CC BY
49
ФИЛОСОФИЯ. ПСИХОЛОГИЯ. ПЕДАГОГИКА 2009. Вып. 1
УДК 32:1 И.В. Соловей
ОБЪЕКТИВАЦИЯ «ПОЛИТИЧЕСКОГО»
В СТРУКТУРАХ ДОКСИЧЕСКОГО ДИСКУРСА
Анализируются доксические структуры поля политики, которое задается дискурсивными стратегиями «ортодоксии» и «гетеродоксии». Доксическая структура поля политики, существующая в границах «ортодоксии» и «гетеродоксии», самовоспроизво-дится через точку «аллодоксии», которая демонстрирует подвижность и изменчивость доксических представлений поля политики.
Ключевые слова: плюрализм мнений, мнение, поле политики, дискурсивные стратегии, «докса», «ортодоксия», «гетеродоксия», «аллодоксия».
В современной социальной философии принцип целостности уступает место принципу плюральности или элементаризма, в соответствии с которым «политическое» предъявляется во множестве отдельно существующих «мнений». Полнота реализации принципа плюральности непосредственно зависит от существования многоразличия «мнений». Существующее множество без какого-либо единства производит эффект «плюрализма мнений» (лат. р1игаН8 - множественный). Получается, что чем более различными, следовательно, несвязанными и несогласованными между собой оказываются «мнения», тем полнее реализуется принцип «плюрализма мнений». Поскольку целостность «политического» предъявляется во множестве отдельно существующих «мнений», то «мнение» оказывается предельным элементом политического дискурса.
Однако на пределе существования «мнение» выступает в значении «докса». Это объясняется тем, что начиная с греческой традиции «мнение» буквально переводится как <^оха» (гр. ^ха - мнение). «Докса» оказывается единым основанием для множества существующих «мнений», а «мнение» базируется на доксических представлениях поля политики. Можно говорить о том, что в условиях «плюрализма мнений» множество отдельно существующих «мнений» выражают доксические представления поля политики.
Существуя в значении «докса», «мнение» всегда содержит в себе некое первичное знание о политическом мире, существование которого позволяет говорить/высказывать «мнение» о политическом мире. В высказанном «мнении» «политическое» предъявляется как само собой разумеющаяся данность. Для того чтобы такой опыт восприятия политического мира как мира очевидного стал возможным, необходимо доксическое знание, устанавливающее непосредственное согласие между ментальными структурами, то есть категориями восприятия мира и структурами самого мира (П. Бурдье, Г. Кортиан, Ж. Може, Л. Пэнто, П. Шампань и др.). Поскольку доксическое знание является первичной интерпретационной формой представления политического мира, то сама «докса» воспринимается как само-очевидная данность. «Докса
в логике... это отношение основополагающего согласия с социальным миром, - пишет П. Бурдье, - выражающееся через нететические тезисы, которые даже не мыслятся как собственные концептуальные тезисы» [1. С.10].
В данном случае «докса» является такой само-очевидной данностью, которая обусловливает существование множества «мнений». В таком случае можно говорить о том, что множество «мнений» образует поле политической «доксы». В связи с тем что каждое «мнение» принадлежит полю доксических представлений, то в отношении «доксы» как предельно само-очевидного, следовательно, объективного знания, отдельно существующее «мнение» является предельно субъективным высказыванием, функционирующим на основе принципа - «как мне кажется». Представленное во «мнении» знание является некой субъективной «кажимостью», «видимостью» или «мнимостью», что само по себе указывает на неисчерпаемую «не-полноту» и принципиальную незавершенность представленного знания. Здесь «мнение» как некое <^оке1 шоЬ> является предельно не-очевидным знанием. Существование своего рода несовпадения или «зазора» между объективной само-очевидностью «доксы» и субъективной не-очевидностью и не-достоверностью «мнения» оказывается основным условием появления дискурсивного движения в поле политической «доксы». Поскольку движение дискурса может быть направлено как от «мнения» к «доксе», так и от «доксы» к «мнению», то внутри поля политической «доксы» вырабатываются стратегии доксической субъективности.
В поле политической «доксы» движение от множества не-очевидных «мнений» к устойчивой очевидности «доксы» реализуется дискурсивной стратегией «орто-доксии». «Ортодоксия» (гр. ор9о£ - прямое; ^хо8 - мнение) означает неуклонное, чуждое колебаний, следование определенному «мнению». Если традиционно понятие «ортодоксия» применялось в области религии, то в настоящее время оно все больше используется в политическом дискурсе (А. Бадью). В поле политической «доксы» «ортодоксия» является такой стратегией доксической субъективности, которая направлена на «утверждение» не-очевидного «мнения» в границах доксической очевидности. «Утверждение» как практически завершенная грамматическая структура сообщает «мнению» характер обще-известного или предельно очевидного знания. В этом смысле «утверждение» «ортодокса» (гр. ор0о^ - прямой) образует пространство обще-известного «мнения». Когда «мнение» принадлежит «общему» пространству, то это непосредственно затрагивает проблему участия «общественного мнения» в процессе производства доксических представлений.
Традиционно считается, что «общественное мнение» является неким «средним мнением», полученным путем простого сложения «мнений» конкретных индивидов (У. Липпман, Э. Ноэль-Нойман, Дж. Цаллер и др.). С одной стороны, существование «общественного мнения» обусловлено существованием «мнений» конкретных индивидов, без которых «общественное мнение» не может существовать. С другой стороны, «общественное мнение» принадлежит всем, но при этом не принадлежит ни одному из тех индивидов, которые высказывают «мнения». Иными словами, «мнение» конкретного ин-
дивида не может быть представлено в структуре «общественного мнения». Поскольку в «общественном мнении» существует изначальная не-различенность «мнений» конкретных индивидов, постольку «общественное мнение» оказывается объективированным пространством воспроизводства обще-известного как предельно очевидного «мнения».
В пространстве «общественного мнения» индивид оказывается неким абстрактным «вы», которое не имеет никакого отношения к конкретному индивиду. В «общественном мнении» инстанция - «вы» («по Вашему мнению.», «как Вы считаете.», «что по Вашему мнению.» и т.д.) является «семантической моделью второго лица» (Ж. Бодрийяр), то есть некой анонимной инстанцией, символизирующей «индивида вообще». Здесь «индивид вообще» является «чистым» понятием, полученным в результате семантической операции. В данном случае «мнение» «индивида вообще», лишенное какого-либо конкретного содержания, всегда выражает типизированное представление, то есть такое представление, которое может принадлежать всем, при этом не принадлежа никому в отдельности. Типизация является основным условием существования «общественного мнения», поскольку «очищает» «мнение» от какого-либо субъективного содержания. Типизированное представление содержит в себе языковые стереотипы - обязательные термины/категории, вне которых «индивид вообще» не имеет возможности говорить/высказывать какое-либо «мнение». В этом смысле языковые стереотипы оказываются предельно обобщенной или «чистой» формой предъявления «мнения» «индивида вообще».
Когда «мнение» «индивида вообще» определяется стереотипами, то в состоянии типизации «мнение» наделяется «чистым» содержанием. Здесь «мнение» определяется социальной практикой индивида, то есть схемой «действия», присутствующей в повседневном существовании. Можно говорить о том, что социальная практика оказывается «чистым» содержанием «общественного мнения». Получается, что «общественное мнение» воспроизводит нерефлексируемые схемы «действия», которые предъявляются как типизированное представление большинства общества.
В общественном пространстве «мнение», которого придерживается большинство, становится доминирующим «мнением». Однако доминирующее «мнение» по своей сути является «мнением» доминирующих, которые «утвердили» собственное политическое видение в границах поля политической «доксы». «Общий интерес господствующих, - пишет П. Бурдье, - консенсус, основополагающее согласие о смысле социального мира (тем самым преобразуемого в естественный, доксический мир), фундаментом которого является согласие о принципах деления [di’vision]» [2. С.37]. Поскольку господствующее «мнение» стремится полностью выразить доксические представления поля политики, постольку можно говорить о полном совпадении «мнения» и «доксы». В господствующем «мнении» всегда присутствует «избыточность» доксических значений. Однако «из-быточная» полнота доксиче-ских значений является показателем «не-хватки» субъективности.
В условиях существования «не-хватки» субъективности образуется поле доксической объективности, где «докса» является такой формой знания, которое существует на уровне «обыденной очевидности» повседневного существования. В структурах повседневности «докса» содержит в себе логику «здравого смысла» (bon sens) и «общезначимого смысла» (sens commun) (Ж. Делез). «Здравый смысл» выражает требование такого порядка, согласно которому необходимо придерживаться одного направления. В целом «здравый смысл» содержит в себе нечто «пищеварительное» и «агрикультурное», неотделимое от аграрных проблем, от огораживаний и от жизни среднего класса, разные части которого уравновешивают и регулируют друг друга. «Системные характеристики здравого смысла, - пишет Ж. Делез, - следующие: утверждение единственного направления; определение его как идущего от более дифференцированного к менее дифференцированному, от сингулярного к регулярному и от замечательного к обыкновенному» [3. С.100]. В повседневности конкретное существование подчиняется требованиям «здравого смысла», который позволяет осуществлять привычные практические «действия».
«Общезначимый смысл» вырабатывает требования к языку, где «слово» приобретает «оседлость», которая вынуждает разнообразное принимать форму «Того Же Самого», то есть наполняться общезначимыми понятиями, манифестирующими неизменное постоянство мира. Поскольку «общезначимый смысл» воспроизводится через множество единичных «мнений», то здесь множество «мнений» является формой воспроизведения «Того Же Самого». «Общезначимый смысл» сводит «слово» к оформленной структуре значений, тем самым лишает язык простора самовыражения, но позволяет выражать исключительно банальности (фр. banal- заурядный, пошлый, избитый; давно избитое выражение). «Докса, - пишет Ю. Качанов, - содержит в себе отстоявшиеся социальные представления, вульгаризмы своей эпохи; каковы наши «естественные» представления о парламенте? - «это организованное в представительство общественное мнение»; об элите? - «это группа лично независимых и лично значимых персон, объединенных общими интересами» и т.п.» [5. С. 165-166].
В поле доксической объективности «слово» и «действие» принадлежат политической практике, представленной в структурах повседневности. В повседневности социальная субъективность предъявляется в схемах «действия» социального агента (П. Бурдье) и в общественном «слове» «Das Man» (М. Хайдеггер). Система диспозиций, порождающая и структурирующая практику «агента», базируется на системе типизированных представлений, которые неосознанно усваиваются «агентом» в процессе социализации. Такое первоначальное знание оказывается неким «практическим чувством», изначально вписанным в стратегию «действия» «агента». «Собственно политическое действие возможно, поскольку у агентов, включенных в социальный мир, есть знание (более или менее адекватное) об этом мире, - пишет П. Бур-дье, - и поскольку можно воздействовать на социальный мир, воздействуя на их знание об этом мире. Это действие призвано произвести и навязать пред-
ставления... о социальном мире, которые были бы способны воздействовать на этот мир, воздействуя на представления о нем у агентов» [2. С. 33]. Составляющие политическую практику «агента» диспозиции представляют собой бессознательно интериоризированные и инкорпорированные схемы практического «действия». Поскольку политическая практика (от гр. praxis -действие) «агента» базируется на некоем «практическом чувстве», то в политической практике «действие» сводится к «поведению», которое является до-субъектным состоянием «действия». Таким образом, в повседневности «поведение» является безрефлексивным «действием».
Если обратиться к «слову» «Das Man», то выясняется, что «Das Man» является некой неопределенной и неопределимой в языке инстанцией. В языке неопределенно-личное местоимение «man» употребляется либо в качестве подлежащего в неопределенно-личных предложениях, где сказуемое выражено глаголом в третьем лице единственного числа, либо в неопределенноличных предложениях без подлежащего с глаголом в третьем лице множественного числа. В том и в другом случае сама структура «Man» («Люди»): «Man носит», «Man говорит», «Man слушает» - содержит в себе некую «безличную» анонимность и неопределенность социального присутствия. Представляя несамостоятельность и не-собственность социального присутствия, «Das Man» позволяет индивиду, не высказывая ничего своего собственного, участвовать в общем «говорении», то есть в «том-что-говорят-все».
Поскольку язык «Das Man» никогда не высказывает ничего собственного, то в языке «Man» могут выражать себя только господствующие внутри общества доксические представления, которые не предполагают наличия никакого «собственного» «мнения». Изначальная принадлежность «Das Man» полю политической «доксы» позволяет доксическим представлениям поля политики воспроизводиться без необходимого осмысления. В данном случае бес-смысленное или без-мысленное воспроизведение очевидных представлений превращает процесс говорения/высказывания «мнений» в общественную «болтовню». К сущности «болтовни» относится то, что, являясь «разносящей» и «вторящей» речью, «болтовня» создает возможность понимать суть «сказанного» без предварительного осмысления и интерпретации. В этом смысле «беспочвенность болтовни, - полагает М. Хайдеггер, - не закрывает ей доступа к всеоткрытости, но благоприятствует ей. Болтовня, которую всякий может подхватить, не только освобождает от обязанности подлинным образом понимать, но и образует некоторую безличную понятность, от которой ничто не закрыто» [6. С. 32]. В данном случае источником общественной «болтовни» является не стремление к знанию, а повседневное «любопытство», которое позволяет социальному индивиду уклоняться от понимания подлинной сущности мира, но при этом участвовать в процессе «перебалтывания» или «пере-сказывания» толков/слухов. Общественное «слово» «Das Man» оказывается «болтовней», обессмысливающей «слово» языка. Таким образом, в поле доксической объективности «действие» и «слово» являются до-субъектными состояниями и сводятся к «поведению» и «болтовне»,
которые присутствуют в повседневном существовании и демонстрируют «нулевой уровень» социальной субъективности.
В повседневности «докса» оказывается таким предельно очевидным знанием, которое на пределе утрачивает собственную очевидность, то есть оказывается предельно не-очевидным «мнением» большинства. В данном случае предельно не-очевидное «мнение» большинства можно соотнести с неким «коллективным представлением» (Э. Дюркгейм, Л. Леви-Брюль), представляющим собой до-рефлексивное знание. Существование «коллективных представлений» порождает зависимость «мнения» от нерефлексируе-мой аксиоматики доксических представлений, управляющих «словом» и «действием».
Дискурсивное движение от не-очевидной достоверности «мнения» большинства к установлению новой очевидности «доксы» задается стратегией «гетеро-доксии» (гр. heteros -другой; doxia - мнение). В данном случае «гетеродоксия» является стратегией доксической субъективности, которая «отрицает» очевидность «мнения» большинства. Поскольку «отрицание» относится к тому, что уже «утверждено», то «отрицание» всего лишь предъявляет не-очевидность господствующего «мнения». Здесь «отрицание» оказывается таким состоянием доксической субъективности, которое открывается через множество не-очевидных «мнений».
В поле политической «доксы» «отрицание» господствующего «мнения» реализуется в общественном пространстве диссидентского (англ. dissident; лат. dissidens - противоречащий) дискурса. Если первоначально «диссидентом» называли всякого вероотступника и еретика, который не исповедует господствующее вероучение, то в настоящее время это понятие все больше употребляется в рамках политического дискурса. Здесь «диссидентами» называют граждан, которые противопоставляют свои «мнения» или убеждения господствующему «мнению». Необходимо подчеркнуть, что в данном случае «диссидент» употребляется не в значении «правозащитник», а под ним подразумевается именно состояние «отрицания».
Поскольку «отрицание» отличается от «утверждения» состоянием радикальной неопределенности, то отсутствие определенности позволяет с одной и той же позиции «отрицания» высказывать противоположные, следовательно, потенциально антагонистические «мнения». В этом смысле диссидентство объединяет множество различных и потенциально не связанных между собой «мнений». Анализируя диссидентское движение польской «Солидарности», С. Жижек приходит к выводу, что оно сформировалось исключительно на основе «отрицания» различными социальными слоями общества господства коммунистической идеологии, которая олицетворяла собой упадок и разложение общества. В этом смысле «Солидарность» включала в себя множество не связанных между собой, но объединенных радикальным неприятием коммунистического режима позиций. «Консервативные националисты обвиняли их в предательстве интересов Польши советскому господину; - пишет С. Жижек, - те, кто ориентировались на бизнес, видели в них препятствие для своей неограниченной капиталистической деятельности; для
католической церкви коммунисты были аморальными атеистами; для фермеров они олицетворяли насильственную модернизацию, которая лишила их привычного уклада жизни; для художников и интеллектуалов коммунизм был синонимом репрессивной и бестолковой цензуры; рабочие считали себя не только эксплуатируемыми партийной бюрократией, но и в еще большей степени они были оскорблены заявлениями о том, что все это делается от их имени ради них же самих; наконец, старые разочарованные левые считали режим предательством «подлинного социализма» [4. С.67-68].
Диссидентское «отрицание» оказывается предельной позицией, которую способны занимать доминируемые или подвластные, чьим субъективным «мнениям» «не-хватает» объективной само-очевидности «доксы». «Общий интерес подвластных, - пишет П. Бурдье, - заключается в дискурсе и сознании вплоть до научного знания, поскольку они могут сорганизоваться в отдельную группу, мобилизоваться и мобилизовать имеющуюся у них потенциальную силу лишь при условии постановки под вопрос категорий восприятия социального порядка, которые, будучи продуктом этого порядка, навязывают им послушание» [2. С.37]. Когда субъективному «мнению» «не-хватает» объективности «доксы», то это указывает на то, что такое «мнение» «еще-не» «утвердилось» в границах доксической очевидности. В этом смысле диссидент изначально вовлечен в символическую борьбу за установление новой очевидности доксических представлений, в рамках которой «ортодоксии» противостоит множество несвязанных между собой «мнений», каждое из которых, «отрицая» «мнение» большинства, стремится «утвердиться» в качестве очевидного. «Еретический дискурс должен не только склоняться к отказу от членства в мире здравого смысла, - пишет П. Бурдье, - публично проповедуя разрыв с обыденным порядком, он также должен произвести новый здравый смысл и со всей легитимностью, которую обеспечивает публичное проявление и коллективное признание, выразить в нем прежде умалчиваемые или вытесняемые практики и опыт всей группы» [2. С.35].
В данном случае определение позиций противоборствующих сторон всегда задается как иерархическое пространство субъективных положений, обеспеченных символическим капиталом (П. Бурдье), наличие которого является показателем способности субъекта к стратегиям объективации. В символической борьбе за производство доксической очевидности «ортодоксальная» направленность на «утверждение» границ доксических представлений инициирует появление множества несвязанных между собой «мнений», а стратегия «отрицания» «мнения» большинства непосредственно завершается «ортодоксальным» «утверждением» новой доксической очевидности.
В поле политической «доксы» противоположение доминирующие/доминируемые оказывается продуктом «кругового вращения» доксиче-ского дискурса. Доминирующие, которые «уже» «утвердили» собственное «политическое» видение и стремятся сохранить существующий режим «доксы», ориентируются на «прошлое», где «докса» существует как «обыденная очевидность», подчиняющаяся требованиям «здравого смысла» и «общезначимого смысла». «Эта ностальгия по прото-доксе, - пишет П. Бурдье, - со
всей наивностью выражается в присущем любой форме консерватизма культе доброго народа (чаще всего воплощенного в крестьянине), где эвфемизмы ортодоксального дискурса (простые люди, скромное происхождение [classes modestes] и т.д.) точно обозначают основное свойство подчинение заведенному порядку» [2. С.37]. В свою очередь доминируемые, которые борются за признание «еще-не» легитимированных «мнений», выступают на стороне «будущего». «Докса» как продукт «кругового вращения» содержит в себе «следы» как «прошлого», которое «уже-не» существует, так и «будущего», которое «еще-не» существует. Поскольку движение времени происходит из «будущего», чтобы отправиться дальше в «прошлое», то само «настоящее» пребывает в «возвратном движении», где «отрицание» того, что «уже-не» существует, и «утверждение» того, что «еще-не» существует, происходит относительно нерефлексируемой само-очевидности «доксы».
«Круговое движение» существующих доксических представлений, которые обеспечивают нерефлексируемую «со-общаемость» «слова» и «действия», приостанавливается в результате появления «иного» «мнения», производящего «логический разрыв» между порядком дискурса («словом») и порядком социальной практики («действием»). Возникновение «иного» «мнения» создает «эффект аллодоксии» (гр. allo - иной, различный). «Аллодок-сия» указывает на то, что некогда очевидные для «слова» и «действия» док-сические представления утратили силу само-очевидности. «Эффект предвидения или теории (понимаемый как эффект навязывания принципов деления [di’vision], производимый любым объяснением), - пишет П. Бурдье, -возникает в пространстве неопределенности, в месте разрыва между молчаливо принимаемыми очевидностями этоса и публичными проявлениями логоса. Благодаря аллодоксии, которая возможна в силу дистанции между порядком практики и порядком дискурса, одни и те же диспозиции могут признаваться при сильно разнящихся и порой противоположных точках зрения» [2. С.38]. Принадлежа порядку дискурса, «аллодоксия» демонстрирует, что в основании «политического» «имеет-ся» множество дискурсивных оснований. Установленное единство доксических представлений оказывается одним из множества инвариантов единой вариативной структуры поля политики. Это говорит о том, что всякий доксический порядок основан на некой форме «исключения» других возможностей.
Это значит, что доксическая структура поля политики, существующая в дискурсивных границах «ортодоксии» и «гетеродоксии», изменяется посредством «аллодоксии», которая трансформирует категории восприятия «политического». Следовательно, «аллодоксия» изменяет/смещает установленные границы поля политической «доксы», то есть задает новое направление док-сическим представлениям. Можно говорить о том, что поле политической «доксы» самовоспроизводится через точку «аллодоксии». Трансформация восприятия «политического» - категорий/понятий/суждений, позволяющих высказываться о «политическом» как «политическом», влияет на политическую практику, то есть приводит к изменению схем политического «действия». В данном случае подвижность и изменчивость границ политической
«доксы» является показателем произвольного характера доксических представлений, их принципиальной открытости для бесконечных структурных изменений, что само по себе говорит о вариативности различных версий «доксы».
Сам факт того, что «имеет-ся» некое «иное» «мнение» - невозможное с точки зрения доксических представлений, лишает политический дискурс «дара речи». В этом смысле «аллодоксия» предъявляет недостаточность док-сического дискурса. Эта «из-быточная» неполнота «доксы», ее изначальная недостаточность вынуждает «ортодоксию» хранить «молчание», а «гетеро-доксию» заниматься «пустой болтовней». Можно говорить о том, что «пустая болтовня» и наступившее «молчание» выявляют пределы доксического дискурса. В состоянии предела политический дискурс «уже-не» может существовать по-прежнему, но «еще-не» способен производить новые смыслы.
Существование на пределе предполагает, что «по ту» сторону границы какие-либо схемы описания и объяснения политического мира как таковые «еще-не» существуют, что свидетельствует о крайней степени эмансипации дискурсивных оснований политического бытия. Освобожденное от концептуального диктата «политическое» существует в условиях исследовательского произвола. Это означает, что позиция субъекта может быть абсолютно относительной и произвольной. Лишенный теоретической основы субъект превращается в «демагога». В свою очередь «по эту» сторону границы легитимированные модели описания/объяснения политического мира как бы «ужене» существуют, то есть утратили свою актуальность и значимость. Возвращение к тому, что «уже-не» является по своей сути значимым, но все «еще» функционирует в поле политики, является сущностью «догматика», который сохраняет в дискурсе все отжившие референции поля политики. На политической сцене «догматик» и «демагог» как «двуликий Янус» представляются метафизическими «двойниками-конкурентами» (А. Бадью) политического субъекта, которые имитируют политическую деятельность, поскольку ни «молчание» «догматика», ни «пустая болтовня» «демагога» не способствуют появлению нового смысла «политического».
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бурдье П. Университетская докса и творчество: против схоластических делений // Socio-Logos’96: Альманах Российско-французского центра социологических исследований Института социологии Российской Академии наук. М.: SocioLogos, 1996.
2. Бурдье П. Описывать и предписывать. Заметки об условиях возможности и границах политической действительности // Логос. 2003. 4,5 (39).
3. Делез Ж. Логика смысла. М.: Изд. центр «Академия», 1995.
4. Жижек С. Интерпассивность. Желание: влечение. Мультикультурализм. СПб.: Алетейя, 2005.
5. Качанов Ю.Л. Политическая топология: структурирование политической действительности. М.: Ad Marginem, 1995.
6. Хайдеггер М. Бытие и время (избранные параграфы) // Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М.: Гнозис, 1993.
Поступила в редакцию 12.01.09
I. V. Solovey, candidate of philosophy
Objectivation of ‘the political’ in doxical discourse structures
The paper analyses the doxical structures of the political field which is set by discursive strategies of ‘orthodoxy’ and ‘heterodoxy’. The doxical structure of the political field exists within the limits of ‘orthodoxy’ and ‘heterodoxy’. It replicates itself through the ‘allodoxia’ point which shows the mobility and variability of doxical representations of the political field.
Соловей Ирина Викторовна, кандидат философских наук ГОУВПО «Удмуртский государственный университет»
426034, Россия, г. Ижевск, ул. Университетская, 1 (корп. 6)
E-mail: zhurbin@udm. ru
