полковника Чирдилели), командовавшего в это время полком [6, л. 3]. В таком виде памятник сохранялся и в начале ХХ в. «В настоящее время памятник находится совершенно в исправном виде, исправляется и находится в
распоряжении Асландузского резервного батальона», - отмечал в 1903 г. губернатор в своем отчете перед МВД.
Сам же Котляревский, по словам В.А. Потто, скончался «тихо и незаметно» в своем имении под Феодосией в конце октября 1851 г. Его тело «покоится в «Добром приюте», в любимом им саду за небольшой решеткой» [5, с. 99], где был выстроен довольно скромный памятник. Однако судьба и этого монумента вызвала большую обеспокоенность у общественности, так как именье Котляревского после смерти генерала перешло в руки бывшего московского городского головы Руковишникова, который начал распродавать землю по частям, «вследствие чего и самая могила героя могла предаться со временем полному забвению»[5, а101].
В связи с этим в конце 60-х гг. знаменитый российский художник-маринист Айвазовский, уроженец Феодосии, выступил с инициативой воздвигнуть на участке городской земли довольно оригинальное строение, которое совместило бы часовню, посвященную Котляревскому, с городским музеем античных древностей. В 1868 г. он устроил выставку своих произведений в Тифлисе и на торжественном обеде, данном ему в городе, собрал по подписке среди военных Кавказской армии для этих целей около 3 тыс. рублей. Айвазовский прибавил к ним свои 8 тыс. руб., сам составил архитектурный проект часовни с музеем. «Молитва и наука должны были, по мысли художника, соединиться вместе, чтобы сохранить людям память о знаменитом вожде, прославившем русскую землю своими легендарными победами. .Самое здание построено в греческом стиле, с портиком и колоннадой, увенчанном фронтоном. Над фронтоном - вызолоченный крест. Внутри все здание делится на две половины: в передней - часовня, в задней - музей, вход в который украшен двумя древними мраморными грифонами, поднятыми со дна моря. Здесь хранятся разные древности, найденные в Феодосии: мраморные доски с греческими, римскими и византийскими надписями, древние статуи, медали, монеты и прочее» [5, с. 100]. Сейчас остается лишь строить догадки, что было важнее для Айвазовского: открыть в городе музей античных древностей или сохранить память о генерале, которая могла выступить достаточно хорошим предлогом для сбора денег на проект в среде военных Кавказской армии. При этом сам художник до конца реализовал «военную» часть своего проекта: в витраж часовни был вставлен «прозрачный георгиевский крест, перевитый георгиевской лентой, как символ доблестной службы кавказского героя» [5, с. 101], рядом помещен портрет
Котляревского, выполненный самим Айвазовским, в богатой раме, на которой были изображены так же и сцены из жизни Грузинского гренадерского полка «в их исторических мундирах». Вокруг строения был разбит городской сад, а в саму часовню Айвазовский даже намеревался перенести прах Котляревского из его имения, однако смерть самого художника не дала до конца реализоваться данному проекту [5, с. 101].
Мысль о том, что память о подвигах российского генерала для потомков не менее важна, чем напоминания о греко-римском прошлом этой земли, оказалась востребованной и в среде военных. Так, в официальном запросе в военно-исторический отдел Кавказской армии о судьбе памятника на могиле Котляревского гренадеры Грузинского полка считали, что предложение Айвазовскго следует реализовать в полном объеме «До сих пор, - писали они, могила Котляревского содержалась в большом порядке, благодаря заботливости самого Айвазовского, - но что стало с ней теперь, и в каком состоянии она находится, полку неизвестно; самому же ему, по дальности своего расположения, следить за исправным содержанием ее нет возможности» [5, а 102].
Память о Котляревском продолжала активно использоваться как один из идеологических аргументов в среде Кавказской армии. «Среди вас, - писал Муравьев в приветствии войскам Кавказского корпуса при его вступлении в должность главнокомандующего, - возрос и прославился герой Котляревский, и пусть имя его всегда будет в памяти и сердце вашем, как пример всех военных доблестей» [5, а 98].
Таким образом, при всей противоречивости как личности самого генерала Котляревского, так и его деятельности в начальный период Кавказской войны, проблема мемориализации его памяти в Российской империи показывает четкую идеологическую направленность. Говоря словами западных исследователей, на примере Котляревского мы видим то, как «властные структуры общества используют коммеморацию, чтобы утвердить свой авторитет. Сплавляя в сознании людей вместе модель почитания прошлого и срочные идеологические требования современности, сторонники властных структур выработали целую систему» [8, p. 8] воздействия на население, часто имеющую лишь косвенное отношение к реальной судьбе исторической личности. «Каждый акт коммеморации здесь чтит больше идеал, чем конкретный исторический факт, который напрямую обращен к аудитории с постановочными целями» [8, p. 8]. Данные вопросы в отечественной историографии начинают только ставиться и нуждаются в дальнейшем изучении.
Список литературы
1. Военная история Грузинского гренадерского полка в связи с историей Кавказской войны / Сост. Г. Казбек. Тифлис, 1865.
2. Военная энциклопедия / под ред. К.И. Величко. Петербург, 1913.
3. Покоренный Кавказ / Сост. А.А. Каспари. Пятигорск: Снег, 2010.
4. Потто В.А. Памятники времен утверждения русского владычества на Кавказе, Вып. I. Тифлис, 1906.
5. Потто В.А. Памятники времен утверждения русского владычества на Кавказе, Вып. II. Тифлис, 1909.
6. РГИА. Ф. 1284. Оп. 188. Д. 139.
7. Якунин (Захарьев) Н.И. Кавказ и его герои. Святыни, богатства и народы. СПб.,
1902.
8. Commemoration in America. Essays on Monuments, Memorialization, and Memory / Ed. by D. Gobel, D. Rossell. Charlottesville: University of Virginia Press, 2013.
9. King Ch.Ghost of Freedom: A History of the Caucasus. Oxford: Oxford University Press,
2008.
10. Paxman J. Empire: What Ruling the World Did to the British. London: Penguin group,
2011.
References
1. Voennaya istoriya gruzinskogo grenaderskogo polka v svyazi s istoriey kavkazskoy voyny / Sost G. Kazbek. Tiflis 1865.
2. Voennaya ehntsiklopediya/ pod red. K.I. Velichko. Peterburg, 1913.
3. Pokorennyy Kavkaz /Sost. A.A. Kaspari. Pyatigorsk: Publ. Sneg, 2010.
4. Potto V.A. Pamyatniki vremen utverzhdeniya russkogo vladychestva na Kavkaze, Vyp. I. Tiflis, 1906.
5. Potto V.A. Pamyatniki vremen utverzhdeniya russkogo vladychestva na Kavkaze, Vyp. II. Tiflis, 1909.
6. RGI. F. 1284. Op. 188. D. 139.
7. Yakunin (Zahar'ev) N.I. Kavkaz i ego geroi. Svyatyni, bogatstva i narody. SPb.,1902.
