CC BY
25r
Уральский журнал правовых исследований ^^ igk
Ural Journal of Legal Research ^^ ^^
[•J
OF LEGAL RESEARCH
i
УДК 343.01
DOI 10.34076/2658-512X-2020-6-52-63
Насрутдинов Данил Рустамович (tabularasa569@gmail.com)
ORCID: 0000-0002-2401-4787 Студент Института государственного и международного права Уральского государственного юридического Университета
Danil R. Nasrutdinov ORCID: 0000-0002-2401-4787 Ural State Law University Institute of State and International Law, Student
Научный руководитель: Бодрова Эльвира Эдуардовна (elay09@yandex.ru) Доцент кафедры Истории государства и права Уральского государственного юридического университета
Кандидат исторических наук Academic supervisor: Elvira E. Bodrova
Assistant Professor of the Department of History of State and Law
Ural State Law University Candidate of Historical Sciences
Об опыте российской уголовно-правовой традиции: историко-правовое значение языка
и терминологии УК РСФСР 1960 г.
On the Experience of Russian Criminal Law Tradition: Historical and Legal Significance of the Language and Terminology of the 1960 RSFSR Criminal Code
Для цитирования: Насрутдинов Д. Р. Об опыте российской уголовно-правовой традиции: историко-правовое значение языка и терминологии УК РСФСР 1960 г. // Уральский жунал правовых исследований. 2020. № 6. С. 52-63. DOI 10.34076/2658-512X-2020-6-52-63.
For citation: D. R Nasrutdinov, 'On the experience of Russian criminal law tradition: historical and legal significance of the language and terminology of the 1960 RSFSR Criminal Code', Ural Journal of Legal Research, 2020, No. 6. pp. 52-63. DOI 10.34076/2658-512X-2020-6-52-63.
Аннотация: Статья посвящена комплексному анализу следующих элементов юридической техники УК РСФСР 1960 г.: 1. языковых (в вопросе чувственно-эмоциональной составляющей «правовой коммуникации»), 2. терминологических (в отношениях «человек - текст закона»), которые вызывали у обычных советских граждан трудности в понимании, что становилось причиной разрыва коммуникации между населением и государством, 3. философских основ и черт УК 1960 (вопрос влияния сущности языка нормативно-правовых актов на бытие человека) через ось историко-лингвистической эволюции юридических документов и терминологии. В статье делается вывод, что при составлении текста УК 1960 проводилась явная политике лавирования между различными социальными группами, с целью удовлетворения всего народа в целом. На основе лингво-исторической юридической методологии выявлена специфика УК по указанным аспектам исследования, сделан вывод, что необходим баланс между двумя полюсами: чувственно-эмоциональным и официально-юридическим, с целью повышения эффективности процесса правового регулирования.
г
г
OF LEGAL RESEARCH
к
Ключевые слова: язык правового источника, юридическая терминология, юридическая лингвистика, правовая культура, сознание.
Abstract: The article is devoted to a comprehensive analysis of following legal technique elements of the 1960 RSFSR Criminal Code: 1. linguistic (in terms of the sensory and emotional component of «legal communication»), 2. terminological (in «person - the text of the law» relationships), that caused difficulties in understanding by ordinary Soviet citizens, which is the reason why there was a gap in communication between the people and the state, 3. the philosophical foundations and features of the 1960 Criminal Code (with regard to the influence of essence of normative legal acts language on human existence) through the historical and linguistic axis of the legal documents and terminology evolution. The author concludes that in process of drafting the 1960 Criminal Code there was the apparent policy of maneuvering between different social groups in order to satisfy people as a whole. On the basis of the linguistic-historical legal methodology, the specificity of the Criminal Code on above-mentioned aspects of the study was revealed, which leads to the conclusion about the need for balance between two poles: sensual-emotional and formal-legal in order to increase the efficiency of the legal regulation process.
Keywords: language of a legal source, legal terminology, legal linguistics, legal culture, consciousness.
«...Бурное протекание социально-политического взрыва в эпоху Великой французской революции XVIII в. привело к описанию взрывных процессов в самых различных сферах в терминах общественно-политических революций» [1, с. 650], - такие слова известный отечественный литературовед и семиотик Лотман Ю. М. высказал в одной из своих статей «О динамике культуры». Безусловно, почти любое общественное событие может повлиять на язык юридического текста. Такое влияние может прослеживаться не только с точки зрения формального изменения терминов и отдельных слов, но и, прежде всего, фактически, когда изменяется регулирование сложившихся ранее правоотношений. Безусловно, подобные изменения могут иметь разные последствия: в одних случаях это развитие права, в других - формирование беззакония, и так далее.
Но для научного исследования влияния языка на право важным является вопрос, с которого начинается исследование данной конкретной статьи: что в юридическом плане является основой языка текста и его формирования?
Хорошим ответом представляется позиция юриста, цивилиста и политического деятеля Шершеневича Г. Ф.: «Чтобы правильно применять закон, нужно прежде всего правильно его понимать. Такое понимание достигается путем толкования закона, которое есть не что иное, как усвоение истинного содержания его» [2, с. 115].
Однако, уделяя такое внимание значению интерпретации права, нельзя не указать на основной ее принцип относительно терминологии, который, как видится, наиболее удачно был сформулирован отечественным исследователем Шаргородским М. Д.: «Слово закона должно максимально и с точностью выражать мысль законодателя, оно должно быть простым и общепонятным.
Для этого законодатель пользуется термином - словом или выражением, являющимся названием строго определенного понятия» [3, с. 169].
Представляется, что, исходя из вышесказанного, актуальным направлением исследований является анализ языка и терминологии исторических источников российского права.
В качества данного источника для настоящей работы автор выбрал УК РСФСР 1960 г.1 Как известно, уголовно-правовая идея любой культуры, любого языка, любого времени в контексте
1 Уголовный кодекс Российской Советской Федеративной Социалистической Республики 1960 года: за-
кон РСФСР от 27.10.1960 г. (утв. ВС РСФСР) // «КонсультантПлюс». URL: http://www.consultant.ru/document/ cons_doc_LAW_2950/ (дата обращения: 13.10.2020).
г
г
ог ЬЕвт
РЕБЕПРСН
терминологии и нравственности самобытна и сформирована согласно эмоционально-психологическим историческим формам.
Центральной категорией в уголовно-правовой мысли является преступление, именно поэтому наиболее уместно начать исследование с семантического анализа этого термина в УК РСФСР 1960 г. Так, согласно ст. 7 УК РСФСР 1960 г. преступлением признается предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние (действие или бездействие), посягающее на общественный строй СССР, его политическую и экономическую системы, личность, политические, трудовые, имущественные и другие права и свободы граждан, все формы собственности, а равно иное, посягающее на социалистический правопорядок, общественно опасное деяние, предусмотренное уголовным законом. Как можно заметить, на первом месте в цепочке перечислений стоит «общественный строй СССР». Из этого при толковании можно сделать вывод о приоритете государственной и политической безопасности относительно таких ценностей как сохранность личности и общества.
Этот вывод также подтверждается и направленностью уголовного закона защищать «социалистический строй». На примере вышеизложенного видно, что слабой чертой этой дефиниции можно считать ее перегруженность, перенасыщенность устанавливающими протекцию над государством и политическим строем лексическими и грамматическими конструкциями: регулирование данного кодекса с этой точки зрения создано, прежде всего, для государства, а не для человека, что противоречит природе права. В общих чертах содержание этого понятия соответствует классическому, а точнее классовому определению, и более всего слишком тесно связано с охраной государства. Без сомнения, данный факт связан с характером основных задач уголовной политики, которые были заложены еще в 20-30-е гг. На этот счет Ф. фон Лист писал: «Уголовная политика требует, чтобы в основание ее были положены данные уголовной биологии (антропологии) и уголовной социологии (статистики)» [4, с. 27].
Обращаясь к статистике, Гуров А. И. делает вывод, что в 1953-1964 гг. «интенсивно увеличивается количество краж государственного и общественного имущества» [5, с. 104]. Из этого следует, что направленность характера понятия преступления в этом кодексе соответствовала задачам уголовной политики, одна из которых - предотвратить бурный рост хищения государственного и общественного имущества. Без всяких сомнений, и сами идеи как свойства социалистической философии, и практика государственного и правового строительства оказали свое влияние на уголовное законодательство. Наиболее ярко это проявляется в том, что государство как политическое явление фактически приобретает характер идентичности социальному феномену общества: социум приравнен к государству, а так как социум представляет собой общность людей, то частичка бытия государства имеет отражение в бытие и отдельного человека.
Таким образом, можно лишь согласиться со словами философа М. Фуко: «... «преступление», объект судебно-уголовной практики глубоко изменилось: изменились скорее качество, природа, состав, в некотором роде субстанция наказуемого элемента, нежели его формальное определение» [6, с. 24]. Довольно абсурдным может показаться утверждение, что человек, совершающий преступление - это преступник.
Разумеется, такое суждение больше похоже на неверное по законам логики определение или на «похвалу глупости», ведь вовсе не отражает основных признаков этого статуса. Но в УК РСФСР 1960 г. ситуация с понятием «преступник» была не столь простой, например, речь идет о проблеме такого специфического термина, как особо опасный рецидивист. Так, в соответствии с ч. 1 ст. 24.1 УК РСФСР 1960 г. особо опасным рецидивистом признается лицо, ранее осужденное за особо опасное государственное преступление. Но если есть такое понятие, то почему нет понятий обычного рецидивиста или рецидива: понятие строиться только через указание на действия, совершенные повторно, что говорит о некой нелогичности и об отсутствии лаконичности
г
г
ог ЬЕвт
РЕБЕПРСН
в языке законодателя, что в свою очередь порождает двусмысленность при восприятии юридического текста. Именно о лексическом единообразии терминологии законодательных актов как о строгом правиле их составления высказывается Берг Е. Б.: «.. .точность достигается за счет лексических повторов, усиливающих ясность и однозначность понимания» [7, с. 143].
Еще одним пробелом в юридической технике УК РСФСР 1960 г. является использование законодателем эмоционально-оценочных слов, подразумевающих под собой крайне абстрактные и многозначные свойства человеческого характера. Так, например, отличительными признаками злостного хулиганства признавались «исключительный цинизм» и «особая дерзость» (ст. 206), что затрудняет процесс квалификации данного преступления и одновременно является стилистической ошибкой. По этому поводу Кашанина Т. В. высказывается: «Нормативный текст характеризуется беспристрастностью (нейтральностью) и отсутствием экспрессии (выразительности, проявлением чувств)» [8, с. 225].
Различные психические процессы, от которых жизнь человека неотделима, будь то эмоции, чувства или фрустрации (агрессия, депрессия) в сознании законодателя при составлении юридических нормативных или ненормативных актов (текстов) рассматриваются как ошибки. Но если эти психические процессы, протекающие в сознании человека, сопровождают его всю жизнь, то какова причина того, что право, созданное человеком, для человека и ради человека, попросту небрежно исключает их из юридических текстов?
Здесь проблема кроется скорее не только в юридической науке и практике, но и в развитии психологии и философии как наук: ни одна наука сегодня не может однозначно и конкретно дать определение эмоциям и чувствам по причине малой осведомленности об этих свойствах человеческой природы, их недостаточном научном уяснении и разъяснении. Так и право не может по своей сущности, которая отчасти заключается в однозначности и конкретности, принять различного рода психологически особенности сознания людей. Говоря о языке УК РСФСР 1960 г., нельзя также не сказать о наличии в его тексте нарушений лексических норм. Так, понятие «паразитическое существование» (ст. 210) является подобным ярким примером. Используемое в этой статье прилагательное «паразитический», которое в большей степени похоже даже на эпитет, призвано, с точки зрения законодателя, сформировать у общества крайне негативное отношение к подобному явлению, прежде всего, с помощью эмоционально-оценочного воздействия (эмоционального штампа), нежели правового. Исходя из соображений его сочетаемости с существительным «существование», да еще и в юридическом тексте, можно наблюдать явный пример лексической несочетаемости, которая, по мнению Панченко С. В., может «Исказить смысл сообщения, создать возможность двоякого толкования фразы либо придать тексту нежелательную стилистическую окраску» [7, с. 102]. Еще один хороший пример лексической несочетаемости можно привести на примере термина «кара». Многим известен фразеологизм «кара небесная» и, безусловно, слово «кара» в одном из значений есть наказание, но благодаря устойчивым выражениям, уходящим в древность, это слово приобрело возвышенную окраску, связанную с тем, что кара как явление имеет божественное происхождение.
Поэтому употребление такого слова в УК РСФСР 1960 г. (ст. 20) неуместно с точки зрения юридической лингвистики. Хотя в отношении эмоционального воздействия данный термин незаменим, если адресован правильной социальной группе с большим количеством членов. Так, для воцерковленных граждан «кара» в сознании связана с божьим судом и, таким образом, поведение человека верующего более эффективно регулируется термином «кара», нежели «уголовное наказание». Бесспорно, все вышеизложенные примеры достаточно неоднозначны. Возможно, что, сохраняя традиции основателей советского государства, законодатель пытался как можно более адекватно упростить терминологию уголовного права, чтобы закон был понятен гражданам.
г
f плутай» à ЧИИ:1!М1 м
OF LEGAL
RESEARCH
Так, проведя краткий анализ конкретных терминов, нам стоит рассмотреть терминологию УК РСФСР 1960 г. в целом как систему или комплекс.
По канонам юридической лингвистики, вся терминология делится на относительно определенные лексические группы, а иногда - и подгруппы, в которых слова в силу своей специфики и семантической природы определяют относительно конкретные смыслы и смысловые оттенки, по-разному воспринимаясь законодателем - с одной стороны, и человеком - с другой. Эта проблема в понимании формулировок закона преследует право и в настоящее время, но, чтобы яснее понимать саму суть проблемы и ее причины, нужно переосмыслить юридические тексты прошлого. Остановимся на лексико-интегративном анализе кодекса, позволяющим составить из отдельных понятий относительно обособленные группы.
По традициям диалектики, будем группировать термины от простого к сложному. Первой группой терминов является лексика обыденной жизни. К ней можно отнести такие употребляемые в кодексе слова, как «одурманивание» (ст. 210.2), «надобность» (ст. 213.1), «врачевание» (ст. 221), «сводничество» (ст. 226), «захват» (ст. 199), «скупка» (ст. 166.1), «побег» (ст. 186), «самогон» (ст. 158), «брага» (ст. 158). Как правило, многие из терминов обыденной жизни это либо уже архаизмы, либо еще только устаревающие слова. Их употребление в законодательных актах возможно, но нужно помнить, что они должны быть конкретными и не вызывать таких лексических явлений, как полисемия или синонимия. Кашанина Т. В. по этому поводу пишет: «Здесь действует следующее правило: их не следует искусственно вытеснять, поскольку право - это элемент культуры, которому присуща преемственность собственных традиций» [8, с. 227].
Кроме того, не следует забывать о том, что право по своей природе создано прежде всего ради человека и для человека, а значит, оно должно быть ему понятно, и именно такие бытовые термины делают юридический текст более легким для восприятия необразованными людьми.
Следующая группа - технические термины, которые в лингвистике принято называть техницизмы. К ним можно отнести такие слова, как «посев» (ст. 225.1), «радиоактивные материалы» (ст. 223.3), «биологические агенты и токсины» (ст. 222.1), «пропаганда» (ст. 71), «чача, арака» (ст. 158). Подобные термины чаще всего используются, когда наука открывает что-то новое, но при этом не может конкретно включить это в общий род вещей.
Понятно, что техницизмы употребляются только в описании специфических преступлений. Но стоит ли использовать такие слова?
Как пишет Кашанина Т. В.: «Использование их следует ограничивать до тех пор, пока они не приобретут общеупотребительный характер» [8, с. 227]. К специфическим терминам уголовного права относятся такие слова и словосочетания, как «тяжкое преступление» (ст. 7.1), «тяжкие последствия» (ст. 24), «тяжкое телесное повреждение» (ст. 24.1) и др. Практически вся подобная лексика есть результат научно-юридической мыслительной деятельности, и, как правило, она соответствует всем требованиям юридической лингвистики. К терминологии иных отраслей права относятся: «товарный знак» (ст. 155), «государственная дисциплина цен» (ст. 156.6), «декларация о доходах» (ст. 162.2), «таможенные платежи» (ст. 162.6) и др. При употреблении таких терминов в уголовном праве законодатель должен учитывать уже сложившиеся понятия, оценки и конструкции иной отрасли права, чтобы избежать правовых коллизий и обеспечить системный характер всей совокупности законодательных актов. В УК РСФСР 1960 г. термины из других областей права - это чаще всего понятия гражданского или административного права, связанные с хозяйственными преступлениями и нарушением порядка управления. К словам из иноязычной лексики относятся: «структура» (ст. 79.1), которое происходит от лат. structura «строение, устройство; связь или расположение составных частей», «симуляция» (ст.
80), этимологически пришедшее из «лат. simulatio «видимость, притворство», мобилизация (ст.
81) от франц. mobilisation «обращение в движимое имущество» и др.
г
Г пптаа» к
ЧИИ:1!М1 ш
ог ЬЕвт
РЕБЕПРСН
Употребление такой лексики не представляет особой угрозы для ясности юридического текста, но только при ее грамотном использовании.
И наконец, последняя лексическая группа - слова и словосочетания из политической сферы общества. К ним можно отнести следующее: «общественный строй СССР» (ст. 1), «политическая система» (ст. 7), «экономическая система» (ст. 1), «социалистический правопорядок» (ст. 1), «политическое убежище» (ст. 83 прим.). Этот целый ряд довольно абстрактных и общих понятий не имеет определений в кодексе, что, бесспорно, негативно отражается на правопони-мании и правосознании.
Но, возможно, эта проблема может решиться через толкование или другие нормативные акты? Разумеется, эти способы решения существуют, но согласно основным правилам толкования права и договора, интерпретатор не может без каких-либо отсылок со стороны законодателя обращаться к терминам, которые даны в нормативных актах другой отрасли, в данном случае государственного (конституционного) права.
Имеют место в УК РСФСР 1960 г. и слова, которые намерено оставлены именно законодателем без определения. К примеру, слово «взятка» (ст. 173, 174), которое, казалось бы, с юридической точки зрения должно было быть семантически обозначено. Заметно, что законодатель ссылается на правовую культуру населения. Да и действительно, кто не знает, что такое взятка?
В данном случае, это нельзя назвать даже погрешностью в юридической технике нормативного акта, поскольку допустимо использование слов, которые в литературном языке достаточно однозначны и семантический смысл которых в большей мере перекрыт одним пониманием в ущерб иным значениям одного и того же слова.
Относительно стилистических особенностей в общем и целом, казалось бы, можно утверждать, что юридическому тексту не просто нужна, а необходима именно официальная окраска. Но и здесь мы встречаемся с неким дуализмом. Юридический текст, а тем более законодательный, по своей сущности должен одновременно быть строго официальным и оказывать психологическое воздействие на субъекта права, в особенности касательно вопросов убеждения для превенции преступлений. Так, УК РСФСР 1960 г. соответствует вышеизложенной мысли: данный кодекс имел официальный характер, и лексика, которая оказывала психологическое воздействие на субъектов правоотношений, содержалась в нем довольно умеренно.
Несмотря на это положительное качество, законодатель все же допустил некоторые неточности касательно терминологии, о которых нам говорят законы юридической техники и методы интерпретации, имеющие своей целью обеспечение адекватной правовой коммуникации, что относится к ведению юридической герменевтики.
Как пишет Малинова И. П.: «.ее главная функция - обеспечение соответствующей духу права интерпретации юридически значимых текстов и фактов» [9, с. 112]. Именно поэтому для достижения эффективности правовой коммуникации, формируя правовую норму, необходимо вдумчиво относиться к выбору каждого конкретного слова вне зависимости от его принадлежности к той или иной лексической группе.
Так, используя термин, квалифицирующий преступление, законодатель допускает ошибку в выборе слова, тем самым сокращая содержание предмета правового регулирования и круг субъектов. Подобным термином можно считать слово «мужеложство» (ст. 121). Проблема состоит в том, что данный термин описывает интимные отношения исключительно между мужчинами, при отсутствии подобного же термина для близости между женщинами, что, безусловно, сокращает содержание регулируемых конкретных социальных связей (предмета правового регулирования). Намного эффективнее было бы использование термина «интимная близость между лицами одного пола» или же «вступление в половые отношения лиц одного пола». Причем формулировка самого содержания понятия мужеложство, которое, как важно
г
г
ог ЬЕвт
РЕБЕПРСН
отметить, присутствует в русском языке со времен первых переводов Библии, включает в себя насильственные действия и угрозы, в то время как общепринятое значение этого термина в семантике означает половые отношения мужчины с мужчиной, не имея описания характера этих отношений. Здесь видно, что юридический язык в широком смысле, не всегда равен дефинициям слов, предписываемых языковой наукой. Таким образом смысл данной статьи можно было включить в статью об изнасиловании (ст. 117), если, по сути, мужеложство с применением насильственных действий и есть изнасилование. Понятия самих конкретных мер наказания также требуют толкования. Так, например, «смертная казнь» (ст. 23) определяется исключительно как расстрел. В этой точке законодатель считает термин исчерпанным, что по всем правилам логики языка неверно.
Может быть, понятие отсутствовало из-за тех пояснений, которые законодатель дал к данной статье: «Не могут быть приговорены к смертной казни женщины, лица, не достигшие до совершения преступления восемнадцатилетнего возраста, а также мужчины старше 65 лет»?
Но учитывая такое примечание, термин смертная казнь мог бы выглядеть так: смертная казнь - исключительная мера наказания в форме расстрела лиц мужского пола в возрасте от 18 до 65 лет. Но понятно, что такая трактовка вызвала бы непонимание со стороны народных масс. В современном мире все большую остроту набирает вопрос о терминах «здоровье» и «жизнь» в уголовном законодательстве.
Например, по поводу данной проблемы коллектив известных специалистов по уголовному праву авторов работы «Генетические исследования: законодательство и уголовная политика» указали следующее: «Немалое значение имеют также юридическое определение «здоровья» и его правовая регламентация» [10, с. 74]. Но, как ни странно, право, призванное служить человеку, призванное служить народу, чаще всего не имеет законодательного закрепления подобных терминов. «Несмотря на общеизвестность термина «здоровье», его содержание весьма туманно» [10, с. 74]. Вновь обратимся к примеру УК РСФСР 1960 г.
В нем термин «здоровье» скорее выражает форму физического состояния человека, поскольку иной термин «психическое состояние» употребляется законодателем в тексте закона только по отношению к душевнобольным людям и их правовой судьбе, касательно вопросов совершения ими уголовных преступлений. Разумеется, право на жизнь является естественным общепринятым правом человека, но по своей правовой природе оно восходит к личным правам, которые в свою очередь регламентированы гражданским и семейным правом. «Очевидно, уголовно-правовая система может весьма косвенно затрагивать социальные аспекты здоровья (например, семейное, наследственное), хотя, бесспорно, в отдельных случаях может касаться и названных сторон данного феномена» [10, с. 74].
Как мы видим из вышеизложенных позиций, и сегодня юридическая наука конкретно не может определить место правам на жизнь и здоровье, то, представляет собой одно из проявлений актуальной проблемы уголовного права. Важно отметить, что в УК РСФСР 1960 г. понятие «здоровье» тесно связано со словосочетанием «стойкая утрата трудоспособности».
Этот факт опять же обусловлен более официальной идеологией, нежели правовой целесообразностью (уместно говорить об этом, поскольку все проявления термина «стойкая утрата трудоспособности» в кодексе напрямую связываются с термином «здоровье»). Таким образом, создается впечатление, что здоровье необходимо человеку не для самой жизни, а исключительно для ее определенной формы - трудовой деятельности. Насколько целесообразно измерять здоровье человека так, через трудоспособность?
Представляется, что этого требовали скорее не сами люди, а советская идеология, цель которой заключалась в самоценности труда как общественно-значимой (даже в ущерб интересам индивида) ценности. Труд работника рассматривался в качестве средства производства.
г
Г пптаа» к
ЧИИ:1!М1 ж
ог ЬЕвт
РЕБЕПРСН
Понятно, что уголовное право в определенной степени призвано защищать жизнь и здоровье человека от иных лиц. Но что, если человек сам наносит себе вред, находясь в здоровом психическом состоянии? Из статей УК РСФСР 1960 г. можно найти, пожалуй, одну, посвященную такому случаю - ст. 80.
Но и она не ратует за охрану жизни и здоровья человека, а защищает пополнения рядов советской армии от уклоняющихся от призыва на военную службу, что опять же скорее представляет государственный интерес, а не интерес отдельных индивидов или всего общества (понятия государство и трудящиеся граждане практически тождественны друг другу в социалистической идеологии).
Бесспорно, регулирование права на жизнь не должно сводиться к защите жизни человека от него самого, ведь тогда возникает противоречивый вопрос о правообладателях на его жизнь. «Вопрос о праве распоряжаться собственным здоровьем весьма деликатный. Он носит больше моральный, чем правовой характер» [10, с. 76].
Без всяких сомнений, мораль и право взаимосвязаны, взаимозависимы и взаимосоотноси-мы. Мораль времени по сути основа правовой системы, поэтому вопрос о духовном значении языка УК РСФСР 1960 г. относительно как культуры вообще, так и правовой культуры является достаточно дискуссионным и нетрадиционным в правовой науке вообще, несмотря на ее креа-ционный (созидательный) характер. Так Лотман Ю. М. пишет: «Творческое сознание есть акт возникновения текста, непредсказуемого по автоматическим алгоритмам» [1 с. 353].
Мы понимаем, что и от юридического текста стоит ждать, говоря современным языком, креатива, поскольку законотворчество и нормотворчество неотделимо от культуры настоящего времени. Далее Лотман Ю. М. отмечает: «Можно было бы обратить внимание на то, что тем не менее определенные аспекты текста всегда остаются предсказуемыми («традиция») и если рассматривать только их, то процесс представится непрерывным и плавным, другие - предсказуемы с определенной степенью вероятности, третьи - полностью неожиданны» [1, с. 353].
Как представляется, данное замечание в отношении правового текста вводит достаточно хороший критерий оценки законотворчества для разных правовых семей и даже для разных национальных правовых систем. В случае российско-советской юрисдикции правотворчество последних 150 лет обличено в рясу неожиданности и спонтанности: ведь после падения социалистической системы новое законодательство (и конституция, и отраслевые кодексы) было создано менее чем за год. Разве можно было создать близкий к совершенству текст за такое время?
Завершая данное рассуждение, Лотман Ю. М. приходит к такой мысли: «Однако и степень их неожиданности окажется различной в зависимости от того, читаем ли мы последовательность текстов во временной направленности или против нее. Неожиданный текст не есть невозможный, но лишь наименее вероятный (или достаточно маловероятный)» [1 с. 353].
В таком смысле текст УК РСФСР 1960 г. не был какой-то неожиданностью по своей языковой или правовой природе. Неожиданность заключается скорее в его принятии, ведь, по сути, данный кодекс - ответ обществу на так называемый период «оттепели».
Основополагающих же для права отличий от предшествующего УК РСФСР 1926 г., он не имел. Иной культурный аспект УК РСФСР 1960 г. составляют общие особенности его языка и их соотношение с литературным языком времени. Так, его терминология по сравнению с УК РСФСР 1926 г. приобрела более явное светский характер в ущерб житейским и рабоче-крестьянским лексемам: исчезли такие слова, как «вероломство», «буйство» и так далее. Данный факт исчезновения определенной лексики из юридических текстов обусловлен не только и не столько развитием законодательства, сколько изменениями в культуре и самом литературном языке народа. Развитие разных видов искусства, литературы, музыки и кинематографа в рамках наднациональной культуры стало бурным толчком к развитию языка, а новые открытия в науке
г
г
ог ЬЕвт
РЕБЕПРСН
послужили началом отсчета стремительного роста появления новых светских слов и словосочетаний, которые постепенно начали вливаться в употребление народными массами.
Язык кодекса в полной мере перенял «взрыв культуры» как советской, так и международной, таким образом, «примерив платье» интеллигенции, но оставив социалистический уклад жизни. Действительно, данный кодекс, наверное, был самым ярким примером идеолого-право-вой коллаборации взглядов социалистических и либеральных.
Так, именно УК РСФСР 1960 г. положил начало формированию всей современной уголовно-правовой системы РФ и стран бывших советских социалистических республик. Началось формирование человека как основы идеи служения права: в общей теории появляются такие термины, как правопонимание и правосознание. Как пишет Нерсесянц В. С.: «Правопонимание при таком негативном подходе к праву вообще с позиций коммунистического отрицания его как буржуазного феномена по сути дела предстает как правоотрицание» [11, с. 159].
С позиций именно культурно-правовых явлений такое отношение есть сущность правового нигилизма не народа, а государства, пренебрегающего своими природными функциями по отношению к гражданам. Таким образом, УК РСФСР 1960 г. в духовном аспекте языка в частности и культуры в целом представляет собой компромисс между национально-правовыми массами советского общества, который преобразил семантику юридических терминов, сделал их более светскими с юридически догматическим оттенком.
И наконец, самый последний из рассматриваемых нами аспектов терминологии и языка УК РСФСР 1960 г. - философский. В теории права и юридической технике он представлен категорией правосознания. Сложность с подобными юридическими категориями возникает из-за государственной и политической направленности уголовной политики советской власти, которые в своей основе, избирая центральной идеей простого человека, все же на поздних этапах сохранили элитарность власти и принимаемого законодательства.
Исходя из вышеизложенного культурного аспекта терминологии и языка кодекса, а также так называемого «взрыва культуры», можно сделать вывод о новаторском характере не столько его правовых принципов и конструкции, сколько о модернистском настроении его языковых структур, первое время понятных только интеллигенции, но вскоре и преображающих все население СССР. Появление таких научных понятий как «структура» или «мобилизация» в юридическом тексте, создаваемом для всего населения, с одной стороны может вести к непониманию, непостижению и невосприятию самой правовой нормы закона необразованным населением, но с другой стороны, именно, подобная общенаучная и юридико-доктринальная лексика ведет к повышению уровня образованности и осведомленности граждан, что в конечном итоге выражается в изменении сознания населения, которое, безусловно, обусловлено когнитивными функциями человеческого мозга, проявляющими себя в современных понятиях «психолингвистика» и «нейролингвистика». Как пишет авторитетный итальянский философ У. Эко: «Язык у своих истоков (идеальных) был мотивирован, метафорически созвучен с опытом познания человеком природы, и только потом появились условные формы его организации» [12, с. 56]. Познание неотделимо от жизнедеятельности человека, не является исключением юридический текст и норма права. Интерпретация права, по сути, и есть познавательный процесс: уяснение и разъяснение содержания права.
Описанные выше языковой и культурный аспекты языка и терминологии УК РСФСР 1960 г. в вопросах сознания играют немаловажную роль, именно поэтому разумно говорить о комплексном анализе аспектов.
Так, мы видим, что термины нежитейской лексики, которым законодатель не дает легального определения в УК РСФСР 1960 г., могут вызывать трудность в судебной практике. Но почему это происходит? Ответы, подобные тому, что только отсутствие определений играет в
г
г
ог ЬЕвт
РЕБЕПРСН
этом роль, кажутся неубедительными. И действительно, проблема с такими терминами, как политическая, экономическая системы СССР, социалистический правопорядок и др. берет начало скорее не в их отсутствии, не в пренебрежении ими, а в сознании (правосознании) личности, социальной группы и социума в целом.
Теперь обратимся к моделированию деятельности сознания обычного человека по толкованию терминологии УК РСФСР 1960 г. Как обычный гражданин социалистического государства мог понимать, что такое «политическая система СССР»? Скорее всего, первым, что пришло бы ему на ум, была бы связь между категориями «власть» и «политика», а соответственно под «политической системой СССР» сознание индивида подразумевало бы систему государственных органов и должностных лиц СССР. В сущности, по объему это лишь частичка от термина «политическая система СССР», ведь под ним, как правило, понималась не только власть, но и официальная коммунистическая идеология, подрыв которой также являлся политическим преступлением. В результате описанных выше явлений проблемы с толкованием права в сознании человека ведут к непониманию субъектов и разрыву правовой коммуникации, а касательно уголовного правосудия - это влечет появление сфабрикованных дел, незаконных приговоров.
Семантическое значение иного термина «экономическая система СССР» и могло быть воспринято гражданами как система сельского хозяйства и промышленности СССР, хотя в него включалась и торговля, и валютная система, и др. Вопрос о первом элементе правосознания -правовой психологии, то есть совокупности чувств, переживаний и эмоций, в которых человек отражает свое отношение к праву, в УК РСФСР 1960 г. напрямую зависел от идеолого-правовой составляющей его языка.
Значит, чем большее число социальных групп устраивает законодательство, чем большее число социальных групп оно защищает, тем положительнее всеобщая оценка права со стороны граждан. В УК РСФСР 1960 г. явно выражено «языковое лавирование» между либерально настроенной частью общества и большинством советских граждан. Законодатель грамотно скомбинировал общеупотребляемую лексику житейского быта и общенаучную лексику, вошедшую в широкое употребление. Другой элемент правосознания - правовая идеология. В УК РСФСР 1960 г. она может быть выражена через понятие «социально-направленный кодекс», под которым мы понимаем свойство смягчения социальной напряженности и борьбы социальных групп.
Итак, пришло время подвести краткие итоги рассмотрения всех трех аспектов языка и терминологии УК РСФСР 1960 г.
Во-первых, относительно языкового аспекта, текст кодекса представляет практически все классические лексические группы, используемые в законодательных актах. Присутствуют некоторые неточности в выборе слов и их сочетании, а также в пренебрежении терминологией. В целом, лексика нейтральна, но в частности, в отдельных статьях она бывает смещена в сторону социалистической идеологии в ущерб интересам либерально-настроенных слоев населения. Некоторые термины и слова, например, такие, как «кара» или «мужеложство», для употребления в УК РСФСР 1960 г. были нецелесообразны, поскольку придавали кодексу некий религиозно-этический характер, что, в конечном счете, представляло собой скорее психологическую манипуляцию, нежели прием юридической техники.
Во-вторых, обратимся к культурному аспекту терминологии и языка кодекса. Уголовное законодательство приобретало все более светский характер языка, что было связано с изменениями в общественной жизни. Так, «взрыв культуры» и его постмодернистские ответвления оказывали на юридический текст закона все большее влияние, изменяя структуру языка и перестраивая ее под нормы современного литературного языка того времени: исчезали просторечия, уменьшалась доля житейской терминологии, на смену ей пришли политические, юриди-ко-доктринальные и общенаучные слова и языковые конструкции. Наука, искусство, музыка,
г
г
ог ЬЕвт
РЕБЕПРСН
литература и кинематограф подстраивали юридическую лингвистику под себя, «диктуя ей свои термины, свой язык».
Таким образом, в данном аспекте языка и терминологии УК РСФСР 1960 г. выступает как наивысшее достижение советской культуры и апогей в области советского законодательства.
В-третьих, философский аспект языка и терминология кодекса рассмотрена через категорию «правосознания» как в общем плане, так и относительно базовых структурных элементов, что привело нас к тезису о попытке законодателя путем языка нормативного акта стабилизировать и гармонизировать социальную политику в вопросе противоборства коммунистических идей с набирающими силу либеральными идеями. Кроме того, правовая психология как элемент правосознания относительно УК РСФСР 1960 г. в целом ведет себя целесообразно и соответствует функциям воздействия на человека, но существует и проблема, которая кроется в правовой оценке и интерпретации в сознании человека далеко не самых однозначных терминов, определения которых законодатель не дал.
Неправильное отражение таких терминов в сознании человека или же в коллективном сознании, несомненно, приводило к разрывам в правовой коммуникации, что в свою очередь отражалось на качестве правосудия: появлялись сфабрикованные дела, незаконные приговоры и др. Что касается правовой идеологии как элемента правосознания, она направлена на создание в сознании человека положительного мнения о государстве. Так эта правовая категория предстает как понятие «социально-направленный кодекс» относительно УК РСФСР 1960 г.
Как отмечает Грибакин А. В.: «Юридическое законодательство - продукт духовного производства» [13, с. 253]. Из этого следует утверждение о крайне малой возможности избежать использования чувственно-эмоциональных категорий в юридическом тексте, ведь человек от природы и от своего субъективного «Я» и «Сверх-Я» чаще всего воспринимает скорее «живой» текст, нежели совершенно «искусственный».
Именно поэтому, как представляется автору, в современном законотворчестве следует лавировать между эмоциями и строгим беспристрастным текстом, а не метаться от одного полюса к другому, ведь право, созданное для человека, должно быть ему понятно.
В этом видна суть неписанного всеобразующего правового принципа, сформулированного Алексеевым С. С.: «Общество без права или общество с ущербным, иллюзорным правом (тем, которое служит одной лишь власти, своекорыстным групповым интересам) - общество бесперспективное, исторически обреченное на хаос, самоуничтожение» [14, с. 437].
1. Лотман Ю. М. Семиосфера. - Санкт-Петербург: Искусство - СПБ, 2000. - 650 с.
2. Шершеневич Г. Ф. Общее учение о праве и государстве. - М.: ЛЕНАНД, 2015. - 160 с.
3. Шаргородский М. Д. Избранные работы по уголовному праву. - СПб.: Юридический центр Пресс, 2003. - 434 с.
4. Лист Ф. фон. Задачи уголовной политики. Преступление как социально паталогическое явление. - М.: Инфра-М, 2010. - 110 с.
5. Гуров А. И. Профессиональная преступность: прошлое и современность. - М.: Юридическая литература, 1990. - 304 с.
6. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. - М.: Ад Маргинем Пресс, 2019. -
7. Юшкова Н. А., Берг Е. Б., Феденева Ю. Б., Панченко С. В. Культура речи и риторика для юристов: учебник и практикум. - М.: Юрайт, 2020. - 321 с.
8. Кашанина Т. В. Юридические документы. - М.: Проспект, 2018. - 225 с.
Библиографический список
416 с.
г
г
OF LEGAL
RESEARCH
9. Малинова И. П. Философия права и юридическая герменевтика: Монография. - Екатеринбург: Издательский дом Уральского государственного юридического университета,
2017. - 200 с.
10. Козаченко И. Я., Сергеев Д. Н. Генетические исследования: законодательство и уголовная политика. Коллективная монография / под ред. И. Я. Козаченко, Д. Н. Сергеева. -Екатеринбург: Лаборатория SAPIENTIA, 2019. - 268 с.
11. Нерсесянц В. С. Общая теория права и государства: Учебник для вузов. - М.: Норма, 2004. - 552 с.
12. Эко У. Поиски совершенного языка в европейской культуре. - СПб.: ALEXANDRIA,
2018. - 421 с.
13. Глазырин В. А., Грибакин А. В., Грибакина Э. Н. Философия права и закона: учебник для вузов. - М.: Юрайт, 2020. - 289 с.
14. Алексеев С. С. Восхождение к праву. - М.: Норма, 2001. - 437 с.
1. U. M. Lotman, Semiosphere, Iskusstvo-SPB, 2000, at 650.
2. G. F. Shershenevich, General Law and State Doctrine, LENAND, 2015, at 160.
3. M. D. Shargorodsky, Selected Works on Criminal Law, Legal Center Press, 2003, at 434.
4. F. List, Tasks of Criminal Policy. Crime As a Socially Pathological Phenomenon, Infra-M, 2010, at 110.
5. A. I. Gurov, Professional Crime: Past and Present, Legal Literature, 1990, at 304.
6. M. Foucault, Supervise and Punish. Birth of a Prison, Ad Marginem Press, 2019, at 416.
7. N. A. Yushkova, E. B. Berg, Y. B. Fedeneva, S. V. Panchenko, The Culture of Speech and Rhetoric for Lawyers: Textbook and Workbook, Yurayt, 2020, at 321.
8. T. V. Kashanina, Legal Documents, Prospect, 2018, at 225.
9. I. P. Malinova, Philosophy of Law and Legal Hermeneutics: Monograph, Publishing House of the Ural State Law University, 2017, at 200.
10. I. Y. Kozachenko, D. N. Sergeev, Edited by I. Y. Kozachenko, D. N. Sergeev, Genetic Research: Legislation and Criminal Policy: Collective Monograph, SAPIENTIA Laboratory, 2019, at 268.
11. V. S. Nersesyants, General Theory of Law and State: a Textbook for Universities, Norma, 2004, at 552.
12. U. Eco, The Search for the Perfect Language in European Culture, ALEXANDRIA, 2018, at 421.
13. V. A. Glazyrin, A. V. Gribakin, E. N. Gribakina and Others, Edited by A. V. Gribakin, The Philosophy of Law: a Textbook for Universities, Yurayt, 2020, at 289.
14. S. S. Alekseev, Ascent to the Law, Norma, 2001, at 437.
References
