CC BY
158
УДК 82
ОБЛОМОВ И.А. ГОНЧАРОВА В СВЕТЕ АНАЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ К.Г. ЮНГА
© 2012 В. Н. Криволапов
докт. филол. наук, профессор каф. литературы e-mail: dlya avtorov@mail.ru
Курский государственный университет
В статье предпринята попытка представить И.И. Обломова из одноименного романа И. А. Гончарова в качестве архетипического образа, порожденного «типическим опытом» многовековой русской культуры. Подобный подход, основанный на методологии К.Г. Юнга, позволяет снять вопрос о достоинствах и недостатках гончаровского героя.
Ключевые слова: И.И. Обломов, И. А. Гончаров, психология К.Г. Юнга.
Термин «архетип» вошел в оборот задолго до Юнга (хотя в течение многих столетий и пребывал в забвении!). В современной науке он употребляется в не столь «обязательном», как у Юнга, значении, а лишь используется для обозначения «изначальных схем представлений, лежащих в основе любых художественных... структур» [Мифы народов мира 1980: 111]. Однако для нас предпочтительной является «обязательность» термина, когда он, как и во времена Платона и Дионисия Ареопагита, означает «первообраз».
О неуместности оценочного отношения к архетипам довольно давно писал С. С. Аверинцев, который едва ли не первым рискнул ознакомить тогда еще советского читателя с аналитической психологией К.Г. Юнга: «Психическая энергия, которую сосредоточивает в себе архетип, <...> нейтральна относительно всех определений добра и зла: архетип сам по себе не морален и не имморален, не прекрасен и не безобразен, не осмыслен и не враждебен смыслу, но в нем заложены открытые возможности для предельных проявлений добра и зла (выделено нами. - В.К.) <. . .> Архетипичность - эпитет, начисто лишенный всякого оценочного содержания» [Аверинцев 1970: 125] (курсив автора. - В.К.). Уже первого взгляда, брошенного на гончаровский роман через призму юнгианского метода, вполне достаточно, чтобы не осталось сомнений в очевидной архетипичности и самого произведения, и его заглавного героя.
Доклад, в котором Юнг впервые продемонстрировал возможности метода аналитической психологии в изучении художественного творчества, был прочитан им в мае 1922 г. К архетипам докладчик подошел через рассуждения о «каузальной обусловленности личностью» «произведения искусства». Юнг настаивал на
существовании двух типов художественных произведений. В первом случае - это «вещи стихотворного и прозаического жанра, возникающие целиком из намерения и решимости их автора достичь с их помощью того или иного воздействия. В этом последнем случае автор подвергает свой материал целенаправленной сознательной обработке, сюда что-то добавляя, оттуда отнимая, подчеркивая один нюанс, затушевывая другой, нанося здесь одну краску, там другую, на каждом шагу тщательнейше взвешивая возможный эффект и постоянно соблюдая законы прекрасной формы и стиля» [Юнг 1987: 221].
Второй тип представлен художественными произведениями, «которые текут из-под пера их автора как нечто более или менее цельное и готовое и выходят на свет божий в полном вооружении как Афина Паллада из головы Зевса» [Юнг 1987: 221]. Свои выводы Юнг иллюстрировал примерами из немецкой литературы, а мог бы сослаться и на Гончарова, романы которого, в особенности «Обломов», вполне соответствуют второму типу в юнгианской классификации, на чем настаивал и сам писатель.
Гончаров писал о «любопытном процессе сознательного и бессознательного творчества» [Гончаров 1986: 295] почти за пятьдесят лет до Юнга. Художник «работает сознательно, если ум его тонок, наблюдателен и превозмогает фантазию и сердце. Тогда идея нередко высказывается помимо образа. И если талант не силен, она заслоняет образ и является тенденциею. <.> И наоборот - при избытке фантазии и при - относительно меньшем против таланта - уме образ поглощает в себе значение, идею; картина говорит за себя.» [Гончаров 1986: 295].
Гончаров писал о «сознательном» и «бессознательном» в искусстве, Юнг об «интровертивной» и «экстравертивной» поэтической деятельности, хотя проблема решалась одна и та же, и самое очевидное различие между художником и психоаналитиком просматривается разве что в степени терминологической оснащенности их размышлений. Даже выводы, увенчавшие их размышления, по сути тождественны, хотя отличия в форме не сразу позволяют это заметить.
«Сознательное» искусство Гончаров ценил очень невысоко, фактически не считая его искусством. «У таких сознательных писателей ум досказывает, чего не договаривает образ, - и их создания бывают нередко сухи, бледны, неполны; они говорят уму читателя, мало говоря воображению и чувству. Они убеждают, учат, уверяют, так сказать, мало трогая» [Гончаров 1986: 295]. Юнг, со своей стороны, не выводил «сознательные» произведения за рамки искусства, более того, предложенное им самим разграничение творцов на интро- и экстравертов считал достаточно условным: «. Убеждение в абсолютной свободе своего творчества скорее всего просто иллюзия сознания: человеку кажется, что он плывет, тогда как его уносит невидимое течение» [Юнг 1987: 223]. Иными словами, всякое подлинное искусство (если оно искусство, а не «тенденция»!) и по Гончарову, и по Юнгу всегда «бессознательно». Не случайно, не боясь прослыть «неумным» художником, самого себя Гончаров относил к «бессознательному» типу, упорно настаивал на «экстравертивной» природе образа Обломова.
Из области «бессознательного», точнее «коллективного бессознательного», и приходят архетипы, которые, по убеждению Юнга, заключают в себе «тайну воздействия искусства»: «Творческий процесс, насколько мы вообще в состоянии проследить его, складывается из бессознательного одухотворения архетипа, из его развертывания и пластического оформления вплоть до завершенности произведения искусства» [Юнг 1987: 230]. По Юнгу, «праобраз, или архетип, есть фигура - будь то демона, человека или события, - повторяющаяся на протяжении истории везде, где свободно действует творческая фантазия» [Юнг 1987: 229]. Архетипические образы «являются сформулированным итогом огромного типического опыта бесчисленного ряда предков: это, так сказать, психический остаток бесчисленных переживаний одного и того же типа» [Юнг 1987: 229]. Именно поэтому «любое отношение к архетипу, переживаемое или просто именуемое, “задевает” нас; оно действенно потому, что пробуждает в нас голос более громкий, чем наш собственный. Говорящий праобразами говорит как бы тысячью голосов.» [Юнг 1987: 230].
В предлагаемой подборке цитат едва ли не каждое слово взывает к ассоциациям с гончаровским романом. Начиная с того, что «творческий процесс», затянувшийся на
Ученые записки: электронный научный журнал Курского государственного университета. 2012.
№ 3 (23). Т. 2
десять лет и увенчавшийся публикацией романа, согласно признанию самого писателя, представлял собой не что иное, как «развертывание и пластическое оформление» «ленивого образа Обломова», вобравшего в себя «элементарные свойства русского человека»: «У меня всегда есть один образ и вместе главный мотив: он-то и ведет меня вперед - и по дороге я нечаянно захватываю, что попадется под руку, то есть что близко относится к нему» [Гончаров 1986: 296]. О «повторяемости» «фигуры» Обломова - в мифологии, сказке, агиографии, т. е. на «протяжении истории» - говорить илишне. «Бесчисленный ряд предков» самого Обломова, а по существу и Г ончарова, и его читателей, зримо представлен в «Сне Обломова» - «увертюре» романа, как называл его Гончаров, архетипическом «событии», из которого «развернулся», «оформился» роман, как сказал бы Юнг. Наконец, скоро уже 150 лет, как Обломов «задевает» практически всех, кто с ним знакомится. Реакция при этом может быть различная: от гневных обличений до безусловной апологии, - но равнодушных не остается, ибо речь идет о «мистической причастности» [Юнг 1987: 230] русского человека к
обломовскому архетипу.
Обломовской «полноты» с избытком хватило бы (и хватает!) как для «приношения фимиама», так и для поношения - все зависит от пристрастий и установок. Проще и даже естественнее всего мотивировать неуместность подобных акций обстоятельствами морально-этического свойства, ведь оценка любого из национальных архетипов неизбежно проецируется на его носителей - «плохими» или «хорошими», «достойными» или «недостойными» оказываются конкретные народы, получающие либо индульгенцию безгрешности, либо клеймо отверженности. Вместе с тем о морали в контексте данного разговора можно не вспоминать или вспоминать в последнюю очередь, ибо неуместность любых оценок коренится в самой природе архетипов. Они так же вне-моральны и вне-оценочны, как любая природная данность: цвет кожи или разрез глаз, например, если вести речь о человеке, особенности рельефа или климата, если иметь в виду среду человеческого обитания. Все это может нравиться или не нравиться (как не нравятся «архетипы русского сознания» Е.А. Краснощековой и В.К. Кантору) [Краснощекова 1997; Кантор 1989: 149-185], но искать здесь поводы для гордости или негодования, а, пуще того, для заключений о чьих-то достоинстве или ущербности, - по меньшей мере, неразумно.
Библиографический список
Аверинцев С. С. «Аналитическая психология» К.Г. Юнга и закономерности творческой фантазии // Вопросы литературы. 1970. № 3.
Аверинцев С. С. Архетипы // Мифы народов мира. М., 1980. Т. 1. С. 111.
Гончаров И. А. Очерки. Литературная критика. Письма. Воспоминания современников. М., 1986.
Кантор В. К. Долгий навык к сну (Размышления о романе И. А. Гончарова «Обломов») // Вопросы литературы. 1989. № 1. С. 149-185.
Краснощекова Е.А. И. А. Гончаров. Мир творчества. СПб., 1997.
Юнг К. Г. Об отношении аналитической психологии к поэтикохудожественному творчеству // Зарубежная эстетика и теория литературы Х1Х-ХХ вв.: трактаты, статьи, эссе. М., 1987.
