CC BY
65
Миколайчик Владимир Иосифович - доктор филологических наук, профессор, Почетный работник высшего профессионального образования Российской Федерации, профессор кафедры средневосточных языков ФГКВОУ ВПО «Военный университет» Министерства обороны Российской Федерации, г. Москва.
111033, г. Москва, Волочаевскаяул., д. %.
Тел.: 8-905-775-34-20. E-mail: mikolai4ik@yandex. ru
ОБ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОМ ПОТЕНЦИАЛЕ СОВРЕМЕННОГО НАУЧНОГО АППАРАТА ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ ГРАММАТИКИ
Современный научный аппарат теоретической грамматики, представляющий собой систематизированный набор понятий и терминов, используемых отечественными лингвистами при описании грамматического строя различных языков, в основе своей разработан в недрах русистики, хотя многие понятия восходят к реалиям других наиболее исследованных индоевропейских языков, начиная с древнегреческого и латинского. Классификация выразительных средств иностранного языка с использованием такой классификационной схемы в целом оказывается вполне успешной и позволяет добиться положительных результатов как на уровне практической грамматики, так и при научном исследовании различных областей грамматики иностранных языков.
Филологам, имеющим дело с иранскими языками, в частности, с персидским, приходится наблюдать и другую картину. Методические и научные труды по персидскому языку, написанные отечественными авторами, всегда разработаны с использованием понятийного аппарата, разработанного на материале русского языка. А в Иране до последнего времени в школьных учебниках по персидскому языку грамматика давалась в классификации, в значительной мере заимствованной из арабских грамматик. Это обусловлено известными историкокультурными факторами. Но персидский язык - индоевропейский, поэтому классификационная схема, разработанная на основе далекого от него как типологически, так и генеалогически арабского языка, ему подходит меньше всего. Научный аппарат русистики персидскому языку ближе, несмотря даже на то, что типологически русский и персидский, можно сказать, полярно противоположные, поскольку персидский относится к языкам с ярко выраженным преобладанием аналитических моделей.
Тем не менее, обе классификационные модели (русская и арабская) в целом позволяют, как видим, упорядочить грамматический материал персидского языка до уровня, который, как минимум, обеспечивает прагматичную цель обучения этому языку.
В целом имеющийся сейчас в распоряжении отечественных грамматистов научный аппарат может рассматриваться как универсальный, применимый к описанию языков разной типологической характеристики. Это обусловлено тем важным обстоятельством, что русистика как раздел частного языкознания представляет собой одно из самых успешных если не самое успешное подразделение языкознания, а русский язык относится к числу самых исследованных языков мира, и поэтому естественным образом стал именно тем из немногих мировых языков, на материале которых в общем и разрабатывалась та система понятий и терминов, что составляет научно-исследовательский аппарат лингвистики в целом, и теоретической грамматики в частности.
Однако при применении даже такого совершенного научного аппарата к исследованию других языков, особенно языков другой типологической характеристики, следует учитывать одну очень существенную деталь. Традиционный научный аппарат разработан на материале языка, в котором чрезвычайно развиты формальные средства выражения языковых значений, где в описании можно достаточно далеко продвинуться, опираясь лишь на формальные показатели, не испытывая настоятельной потребности обращаться к семантике.
Эта особенность русистики отмечается во вступительной редакторской статье известных современных русистов В.А. Белошапковой и
И.Г. Милославского «Вопросы идеографической грамматики русского языка» в издании МГУ «Идеографические аспекты русской грамматики»: «Грамматический строй русского языка описан достаточно подробно. Однако это описание следует считать в основном завершенным только в таком виде, который открывается с некоторых вполне определенных позиций. Эти позиции можно назвать классификацией, покоящейся преимущественно на формальных свойствах самой грамматической системы» [6, с. 3].
Необходимость более систематического применения семантических критериев в описании устройства русского языка рассматривается в статье как необходимое условие дальнейшего прогресса науки о русском языке, а отсутствие такой системности как особенность предшествующих этапов развития русистики: «Справедливости ради необходимо заметить, что «семантизация» грамматиче-
ских признаков никогда не была чужда лингвистическим описаниям принципиально. Однако проводилась она непоследовательно, а главное, не могла опереться на сколько-нибудь разработанный научный аппарат» [6, с. 3-4].
О необходимости же научного аппарата, где достойное место должно принадлежать семантическим показателям, говорили и другие исследователями. В этом отношении представляет интерес мнение такого авторитетного исследователя, как Н.Д. Арутюнова: «Поэтому такие понятия, как грамматическая категория, оппозиция, нейтрализация, инвариант, варианты и др., должны трактоваться в терминах плана содержания. В содержательных терминах следует давать и определения грамматических единиц. Это последнее замечание стоит особо подчеркнуть потому, что во многих определениях смешиваются колеблющиеся признаки формы с не менее шаткими признаками содержания» [1, с. 43].
Приведенные цитаты свидетельствует о том, что и в недрах самой русистики постепенно вызревала мысль о необходимости более систематичного и последовательного использования семантических критериев.
Следует, однако, особо подчеркнуть, что речь идет скорее о неупорядоченности научного аппарата семантической классификации. Сами же семантические критерии при описании грамматических явлений невозможно игнорировать в принципе, поскольку сама суть всех языковых единиц выше фонетического уровня состоит в выражении того или иного значения. Известная в истории русистики попытка описания грамматического строя языка исключительно по формальным показателям без обращения к семантике воспринимается скорее как казус, а знаменитая Глокая куздра академика Щербы, которая будланула бокра и кудрячит бокрёнка - это лишь яркий пример удачного парадокса, использованного с целью подчеркнуть относительную самостоятельность плана выражения и плана содержания, присущих двусторонним языковым единицам разного уровня.
Что же касается использования семантических критериев в ходе грамматического описания, то чаще всего определение грамматической формы начинается прямо с ее общего значения, а уж затем дается ее структурная формула, перечисляются синтаксические функции и контекстуальные семантические варианты.
Но дело в том, что семантика по возможности привлекалась лишь в тех минимальных пределах, которые были нужны для идентификации того или иного грамматического явления на фоне других. Например, описав подробно общее значение и формальные средства выражения категории рода существительных, грамматист редко считает нужным, относящимся к грамматике объяснение, по-
чему категория рода присуща не только одушевленным, но и неодушевленным именам, например, названиям металлов. Или: какой смысл в категориях рода, падежа, числа у прилагательных.
А эти вопросы неизбежно возникают при применении научного аппарата, привычно используемого при анализе материале русского языка, к анализу явлений в языках другой типологической характеристики, в которых подобные грамматические категории, связанные не с отражательной функцией языка по отношению к явлениям окружающего мира, а относящиеся исключительно к его внутренней организации, отсутствуют.
Наверное, можно считать вполне объяснимым тот факт, что если в описании языка многие вопросы систематизации и классификации могут быть решены на формальном уровне, то нет особой необходимости углубляться в семантику. Тем более что слишком глубокое погружение в семантику таит в себе потенциальную опасность отрыва от материи языка. С учетом типологической характеристики русского языка следует считать вполне логичным сосредоточение внимания русистов в основном на формальных структурах. Вряд ли могло быть по-другому.
В целом же детально разработанная квалификационная модель на базе формальных критериев может считаться крупнейшим вкладом русистики в лингвистику вообще.
Речь, конечно, не идет о том, что классификационная схема, построенная на формальных критериях, не может быть применена к материалу языка другой типологической классификации. Точно отражающая внутриязыковые связи формальная квалификационная модель вполне применима для описания языка другого грамматического строя, равно как и полученные с ее помощью результаты можно экстраполировать на материал другого языка. Дело в другом, а именно в том, что описательная модель, построенная только на формальных критериях применительно к конкретному языку, естественными образом может не содержать фрагмента, не имплицируемого на уровне поверхностных структур то ли в «эталонном» языке, то ли в языке вторичного применения. В этом отношении гипотетическая классификационная схема, построенная на семантических показателях, потенциально представляется более универсальной.
Но дело еще и в том, что иногда мы встречаемся с таким явлением, когда в другом языке та или иная категория не получила формализованного выражения на уровне поверхностных структур, то есть на уровне формализованных моделей
выражения то ли в виде синтетических словоформ, то ли аналитических моделей. А в «эталонном» языке при наличии довольно детализированного системного описания на формальном уровне, не определены достаточно конкретно базовые признаки или семы, составляющие семантическую основу или план содержания данной категории. К числу таковых, например, относится категория глагольного вида, представляющая, как иногда говорят, «визитную карточку» славянских языков. Исследованию этой категории посвящены, без преувеличения, горы научной литературы. Вполне естественно, что такая сложная, важная и актуальная для славянских языков проблема располагает внушительным количеством концепций и подходов.
Все эти концепции развивались в рамках отечественной общеграмматической теории, отражая характерные для нее тенденции и подходы. Здесь, как и в других областях грамматики, одной из важнейших была проблема взаимоотношений между грамматическими и неграмматическими средствами данного семантического поля. В решении этой проблемы в отечественном языкознании существует давняя традиция. Она восходит к так называемой теории общих и частных значений грамматических форм, разработанной отечественными лингвистами более века назад. Суть теории в целом сводилась к тому, что грамматическая форма в реальной речи в процессах взаимодействии с однородными с ней по семантике неграмматическими средствами выступает как доминирующее средство, главный носитель значения. Роль неграмматических средств состоит в актуализации или модификации потенциального значения грамматической формы.
Этот подход к сути отношений грамматических и лексических средств приобрел еще большую определенность под влиянием знаменитой Пражской лингвистической школы, представители и последователи которой привнесли в грамматические исследования такие разработанные в рамках фонологии понятия, как «вариант», «инвариант», «оппозиция». В грамматике в рамках этого подхода сами термины «вариант», инвариант» относились исключительно к грамматическим формам. Неграмматическим средствам здесь уже и не могла быть отведена другая роль, кроме чисто вспомогательной.
Теория инварианта имела и имеет сейчас много сторонников, но нельзя сказать, что стала общепризнанной. Попытки объяснить некоторые морфологические факты в ее рамках были признаны неудачными. И вообще в научной литературе в последнее время нередко встречаются скептические высказывания авторитетных исследователей в отношении универсальности теории инварианта и
ее объяснительных возможностей. Скептическое отношение части лингвистов к объяснительной силе теории инварианта естественным образом привело к появление другой объяснительной модели. Переосмысление значимости теории инварианта в морфологии содержалось в вышедшей в 1969 г. работе двух отечественных исследователей Е.В. Гулыга. и Е.И. Шендельс «Грамматико-лексические поля в современном немецком языке» [5, с. 5]. Принципиальным отличием позиции авторов этого труда от теории общих и частных значений грамматических форм и теории инварианта состояло в признании функцинального равноправия разноуровневых языковых средств в речевых процессах формирования конкретных номинаций. Морфологические средства здесь признавались в качестве лишь одного из языковых средств, равноправного с неграмматическими средствами. Работа оказала серьезное влияние на развитие грамматической теории.
В последующем, однако, одной из самых заметных стала концепция, в которой новые и традиционные подходы в определенной мере синтезировались. Наиболее законченную форму эта концепция приобрела в трудах такого видного отечественного лингвиста, как А.В. Бондарко [2; 3], а также и других исследователей. В этой концепции первоначальный термин «грамматико-лексическое поле» со временем трансформировался в термин «функционально-семантическое поле», затем - в термин «функционально-семантическая категория». В целом эти два термина до сих пор употребляются преимущественно как синонимы, но предпринимаются попытки их содержательно дифференцировать [4]. В содержательном плане компоненты функционально-семантической категории дифференцированы на две составляющие - грамматическое ядро и лексическую периферию. В целом же эта концепция, как видим, принципиально не противоречит имеющему давнюю историческую традицию подходу к грамматическому средству как к доминирующему.
Но в общем можно отметить, что нынешний этап развития общеграмматической теории характеризуется разнообразием подходов и поиском новых объяснительных моделей. Условно по исследовательской методологии в современных работах в области теоретической грамматики можно отметить два главных подхода. Один из них в определенной мере согласуется с теорией инварианта. Но при этом признается, что как грамматические, так и неграмматические средства (лексические) в разнообразных контекстуальных условиях в целом сохраняют свою идентичность. Общее значение формируется как бы в результате суммиро-
вания семантики разноуровневых средств, в определенных условиях взаимодействия в результате может появиться новое качество.
Другой подход состоит в том, что в разных условиях функционирования семантика некоторых участников процесса под воздействием других может отчасти или полностью нейтрализоваться («стираться» по терминологии В.А. Белошапковой [12]). Причем это явление не обходит и такого участника взаимодействия, как грамматическая форма. А это, понятно, уже никак не согласуется с теорией инварианта.
Характерный для современной теоретической грамматики методологический плюрализм является закономерным следствием утраты у значительной части исследователей веры в универсальность теории инварианта.
Теория инварианта, признающая за грамматической формой в процессах взаимодействия с неграмматическими средствами роль доминирующего средства, естественно, детерминировала переоценку их роли и недооценку неграмматических средств. Известный современный русист И.Г. Милославский пишет в этой связи: «Приписывание морфологической категории тех номинативных элементов значения, которые выражены другими языковыми средствами, не способствует прогрессу в представлениях об устройстве русского языка» [8, с. 212].
В области упомянутой здесь грамматической категории глагольного вида применение теории инварианта привело к определению инвариантных значений членов видовой пары в следующих понятиях: «целостностъ/нецелостностъ», «внутренний предел». Ввиду своей неконкретности, расплывчатости эти понятия мало кого удовлетворяют. Представляется, что базовые элементарные семы, составляющие план содержания категории глагольного вида, как с точки зрения их точного перечня, так и взаимной иерархии еще предстоит определить. На настоящий же момент соответствует истине высказывание выдающегося исследователя глагольной системы русского и болгарского языков М.Ю. Маслова: «Конкретный перечень аспектуальных значений, воплощаемых в категории вида в разных языках мира, еще не выявлен лингвистическим исследованием» [7, с. 6].
Подобное можно сказать не только об этой категории, но и о категории глагольного времени, которую, впрочем, к числу малоисследованных и труднопостижимых обычно не относят. Здесь, на наш взгляд, полной ясности тоже нет. Только сама проблема предстает несколько в другом ракурсе. Здесь чаще речь идет не о базовых элементарных понятиях, которые вроде бы более-менее осознаваемы, а о наслоении на временное значение других признаков из других се-
мантических областей. А еще чаще, особенно когда речь идет о русском языке, возникают разные вопросы, связанные с употреблением в той или временной форме глаголов разных семантических классов и подклассов. То есть, речь идет о переплетении грамматических и лексических явлений. А иногда и о переплетении разных признаков в пределах грамматики. Так, до сих пор нет ясности в отношении такого понятия как перфектность. А.И. Смирницкий, как известно, в свое время предлагал считать перфектность отдельным категориальным значением наряду с временем и видом [11]. В то же время в работах то и дело встречаются определения типа «вид перфективный», «вид имперфективный». Что явно неприемлемо, так как больше запутывает, чем проясняет вопрос, ставя в один ряд разнородные понятия. Поскольку из двух обозначений лишь «вид имперфективный» в общем особых возражений не вызывает, потому что имперфект действительно форма видовая, хотя сам термин обобщает несколько элементарных видовых сем. А вот обозначение «вид перфективный» неприемлемо вообще, поскольку перфект не видовое понятие. По звуковому составу названий формы перфект и имперфект вроде бы ассоциируются с неким единым семантическим полем. В действительности же эти формы содержательно совершенно разные, функционируют в разных пространствах, никогда не встречаются в одних контекстуальных условиях. Имперфект семантически связан оппозиционными отношениями с другой формой прошедшего времени, называемой претеритом, или, в некоторых языках (например, в древнерусском, древнегреческом, болгарском и др.), - аористом.
Подобное неразличение разных смысловых областей, их смешение очень характерно для тех случаев в грамматике, когда анализируются обычно многозначные глагольные формы.
Столкнувшись с глагольной системой, для которой характерно наличие множества грамматических форм с временным значением, мы сразу же сталкиваемся с проблемой базовых понятий. Например, западноиранские языки в настоящий момент располагают классической для индоевропейских языков на определенном этапе их эволюции системой глагольных форм с четырьмя формами микрополя «прошедшее время»: перфект, имперфект, претерит, плюсквамперфект. Очевидно, в семантике этих форм заложены и другие категориальные признаки, помимо временных. Но в данный момент нас интересуют именно временные. Вопрос: есть ли между этими формами различия по временному значению? Посмотрим, какой ответ на этот вопрос можно почерпнуть из последних науч-
ных трудов по грамматике самого исследованного из этих языков - персидского. Возьмем короткую выдержку из определения значения и функций одной глагольной формы, называемой простым прошедшим временем или претеритом из самого последнего (2001 г.) капитального труда по грамматике персидского языка: «...выражает однократное прошедшее действие (даются примеры кратких и
однократных действий)....... Дальше: ... при наличии обстоятельственных
слов, указывающих на длительность во времени, повторяемость, может выражать длительное действие (даются примеры длительных и многократных действий)» [9, с. 244]. Эта трактовка значения полностью соответствует традиционной классификационной модели, типична для всех работ как практического плана -методических пособий, так и научных изданий самого высокого уровня, о котором мы как раз сейчас и говорим. В целом все описание значения и функций формы, а они описаны достаточно детально, абсолютно верное. Но нет ответа на поставленный нами вопрос, а именно - чем данная форма по временному значению отличается от других форм микрополя прошедшего времени. А здесь только регулярных форм, помимо претерита, еще три, да еще есть несколько факультативных.
Названные в дефиниции признаки краткость, однократность, длительность многократность - видовые. О временном значении претерита, кроме того, что она выражает прошедшее действие, больше ничего не говорится.
Понятно, что при описании глагольной системы персидского языка применяется классификационная схема, используемая в русистике. Обратимся к соответствующему фрагменту грамматики «эталонного» русского языка, например, в академической грамматике русского языка [10] .
Персидский претерит ассоциируется в целом вполне определенно с русским прошедшим временем совершенного вида. В разделе «Категория времени» дается очень четкое определение категории глагольного времени: положение действия относительно момента речи или другого момента, принятого за точку отсчета. Обращаемся к параграфу, содержащему описание семантики и функций интересующей нас русской глагольной формы. Временное значение формы -предшествование действия моменту речи. Дается детальное, исчерпывающе полное описание того, что обозначается в этой форме русскими глаголами различных семантических классов, подклассов и группировок в различных контекстуальных условиях. Практически на всем протяжении этого обширного описания мы видим рассуждения, очень верные и точные, в основном о том, что касается
различий между семантическими классами и подклассами глаголов, выражаемы не релятивными, а деривативными (словообразовательными) аффиксами. То есть речь идет о том, что в основном относится к лексике, к тому, чем наполняется форма, и тому, что ее окружает. Но о временном значении, кроме того, что было сказано вначале, фактически ничего не говорится. Правда, там фигурируют такие понятия как «перфективность», «аористичность» применительно к проявлению в форме значения различных семантических группировок глаголов в определенных контекстуальных условиях. Но эти термины нельзя считать дефинициями, поскольку они сами нуждаются в определении по своей временной семантике, да и к современному русскому языку отношения не имеют.
В общем, ответа на свой вопрос мы здесь не нашли. По той простой причине, что для современного русского языка этот вопрос совершенно не актуален. Для глагольной системы русского языка актуальны десятки и сотни других важных вопросов, исследование которых, научное описание и классификация потребовали упорного труда многих поколений талантливых исследователей.
Когда мы говорим о дефинициях тех или иных языковых грамматических моделей, то чаще всего это продиктовано потребностями описания инвентаря выразительных средств определенного языка. И, как показывает практика, нахождение элементарных базовых понятий для такой классификации в прикладных целях не является абсолютно необходимым.
Но такая необходимость возникает при попытке проникнуть в суть устройства и функционирования конкретного языкового механизма, а также тогда, когда ставится задача построения описательной модели или классификационной схемы универсального плана, применимой к описанию любого языка. И если такая цель поставлена, то определение базовых элементарных понятий, составляющих план содержания грамматической категории, функциональносемантической категории, микро- и макрополей, пограничных и переходных зон представляется первостепенной задачей, составляющей непременное условие успешного решения научной задачи.
Вполне очевидно, что решение подобной задачи возможно лишь на основе изучения устройства и функционирования механизма языков самой разной типологической классификации. Русистика как ведущее подразделение мировой лингвистики обогатила мировую науку о человеческом языке совершенной классификационной моделью на базе преимущественно формальных критериев.
Возможно, русистике повезло в том, что в русском языке многие подсистемы можно глубоко описать, классифицировать по формальным показателям, не слишком углубляясь в семантику. Потому что слишком глубокое погружение в семантику содержит опасность отдалиться от языка в экстралингвистические сферы. Читая работы по языковой семантике, например, выполненные в русле генеративной грамматики или падежной грамматики Ч. Филлмора [13], а с такими приходилось знакомиться также в иранистике, иногда невольно задаешься вопросом «А причем здесь вообще язык, какая здесь связь с формальными языковыми моделями, или, по принятой здесь терминологии, «поверхностными структурами»? Очевидно, она есть, но хотелось бы, чтобы автор более четко объяснил, как он ее видит».
Сосредоточение внимания на чрезвычайно развитых в языке формальных средствах выражения обусловило возможность детально разработать квалификационную модель на базе формальных критериев, что по праву может считаться крупнейшим вкладом русистики в лингвистику вообще. Она успешно применяется при описании устройства и языков другой типологии.
Параллельно, на материале языков другой типологической классификации вырабатывались критерии научного описания с опорой на семантику. Имеются в виду направления, известные под названиями «порождающая грамматика», «генеративная грамматика», или «падежная грамматика Ч. Филлмора».
Однако вполне очевидно, что универсальная классификационная схема, если можно сейчас себе такую представить, должна, скорее всего, содержать полный набор базовых понятий как формального, так и семантического плана, причем подлинно универсальными будут именно семантические критерии, с учетом того, что содержание, то есть то, что называется глубинными структурами, для всех языков едино, различия касаются поверхностных или формальных структур.
Синтез различных направлений, обобщение результатов исследования языков самых разных структурных типов представляется единственно возможным путем, способным обеспечить создание универсальной классификационной схемы, применимой к описанию любого конкретного языка.
* * *
1. Арутюнова Н.Д. О минимальной единице грамматической системы // Единицы разных уровней грамматического строя языка и их взаимодействие. М., «Наука», 1969.
2. Бондарко А.В. Грамматическая категория и контекст. Л., 1971.
3. Бондарко А.В. Проблемы грамматической семантики и русской аспектологии. СПб., 1998.
4. Всеволодова М.В. Поля, категории и концепты в грамматической системе языка // Вопросы языкознания. 2009. № 3.
5. Гулыга Е.В., Шендельс Е.И. Грамматико-лексические поля в современном немецком языке. М., 1969.
6. Идеографические аспекты русской грамматики /под ред. В.А. Белошапковой и И.Г. Милославского. М., МГУ, 1988.
7. Маслов Ю.С. Очерки по аспектологии. Л., 1984.
8. Милославский И.Г. Морфологические категории современного русского языка. М., 1981.
9. Ломов А.М. Аспектуальная характеристика действия и ее типы // Вопросы аспектологии: Известия Воронежского педаг. ин-та. Воронеж, 1975. Т. 146.
10. Русская грамматика. М.: «Наука», 1980. Т. 1.
11. Смирницкий А.И. Морфология английского языка. М., 1959.
12. Современный русский язык/ под ред. В.А. Белошапковой. 2-е изд. М., 1989.
13. Филлмор Ч. Дело о падеже // Зарубежная лингвистика. Новое в лингвистике: избранное / пер. с англ., нем. и франц. М.: Изд.я группа «Прогресс», 1999.
