CC BY
106
УЧЕНЫЕ
ЗАПИСКИ
Г.Ф. ХАСАНОВА, аспирант кафедры русской литературы XX века
Брянского государственного университета имени академика И.Г. Петровского
ОБРАЗ ЧЕЛОВЕКА БОЯ В ПРОЗЕ ФРОНТОВОГО ПОКОЛЕНИЯ (КОНЕЦ 1950-х — СЕРЕДИНА 1980-х гг.)
В статье рассматривается воздействие традиций Н.С. Гумилева на творчество прозаиков фронтового поколения. На материале рассказов, повестей и романов В. Некрасова, К. Воробьева, Ю. Бондарева, Г. Бакланова описывается тип человека боя, восходящий к произведениям Н.С. Гумилева.
Ключевые слова: традиция, новаторство, военная проза, концепция личности, типология героя.
На формирование прозы фронтового поколения оказали сильнейшее влияние традиции фольклора, древнерусской воинской повести, русской литературы XIX-XX веков. В этой сложной системе литературного воздействия особое место занимает традиция изображения человека боя, восходящая к творчеству Н.С. Гумилева. Несмотря на то, что имя поэта было на долгие годы вычеркнуто из истории официальной литературы, а произведения заклеймлены советскими критиками, как враждебные и вредные, военная проза демонстрирует не только знакомство, но и глубокое художественное освоение идей писателя, в творчестве которого тема войны является одной из ведущих. В 1980-х годах широкому кругу читателей стало доступно художественное наследие мастера слова, начался процесс нового прочтения произведений, однако вопрос о влиянии творчества писателя на формирование военной прозы конца 1950 — середины 1980-х годов не до конца изучен. Г.И. Чулков назвал Н.С. Гумилева «поэтом-воином» [6, 451]. В поэтических шедеврах, прозаическом произведении Н.С. Гумилева «Записки кавалериста» ратный труд представлен как святое дело, истинное призвание мужчин, обоснован культ человека боя, для которого война становится родной стихией. В «Записках кавалериста» ярко выражен мотив элитарности военного сословия: воины образуют особую высшую касту людей, предназначенных лишь для битвы: «Есть люди, рожденные только для войны, и в России таких людей не меньше, чем где бы то ни было <...> как было бы дико видеть этого человека за плугом или у рычага заводской машины» [5, 349]. Прирожденные воины воспринимают все «мирные» компоненты человеческой жизни сквозь призму полезности / бесполезности для ведения боевых действий: «Оставалось скакать прямо от немцев, но там далеко раскинулось вспаханное поле, по которому нельзя идти галопом <...> и зачем только люди придумали земледелие?» [5, 299].
Во время подготовки к сражению герой Гумилева замечает наличие у себя чувства радости в ожидании боя, инстинкта охотника, счастья от осознания предстоящей опасности. Если перевоплощение в охотника возникает во время боя, то в минуты затишья кавалеристы чувствуют себя рыцарями. Как и рыцарство в средние века, кавалерия представлена у Н.С. Гумилева особой военной кастой с особыми правилами, восходящими к рыцарскому кодексу. Писатель, характеризуя статус «благословенной» кавалерии, лейтмотивным делает эпитет «веселый»: «веселая странствующая артель», «веселое сознание опасности», «веселое отступление».
© Г.Ф. Хасанова
ФИЛОЛОГИЯ
Кавалеристы знают, что благодаря мобильности и фактору внезапности их войско всегда сможет безнаказанно уйти от разъяренного врага. Понимание этого стратегического превосходства приводит к возникновению особого чувства благородного покровительства по отношению к другим родам войск, которое ассоциируется с рыцарским культом прекрасной Дамы: «Ни один рыцарь не беспокоится о судьбе своей дамы, как кавалерист о безопасности артиллерии, находящейся под его прикрытием...» [5, 321]. Но с еще большей тщательностью рыцарский этикет («изысканная любезность») проявляется во взаимоотношениях между кавалеристами разных частей.
В военной прозе конца 1950-х — середины 1980-х гг. к людям боя относятся капитан Рюмин (К. Воробьев «Убиты под Москвой»), майор Ушаков (Г. Бакланов «Мертвые сраму не имут»), Куро-патенко (Г. Бакланов «Июль 41 года»), лейтенант Богачев (Г. Бакланов «Южнее главного удара»), капитан Орлик (В. Некрасов «Вторая ночь»), лейтенант Орлов (Ю.В. Бондарев «Батальоны просят огня»), Борис Брянцев (Ю.В. Бондарев «Юность командиров»).
В.А. Чалмаев, раскрывая образ капитана Рюмина (К. Воробьев «Убиты под Москвой»), отмечал присутствие явных признаков гумилевских прирожденных воинов: корпоративный аристократизм, высокомерие [10, 63].
Человек боя воспринимает себя прежде всего как сильную духом личность, способную быть лидером и образцом для подражания. Поэтому характерной чертой данного типа является подчеркнутое внимание к своему внешнему виду. Капитана Рюмина отличает надменноироническая улыбка, военная выправка («застегнут и затянут так, словно никогда не раздевался»). Майор Ушаков, чтобы казаться выше, даже в сильные морозы носит кубанку и кавалерийскую шинель, перетянут скрипящими ремнями. Капитан Орлик появляется в легких хромовых сапогах и сбитой на ухо пилотке. О Борисе Брянцеве сокурсники говорят, что он «родился в военной форме». Борис Брянцев рыцарски галантен в общении с товарищами и непримирим в бою, курсанты отмечают у Бориса задатки военного лидера («он точно родился офицером»). Для Богачева характерно наличие чувства элитарности. Человеческое общество для героя делится на разведчиков (людей привилегированной касты) и всех остальных. Безответная любовь Богачева к Тоне в произведении обретает характер поединка. Например,
герой не говорит о своих чувствах открыто, а доказывает свое превосходство рискованными вылазками в тыл врага. Богачев не только добывает «языков», но и отправляется в немецкий тыл за совершенно ненужными вещами, например, дерзко выкрадывает из немецкого блиндажа патефон с пластинками, а потом празднует завершение удачной «операции» в землянке с разведчиками, демонстративно не замечая Тоню.
Человек боя часто находится в состоянии конфликта с окружающими людьми. Причиной данных конфликтов является сложная система ценностей и принципов персонажей: обостренное чувство собственного достоинства, препятствующее появлению доверительных отношений, культ личной победы, который нередко становится предпосылкой для появления чувства зависти к боевому успеху товарищей. Например, майор Ушаков вызывает к себе чувство непонимания и неприязни у сослуживцев, так как «спит и видит себя генералом». Куропатенко не может побороть чувства зависти к Прищемихину, которому предстоит принять свой последний бой, чтобы дать армии выйти из окружения. Раненый лейтенант Орлов самолюбиво обижается на Ермакова, решившего принять командование батальоном.
Лейтенант Брянцев во время военных действий участвует во многих опасных заданиях и пользуется уважением среди сослуживцев. Однако приобретенное на передовой чувство свободы затрудняет адаптацию Бориса в училище к мирной жизни: «Начинается тыловое воспитание! Когда там лупили всякую сволочь — награждали, а здесь — наряды» [3, 20]. Неумение жить по дисциплинарному уставу, сознательное подавление майором Градусовым культа личной доблести, стремление к лидерству, которые во время войны были эффективными стимулами и приветствовались («плох тот солдат, что не мечтает быть генералом»), приводит героя к конфликту с окружающими людьми. Брянцев интригует против лучшего друга. По верному замечанию капитана Мельниченко, Борис из храброго боевого офицера за год вне войны превратился в труса «перед жизнью и самим собой». Неразрешимое противоречие между моральноэтическими принципами лейтенанта Брянцева жить по совести и стремлением к лидерству приводит героя к единственному решению, которое соответствует его пониманию об офицерском достоинстве, — увольнению из армии.
Бравада Рюмина во время авианалета напоминает поведение Н.С. Гумилева, известное по
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
воспоминаниям современников. Например, из воспоминаний полковника А.В. Посажнова известно, что Н.С. Гумилев во время вражеского обстрела позиций невозмутимо прикурил сигарету и только после этого спустился в окоп.
Если в вышеуказанных произведениях военной прозы конца 1960-х — середины 1980-х годов гумилевский тип человека боя действует преимущественно в военной обстановке, то в повести С. Никитина «Падучая звезда» образ человека боя показан вне хронотопа войны.
Характер героя передан не глазами окружающих, а при помощи самохарактеристики. Отец Мити Ивлева, уходя на фронт, излагает сыну свою жизненную философию. Из монолога читатель узнает не только о жизни Митиного отца, но и о системе жизненных ценностей персонажа.
Отличительной чертой героя является направленность на себя: даже объяснение с сыном перед уходом на фронт, которое может стать последней встречей, он оформляет как передачу «полезных истин», но не как покаяние или поиск утраченных контактов.
Отец Мити самоустраняется от различного рода обязанностей, которые могут ограничить его свободу, возможность проявить себя. В качестве препятствия он воспринимает семью, долг отцовства. Как и герой произведений Н.С. Гумилева, персонаж повести С. Никитина не может полностью реализовать себя в мирное время, бежит от покоя и быта, постоянно ищет возможность испытать характер и волю (поездки по Кавказу, Средней Азии, Гималаям, Дальнему Востоку, охота на хищников).
Образ человека боя в военной прозе конца 1960-х — середины 1980-х гг. имеет сходство с героями Н.С. Гумилева также во внешнем облике.
Неотъемлемым атрибутом человека боя становится стек (прутик, веточка). Согласно «Толковому словарю иностранных слов» стек (англ. stick — буквально палка) — «тонкая палочка», «применялся как хлыст при верховой езде» [7, 664], был не нужен в пехоте, использовался писателями для создания особого образа. Например, о капитане Рюмине в повести К. Воробьева «Убиты под Москвой» говорится: «...с губ его не сходила всем знакомая надменно-ироническая улыбка, и из рук, затянутых тугими кожаными перчатками, он не выпускал ивовый прут, до половины очищенный от коры. Каждый курсант знал, что капитан называет эту свою лозинку стеком...» [4, 147]. Во время немецкой атаки май-
ор Ушаков идет под пулями, словно заговоренный, «похлестывая себя прутиком по голенищу сапог». Командир полка Куропатенко, наблюдая сражение, также постегивает плеткой по голенищу сапог.
Несмотря на неумение ладить с людьми, сложность характера, человек боя способен вызвать восхищение, стать образцом для подражания. Однако ощущение себя человеком боя — это состояние, присущее от природы. Им нельзя стать, можно только родиться. В повести Г.Я. Бакланова «Южнее главного удара» сержант Орлов пытается воспитать в себе характерные качества человека боя, имитирует поведение прирожденного воина. Например, во время минометного обстрела демонстративно остается стоять, облокотившись на бруствер окопа, обращается подчеркнуто снисходительно к окружающим. Орлов может совершить подвиг, геройски погибнуть лишь при условии, что о его поступке узнают люди, тогда как умереть безвестно, как безымянный пулеметчик, до последнего патрона стрелявший в идущий на позицию немецкий танк, не может: «Вчера только Орлов сам подорвал гранатой немецкий танк. <...> На глазах у людей, в азарте, Орлов был готов умереть, хотя любил жизнь и знал многие ее радости. А вот так, одному...» [2, 128]. Более того, сержант Орлов в душе готов оправдать покинувшего позицию солдата, который не вступил вместе с безымянным пулеметчиком в неравный смертельный бой с немцами: «Пэтээровец бросил ружье и спрыгнул в овраг, а пулеметчик остался. Он был один, он мог уйти — кто ему судья? <...> И хотя Орлов никогда никому не признался бы в этом, в душе он считал, что прав пэтээровец. Тот — жив. Он вернется в часть и как расскажет о себе, так о нем и будут судить» [2, 127-128]. Видя приближающихся немцев, Орлов бежит к оставшимся чинить трактор бойцам, но не для того, чтобы предупредить товарищей о возникшей угрозе, а чтобы самому найти защиту.
В системе образов героев военной прозы человек боя занимает особое место, что объясняется двойственным отношением к данному типу.
С одной стороны, писатели не могли не признать достоинств в характере и поведении героя. С другой стороны, отмечают потенциальную опасность, которую несут безрассудно-храбрые порывы человека боя. Противоречие отношения наблюдается уже в самом имени героя. Например, в произведениях Ю.В. Бондарева («Батальоны просят огня»), В. Некрасова («Вторая ночь») и Г. Бакланова («Южнее главного удара») люди боя
ФИЛОЛОГИЯ
носят фамилии, которые происходят от существительного «орел» (старший лейтенант Орлов, капитан Орлик, сержант Орлов). Е. Левкиевская описывает двойственное отношение в восточнославянской мифологии к орлу. Во-первых, орел признавался царем птиц, хозяином небес. Во-вторых, считалось, что орел — птица, проклятая Богом [8]. В русском языке существительное «орел» в переносном значении употребляется по отношению к «гордому, смелому, сильному человеку» [9, 459]. Не случайно в романе А. Злобина «Самый далекий берег» Чагода — командир разведгруппы — называет своих бойцов не иначе как орлами. Сравнение солдат и офицеров с орлом является наивысшей похвалой в устах героя. Однако в выборе авторами «орлиных» фамилий прослеживается не столько следование романтической традиции наделять семантически значимой фамилией героя, выделяющегося своими качествами, сколько противоречивое отношение к нему. Например, в повести В. Некрасова «Вторая ночь» человек боя носит фамилию Орлик (т.е. орел, но маленький). Вспомним о снисходительном отношении опытных солдат к безрассудно храброму, гордому капитану. В повести Г. Бакланова сержант Орлов искусственно имитирует поступки прирожденного воина, но не является таковым (т.е. Орлов, но не орел). Однако прием наделения героя фамилией, несущей смысловую нагрузку, не становится общей тенденцией для военной прозы.
Противоречивое отношение к типу человека боя является свидетельством наличия в прозе исследуемого периода конфликта державной и антивоенной традиции. Конфликт антивоенной и державной традиции в пользу антивоенной линии выражается несколькими способами:
1. Писатели противопоставляют или сравнивают мировоззрение, поведение человека боя и труженика войны, при этом предпочтение отдается труженику войны (Орлов — Бульбанюк, Ку-ропатенко — Прищемихин).
2. Писатели нередко снижают образ человека боя:
1) путем привнесения комического эффекта единственной деталью при описании внешности персонажа;
2) через отношение «любимых» героев прозы к
высказываниям и поступкам романтиков войны и человека боя;
3) через несоответствие действительности представлению о ней человека боя.
Утверждая антивоенные идеи, военная проза отдает предпочтение героям невоенного склада,
для которых война является вынужденным, неестественным состоянием. Показательным является эпизод разговора солдат о традициях японских самураев, которые объявили воинскую честь и славное имя превыше жизни, в романе А. Злобина «Самый далекий берег». Провокационный вопрос Стайкина: стал бы Шестаков за миллион и возможность обрести вечную славу смертником, как камикадзе, перерастает в разговор о сути героизма на войне. Шестаков отказывается от денег и героической смерти. Капитан Рязанцев произносит: «Героическая смерть во имя идеи и смерть за миллион — это совсем разные вещи» и признает правоту Шестакова.
В романе Г.Я. Бакланова «Июль 41 года» полковник Нестеренко оставляет прикрывать отход корпуса не человека боя Куропатенко, а офицера — труженика войны Прищемихина, аргументируя свой выбор словами: «...достойней тебя оставить мне было некого».
В повести Ю.В. Бондарева «Батальоны просят огня» образу вспыльчивого, азартного, бесшабашного Орлова противопоставлен образ думающего, осторожного командира, труженика войны Бульбанюка. Описание привычек, действий одного героя сопровождается сравнением с привычками и действиями другого. Автор-повествователь при всем восхищении безрассудно-храбрым Орловым нравственную правоту признает за поступками Бульбанюка.
В книге Ю.В. Бондарева «снижение» образа человека боя достигается с помощью такой детали, как пуховый платок. Орлов впервые предстает перед читателями перевязанным пуховым платком (у старшего лейтенанта болят зубы). Внешность Орлова вписывается в представление о данном типе героя («злой, гибкий, с нестерпимо зелеными, отчаянными глазами»), однако постоянное упоминание о перевязанной опухшей щеке, которая «смешно скашивается» в разговоре, разрушает созданный романтический ореол.
«Снижение» образа человека боя может достигаться метким комментарием тружеников войны. В повести Г. Бакланова «Мертвые сраму не имут» наряду с авторским описанием облика и поведения майора Ушакова, который внешне похож на героев произведений о революции и гражданской войне (затянут кожаными ремнями, улыбается, обнажая стальные зубы, носит кавалерийскую шинель, при этом автор ненавязчиво поясняет, что шинель помогает герою скрыть небольшой рост), щепетильность Ушакова показана так, как видит ее труженик войны Криво-
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
шеин: «В самые сильные морозы Ушаков ходил вот в этой кубанке. Даже на уши ее не натянет. Крайнее, что мог позволить себе, — это потереть ухо перчаткой. Кривошеин был обыкновенный человек, и у него на морозе мерзли уши. И, между прочим, он не считал это таким уж большим преступлением» [1, 294-295].
В повести Г. Бакланова «Южнее главного удара» прослеживается нелюбовь героев к сержанту Орлову, который подражает людям боя. Пожилой Архипов осуждает Орлова за показную храбрость во время обстрела немцами позиций, Беличенко в присутствии сержанта не хочет прощаться с Ваней Горошко, уходящим на задание.
В повести В. Некрасова «Вторая ночь» неопытный Ленька Богорад искренне, по-мальчишески влюбляется в капитана Орлика. Восхищение Леньки настолько велико, что в присутствии капитана он теряет дар речи, но после того, как Орлик зло шутит, разглядывая фотографии убитого немца, Ленька разочаровывается в своем кумире. Опытные солдаты расценивают безрассудную храбрость капитана Орлика как проявление слабости характера. Например, рядовой Антонов, узнав, что Ленька идет с Орликом в разведку, просит неопытного молодого солдата «присмотреть» за капитаном, так как последний «обязательно во что-нибудь впутается». Покровительственное отношение со стороны подчиненного, без труда предугадывающего действия командира, и особенно данная ему меткая характеристика («шило у него в одном месте торчит») позволяют говорить не о поэтизации образа человека боя, а о потере данным типом ореола привлекательности, который создала предшествующая литература.
В повести Г. Бакланова «Мертвые сраму не имут» отношение к данному типу героя показано через несоответствие действительности представлению о ней человека боя. Человек боя Ушаков, вписывая в свою концепцию войны окружающих людей, хочет увидеть в замполите Васиче комиссара, воспетого литературой о революции. Раскрывая образ Васича, который является типичным тружеником войны, автор подчеркивает отсутствие в герое тех черт характера, которыми пытается «наделить» Васича Ушаков. Васич в отличие от героев произведений Фурманова, Фадеева, Серафимовича не носит кожаное пальто, не смотрит на врагов стальным взглядом, у него нет маузера на боку. Автор обращает внимание на добродушную усмешку, смущение в разговоре с женщиной, проявление отцовской нежности к незнакомому ребен-
ку. Васич снисходительно относится к Ушакову, прощая боевому товарищу его слабости. Майор Ушаков как прирожденный воин гибнет в бою. Герой в последние минуты жизни чувствует себя счастливым, видя горящий танк противника. Но Ушаков умирает обманутым, так как принимает за подбитые танки противника горящий советский трактор. Таким образом, описание смерти Ушакова приобретает скорее иронический, чем героико-романтический оттенок.
Ощущение внутреннего разлада, безысходности из-за несоответствия реальной войны и действительности идеальному представлению приводит к самоубийству капитана Рюмина (К. Воробьев «Убиты под Москвой»). Исследователь В.А. Чалмаев [10], анализируя образ капитана Рюмина, обращает внимание на авторские комментарии. До прибытия на передовую и во время планирования штурма села действия Рюмина сопровождаются пояснениями, подчеркивающими уверенность героя («четкая интонация», «торжественно напряженная команда», «стремительный шаг»), тогда как в ситуациях, не включенных героем в систему концепта «война» (осознание роли отрядов НКВД, наличие недоверия среди курсантов, политика доносительства), прослеживается растерянность капитана Рюмина («растерянно улыбнулся», «тихо спросил», «не приказал, а посоветовал»). Именно несоответствием представляемого действительному объясняется противоречие в поведении Рюмина. Рюмин способен повести в дерзкую атаку роту курсантов, вооруженных самозарядными винтовками, на укрепившийся в селе, вооруженный по последнему слову техники немецкий батальон, однако не решается поверить устному приказу об отступлении. Анализируя поведение героя повести К. Воробьева, В.А. Чалмаев приходит к выводу, что «время Рюминых с их мужеством, стеками, перчатками, но и робостью перед заградотрядом исчерпано... настало время тружеников войны, неказистых, заурядных внешне, но не ломающихся, опирающихся на терпение, разумную способность, подчиняясь обстоятельствам, жить и бороться» [10, 67].
Освоение образа человека боя продолжается и в 90-е годы, о чем свидетельствует роман Г. Владимова «Генерал и его армия». На наш взгляд, можно говорить о сложившейся бинарной противопоставленности человека боя труженику войны как одной из важнейших черт, которая определяет особенности функционирования военной прозы.
ФИЛОЛОГИЯ
íscjg
Библиографический список
1. Бакланов Г.Я. Мертвые сраму не имут // Бакланов Г.Я. Собр. соч. в 4 т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1983.
2. Бакланов Г. Южнее главного удара // Бакланов Г. Собр. соч. в 4 т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1983.
3. Бондарев Ю. Юность командиров // Бондарев Ю. Собр. соч. в 4 т. Т. 4. М.: Молодая гвардия, 1974.
4. Воробьев К. Убиты под Москвой // Воробьев К. Собр. соч. в 3 т. Т. 3. М., 1991.
5. Гумилев Н. Записки кавалериста // Гумилев Н. Собрание сочинений в 3 т. Т. 2. М., 1991.
6. Гумилев Н.: PRO ET CONTRA. Личность и творчество Н. Гумилева в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. СПб., 2000.
7. Крысин Л.П. Толковый словарь иностранных слов. М.: Русский язык, 2000.
8. Левкиевская Е. Мифы русского народа. М., 2004.
9. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. М.: Азбуковник, 1998.
10. Чалмаев В.А. На войне остаться человеком. Фронтовые страницы русской прозы 60-90-х годов. В помощь преподавателям, старшеклассникам, абитуриентам. М., 2000.
G.F. Hasanova
«The image of the fighting man in the front generation prose»
In the article «The image of the fighting man in the front generation prose» under examination is the influence of N.S. Gumilev’s traditions on the war prosaists’ works, belonging to the late fifties — middle eighties years.
The type of the fighting man, which is traced back to N.S. Gumilev’s works, is described on the material of V. Nekrasov’s, K. Vorobyev’s, U. Bondarev’s, G. Baklanov’s novels, narratives and stories.
