CC BY
18DOI 10.26105/PBSSPU.2021.2020.4.007 УДК 82.09.161.1-13МартыновЛ.Н. ББК 83.3(2=411.2)6-8,451
Е.В. Киричук
ОБРАЗ ФЛЕЙТИСТА В ЛИРИЧЕСКОМ ЭПОСЕ Л.Н. МАРТЫНОВА
ОБ ЭРЦИНСКОМ ЛЕСЕ
Статья посвящена лирическим стихам Л.Н. Мартынова, в которых мотивы таинственного края Лукоморье, Эрцинского леса дополняются образом флейтиста-рассказчика. Это лирический комплекс из трех произведений - поэмы «Поэзия как волшебство», стихотворений «Замечали - По городу ходит прохожий?...» и «Эрцинский лес». Образ флейтиста определяется как литературный архетип поэта, противопоставляющего свое «я» миру обывателя, разрывая связь между автором и читателем.
Ключевые слова: Поэзия, стихотворение, омский поэт Л.Н. Мартынов, Эрцинский лес, флейта, Лукоморье.
E.V. Kirichuk
IMAGE OF THE FLUTIST IN THE LYRICAL EPIC OF L.N. MARTYNOV ABOUT THE ERTSIN FOREST
The article is devoted to the lyrical poems of L.N. Martynov, in which the motifs of the mysterious region of Lukomorye, Ertsinsky Forest are supplemented by the image of a flutist-narrator. This is a lyrical complex of three works - the poem «Poetry as а Magic», the short poems «Noticed - A passerby walks around the city?...» and «Ertsinsky Forest». The image of a flutist is defined as the literary archetype of a poet who contrasts his self with the world of the common man, severing the connection between the author and the reader.
Key words: Poetry, poem, Omsk poet L.N. Martynov, Ertsinsky forest, flute, Lukomorye.
Введение
Лирические книги омского поэта Л.Н. Мартынова (1905-1980) «Лукоморье» (Москва 1945) и «Эрцинский лес» (Омск 1946) включают два значимых стихотворения «Замечали - По городу ходит прохожий?...» и одноименное - «Эрцинский лес», которые датированы 1933-35 и 1945 годами.
«В 1930-х поэт в ряде стихотворений и поэм разработал, или попытался реконструировать, сибирский миф о северном счастливом крае, который предстает в стихах Мартынова в облике то фантастической Гипербореи, то легендарной "златокипящей Мангазеи", то почти реального -Мартынов искал этому исторические доказательства - Лукоморья. Основной миф складывался из разнообразных преданий: о северной Золотой Бабе, о средневековой земле пресвитера Иоанна и др. Сказались как давнее увлечение автора историей Сибири, так и юношеское увлечение неоромантикой: в ряде произведений поэт воспел экзотику странствий,
раскрыл романтическое в повседневном и современном. Стихи этого периода, характеризуемого своеобразным "романтическим реализмом" поэтического зрения Мартынова, позднее принесут автору всероссийскую популярность» [1, с. 13].
Цель
Увлечение поэта историей Сибири, мифологией северной Гипербореи - Лукоморья («Обско Лукоморье» - старинное название местности, прилегающей к низовьям Оби) действительно создает в его поэзии синтез воображаемого и реального пространства, которое хранит множество неразрешенных географических и легендарных загадок. Два вышеназванных стихотворения отражают эту удивительно органичную много-слойность семантики лирических образов, выстроенных поэтом.
Материалы и методы
Исследованию «генеалогии» поэтических образов и творческой биографии Л.Н. Мартынова посвятил свои научные труды С.Н. Поварцов, омский филолог, журналист, литературный критик. Это статья «"Эрцин-ский лес" Леонида Мартынова: к генеалогии текста» [7], книга «Над рекой Тишиной» [5], статья «Стихотворение Леонида Мартынова "Эрцин-ский лес"» в книге «Тёплое течение. Страницы литературного дневника» [6], статья «Вакансия поэта» в сборнике «Сын Гипербореи. Книга о поэте» [4].
Как известно, в 30-е годы Л.Н. Мартынов был осужден по политическому делу «Сибирской бригады»; участники этого объединения обвинялись в антисоветской деятельности. С.Н. Поварцов предполагает, что стихотворение «Эрцинский лес» стало памятной реакцией поэта на допросы, инициируемые следователем НКВД Николаем Христофоровичем Шива-ровым [7, с. 175]. Современники усмотрели в лирике Л.Н. Мартынова едва ли не преступный умысел, некую целенаправленную разрушительную деятельность и в 30-е годы сборник стихов «Лукоморье» не был допущен к печати А.А. Фадеевым. В 40-е годы после рецензии Веры Инбер на сборник «Эрцинский лес» стихи и вовсе перестали публиковать, поскольку автор обнаружила в его лирике «неприкрытую злобу» на современную действительность.
Позже, в 70-е годы, когда поэт получил Государственную премию СССР за сборник стихов «Гиперболы» (1972), начинает формироваться неполитизированное понимание его творчества, появляются работы, оценивающие художественное значение его произведений. Так, статьи В.В. Дементьева о Мартынове (1971; 1986 - издание второе, дополненное) [1], Л. Лавлинского «Беседы с Леонидом Мартыновым» (1979) [2] и другие раскрывают образ поэта, имеющего свою неповторимую индивидуальность, видение мира, свою лирическую выразительность, исходящую от ярких идей и открытий начала ХХ века (футуризм, неоромантизм). «В тот момент, когда трагически ощущался уход великих русских поэтов XX века, особенно драгоценным было присутствие каждого, удерживающего традицию, успевшего подышать воздухом поэтического обновления начала века. Леонид Мартынов был одним из последних» [9, с. 3]. Действительно в поэтическом цикле о Лукоморье и Эрцинском лесе прослеживаются жизнетворческие черты и философская идея Вл. Соловьева о всеединстве («На пути к истинной философии» (1883)).
Результаты и обсуждение результатов
В библиографии Л.Н. Мартынова есть поэма «Поэзия как волшебство» 1939 года, название которой отсылает к лекции К.Д. Бальмонта, а также к визиту последнего в город Омск. Ироническая трактовка идеи Бальмонта о метафизике азбуки, преображающей сущность слова, разворачивается как описание диалога двух братьев Бальмонтов - Михаила и Константина. Михаил приглашает Константина в город Омб, где нравы жителей жестоки:
Константин!
В Америке ты побывал, ты таитянок целовал, на Нил взирал ты с пирамид. Талантлив ты и знаменит. Но не видал ты гекатомб! Так приезжай же в город Омб. Закалывают здесь у нас по тысяче быков зараз. Забрызган кровью город весь. Сочится кровь людская здесь. И думаю, что в том я прав: ты горожан жестокий нрав смягчить сумеешь, чтоб воскрес к возвышенному интерес. Ведь ты - поэт, целитель душ, родня пророкам!.. [3, с. 203].
Но исцелить пыльный город Омб не удалось, жители его остались глухи к возвышенным идеям о поэзии, лишь, когда Константин, потрафляя их вкусам, заговорил о страстях, он был признан настоящим поэтом. Суть вещей не изменилась, такой вывод остается сделать читателю, поскольку Михаил, который исполнял обязанности судьи в городе Омб, вернулся к своему занятию.
Поэт не предлагает читателю некую мораль в финале этой поэмы-баллады, она выстраивается как характеристика города Омб - города гекатомб: люди замкнуты в житейской повседневности, они отрицают возможность иного существования, видения, пространства. Всякая попытка сломать привычный ход вещей и представлений им непонятна, либо скучна, либо кажется наивной и безумной, либо же преступной.
Лирический герой Мартынова вовсе не отрицает волшебство поэзии, он предлагает другой путь к его пониманию и обретению. В стихотворении «Замечали - По городу ходит прохожий?..», где обращение к читателю идет от первого лица, лирический герой спорит с жителями города о реальности чудесного края Лукоморье. Он зовет туда всех, кто захочет выбрать путь в волшебный край. Лейтмотивом призыва-песни, сопровождаемой игрой на флейте, служат слова:
Расскажите знакомым, шепните соседу, Но, друзья, торопитесь, - я скоро уеду! Я уеду туда, где горят изумруды, Где лежат под землей драгоценные руды, Где шары янтаря тяжелеют у моря. Собирайтесь со мною туда, в Лукоморье! О! Нигде не найдете вы края чудесней! И являлись тогда, возбужденные песней, Люди [3, с. 34].
Стихотворение имеет балладную структуру: начинается с обращения к слушателю - от говорящего к слушающему:
Замечали -
По городу ходит прохожий?
Вы встречали -
По городу ходит прохожий,
Вероятно, приезжий, на нас непохожий? [3, с. 34].
«Вы» - означает ли это местоимение читателя, также как «Я» - автора или лирического героя? Очевидно, поэт предлагает зачин - рамку сюжета о прохожем, который станет «гостем» в вашем доме. Он не только бродит по улицам города, но и ночует на вашем диване, выходит из вашей ванной. Этот прохожий может оказаться в любом месте города. Гость маркирован рядом эпитетов: «непохожий», «странный», «неуклюжий», «дюжий», «скороходу подобный» и т.д. Он не имеет имени, но известен всем, поскольку «гость не незваный», ему доверяют дети, но у взрослых он вызывает тревогу. Усиливая эффект остранения образа, ломая логику строки парцелляцией, поэт добивается упрощения, снижения смысла произносимого объяснения:
Это - я!
Тридцать три мне исполнилось года.
Проникал к вам в квартиры я с черного хода [3, с. 34].
Антитеза «Вы» - «Я» сразу теряет смысл оппозиции «читатель - автор», а если предположить, что автор и лирический герой совпадают, тогда тем более явное аллюзийное сочетание такого «Я» и лирического героя невозможно представить в дальнейшем разворачивании сюжета. Первая аллюзия не остается единственной:
«Это гость», - поясняли вы мельком соседу
И попутно со мной затевали беседу:
«Вы надолго к нам снова?»
- «Я скоро уеду!»
- «Почему же? Гостите. Придете к обеду?»
- «Нет».
- «Напрасно торопитесь. Чаю попейте.
Отдохните да, кстати, сыграйте на флейте».
Да! Имел я такую волшебную флейту [здесь и далее курсив наш. -
Е.К.].
За мильоны рублей ту я не продал бы флейту.
Разучил же на ней лишь одну я из песен:
«В Лукоморье далеком чертог есть чудесен!» [3, с. 34].
«Волшебная флейта» - читается как цитата, такой символ может иметь значение литературного архетипа или быть частью музыкального экфрасиса, отсылая к опере «Волшебная флейта» В.А. Моцарта. Это произведение основано на либретто Иоганна Эмануэля Шиканедера, который в свою очередь использовал мотивы из сборника сказок «Джинни-стан», а именно идею волшебной флейты взял из сказки Августа Якоба
Либескинда «Лулу или волшебная флейта». Эта флейта обладала способностью подчинять чувства того, кто ее слушал, и хозяин музыкального инструмента мог подчинить себе любого человека, чем и воспользовались герои Моцарта и Либескинда.
Гость - загадочный герой Мартынова также декларирует эту способность: все непринимающие его и вступающие в спор с ним люди непременно отправятся за ним, в Лукоморье:
Но сознайтесь!
Недаром я звал вас, недаром!
Пробил час - по проспектам, садам и бульварам
Все пошли вы за мною, пошли вы за мною,
За моею спиной, за моею спиною.
Все вы тут! Все вы тут!
Даже старец крылатый,
И бездельник в пижаме своей полосатой,
И невинные дети, и женщина эта -
Злая спорщица с нами, и клоп из дивана...
О, холодная ясность в чертоге рассвета,
Мерный грохот валов - голоса океана,
Так случилось -
Мы вместе!
Ничуть не колдуя,
В силу разных причин за собой вас веду я. Успокойтесь, утешьтесь! Не надо тревоги!
Я веду вас по ясной, широкой дороге. Убедитесь: не к бездне ведет вас прохожий, Скороходу подобный, на вас непохожий, -Тот прохожий, который стеснялся в прихожей, Тот приезжий, что пахнет коричневой кожей, Неуклюжий, но дюжий, в тужурке медвежьей. Реки, рощи, равнины, печаль побережий. Разглядели? В тумане алеют предгорья. Где-то там, за горами, волнуется море [3, с. 34-35].
Флейта Гостя обладает особенными свойствами, всего одну песню можно сыграть на ней, кроме того эта песня раздражает людей прагматичных, изыскивающих смысла в экономике Луккрая, фольклорных источниках, географическом положении на карте. Строитель требует описать очертанья чудесного чертога, историк определить его завоевателей. Только дети внимают песне, доверяя Гостю:
Флейта, флейта! Охотно я брал тебя в руки. Дети, севши у ног моих, делали луки, Но, нахмурившись, их отбирали мамаши: «Ваши сказки, а дети-то все-таки наши! Вот сначала своих воспитать вы сумейте, А потом в Лукоморье зовите на флейте!» Флейту прятал в карман. [3, с. 34].
Таким образом, мы получаем еще одну трансформацию сюжета, отсылку к сказке о Гамельнском крысолове, основные конструкты которой использует Мартынов в своем стихотворении: флейта, песня-заклинание, дети, привлеченные этой музыкой и исчезнувшие навсегда.
Стилистика и грамматика художественной речи в стихотворении Мартынова также являются способами построения смысла: очевидны многочисленные лексические повторы, эпифоры, анафора и парцелляции, которые делают речь гостя действительно похожей на заклинание: «Все пошли вы за мною, пошли вы за мною, / За моею спиной, за моею спиною. / Все вы тут! Все вы тут!» Прошедшее время в глаголах доминирует везде, кроме прямой речи людей, беседующих с Гостем-флейтистом. Исчезает оно только в финале стихотворения:
Реки, рощи, равнины, печаль побережий.
Разглядели? В тумане алеют предгорья.
Где-то там, за горами, волнуется море.
Горы, море... [3, с. 35].
Смена категории времени служит ответом на вопрос, почему же гость до сих пор не уехал в свое волшебное Лукоморье. Чудесный чертог определяет настоящее время - он всегда есть, он существует. Но дороги туда нет для тех, кто не верит в него. Ведь и флейта, и песня маркированы прошедшим временем, указывающим на разрыв связи и утрату Лукоморья. Оканчивается история незавершенным открытым финалом, моделирующим возможность существования Лукоморья для ищущего:
Но где же оно, Лукоморье?
Где оно, Лукоморье, твое Лукоморье [3, с. 35].
В последней строке опять меняется личное местоимение с «вы» на «ты» («твое Лукоморье») как обращение к персонифицированному слушателю, тогда как «вы» и «я» закреплены за балладной историей гостя - флейтиста. Таким образом поэт замыкает рамку сюжета. В поэтической речи выстраивается многоголосие: собственно поэту, образ которого совпадает, как нам кажется, с лирическим героем, принадлежит голос в рамке баллады, голоса людей-спорщиков и голос флейтиста создают семантическое поле аллюзий и отсылок, в которых можно прочитать литературные цитаты и ироническую оценку нежелания людей расширить свое жизненное пространство, о возможности такой перемены повествует флейтист, поющий им о чудесах. Отличается и несколько архаическая стилистика сказочного зачина песни «В Лукоморье чертог есть чудесен» от сбивчивой, торопливой, ошибочной речи людей:
И соседи, никак не участвуя в споре,
За стеной толковали:
«А?»
- «Что?»
- «Лукоморье?»
- «Мукомолье?»
- «Какое еще Мухоморье?»
- «Да о чем вы толкуете? Что за исторья?»
- «Рукомойня? В исправности».
- «На пол не лейте!» [3, с. 34].
Но антитеза «вы» и «я» не имеет отношения к противопоставлению образа автора и читателя, как хотелось бы прочитать при первом знакомстве со стихотворением Л.Н. Мартынова. Антагонизм гораздо глубже, чем очевиднее, что флейтист объединяет разные литературные и духовные архетипы. Евангелическая аллюзия в самом начале баллады, отсылка к Моцарту и Гамельнскому крысолову поверхностно несовместимы, если не принять во внимание метафизическую идею общности пути от материального, эмпирического к духовному, трансцендентному. Метафора Христа как «ловца душ» в Евангелии от Луки реализуется в притче об обращении Симона Петра: «И сказал Симону Иисус: не бойся; отныне будешь ловить человеков. И, вытащив обе лодки на берег, оставили все и последовали за Ним» (Лук. 5:1-11). Метафизический смысл оперы Моцарта, опиравшегося на масонскую символику и идею совершенствования человека на пути прозрения, общеизвестен. Семантика образа Гамельнского крысолова настолько обширна, что имеет даже исторические аналоги, но для нас самым интересным становится персонификация флейтиста-крысолова как Гермеса-психопомпа, который не погубил, но спас детей от духовной гибели в городе корыстных и жадных людей. Эта философия ухода, побега из «падшего» нравами города вписывается в контекст поэтических образов Мартынова. В поэме «Поэзия как волшебство» этот мотив осмыслен как попытка спасения города Омб, но она не удается, поскольку поэт, призванный для смягчения нравов жителей, сам становится одним из них. Автор в этом лирическом контексте совпадает с лирическим героем и выражает эстетическую оппозицию Мартынова: он ироничен, образы горожан созданы средствами сатиры на сытое мещанство, эпитеты, описывающие пространство города, также контрастируют с окружающей его живой природой: в пыльном городе царит смерть, льется кровь, люди - мясники. Но Гость-флейтист обладает способностью увлечь за собой, спасти. Читатель проходит путь понимания от Омба - города гекатомб до откровения флейтиста:
Успокойтесь, утешьтесь!
Не надо тревоги!
Я веду вас по ясной, широкой дороге.
Убедитесь: не к бездне ведет вас прохожий,
Скороходу подобный, на вас непохожий. [3, с. 35].
Он предлагает не путь в бездну, а со-бытие с метафизическим пространством, открытым для каждого. Мотивная структура стихотворения о Госте-флейтисте отсылает к «Эрцинскому лесу», предшествующему ему поэтическому тексту в сборнике лирики Л.Н. Мартынова 1986 года. Это стихотворение также имеет, как мы говорили выше, двойную датировку. Многоголосье здесь исчезает, остается два голоса: «вы» и «я». Антагонизм двух концептов пути-бытия нарастает и декларирует окончательный разрыв, утрату пути в волшебный край - рай - Эрцинский лес. Лукоморье, как и утраченный, заметенный снегом Эрцинский лес, богато рудами, драгоценными камнями. Но рассказчик-флейтист еще надеется на возможность отправиться в чудесный край, а Эрцинский лес уже недоступен, мотив города исчезает, но характеристика «пыльного» пространства связана с «пыльным раем необозримых стад», намекая на возможную локацию «города».
Стихотворение имеет две редакции: первую мы находим в сборнике стихов 1986 года, а вторую восстанавливает С.Н. Поварцов: «В архиве Мартынова сохранилось два беловых автографа «Эрцинского леса», оба с вариантами. Есть и авторизованная машинопись, тоже с вариантами <...>. Нам эти тексты неизвестны. И всё же представилась возможность познакомиться со стихотворением по списку, сделанному писательницей Е.Н. Анучиной, с которой поэта связывали близкие отношения в середине сороковых годов. Незадолго до смерти (1989 г.) Анучина при содействии своей племянницы Н.П. Васильевой (дочери известного поэта) передала этот список, наряду с другими материалами, на государственное хранение в Омский историко-краеведческий музей. (Омский государственный историко-краеведческий музей. Фонд № 151)» [6, с. 174].
Сравнение этих двух редакций позволяет определить устойчивый мотив, который находится вне авторских правок:
- Я звал вас много раз, Сюда, в Эрцинский лес, Чьи корни до сердец, Вершины до небес. Я говорил, что дик Мой отдалённый край, Я говорил: язык Деревьев изучай [3, с. 33].
Этимологию названия «эрцинский лес» полностью исследовал С.Н. Поварцов, это действительно, как и вся география Мартынова, реально существующее терминологическое определение огромного и древнего лесного массива, простирающегося от античной Европы до сибирского «окиянского моря» по Николаю Спафарию [8, с. 48]. Существует геологический термин - «герцинская складчатость», отсылающий к триасовому периоду формирования горного рельефа Европы и Урала. Герцинский, эркинский или эрцинский лес называют «пограничным», «угольным» (Carbonaria Silva) или «марсовым» лесом в различных источниках. Спафа-рий, по-видимому, первым применяет это определение к сибирскому лесу или тайге, тянущейся от Уральских гор до восточного океана. Исторические истоки термина «лат. Hercynia silva, греч. Arkynia, нем. Hercynischer Wald» отсылают к трудам Аристотеля, Цезаря, Плиния Старшего, Страбо-на и др.
Картографическое определение «леса» и «края» известны нашему рассказчику: «я не таил от вас месторожденья руд», но «место» леса, «чьи корни до сердец, вершины до небес» вряд ли поддается географической локализации. Рудные залежи всегда скрыты, они обязывают к поиску и обнаружение их «места» возможно, если понимание «укоренения» в сердце открывает путь к «вершинам до небес». Формула поиска означает путь в инопространство, где происходит метаморфоза, как предлагает поэт в ранней отвергнутой им редакции стихотворения, превращающая ад в «дикий и пыльный» рай.
Тот лес великий есть, И он могучий есть. Он древле рос и цвёл И вечно будет цвесть От западной земли И до восточной вплоть, Чтоб в нём мы жить могли, Взрастил его Господь. Я звал вас в пыльный рай Необозримых стад, Я звал вас в дикий рай, Напоминавший ад [6, с. 175].
Романтическое усилие преображения, позволяющее за реальным (адом) увидеть идеальное (рай), становится единственным условием осуществления поиска пути к Эрцинскому лесу. В одной из трактовок текста автором (по сведениям С.Н. Поварцова) предлагался образ «заполярного сада», замененный во второй редакции «пастушеским костром», локусом степного пространства, «лесом». Еще одним ориентиром в этом метафизическом «лесу» служит «язык деревьев» - способность понимать, декодировать скрытое в явном. Этот способ, без сомнения, закрыт для людей, «укутанных в темный грех». Рассказчик был бы рад «делить все, чем богат» с «вами», теми, кто должен был его услышать, но остался глух. Рубин, изумруд и топаз, а также янтарь - символы, общие для двух стихотворений маленького цикла. Возможно, значение этих концептов связано с цветом этих драгоценных камней, поскольку красное, зеленое, белое (прозрачное) - цвета живой лесной природы, а янтарь - застывшая смола деревьев. В таком случае становится ясна метафора «богатств леса», связанных с ценностями совсем нематериального свойства. Тогда проясняется и пафосный, торжественный финал стихотворения, также не меняющийся в двух вариантах авторской редакции:
Труби, норд-ост могуч, Что райских птиц косяк Летит меж снежных туч. Косяк безгрешных душ Ему наперерез. Пути, зима, завьюжь! В снегах Эрцинский лес. В снегах Эрцинский лес, В снегах Эрцинский лес, Чьи корни до сердец, Вершины до небес! [3, с. 33].
Путь открыт для «безгрешных душ», двигающихся навстречу «косяку райских птиц». Локус лесного, земного пространства меняется на небесный, «вершинный» путь во вьюжном небе, которое закрыто для «неуслышавших» песню-зов, тех, кто не ищет этого пути - «в снегах Эрцинский лес».
Очевидно, что рассказчик владеет всеми тайнами Эрцинского леса, ему открыт и путь, и язык деревьев. Рассказ об Эрцинском лесе от первого лица вновь разводит образ рассказчика с образом автора или лирического героя.
Аллюзии, связанные с гостем-флейтистом в контексте «лесного» пространства могут быть дополнены отсылками к античному или ренес-сансному архетипу с конструктами: лес, флейта-свирель, божество леса, властитель живой природы - Пан; путь-блуждание поэта в «сумрачном лесу» - Данте. Выводы
Образ рассказчика-флейтиста - литературный архетип поэта, который воплощает истинные, высшие качества творческой природы человека. Лирический эпос Л.Н. Мартынова об Эрцинском лесе занимает в его поэзии место эстетического манифеста, воплощающего художественное видение мира и роли в нем поэта, который обладает способностью пересекать границу реального в поисках своего идеала, своего жизненного пространства, в котором может существовать только он сам.
Литература
1. Дементьев В.В. Поэзия Леонида Мартынова // Мартынов Л.Н. Стихотворения и поэмы / Вступ. ст. В. Дементьева. Л.: Советский писатель, 1986. С. 5-14.
2. Лавлинский Л. Беседы с Леонидом Мартыновым // Лавлинский Л. Поэт и критик. М.: Художественная литература, 1979. С. 3-56.
3. Мартынов Л.Н. Стихотворения и поэмы / Вступ. ст. В. Дементьева. Л.: Советский писатель, 1985. 335 с.
4. Поварцов С.Н. Вакансия поэта // Сын Гипербореи: Книга о поэте / [Отв. ред. С.Н. Поварцов]. Омск: [б.и.] 1997. С. 53-92.
5. Поварцов С.Н. Над рекой Тишиной. Омск: Омское книжное изд-во, 1988, 150 с.
6. Поварцов С.Н. Стихотворение Леонида Мартынова «Эрцинский лес» // Поварцов С.Н. Тёплое течение. Страницы литературного дневника / Вступ. ст. В.М. Физикова. Омск: [б.и.], 2014. С. 164-178.
7. Поварцов С.Н. «Эрцинский лес» Леонида Мартынова: к генеалогии текста // Вопросы литературы. 2005. № 5. С. 308-318.
8. Путешеств1е через Сибирь от Тобольска до Нерчинска и границъ Китая русскаго посланника Николая Спа0ар1я въ 1675 году. Дорожный дневникъ Спа0арiя с введешемъ и примЪчашями Ю.В. Арсеньева. С. Петербургъ: Тип. В. Киршбаума, 1882. URL: http:// elib.shpl.ru/ru/nodes/11175-spafariy-n-g-puteshestvie-cherez-sibir-ot-tobolska-do-nerchinska-i-granits-kitHya-russkogo-poslannika-nikolaya-spafariya-v-1675-godu-dorozhnyy-dnevnik-spafariya-spb-1882#mode/inspect/page/5/zoom/4 (дата обращения: 14.12.2020).
9. Шайтанов И.О. Леонид Мартынов // Мартынов Л.Н. Избранное / Сост. Г. Суховой-Мартыновой, Л. Суховой; вступ. ст. И. Шайтанова. М.: Мир энциклопедий Аванта+: Астрель, 2007. С. 3-10.
Referances
1. Dementiev V.V. Poesia Leonida Martynova [Poetry of Leonid Martynov] // Martynov L.N. Stihotvoreniya i poemy / Vstup. st. V. Demenfeva. L.: Sovietskiy pisatel, 1986. S. 5-14. (In Russian).
2. Lavlinsky L. Besedi s Leonidom Martynovim [Conversations with Leonid Martynov] // Lavlin-sky L. Poet i critic. M.: Chudojestvennaya literatura, 1979. S. 3-56. (In Russian).
3. Martynov L.N. Stihotvoreniya i poemy [Poems and poems] / Vstup. st. V. Demenfeva. L.: Sovetskij pisatel", 1985. 335 s. (In Russian).
4. Povartsov S.N. «Ertsinsky Lyes» Leonid Martynov: k genealogii teksta [«Ertsin Forest» by Leonid Martynov: to the genealogy of the text] // Voprosi literaturi. 2005. №. 5. S. 308-318. (In Russian).
5. Povartsov S.N. Nad rekoi Tishinoi [Over the river Silence]. Omsk: Omskoe knijnoye izd-vo, 1988. 150 s. (In Russian).
6. Povartsov S.N. Stihotvoreniye Leonida Martynova «Ertsinsky Forest» [Poem by Leonid Martynov «Ertsin Forest»] // Povarczov S.N. Tyopbe techenie. Stranicy literaturnogo dnevnika / Vstup. st. V.M. Fizikova. Omsk: [b.i.], 2014. S. 164-178. (In Russian).
7. Povartsov S.N. Vacansya poeta [Poet vacancy] // Sy'n Giperborei: Kniga o poe'te / [Otv. red. S.N. Povarczov]. Omsk: [b.i.] 1997. S. 53-92. (In Russian).
8. Puteshestviye cherez Sibir ot Tobolska do Nerchinska i granits Kitaya Russkogo poslannika Nikolai Spafariya v 1675 godu. Dorojniy dnevnik Spafariya s vvedeniyem i primechaniyami U.V. Arsenyeva [Travel through Siberia from Tobolsk to Nerchinsk and the borders of China by the Russian envoy Nikolai Spa in 1675. Travel diary Spa with introduction and notes by Yu.V. Arsenyev]. S. Peterburg: Tip. V. Kirshbauma, 1882. URL: http://elib.shpl.ru/ru/nodes/ 11175-spafariy-n-g-puteshestvie-cherez-sibir-ot-tobolska-do-nerchinska-i-granits-kitaya-russkogo-poslannika-nikolaya-spafariya-v-1675-godu-dorozhnyy-dnevnik-spafariya-spb1882 #mode/inspect/page/5/zoom/4. (In Russian).
9. Shajtanov I.O. Leonid Martynov [Leonid Martynov] // Marty'nov L.N. Izbrannoe / Sost. G. Suxovoj-Marty'novoj, L. Suxovoj; vsttup. st. I. Shajtanova. M.: Mir e'ncikbpedij Avanta+: AstreP, 2007. S. 3-10. (In Russian).
