CC BY
107
И. ЗОГРАБ
Веллингтон, Новая Зеландия
ОБ ОДНОМ ИНТЕРТЕКСТЕ В "БРАТЬЯХ КАРАМАЗОВЫХ"
Я — часть всего, что встретил на своем пути.
Улисс
Редактирование газеты-журнала "Гражданин" было одним из решающих периодов жизни Ф. М. Достоевского. "Гражданин" служил динамичным способом претворения творческих замыслов и начинаний Достоевского (независимо от того, действовал ли он в согласии или в противоречии направлению издателя Мещерского). Это было время, когда складывались отношения Достоевского со множеством новых лиц. Круг его общения расширяется, а интересы приобретают все большую четкость и целенаправленность. Движущие силы современной политики становятся предметом его размышлений, особенно отношения между Россией и Западной Европой в контексте культурных традиций каждой из них. Внимание Достоевского привлекают отношения между церковью и государством. В круг его интересов входит не только жизнь православной церкви, но и события из жизни протестантской и католической церквей. Это приобретает для него первостепенное значение, что и отразилось на страницах "Гражданина". Публикации Достоевского в "Гражданине" дают своеобразную путеводную нить в прочтении и истолковании его позднейших художественных произведений. Журналистский опыт Достоевского и некоторые личные встречи создают тот контекст, из которого возникли некоторые наиболее важные его идеи и суждения.
Одной из таких "встреч" было знакомство с личностью и проповедями декана Вестминстерского аббатства, епископа Артура П. Стенли (1815—1881). Декан Стенли прибыл в Россию в сопровождении супруги, леди Августы, в пятницу 4 (16) января 1874 года для отправления английского обряда
© Зограб И., 1998
425
венчания Герцога Эдинбургского и цесаревны Марии, дочери Александра II. Он делал это по поручению королевы Виктории, и леди Августа должна была присутствовать как одна из статс-дам королевы. Из России они отбыли вечером во вторник 5 (17) февраля. В продолжение этого времени настоятель Стенли произнес ряд проповедей и присутствовал на многих официальных торжествах в Санкт-Петербурге и Москве.
В связи с его приездом в "Гражданине" появился ряд отредактированных Достоевским статей, в которых отразились воззрения Стенли на англиканские традиции и понимание им Священного писания. Достоевский не только занимался компоновкой этих статей, тщательно их редактируя, но и снабжал их своими комментариями.
В 1873-1874 годах Достоевский активно участвовал в деятельности Общества любителей духовного просвещения, которое, помимо прочего, занималось
изучением возможности сближения с некоторыми неправославными церквами, главным образом англиканской. Широкий диапазон вопросов, по которым был заметен критический интерес редакции в отношении британских церквей, нашел свое отражение на страницах "Гражданина" времен редакторства Достоевского, когда появилось много статей без указания имени автора (им был К. П. Победоносцев, 1827-1907); в их числе "Изъ Лондона", "Къ вопросу о возсоединенш церквей", "ПротиворгЬч1я въ англиканской церкви", "Въ протестантскихъ храмахъ", "Вестминстерское аббатство", "Воровской ужинъ", "Ирвингиты въ ЛондонГ. Деисты и унитарии въ ЛондонГ"1. Победоносцев пользовался у членов Общества любителей духовного просвещения большим авторитетом. Он выступил с приветственной речью в адрес декана Стенли, когда тот в качестве почетного гостя присутствовал на собрании Общества 31 января (12 февраля) 1874 года.
"Гражданин" был единственной газетой, полностью напечатавшей серию проповедей декана Стенли, а также статью по поводу его книги о Восточной церкви, равно как и подробные отчеты о произнесенных им речах и его деятельности в целом.
Имеется много соответствий между этими материалами и "Братьями Карамазовыми" Достоевского.
1 Гражданин. 1873. № 27. 2 июля С. 750-752; № 33. 13 августа. С. 893-896; № 34. 20 августа. С. 921-923; № 31. 30 июля. С. 849; № 32. 6 августа. С. 870-873; № 36. 3 сентября. С. 974-976; № 35. 27 августа. С. 949-951.
426
Согласно Достоевскому, старец Зосима — образ чистого, идеального христианина: "Если удастся, то сделаю дело хорошее: заставляю сознаться, что чистый, идеальный христианин — дело не отвлеченное, а образно реальное, возможное, воочию предстоящее"; это было "не только как идеал справедливо, но и как действительность справедливо" (30/1, 68, 102)2. В своих поучениях старец взывает к общественному идеалу братства и нравственному самоотречению. Он олицетворяет собой действенную любовь, чувство радости и ответственности каждого за всех и за все. Он несет ответственность за духовное возрождение Алеши Карамазова, за его прозрение в главе "Кана Галилейская" и за его решение "пребывать в миру". Толкование Зосимой притчи о Иосифе и его братьях в Книге Бытия является одной из смысловых доминант "Братьев Карамазовых".
Все эти идеи и темы в индивидуальном истолковании можно найти в проповедях Стенли, напечатанных в "Гражданине". Это наводит на мысль, что они могли послужить первым толчком к преобразованию и к переосмысливанию этих идей и тем в последнем романе Достоевского.
В воскресенье 6 (18) января, в 4 часа дня, Стенли начал богослужение в английской церкви. Позже он писал об этом своей сестре Мэри: "Я проповедовал о свадебном пиршестве в Кане, и это было не только Евангелие дня по новому стилю, но и вторая заповедь Богоявления старого стиля. Никто из августейшей семьи, кроме нескольких придворных, там не присутствовал; проповедь оказала сильное воздействие на присутствующих. Принц Уэльский написал очень любезную записку, попросив, чтобы она могла быть напечатана..."3
В другом письме сестре от 9 (21) января Стенли писал, что он одолжил единственный имевшийся экземпляр проповеди одному человеку. Нетрудно догадаться, что это был тот экземпляр, с которого сделан перевод на русский язык, появившийся в "Гражданине".
Основная часть этой проповеди была опубликована во втором номере "Гражданина" от 14 января 1874 года и помещена на почетном месте в газете сразу вслед за несколькими
2 Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1972-1990. Здесь и далее первая цифра обозначает том, последующие — страницы.
3 „The Life and Correspondence of Arthur Penrhin Stanley, D. D. Late Dean of Westminster", by Rowland E. Prothero, and Very Rev. G. G. Bradley, 2 vols., London, 1894, vol. II, 428.
427
официальными новостями по поводу монаршего бракосочетания4. Публикация предварялась следующими словами, очевидно, написанными Достоевским:
Получивъ позволеше отъ почтеннаго проповедника напечатать въ перевод^ его проповедь, мы поместимъ ее въ следующемъ № нашего издашя. Сегодня же передаемъ только ея содержаше, и приводимъ некоторыя изъ нея места.
Текстомъ своей беседы проповедникъ избралъ слово изъ Евангел1я 1оанна о браке въ Кане Галилейской. Собьте это проповедникъ разсматриваетъ съ двухъ сторонъ, во первыхъ, какъ проявлеше славы Бож1ей, во вторыхъ, въ его особенномъ примененш къ настоящимъ обстоятельствамъ5.
В том же номере "Гражданина" в разделе "Петербургское обозреше" было дано описание этой службы с перечислением присутствовавших лиц королевского звания из англичан, а также других членов конгрегации ("множества лицъ изъ англичанъ и русскихъ")6. Особо было отмечено, что проповедь публикуется в газете "Гражданин", в завершение говорилось о декане Стенли, о его внешности, личности и заслугах.
В третьем номере "Гражданина" был опубликован полный текст проповеди. Ее предваряла статья, в которой говорилось о том, как совершается обряд бракосочетания в англиканской церкви. В других разделах речь шла о свадебной церемонии и "иностранныхъ гостяхъ", в том числе Стенли. В следующем номере "Гражданина" были напечатаны известия о деятельности королевской свиты в Москве. Далее появилась большая статья о книге Стенли "Чтешя объ исторш восточной церкви" (1861)7. В дополнение к обзору книги был помещен отчет о собрании, организованном Обществом любителей духовного просвещения в Санкт-Петербурге 31 января (12 февраля) в честь Стенли. Собрание открывалось речью К. П. Победоносцева и завершалось ответной речью Стенли8. Есть основания полагать, что Достоевский присутствовал на этом собрании.
Последняя проповедь декана, прочитанная им в России в воскресенье 3 (15) февраля, была опубликована в седьмом номере "Гражданина" от 8 февраля. Очень вероятно, что вступительные
4 Гражданин. 1874. № 2. 14 января. С. 37-39.
5 Там же. С. 37.
6 Там же. С. 35-36.
7 Там же. № 5. Сочинение Стенли о восточной церкви. С. 138-141.
8 Там же. № 7. Петербургское обозреше. С. 132-134.
428
слова к этой проповеди могли быть также написаны Достоевским:
За неделю до отъезда Новобрачныхъ выехали изъ Петербурга г. Стенли и его супруга, лэди Стенли. Много друзей прюбрели они себе между русскими. Въ следующихъ прекрасныхъ словахъ простился онъ съ Росшею накануне своего отъезда въ Англда. Слова эти сказаны были въ последней проповеди въ англиканской церкви9.
Несколько недель спустя в двенадцатом номере "Гражданина" появился полный текст проповеди, которую декан Стенли произнес в Собственной часовне
Виндзорского замка 8 марта 1874 года, в первый воскресный день после прибытия их королевских высочеств в Англию. Проповедь называлась "Хриспанское поручительство", проповедник брал за основу 9-й стих 43-й главы Книги Бытия: "Я отвечаю за него; требуй его изъ моихъ рукъ. Если я не приведу его къ тебе, то пусть останусь виновнымъ передъ тобою на всю жизнь"10.
Перевод проповеди на русский язык, очевидно, был сделан К. Победоносцевым11.
Ввиду особо важного характера материалов (он был связан с бракосочетанием особ императорского звания) Достоевский должен был редактировать проповеди Стенли очень внимательно. Их содержание, особенно "Каны Галилейской", первой из проповедей Стенли, дважды опубликованной, запечатлелось в его мыслях. Имеется ряд параллелей между толкованием Стенли и тем, как Достоевский использует стих из Евангелия от Иоанна в седьмой книге "Братьев Карамазовых". Эти строки никак не помечены в принадлежавшем самому Достоевскому экземпляре Евангелия, которым он владел с 1850 года12.
В оригинальной английской версии Стенли предваряет текст своей проповеди словами о том, что она читается "сегодня на день Богоявления (по старому стилю)", и что
9 Там же. № 7. Петербургское обозрение. С. 190-192.
10 Там же. № 12. Христианское поручительство. С. 348-350.
11 Гроссман Л. Достоевский и правительственные круги 1870-х годов // Литературное наследство. Т. 15. М., 1934. С. 129.
12 Geir Kjetsaa. Dostoevsky and His New Testament. Oslo, New Jersey, 1984. Тот факт, что это место не было помечено Достоевским в принадлежавшем ему экземпляре Евангелия, показывает, что данные стихи не были важны лично для него (в отличие от многих других мест, помеченных им), но что он мог помнить текст и воспользоваться им в процессе работы над "Братьями Карамазовыми".
429
"оно будет прочтено и во всех церквах Англии, как Евангелия второго Воскресения после Богоявления (по новому стилю)". Перевод на русский язык, первая версия которого была опубликована во втором номере "Гражданина", гласит, что этот текст — "проявление славы Бож1ей". В третьем номере она была представлена как "событие увенчавшее собою празднество Богоявлешя или знамешя Бож1ей славы". Таким образом, в обоих случаях подчеркивается связь между ее текстом и празднеством Богоявления. И это, конечно же, есть тот контекст, в котором евангельский текст предстает как фон духовного возрождения Алеши и познания им Божественного духа. В толковании текста Стенли придает особое значение тому, что это событие предвещало первое чудо Христово, которое было сотворено по поводу радостного события: "Св. Евангелистъ, который передаетъ намъ все подробности этого собьтя, говоритъ: Се сотвори начатокъ знамешемъ 1исусъ въ Кане Галилейстей и яви славу Свою: и вероваша въ него ученицы Его". Стенли пространно описывает ликование: "радовались они тою радостш, которую каждый долженъ чувствовать при виде счастя другихъ, въ надежде на светлую будущность". Он упоминает о счастливом событии, об учениках, один из которых, Нафанаил, "воистину Израильтянинъ", "особенно радовался тому что Учитель, такъ недавно имъ признанный, пришелъ на праздникъ въ родное его селеше", о всеобщем увеселении всех соседей, и т. д. Далее Стенли приглашает своих слушателей вникнуть "во внутреннее значеше этого чуднаго и поражающаго дейстая", подчеркивая радостный аспект, присущий христианству в целом:
Это былъ случай не горя или испыташя, а чистой, невинной радости. Несомненно, Онъ по преимуществу былъ человекомъ горя и страдашя, несомненно что Онъ въ особенномъ, частномъ смысле Утешитель безутешныхъ, Отецъ сиротъ и всехъ техъ,
сердце которыхъ съ счаспемъ незнакомо. Несомненно и то что тень креста осеняла какъ самые высоюе, такъ и самые простые Его подвиги и дЬяшя. И этотъ-то крестъ и глубокая мысль о значенш жизни и смерти и намъ приносить утешеше и опору какъ въ счастливейшiе, такъ и въ самые тяжелые и печальные дни нашей жизни. Но подобно тому, какъ въ нашей обыденной жизни встречаются мгновешя ничемъ не омрачаемаго, полнаго счастя, такъ было и съ нимъ. Особенная, высокая задача хриспанства призываетъ насъ не только плакать съ плачущими, но и радоваться съ радующимися. Его жезлъ и палица ведутъ насъ черезъ горькую долину смерти, но не Онъ-ли тоже приготовилъ намъ трапезу среди земной пустыни, не Онъ-ли наполняетъ черезъ
430
край наши чаши, не Онъ-ли не оставляетъ насъ своими милостями и щедротами во все дни нашей жизни. Ученики 1оанна Крестителя и фарисейсюе постились часто, Онъ же не постился, Онъ былъ какъ бы счастливый женихъ всехъ окружающихъ Его. Его земная жизнь даже среди горя и страданш походила на безпрерывный брачный пиръ. Дети брачнаго чертога не могли грустить и плакать пока женихъ былъ съ ними.
Изъ этихъ радостныхъ общественныхъ собранш Онъ охотно, до самаго конца земнаго Своего поприща, заимствовалъ лучшiя картины и украшешя своихъ речей, какъ-то: притчи о брачномъ пире, о брачной одежде, о наполненныхъ чертогахъ царскихъ. И что еще знаменательнее: торжественнейшее установлеше въ Его Церкви, накануне самой Его смерти и страданш, является воспоминашемъ празднества, вечерней прощальной трапезы, на которой, возлюбивъ Своя сущiя въ мiре до конца возлюби ихъ.
Русский перевод приведенного выше отрывка в некоторых отношениях идет еще дальше, чем английский оригинал, прямо утверждая: "Особенная, высокая задача хриспанства призываетъ насъ не только плакать съ плачущими, но и радоваться съ радующимися".
Это подчеркивание радости в "Гражданине" очень сходно с тем, как Достоевский проповедует радость в "Братьях Карамазовых". Концепция радости составляет глубинный подтекст главы "Кана Галилейская". Когда Алеша вступает в келью старца Зосимы, в которой теперь стоит гроб его, и слышит отца Паисия, уединенно читавшего над гробом Евангелие, то Алеша, становясь на колени и начиная молиться пред гробом, как пред святыней, испытывает "радость, радость", которая сияет в уме его и в сердце его. Слушая Евангелие от Иоанна, Алеша с переполненной душой вспоминает:
...это Кана Галилейская, первое чудо... Ах, это чудо, ах, это милое чудо! Не горе, а радость людскую посетил Христос, в первый раз сотворяя чудо, радости людской помог. "Кто любит людей, тот и радость их любит." Это повторял покойник поминутно, это одна из главнейших мыслей его была. Без радости жить нельзя, говорит Митя. (14, 326)
Алеша вспоминает, что проповедь радости была одним из важнейших заветов старца Зосимы. Общепринято, что радость стала лейтмотивом этой главы: "Она является лейтмотивом данной сцены, этой Книги, и, возможно, всего романа в целом"13.
13 Terras V. A Karamazov Companion. Commentary on the Genesis, Language, and Style of Dostoevsky's Novel. Madison, Wisconsin, 1981. P. 274.
431
Помимо темы радости, декан Стенли говорит в своей проповеди об общественном служении Христа своим собратьям, как о выдающейся черте христианства:
Такимъ образомъ я на несколько минуть, въ настоящее праздничное время,
остановился на этой особенной сторонГ земной жизни Спасителя, потому что она служить удивительнымъ доказательствомъ Божественнаго Его призвашя, потому что она ярко обрисовываетъ то необыкновенное общественное положеше, которое отличаетъ Его земное поприще отъ поприщъ основателей всГхъ другихъ вГроисповГдашй. Этотъ урокъ полезенъ для всГхъ насъ, для вГрующихъ столько же, какъ для невГрующихъ, потому что онъ учитъ насъ, что не только святая, ангельская, но даже Божественная жизнь можетъ быть проведена среди увеселенш и искушенш м1ра сего, что столько же черезъ радости, сколько черезъ испыташя, Господь укрГпляетъ наши характеры, смягчаетъ наши сердца, просвГтляетъ наши умы, возвышаетъ наши мысли. Оно научаетъ насъ что самая религюзная жизнь есть жизнь тГхъ которые, неся всю тяжесть общественныхъ обязанностей устраиваютъ счаспе другихъ, и наслаждаясь всГмъ, что есть добраго и прекраснаго на свГтГ, умеютъ бороться противъ зла, съ твердою рГшимоспю, и съ тГмъ же сильнымъ и праведнымъ негодованиемъ, которое выказывалъ въ подобныхъ случаяхъ Спаситель.
Это понимание общественного служения Христа, по Стенли, является идеальным примером, которому должен следовать каждый христианин, взяв на себя тяжесть общественных обязанностей и устраивая счастье других, что очень близко концепции идеальной жизни во Христе по Достоевскому.
Зосима, как учитель Алеши, в конечном итоге ответствен за решение последнего оставить монастырь и идти "пребывать в миру". В главе "Кана Галилейская" Алеша мало-помалу приходит к осознанию этого особого призвания посредством своего видения Зосимы, носителя божественной благости. Глава завершается прозрением Алеши и обретением чувства единения со Вселенной; он последовал своему призванию — идти стезей Христа и выйти в мирскую жизнь. Алешин выбор, сделанный в порыве добровольного самоотречения, также является выражением учения Зосимы о "действенной любви", принятия на себя ответственности за счастье других людей, а равно и за их грехи. Эти поучения, высказанные в беседах разного времени и по поводу различных ситуаций, записаны Алешей на память в рукописи, которая составляет книгу, главу 2-ю и 3-ю, разделы от (а) до (и) "Братьев Карамазовых". Как сказано в рукописи Алеши, Зосима имел
432
обыкновение увещевать своих слушателей, дабы те искали спасения, беря на себя ответственность и становясь ответчиками за все человеческие грехи:
Ибо знаете, милые, что каждый единый из нас виновен за всех и за все на земле несомненно, не только по общей мировой вине, а единолично каждый за всех людей и за всякого человека на сей земле. Сие сознание есть венец пути иноческого, да и всякого на земле человека (14, 149; 275).
Концепция действенной любви и того, чтобы быть в ответе "за всех людей, за все и вся", как тому учил Зосима, тесно связана с концепцией Стенли "общественного служения" и "несения бремени общественных обязанностей и устроения счастия других". Подобные концепции — в том виде, как они выражены в проповеди Стенли — могли оказать воздействие на Достоевского, тщательно редактировавшего эту проповедь на протяжении двух недель подряд и подготовлявшего ее для опубликования в двух номерах своей газеты. Некоторые подробности проповеди могли быть им обсуждены с Победоносцевым.
Есть и другие параллели между проповедью Стенли и последним романом Достоевского. В первую очередь, это то значение, которое Стенли придает роли детей в жизни Иисуса Христа. Этот раздел проповеди в редакции Достоевского выделен в особый абзац — безусловно для того, чтобы его подчеркнуть (в оригинальном английском тексте проповеди такое редакционное выделение отсутствует):
А съ какимъ радостнымъ учаспемъ Онъ обращался съ детьми собиравшимися вокругъ Него. Онъ повелевалъ приносить къ Себе веселыхъ, невинныхъ малютокъ, Онъ осуждалъ и даже укорялъ техъ которые возбраняли имъ приближаться къ Нему. Онъ увещевалъ всехъ людей обратиться къ той невинности, которая шяла на ихъ простыхъ личикахъ и въ ихъ светлыхъ взорахъ. Своимъ внешнимъ обращенiемъ и Своими действiями Онъ выказывалъ Свое доброе къ нимъ расположеше; Онъ обнималъ ихъ, Онъ возлагалъ Свои руки на ихъ головки, Онъ благословлялъ ихъ Своимъ благодатнымъ благословенiемъ: Онъ научаетъ насъ видеть въ ихъ чистыхъ, невинныхъ природахъ отраженiе неба, предчувстае рая. И отъ этихъ словъ и действш, отъ духовнаго ихъ смысла, учреждеше брака заимствовало новыя основы, новое освященiе въ исторш человечества.
В своем романе Достоевский показывает Алешу в окружении детей:
433
Он с серьезным и важным видом обвел глазами все эти милые, светлые лица школьников, Илюшиных товарищей. Мальчики обступили его и тотчас устремили на него пристальные, ожидающие взгляды" (15, 194).
Алеша примиряет мальчиков с Илюшей. Отец Зосима с любовью говорил о детях, и одно из его главных увещеваний было: "деток любите особенно" (14, 289). В самом деле, о "Братьях Карамазовых" говорилось как о романе, в котором отражена "метафизика детства"14. В своих замечаниях к роману Достоевский подчеркивает важность темы любви к детям. Зосима говорит:
А коли захочешь господу услужить, обласкай ребеночка и помоги ему. Мало надо иной раз, очень мало, а навеки закинешь семя. (Горячее.) (15, 253—254).
Этот образ связан с эпиграфом романа, взятым из Евангелия от Иоанна: "Истинно, истинно, говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умирает, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода" (12:24).
Роль семьи — еще один предмет, волновавший Достоевского в последние годы его жизни и нашедший отражение как в его публицистике, так и в художественном творчестве. В своих примечаниях к "Братьям Карамазовым" он смотрит на семью как на "практическое начало любви" (15, 249). По поводу "родственных обязанностей" старец говорит следующее: "Это Бог дал родственников с тем, чтоб учиться на них любви" (15, 205).
В проповеди Стенли рассматривает семью как практическое основание любви:
Только тогда вы поймете какой смыслъ имеетъ слово: счастливый домъ! Счастливый домъ — не есть ли это лучшее подобiе неба? Домъ, где мужъ и жена, отецъ и мать, братъ и сестра, дитя и родитель, каждый, идя своею собственною дорогою, помогаетъ одинъ другому идти впередъ по трудному жизненному пути такъ, какъ не въ силахъ это делать ни одно другое человеческое учреждеше; ибо никто вне прдата нашего собственнаго дома, не получаетъ такой возможности делать добро своему ближнему; никто не получаетъ способность такъ хорошо узнавать характеръ другаго; нигде вы не имеете такого могучаго двигателя устраивать счастье другаго, какъ тамъ где вы призваны устроять счастье техъ, которые кость вашей кости, и плоть вашей плоти, техъ, которыхъ счастье и слава — ваше счастье и слава; техъ, которыхъ несчастье
14 Terras V. Op. cit. P. 62.
васъ самихъ делаетъ несчастными; техъ, которые своимъ эгоизмомъ или своими пороками насъ повергаютъ во прахъ и техъ которые, напротивъ, своею чистотою,
правдивостью и энерпею возвышаютъ насъ до высоты нашего долга, до небесъ и до Бога.
Относительно первого чуда Христа, сотворенного на брачном пиршестве в Кане Галилейской, Стенли пишет:
Постановлеше хриспанскаго брака и благословеше, заключающееся въ хриспанской семье, были какъ-бы достойны того, чтобы Христосъ освятилъ ихъ первымъ Своимъ чудомъ. Они служатъ основою народовъ и церквей, они соль развращеннаго общества, которое без нихъ распалось бы и уничтожилось! Они служатъ крепкими преградами противъ суевер1я съ одной стороны и безвер1я съ другой, ими Богъ противодействуем всепокоряющему господству матерiальнаго мiра и его суеты.
Ряд других мотивов проповеди Стенли позже обнаруживается и в "Кане Галилейской" Достоевского. Это может быть и простым совпадением, но тем не менее представляет интерес. Так, оба автора подчеркивают роль матери Иисуса Христа на брачном пире. Оба представляют Христа (у Достоевского — Алеша) как "жениха" — в буквальном и переносном смысле. У обоих в восприятии питья и еды присутствует некая символика и мистика. У Достоевского эта символика развивается начиная с предшествующей главы "Луковка" вплоть до вершинной метафоры небесного пира, на который зван Алеша, чтобы приобщиться там к радости вечной жизни. Вино также в конечном счете предполагает Кровь Новообращенного на Тайной вечере15. Как говорит Стенли:
И что еще знаменательнее: торжественнейшее установлеше въ его Церкви, накануне самой Его смерти и страданш, является воспоминашемъ празднества, вечерней прощальной трапезы, на которой, "возлюбивъ Своя сущiя въ мiре до конца возлюби ихъ".
Те частицы хлеба, которыхъ мы причащаемся во всехъ церквахъ въ ознаменоваше святой прощальной Евхаристш, представляютъ какъ бы те самыя частицы хлеба, который сердце человека укрепляетъ, прозябая на роскошныхъ поляхъ Палестины, а капли вина, которое мы пьемъ из священнаго потира, напоминаетъ то самое вино, "веселящее сердце человека", которымъ была переполнена чаша верхней горницы iерусалимской, и то вино которое лилось на брачномъ пир е въ Кане Галилейской; наше соединеше вокругъ священной трапезы есть продолжеше нежнаго соединешя
15 Golubov A. Religious Imagery in the Structure of "The Brothers Karamazov" // Russian and Slavic Literature (1700-1917), ed. R. Freeborn, Bloomington, Indiana, 1976. P. 113—136.
435
и прощашя съ дорогими друзьями, братьями, сестрами и любимыми детьми, прообразомъ которыхъ служитъ последняя вечерняя трапеза нашего Господа.
Другой мотив, общий для Стенли и для Достоевского, — мотив поста. Оба автора, кажется, воспринимают пост не по догмату. Христос, как указывает Стенли, никогда не постился; в свою очередь Зосиму Достоевского поносят за несоблюдение поста и за то, что тот любит сласти.
Оба автора выделяют вечные атрибуты природы в обстановке Каны Галилейской, оба упоминают Крест в контексте подвигов Христа.
В проповеди Стенли о "Христианском поручительстве", произнесенной в Собственной часовне Виндзорского замка в воскресный день по прибытии Герцога и новой Герцогини Эдинбургской в Англию, мы обнаруживаем ряд знаменательных параллелей между этой проповедью и "Братьями Карамазовыми". Проповедь была переведена на русский язык и напечатана целиком в двенадцатом номере "Гражданина" и начиналась цитатой из Ветхого Завета (Книга Бытия. 43:9) — "Я
отвечаю за него; требуй его изъ моихъ рукъ. Если я не приведу его къ тебе, то пусть останусь виновнымъ передъ тобою на всю жизнь".
Выразив свое восхищение тем, как удивительно эта библейская притча разъясняет историю людей и народов, Стенли указывает на то, что в этих почти детских пастушеских притчах мы видим, помимо всех сложностей современной жизни, "отражеше нашихъ треволненш, нашихъ привязанностей, наших споровъ и войнъ, видимъ столкновеше характеровъ, смешеше веры и силы, благородства и слабости, изъ которыхъ слагается ткань нашей жизни". И это потому, что человеческая природа остается такой же и в первобытные времена, и в нынешний тревожный век.
Далее Стенли сосредотачивает внимание еще на одной истории из Библии — истории об Иосифе:
Какъ ярко рисуетъ она привязанности и тревоги семейной жизни, горьюя страдашя разлуки, радость свидашя, внезапность удивлешя, съ которымъ мы переходимъ отъ стараго, обычнаго своего кружка къ сценамъ новымъ и вместе чуждымъ для насъ. Шекспиръ никогда не написалъ ничего более драматическаго, Вордсвортъ более семейнаго, Вальтеръ-Скотть более живаго, какъ разсказъ объ исчезновенш и появленш вновь 1осифа.
Это повесть — продолжительныхъ треволненiй сыновней, братской и отеческой любви съ таинственной развязкой, приготовленной
436
самимъ Провидешемъ, которое изъ неожиданныхъ событш, и даже несчастiй человеческаго существовашя, вызываетъ благословенiя во времена непредвиденныя и невообразимыя. Но здесь есть и особый урокъ исторiи, на которомъ я хочу остановиться. Это чувство взаимной ответственности, которое пробегаетъ черезъ все собьтя, — это те нити, которыми различные характеры и судьбы людей переплетены между собою. От судьбы 1осифа зависела судьба его старшихъ братьевъ; отъ удивительныхъ обстоятельствъ, приведшихъ юнаго чужеземца въ страну пирамидъ, на берега Нила, зависело прежде всего сохранеше и наконецъ воспиташе избраннаго народа. Углубляясь еще далее въ подробности, мы увидимъ, что каждый членъ патриархальной семьи долженъ былъ разделять общее безпокойство, высказавшееся въ великодушномъ восклицанш 1уды, когда онъ отъ имени своихъ братьевъ взялъ на себя ответственность передъ отцомъ за единственнаго оставшагося въ живыхъ сына отъ возлюбленной Рахили: — "Я отвечаю за него; требуй его изъ моихъ рукъ. Если я не приведу его къ тебе, то пусть останусь виновнымъ передъ тобою на всю жизнь.
Вот начало, такъ часто подтверждаемое Библiею и опытомъ человеческой жизни, что человекъ отвечаетъ за своего брата человека. Вотъ одинъ изъ главныхъ пунктовъ самого учешя хриспанскаго, что Тотъ, Кто облекъ себя въ нашу природу, подъялъ немощи наши, былъ тронутъ чувствомъ скорбей нашихъ, — совершилъ наше спасеше, отдавъ Себя за насъ. Чувство что другой заботится о насъ, пробуждаетъ въ насъ новое чувство самоуважешя — новое стремлеше заслужить уважеше того, кто нами уважаемъ".
В книге шестой, главе II, разделе |б| "Братьев Карамазовых" — "О священном писании в жизни отца Зосимы — история Иосифа и его братьев пересказана старцем так, как она записана Алешей. Зосима делает такое же вступление, как и Стенли, но указывает на ее неувядающую свежесть, особенно для детей. Поскольку в центре этой истории стоят братские и сыновние отношения, она связывается с семейством Карамазовых и тематической осью романа, вокруг которой вращаются все другие темы. Религиозный смысл истории становится важной частью подтекста романа в целом. Широко распространенный взгляд состоит в том, что наиболее важный подтекст "Братьев Карамазовых" — это его религиозное содержание16.
Стихи из Книги Бытия служат иллюстрацией глубоко прочувствованных
верований Зосимы. Они выражают нравственный
16 Terras V. Op. cit. P. 96.
437
смысл, заложенный в романе: "всякий пред всеми за всех и за все виноват", или:
Ибо знайте, милые, что каждый единый из нас виновен за всех и за все на земле
несомненно, не только по общей мировой вине, а единолично каждый за всех людей, а за
всякого человека на сей земле. Сие сознание есть венец пути иноческого, да и всякого на
земле человека (14, 149).
Это — парафраза слов Иуды к своему отцу Иакову, которые послужили эпиграфом к проповеди Стенли (Книга Бытия. 43:9). Одно и то же русское слово используется для обозначения "обвинения" и в Книге Бытия (43:9), и у Достоевского (в Книге Бытия: "останусь виновным перед тобою", в романе: "виноват"). Английское слово blame в Ветхом Завете (let me bear the blame vor ever) в переводном тексте романа передается как responsible (ответственен). Таким образом, связь между романом и Книгой Бытия становится менее явной. В романе эти слова сначала произносит умирающий брат Зосимы, Маркел; далее они становятся символом веры Зосимы и позже Алеши. Последний, в свою очередь, передает этот завет школьникам. Таким образом, история Иосифа и его братьев служит отправным пунктом для ряда тем, которые получают развитие в романе. Как заметил по этому поводу комментатор: "Темы, прозвучавшие в истории Иосифа, как ее рассказал Зосима, находят свое отражение во всем дальнейшем ходе
" 17
повествования .
В Ветхом Завете эти слова произносит Иуда (Послание к Евреям. 7:14), тот, от племени которого будет рожден Спаситель. "Ибо известно, что Господь наш воссиял из колена Иудина, о котором Моисей ничего не сказал относительно священства".
История Иосифа и его братьев в изложении Достоевского отличается от соответствующего места Книги Бытия. Ряд исследователей задавался вопросом о причине этого разночтения: "...история не только была парафразирована и цитирована (или, вернее, неверно цитирована), но ей также было дано Зосимой частное и нетрадиционное толкование"18.
Центральным звеном этого нетрадиционного толкования является то, что Зосима рассказывает об Иакове, который
17 Miller R. The Biblical Story of Joseph in Dostoevsky's "The Brothers Karamazov" // Slavic Review, № 3. Autumn 1982. P. 660.
18 Terras V. Op. cit. P. 250. Террас пишет: "В своем пересказе отец Зосима отклоняется от Книги Бытия". См. также: Miller R. Op. cit.
438
"изрекши на веки веков в завещании своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно в кротком и боязливом сердце его во всю его жизнь, о том, что от рода его, от Иуды, выйдет великое чаяние мира, Примиритель и Спаситель его!" (14, 262). Данное пророчество не вошло в английскую версию Ветхого Завета, хотя на него и имеется ссылка в Новом Завете. Очевидно, Достоевский взял его из русской Библии, в которой сказано: "Не отойдет скипетр от Иуды и законодатель от чресл его, доколе не придет Примиритель, и Ему покорность народов" (Книга Бытия. 49:10).
Уже отмечено, что смысл Божественного Провидения лежит в основе истолкования Достоевским истории из Книги Бытия, и не будь Иосиф продан в Египет, род потомков Иуды мог бы не пережить голодных лет. Зосима в библейских
историях видит, как каждая жизнь на Земле тесно вплетена в божественную схему, и то, как каждый человек может принять участие в этом таинстве посредством действенной любви.
Точно так же в проповеди Стенли смысл Божественного вмешательства высвечивается в повествовании об исчезновении и новом появлении Иосифа:
Это повГсть — продолжительныхъ треволненш сыновней, братской и отеческой любви, съ таинственной развязкой, приготовленной самимъ ПровидГниемъ, которое изъ неожиданныхъ событий, и даже несчастш человеческаго существовашя, вызываетъ благословешя во времена непредвиденные и невообразимые. <...> Отъ судьбы 1осифа зависГла судьба его старшихъ братьевъ, отъ удивительныхъ обстоятельствъ, приведшихъ юнаго чужеземца въ страну пирамидъ, на берега Нила, зависГло прежде всего сохранеше и наконецъ воспиташе избраннаго народа.
Стенли подчеркивает: «Трикраты благословенъ всякш, кто, подобно 1осифу въ ЕгиптГ, становится отцомъ новаго просвещешя своего народа, "спасителемъ своего вГка", какъ называли его египтяне. Трикраты счастливъ тотъ, кто превращаетъ племя рабовъ въ племя людей свободныхъ».
Стенли, а вслед за ним и Достоевский считают, что мораль этой истории зиждется на чувстве "взаимной ответственности", и что человек отвечает за своего брата человека. Как и Достоевский, Стенли считает, что такая мораль составляет "одинъ изъ главныхъ пунктовъ самого учешя христiанскаго". Для него, как и для Достоевского, слова, сказанные Иудой отцу, приобретают еще более глубокий смысл применительно к современности и к будущему человечества.
439
Стенли прямо ссылается на эти нити, которыми различные характеры и судьбы людей переплетены между собою. Здесь есть сходство с фразеологией Достоевского в конце главы "Кана Галилейская", когда Алеша чувствует, «как будто нити ото всех этих бесчисленных миров божиих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала, "соприкасаясь мирам иным"» (14, 328). Чувство единения Алеши со Вселенной сливается воедино с его чувством ответственности за его братьев людей (как это описано в Книге Бытия), и он стремится душой простить всех и за все, и просить прощения. "О! не себе, а за всех, за все и за вся".
Стенли связывает чувство ответственности и братства и проводит сравнение между таким действием, как "приношение" (по Достоевскому, "действенная любовь"), и цветком, открытым "лучезарному небу и сияющему солнцу", являющимся мотивом Викторианской духовной литературы: "как легко и с каким блеском развернется каждый лепесток этого распускающегося цветка под ясным небом и веселящим лучом солнечным". И снова эти мотивы находят отзвуки у Достоевского. В самом деле, идея братства — одно из наиболее существенных переживаний, пробуждаемых романом.
В своей проповеди Стенли рассматривает и другое начало в человеческой природе, совершенно противоположное чувству взаимной ответственности людей, а именно: безразличие человека к своим собратьям — человеческим существам, а также отсутствие милосердия. Он напоминает слушателям то, что впервые сказал первый убийца, Каин: "Разве я сторож брату моему!" В "Братьях Карамазовых" Иван повторяет: "Да я-то тут что? Сторож я, что ли, моему брату Дмитрию? <...> Каинов ответ Богу об убитом брате, не так ли?" (14, 211). Подобный ответ Алеша получает в предыдущей главе от Смердякова, который говорит словами, близкими каиновым: "Это не то, что кабы я при них сторожем состоял" (14, 206). Так намечено еще одно звено, соединяющее Ивана и лакея.
Стенли дает недвусмысленный ответ на вопрос: "Разве я сторож брату моему?":
Да, сынъ Адама, кто бы ты ни былъ, ты есть, ты долженъ быть сторожемъ брата
своего — ты порука за него въ глазахъ Бога, — изъ твоихъ рукъ, по мере твоей близости, твоего родства съ другимъ человекомъ, Судья потребуетъ у тебя отчета въ душе его. Если ты не проведешь его впередъ въ житейской борьбе, если ты не поддержишь
19 Terras V. Op. cit. P. 215.
440
его, если ты не ободришь его, ты будешь нести хулу навсегда. Если существуют каюя-нибудь великодушныя чувства и естественныя привязанности, какая-нибудь сладость любви, какое-нибудь уважеше къ своему роду и родству, то мы будемъ болеть о ближнемъ, какъ 1осифъ болелъ о своихъ братьяхъ, — отдадимъ себя въ залогъ съ опасностью самой жизни нашей, какъ 1уда, который боялся седые волосы отца своего свести съ печалда въ могилу.
Стенли и Достоевский рассмотривают проблему мужания как способности к самообладанию и совершенству. Оба рассматривают ее как на индивидуальном уровне, так и в рамках общества и наций в целом. Зосима отмечает важность благого примера в нравственном воспитании, поскольку многое в учении достигается через пример и память. "И что за слово Христово без примера?" — вопрошает он риторически (14, 267). Его брат Маркел является для него примером, в то время как нравственная цельность Зосимы становится примером для "таинственного гостя" Михаила. Жизнь и поучения Зосимы — пример для Алеши, тогда как сам Алеша становится примером для школьников. С другой стороны, дурной пример был подан Смердяковым в случае с собачкой Жучкой (эпизод с булавкой).
Стенли настойчиво внушает, что "это может быть один класс, либо слой, общества, или многие классы, либо слои, общества, которые приобретают ту или иную нравственную окраску в силу нашего приятия или неприятия греха или добродетели". Необходимость служить хорошим примером для других укрепляет чувство моральной ответственности:
...добрыя наши дела или злыя, даже тайные пути наши не безъизвестны имъ и не скрыты отъ нихъ. Наши примеры худые или хорошiе приводятся тамъ какъ оправдаше порока или поощреше къ добродетели. Смрадъ или благоухаше нашего духа или заражаютъ или очищаютъ, какъ часто видно, весь нижнш токъ народной жизни. Ошибки и падешя, которыя относительно можно бы извинить темному простолюдину, темъ более вредны, чемъ выше мы поднимаемся по общественной лестнице. Съ другой стороны, добрыя дела, которыя изъ самаго скромнаго уголка далеко бросаютъ лучи своего маленькаго светильника "въ этотъ мiръ порока", еще далее изливаютъ светъ свой, и потому еще более достойны усилш, когда светъ этотъ исходить отъ высокаго светильника, не могущаго укрыться и освещающаго разнообразныя обители и даже широкш горизонтъ целой нацш.
441
Мы знаем, что одним из намерений Достоевского было создать "идеальный" образ русского старца, такой, в котором воплотилась бы жизнь и который стал бы частью русской действительности и, тем самым, национальной русской традиции. Нельзя было ожидать от Достоевского, чтобы тот притязал на какую-то очевидную связь между созданным им образом старца Зосимы и известным представителем англиканской церкви деканом Стенли, тем не менее имеющиеся свидетельства убеждают, что некая связь со Стенли и его проповедями все-таки лежала в основе некоторых ведущих тем, идей, образов "Братьев Карамазовых".
