CC BY
121
ПРИЗВАНИЕ—ИСТОРИЯ
А. А. Погребская
ОБ ИСПОЛЬЗОВАНИИ ЦЕРКВЕЙ ЛЕНИНГРАДА, ЗАКРЫТЫХ в 1930-е годы*
21 января 1918 г. Совет народных комиссаров принял декрет об отделении церкви от государства, предусматривающий в том числе и конфискацию всех церковных имуществ. В конце 1920-х годов в Ленинграде, как и по всей стране, началось массовое закрытие церквей, храмов, соборов, монастырей и их подворий. Происходило это в соответствии со специально разработанной схемой: «...экспертом Отдела Музеев производится обследование церкви на месте, затем об этом делается доклад Церковной Комиссии Отдела Музеев, которая и постановляет, подлежит ли церковь принятию под охрану, и затем это постановление представляется на утверждение Заведыва-ющему Отделом Музеев»1.
В случае, если церковь не принималась под охрану Отделом музеев, директор Русского музея мог провести дополнительную экспертизу, если же он отказывался, то церковь ликвидировалась. При этом Отдел музеев просил «пригласить представителя Отдела лишь для выяснения вопроса о том, не имеется ли в ней отдельных предметов художественно-исторического значения»2. Так решалась судьба духовного наследия Петрограда-Ленинграда в конце 1920-начале 1930-х годов.
В марте 1930 г. закрытие церквей и молитвенных зданий было приостановлено, но уже летом репрессии против церкви возобновились
* Исследование выполнено при поддержке гранта Президента Российской Федерации по теме «Государство, общество и церковь в средневековой Руси» (№ гранта МК— 1091. 2010.6).
© А. А. Погребская, 2010
с новой силой. Для установления более тщательного контроля над церковью провели реорганизацию соответствующего аппарата. 30 мая 1930 г. ВЦИК принял постановление «О постоянной Центральной и местных комиссиях по рассмотрению религиозных вопросов». Центральная комиссия была образована при Президиуме ВЦИК, председателем ее стал П. Смидович; республиканские, краевые и областные комиссии создавались при соответствующих исполкомах под председательством кого-либо из членов их президиумов. В октябре такая комиссия была организована при Леноблисполкоме во главе с В. О. Клюсеком. Секретарем комиссии стала заведующая сектором административного надзора К. М. Неглюевич. Помимо них в комиссию вошло еще пять членов — представители от прокуратуры, обл-профсовета, обкома ВКП(б), отдела народного образования и ОГПУ. Аналогичные комиссии могли быть организованы и при районных исполкомах3. Заведующих районными столами регистрации заменили инспекторы по делам культов.
Большинство работников, возглавивших новые органы, крайне негативно относились к церкви и своей главной задачей считали полное искоренение религии в СССР. «...Наряду с осуществлением практических мероприятий по отделению церкви от государства мы должны укреплять в широких слоях пролетариата мысль о том, что “не милостью или волею Бога” творит он свою жизнь и счастье на земле, а только своим собственным трудом, своими мозолистыми руками. Вырвать верующие массы из-под власти буржуазных классов и их прихвостней — попов — вот основная мысль декрета об отделении церкви от государства и путеводная нить в работе... Такой важный вопрос, как вопрос о раскрепощении верующих масс и освобождение народа из-под власти “длинноволосых чертей”—отлагательства в своем разрешении не терпит»4.
В декабре 1930 г., в разгар антирелигиозной кампании, состоялся Первый Всероссийский музейный съезд. В принятом участниками постановлении говорилось об обязанности работников музеев «всеми средствами повышать уровень атеистического воспитания трудящихся». Это постановление, а также принятое уже в 1931 г. постановление коллегии Наркомпроса, в котором подчеркивалось, что все без исключения музеи были «обязаны проводить антирелигиозную пропаганду в экспозиции, в экскурсии, в индивидуальных
консультациях, и при организации тех или иных мероприятий»5, определили дальнейшую судьбу музеев и их экспонатов.
Уже в марте 1931 г. в Ленинграде в Исаакиевском соборе был открыт первый антирелигиозный музей6. Директор музея обратился в областной отдел административного надзора с просьбой сообщать обо всех мероприятиях, связанных с закрытием или полной ликвидацией объектов культа, поскольку только что организованный музей «еще нуждается в пополнении своих коллекций, а в культовых религиозных учреждениях многие вещи являются интересными экспонатами для музея»7. На это прошение была наложена резолюция о том, что инспекторы культа в райсоветах обязаны допускать представителей музея в ликвидированные церкви8. И хотя официальной целью деятельности антирелигиозных музеев была борьба с «церковной контрреволюцией» и разоблачение «шарлатанов в рясах», их сотрудники смогли спасти от гибели множество уникальных и ценных предметов культа.
В августе 1931 г. «по вопросу использования зданий закрытых церквей для музеев» Областной Совет народного хозяйства дал ответ заинтересованным организациям, что, «руководствуясь наказами рабочих города Ленина, мы стремимся закрыть все церкви по городу, но так как первой инстанцией в разрешении данного вопроса являются Райсоветы, то ими и указывается подо что именно предполагается использовать здание закрываемой церкви»9.
Церковь как носительница русского национального самосознания и государственности была для коммунистических лидеров олицетворением того «проклятого прошлого, с которым необходимо решительно покончить», а храмы и монастыри казались физическим воплощением этого прошлого. Поэтому церковное имущество, имевшее подчас большую историческую и музейную ценность, нередко уничтожалось, а сами здания пытались приспособить для самых разнообразных государственных нужд10.
В июле 1934 г. архитектор П. А. Всеволожский предоставил в Ленсовет проект использования Смольного собора, закрытого в 1928 г. «Внутри... между пилонами под главным куполом в 1-м этаже может быть устроен Планетарий диаметром 22 метра, то есть несколько меньше, чем в Москве... Постройка будет стоить значительно дешевле, чем на открытом месте, так как не потребуется возведения
фундамента, стен, кровли». Предполагалось, что планетарий займет только часть здания, а оставшиеся помещения можно будет использовать для «культурно-просветительных и научных целей». Например, восточную часть собора автор проекта предлагал использовать для показа модели Солнечной системы, так как здесь было «единственное слабо освещенное место здания». «Громадные помещения-залы», расположенные вокруг планетария, вполне подошли бы для библиотеки или организации выставок. Внутреннее помещение собора предполагалось перекрыть «в зависимости от высоты купола Планетария» и на образовавшемся втором этаже «установить опыт Фуко, показать опыт падения тел с высоты (притяжение Земли)», а «боковые помещения использовать под демонстрацию физических опытов, объясняющих различные явления природы и животной жизни на Земле, историю мироздания и т. п.». Не забыл архитектор и про пятиметровой высоты подвал, который «можно использовать частично под книгохранилище для библиотеки и под целый ряд научно-показательных кабинетов», а в его неосвещенной части «установить ряд диорам, иллюстрирующих явления природы, строение земной коры ИТ. п.»11
«Таким образом, — заключал П. А. Всеволожский, — первоклассный памятник архитектуры мирового значения, служивший раньше целям культа, будет использован без нарушения его внешнего вида под Дом науки, объясняющий историю мироздания и все явления природы на основе точной науки. Внутренняя позднейшая стасовская обработка при таком использовании здания остается также в своих главных частях ненарушенной». Немаловажно было и то, что все работы могли вестись постепенно, не требуя «единовременной затраты больших средств», но уже «с момента постройки внутри Планетария и приведения в порядок фасадов здания» архитектурный памятник мирового значения, много лет закрытый для посетителей, «станет доступным для обозрения экскурсий и интуристов».
Во второй половине 1930-х годов еще одним камнем преткновения в отношениях власти и общества стал храм Воскресения Христова, получивший также называние Спас на крови. Закрытую в конце 1930 г. церковь использовали как овощехранилище, и ее состояние было удручающим. В связи с этим в секцию благоустройства Ленсовета поступило заявление от гражданина Бетиенко Н. И.,
обращавшего внимание «на возмутительный факт, когда прекрасное здание бывшей церкви “На крови” по каналу Грибоедова не только не используется (под музей, экскурсионный объект и т. д.), но и находится очевидно без должного присмотра. Мальчишки-хулиганы проникают внутрь (по крыше через битые окна и т. д.), крючками из гвоздей срывают украшения с люстр и т. п.: портят народное достояние. Надеюсь, что Вы подтолкнете, кого следует к должному использованию здания»12.
В 1937 г. помещение церкви было предоставлено в распоряжение Музея Этнографии для хранения экспонатов. Однако вскоре директор музея К. А. Миллоштейн обратился в Ленсовет с просьбой о расширении резервов отдела хранения, ввиду того, что здание собора было совершенно непригодно для этой цели из-за «большой сырости, отсутствия отопления и малой площади»13. 16 июня 1938 г. Экономический совет Совнаркома СССР принял решение (№ 422) о передаче здания Ленэнерго для использования в качестве производственной базы по ремонту и изготовлению электроизмерительных счетчиков и другой аппаратуры. Этнографический музей должен был в течение пяти дней вывезти из бывшей церкви все свое имущество, а Управление по делам искусств Ленсовета в течение десяти дней изъять все имеющиеся там художественные ценности14.
28 августа 1938 г. заместитель заведующего Отделом охраны памятников Белехов представил заключение о художественной ценности собора Спаса на Крови, построенного по проекту архитектора А. Парланда и освященного в 1907 г. после нескольких десятилетий строительства. Он отмечал, в частности, что собор не охраняется государством как памятник архитектуры поскольку, когда в 1935 г. ВЦИК пересмотрел списки таких памятников и установил их максимально возможное число (500 объектов), здание было «снято с государственной охраны как сооружение позднейшей даты». От имени Отдела охраны памятников Белехов также счел нужным сообщить «весьма распространенное среди населения и даже специалистов... мнение: церковь задумана как выдающийся памятник своей эпохи и сооружена по “всенародной подписке” после ряда очень широко организованных конкурсов проектов. Она выстроена на месте смерти Александра II и является якобы весьма характерным памятником своего времени. Сооружение на редкость трудоемкое, материально
ценное и некоторые из специалистов, историков архитектуры считают его “памятником человеческого труда”». К тому же бывшая церковь «пользуется большой популярностью» у горожан как «красивое здание», и они требовали «включить это сооружение в число охраняемых». Однако, по мнению экспертов Отдела, здание, выстроенное в древнерусском московском стиле XVII в. «с явной модернизацией», хотя и «завершает определенный этап в развитии русской архитектуры», «подлинной художественной ценности не представляет». Более того, его архитектура «чужда общему художественному облику города». Определенной ценностью обладает только внутренняя отделка с мозаиками В. М. Васнецова, М. В. Нестерова и других знаменитых художников. В связи с этим Отдел счел возможным «разобрать здание с проведением массовой разъяснительной работы среди населения и передать ценные фрагменты внутренней отделки по указанию Отдела в ленинградские музеи», а «внутреннюю облицовку из дорогих пород камня» рекомендовал «использовать в новом строительстве»15.
В начале 1939 г. секретарю Обкома ВКП(б) АА. Жданову и секретарю Горкома ВКП(б) А. А. Кузнецову из Ленсовета поступило ходатайство о сносе здания храма Спаса на Крови. В нем в частности говорилось, что в качестве культового сооружения оно не используется с 1931 г., и дальнейшая эксплуатация здания невозможна «по его конструкции», а так как «художественной или архитектурной ценности» оно не имеет и «на учете Отдела охраны памятников не состоит», целесообразно его разобрать. Сроки работ по разборке определялись «не менее чем шесть месяцев», а общая стоимость работ укладывалась в сумму 994 052 руб. В заключение Ленсовет сообщал, что «имеет намерение это здание снести» и просит санкции партийного руководства16.
Вероятно, соответствующее одобрение было получено, поскольку по архивным документам церковь Воскресения Христова значится как намеченная к сносу вплоть до 1939 г., когда осложнение международной обстановки отвлекло государственные органы от церковных дел. В материалах 1944 г. церковь Спаса на Крови фигурирует уже просто как ликвидированная, а ее помещение используется под склад.
К сожалению, особенностью антицерковной кампании 1930-х годов было не только массовое закрытие церквей, но и их варварское
уничтожение. Несмотря на провозглашенный курс культурного воспитания общества, даже те церкви, в которых уже находились действующие музеи, не избежали этой трагической участи.
Церковь Святого Николая Чудотворца и Святого Благоверного князя Александра Невского (Николо-Барградский храм на Песках), расположенная на пересечении 2-й Советской, Мытнинской, Полтавской улиц и проспекта Бакунина, была небольшой (всего на 320 человек), но очень колоритной. Построенная в 1915 г. в стиле древних ярославских церквей—высокая, одноглавая, с куполом в виде ратного шлема и небольшой звонницей, церковь сама по себе архитектурной ценности не имела. Однако после революции здесь открыли музей, среди экспонатов которого были редкие старинные иконы и утварь, собранные ценителем древнерусского искусства А. А. Ши-ринским-Шихматовым. В отчете председателя подкомиссии по изъятию церковных ценностей 1922 г. сообщалось, что все имущество церкви взято под охрану Главмузея, и у настоятеля есть соответствующий документ за подписью А. В. Луначарского17. Увы, это обстоятельство не помешало, несмотря на возражения службы охраны памятников, закрыть церковь по распоряжению Облисполкома и Ленсовета в марте 1932 г., а в мае того же года взорвать.
Необходимость уничтожения Николо-Александровской церкви, по мнению комиссии по вопросам культа при Президиуме Леноблис-полкома, была обусловлена несколькими обстоятельствами. Во-первых, церковь, расположенная на перекрестке четырех улиц, «сильно затрудняла» транспортное движение к товарной станции Октябрьской железной дороги и «мешала укладке трамвайных путей»18. Во-вторых, еще одной официальной причиной уничтожения храма была потребность в кирпиче — после взрыва и разрушения церкви кирпичи предполагалось использовать для строительства новых домов. В письме областного отдела жилищного хозяйства по этому поводу говорилось: «Ввиду того, что строительство [дома между Невским пр., Полтавской ул. и ул. Бакунина] из-за отсутствия кирпича находится перед угрозой срыва, просим Президиум Облисполкома разрешить вопрос о немедленном предоставлении нам права на разборку следующих зданий: ...церковь на Полтавской ул., угол 2-й Советской...»19. И, наконец, в-третьих, власти учитывали «наказ избирателей о ликвидации названного объекта»20. Но, по воспоминаниям очевидцев,
храм не дался. Он рухнул на бок практически целиком, его пришлось долбить, разделять на большие блоки и вывозить по частям21.
Если официальная позиция городских властей относительно использования зданий бывших церквей и храмов была предельно ясна и прагматична, то мнение рядовых горожан было не столь однозначным. В связи с этим показательны два письма, направленные в разные годы в Леноблисполком. Одно из них датировано 21 мая 1937 г. и было перенаправлено из редакции «Ленинградской правды». Рабочий-строитель предприятия «Электросетьстрой» Григорий Афанасьевич Тюрин высказался по поводу закрытия церквей и молит-веных домов. Будучи убежден, что «и брошенные неприятелем без боя и захваченные в упорной борьбе эти форты контрреволюции есть показатели величины наших побед на антирелигиозном фронте», он констатировал, что их использование оставляет желать лучшего: «Мы плохие антирелигиозники и плохие хозяйственники... Сломанные наспех, кое-как, кресты... побитые окна, поломанные решетки и ограды...». Автор письма полагал, что «большое разнообразие зданий требует всякий раз особого решения: одни могут быть использованы для больниц, школ, другие — под склады, но всякий раз необходима переделка, чтобы здание могло быть использовано полностью, по-хозяйски», а те культовые сооружения, «которые по своему архитектурному строению не могут быть с выгодой приспособлены для других целей... необходимо немедленно разобрать»22.
Второе письмо от Иванова К. К. было написано в ноябре 1944 г. и адресовано А. А. Жданову. Автор письма призывал «спасти от гибели» «ценнейшие исторические памятники художественной архитектуры» города.
Особенно беспокоила его судьба Симеоновской церкви на углу Моховой и ул. Белинского. Ходили слухи, что этот «редчайший документ русского творчества», «тесно связанный с историей борьбы Петра Великого за новые государственные формы, за новый быт и уклад нашей жизни», собираются снести. «Если это произойдет,— писал Иванов, — будет непоправимая беда, которая не прибавит ни красоты этому месту, ни достаточной площади для постройки нового какого-либо доходного здания».
Автора также беспокоило состояние Смольного собора, «величие и изумительная легкость форм» которого не могут не вызывать
восхищения, и церкви Спаса на крови, чья ценность заключалась прежде всего в том, что «это был последний аккорд или лебединая песня русского зодчества... Подобное сооружение могло родиться в одной только России, благодаря колоссальным богатствам горных пород Урала и тем замечательным нашим виртуозам-мастерам, которые подобно легендарному “тульскому Левше” умели как никто, обрабатывать своими золотыми руками эти ценнейшие горные породы, заставляя их превращаться в какую-то сказку, радующую и очаровывающую глаз»23.
Характерно, что письмо не осталось без внимания, и в справке за подписью Главного архитектора Ленинграда, члена-корреспондента Академии Архитектуры СССР Н. В. Баранова автору сообщалось о том, что «Симеоновская церковь к сносу никогда не намечалась», и его опасения «являются недоразумением»; ремонтно-реставрационным работам, начавшимся в Смольном соборе в 1940 г., помешала война, но они будут продолжены, мнение же властей по поводу художественной ценности церкви Спаса на Крови осталось прежним.24
Таким образом, представляется, что в 1940-е годы отношение к памятникам церковной архитектуры несколько изменилось. Безусловно, связано это было с той ролью, которую сама Русская православная церковь сыграла в годы войны. Здесь мы привели только некоторые примеры, иллюстрирующие отношение общества и власти к культовым сооружениям Санкт-Петербурга — Ленинграда, и тема эта еще ждет своего исследователя...
1 Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (далее—ЦГА СПб). Ф. 1001. Он. 7. Д. 19. Л. 18-19.
2 Там же.
3 Там же. Ф. 1000. Он. 48. Д. 77. Л. 194-195.
4 Там же. Оп. 3. Д. 86. Л. 69.
5 Советский музей. 1931. № 6. С. 127.
6 Позднее, в 1932 г., в бывшем Казанском соборе был открыт Музей истории религии и атеизма Академии наук СССР.
7 ЦГА СПб. Ф. 1000. Он. 48. Д. 77. Л. 31.
8 Там же.
9 Там же. Л. 48.
10 Согласно ст. 41 постановления ВЦИК и СНК РСФСР от 08.04.1929 г. о религиозных объединениях (Собрание узаконений РСФСР. 1929 г. № 35.
Ст. 353) и ст. 1 и 3 Положения о госфондах, утвержденного постановлением СНК РСФСР 20.09.1933 г. (Собрание узаконений РСФСР. 1933 г. № 56. Ст. 252), ликвидированные молитвенные здания являются государственными фондами, подлежащими учету и реализации местными финансовыми органами (ЦГА СПб. Ф. 1000. Оп. 70. Д. 96. Л. 4).
11 ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 15. Д. 50. Л. 5.
12 Там же. Оп. 33. Д. 76. Л. 64.
13 Там же. Л. 45-45 об.
14 Там же. Д. 50. Л. 169.
15 Там же. Л. 170-170 об.
16 Там же. Д. 76. Л. 25.
17 Там же. Ф. 1001. Оп. 7. Д. 4. Л. 382-382 об.
18 Там же. Ф. 1000. Оп. 91. Д. 19. Л. 26, 42.
19 Там же. Оп. 90. Д. 373. Л. 12.
20 Там же. Оп. 91. Д. 19. Л. 26.
21 Шульц С. Храмы Санкт-Петербурга. СПб., 1994. С. 104.
22 ЦГА СПб. Ф. 7384. Оп. 33. Д. 50. Л. 10-13.
23 Там же. Д. 75. Л. 20-23.
24 Там же. Л. 17.
