О языке новогреческой литературы Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

*

О ЯЗЫКЕ НОВОГРЕЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Резюме: В статье прослеживается история языка новогреческой литературы. По мнению авторов, новогреческая литература берет начало в XII в. со стихотворений Птохопродрома и со знаменитого «Эпоса о Дигенисе Акрите», поскольку это первые литературные тексты, язык которых содержит много черт современного новогреческого языка.

Отдельно в статье разбирается пример «Эпоса о Дигенисе Акрите», где между разными версиями наблюдаются различия в метрике, лексике, морфологии и синтаксисе. На основании этих различий даже высказывалась гипотеза, что более новая. Принципиально новая для новогреческой литературы ситуация наблюдается в «Морийской хронике» (ок. XIV в.), автор которой, очевидно, был билингвом и широко пользовался иноязычными словами.

Уже позже, в XIX в., тоже в ситуации двуязычия, Дионисий Соломос, изначально писавший по-итальянски, создает новый литературный язык и становится греческим национальным поэтом. Другая двуязычная традиция, турецко-греческая, существовавшая на территории Малой Азии влияет на формирование особого колорита прозы Визииноса и Пападиамандиса, изучение языка которых заставляет принципиально пересмотреть взгляд на кафаревусу. Параллельно развивавшаяся димотика была искусственным образованием, и даже сами димотикисты не решались создавать на ней тексты, пока выросший заграницей и воспитанный в другой культурной среде Психарис не пишет «Мое путешествие» (1888 г.) и создает новый литературный язык. В результате этой очень успешной попытки, греческая литература постепенно перешла на димотику, а современный читатель больше не в состоянии читать произведения ранней новогреческой литературы, прозу Визииноса и Пападиамандиса.

Ключевые слова: двуязычие, билингвизм, развитие литературного языка, димотика, кафаревуса, поэтический язык, греческие диалекты

§ 1. Использованный в названии статьи термин «новогреческая литература», на первый взгляд кажется очевидным: он противопоставлен двум другим - античная (древнегреческая) литература и византийская литература, обозначая литературу поствизантийского периода и, прежде всего, Нового времени. Подобный подход, впрочем, «отрезает» от новогреческой литературы целый ряд текстов, таких как стихотворения Птохопродрома (XII в., см. § 6) или

* Исследование выполнено в рамках Программы фундаментальных исследований ОИФН РАН «Текст во взаимодействии с социокультурной средой: уровни историко-литературной и лингвистической интерпретации (2009-2011 гг.)» и при поддержке Гранта Президента РФ № МК-1849.2011.6.

«Эпос о Дигенисе Акрите» (XIII-XIV вв., см. § 7), традиционно относимых византинистами (Krumbacher 1897) к византийской литературе, но не вполне в нее укладывающихся по своему языку. Более удачным представляется понимание новогреческой литературы как набора литературных текстов на новогреческом языке. Соглашаясь с таким пониманием, надо признать, что в греческом средневековье не было единого среднегреческого языка (Eideneier-1972; 2005a; 2005b; Kan^avn^ 2002), поскольку язык так называемой «народной» литературы и текстов, ориентированных на язык Библии1 и античных авторов,- это не один язык, а разные. Тогда первые тексты было бы правильнее относить к новогреческой литературе, а вторые - к византийской. В результате, можно считать, что новогреческая (или точнее - ранняя новогреческая) литература началась в XIII в. и впервые представлена в уже упомянутых стихотворениях Птохопродрома2.

§ 2. Хотя понимание новогреческой литературы как литературы, написанной на новогреческом языке, представляется авторам статьи предпочтительным, надо признать, что все-таки язык текстов, которые можно (и нужно) относить к новогреческой литературе, крайне разнороден. Причин у этой разнородности, по крайней мере, две: (а) диалектная вариативность и (б) знаменитая греческая диглоссия. Именно с проблемы диглоссии и следует начать рассмотрение языка новогреческой литературы. Чарльз Фергюсон, одним из первых попытавшийся предпринять типологическое описание диглоссии, определил ее как использование в относительно единой языковой среде двух или более вариантов одного языка, выбор которых зависит от разных внешних факторов и один из которых, будучи «более искусственным» и стандартизированным, ни для кого не является родным, а доступен только после соответствующего обучения (Ferguson 1959). Ученым вариантом новогреческого языка традиционно считается кафаревуса, а простым, разговорным - димотика. Термин «кафаревуса» впервые использовал Никифор Феотокис в 1796 г., а «димотика» - Панайотис Кодрикас в 1818 г. Эти термины были употреблены как прилагательные при существительных женского рода у^юооа и 8га^гкто<; (то есть кабаргиоиоа ‘очищенный [язык/диалект]’ vs Sn^oxixq ‘народный’).

1 Язык библейской традиции и ее влияние на греческую литературу представляется отдельной крайне обширной темой, которую, к сожалению, невозможно рассмотреть в этой статье. Стоит лишь отметить, что влияние библейской традиции часто было не прямым, а опосредованным — через агиографию. О языке ранней византийской агиографии см § 4 и сл.

2 Авторы данной статьи предлагают считать первым текстом новогреческой литературы не «Эпос о Дигенисе Акрите», а стихотворения Птохопро-дрома по двум причинам: во-первых, именно стихотворения Птохопро-дрома постулируются как авторские, а во-вторых, вероятно, они были записаны раньше, чем «Эпос».

Уже в середине XX в. Андре Мирамбель продемонстрировал, что в греческом языке стоит говорить не столько о диглоссии, сколько о полиглоссии (ср. Mackridge 2009: 29). Им было выделено пять вариантов новогреческого языка:3

1. Кафаревуса (кабаргиоиоа): официальный язык государства, армии и управления. В нем не допускается ничего, что не является «чистым греческим» и не соответствует норме античных письменных текстов. В кафаревусе имеется много прилагательных и существительных, отражающих абстрактные понятия. В этом варианте языка прослеживается склонность к формульным конструкциям, сложному синтаксису с разными типами подчинительных конструкций и созданию греческих калек для иностранных слов. Кафаревуса имеет репутацию более «культурного» варианта греческого языка. Никто постоянно не разговаривает на кафаревусе, и существует немало ситуаций, где ее использование невозможно (например, признание в любви).

2. Микти ' (^гктл, букв. ‘смешанный [язык]’): структурно сходный с кафаревусой вариант, однако в нем отсутствуют «крайние» архаизмы. Микти допускает использование не имеющих аналогов в кафаревусе разговорных слов. В результате, рядом оказываются совсем разнородные формы. Этот вариант греческого языка применяется как для письма, так и в устной речи. Так говорят в основном те, кто стремится говорить на кафаревусе. Микти - язык научных и технических статей, часто используется в журналистике и политической риторике.

3. Кафомилумени (кабо^ои^еуп, досл. ‘[язык,] на котором все говорят’): этот вариант базируется на димотике, но использует значительное число элементов из ученой литературной традиции. В нем допускаются почти все разговорные слова и формы, за исключением некоторых неологизмов. Часто рядом оказываются разнородные формы. Так, встречаются разговорные формы п Рриоп,

Рриоп^ ‘ родник’, п уготпш, тп^ уготпта<; ‘ юность’, но в научных терминах или словах, отражающих абстрактные понятия, сохраняется пуристская морфология4: п ауаусууп^п, тп^ ауаусуу^огю^ ‘возрождение’, п £^1котп<;, тп^ ёОугкотпто^ ‘национальность’. Скорее для обозначения ‘ очага, хозяйства’, здесь будет употреблено коренное слово ёотга, чем турецкое заимствование т^акг; ‘соль’ как

Л л с л г 5

химическое вещество назовут аАа^, а как пищевой продукт - аАатг . Слова и выражения свободно заимствуются из литературного языка без морфологических изменений. Это язык среднего класса горо-

3 Цит. по Browning 1983: 112-113.

4 Такие формы авторы статьи пишут с политоническим ударением и придыханиями.

5 Строгий пурист XIX в. использовал бы аттическую форму аХ^ в обоих случаях (Browning 1983: 112).

жан. Он широко используется в разговорной речи и иногда в журналистике. Появление данного языкового варианта - результат столкновения разговорных и литературных элементов. Им пользуются те, кто хочет говорить, не заботясь о лингвистическом и стилистическом единообразии языка.

4. Димотика (Sn^oxixq): представляет собой продукт естественного развития греческого языка на протяжении многих столетий. Ее основными характеристиками являются; унификация именной флексии; большое количество сложных слов, которые легко могут быть образованы; ряд новых именных и адъективных суффиксов, но только несколько «унаследованных» глагольных суффиксов (в основном, из-за необходимости наличия у греческого глагола двух основ); много заимствованных слов, которые часто оказываются несклоняемыми, неизменяемое относительное местоимение пои; множество новых сложных подчинительных союзов; «равновесие» между синтетической и аналитической структурами. Димотика -язык масс и всех, кто стремится говорить естественно.

5. Мальяри (^а^шр'л, букв. ‘[язык,] покрытый шерстью’): это пейоративный термин, используемый пуристами для описания систематизации димотики, проводимой грамматиками, которые пытаются упорядочить употребление множества альтернативных форм (имеющихся в димотике) и упростить нередко встречающиеся в димотическом варианте «неясности». Здесь часто используется реформированная орфография, основывающаяся скорее на фонетических принципах, чем исторических. Данный языковой вариант ни для кого не является родным.

§ 3. Классификация Мирамбеля (как, впрочем, и определение диглоссии Фергюсона) появилась в то время, когда греческая ди-глоссия/полиглоссия носила уже не столько эстетико-культурный, сколько политический характер: димотика приобрела ореол свободы и равенства, а кафаревуса, напротив, превращалась в символ крайнего консерватизма и даже фашизма. По-настоящему, проблема соотношения разных вариантов греческой диглоссии/полиглосии намного сложнее. Трудно не согласиться с Питером Макриджем, утверждающим, что кафаревуса менее стандартизована, чем димо-тика, поскольку развитие кафаревусы было бессистемным. Ей занимались неспециалисты. Напротив, димотикой систематически занимались лингвисты и писатели (Mackridge 2009: 24). Понятно, что диглоссия появилась не в XVIII-XIX вв., когда возникли термины «димотика», «кафаревуса» и «диглоссия», а уходит корнями в греческую древность. Можно предположить, что появление и развитие диглоссии/полиглоссии, прежде всего, связано с появлением и развитием письменной литературы в полидиалектном сообществе, причем не на одном, а сразу на нескольких диалектах. Например, в древнегреческой литературе, как известно, за опреде-

ленным литературным жанром6 был закреплен свой диалект, вернее не столько диалект, сколько литературный вариант этого диалекта (Караул 2001: 721), к которому имели доступ и носители других

ГТЧ 1-'

диалектов. Так 1иппократ, говоривший по-дорийски, писал на ионийском (Пауаугютои 2001: 301; Караул 2001: 722), а афинские зрители прекрасно понимали дорийские хоровые партии, сочиненные афинскими трагиками. Вероятно, ионийский Гиппократа или дорийский хоровых партий Софокла не были теми ионийским и дорийским, на которых говорили в современных им поселениях в Ионии или на Пелопоннесе. Скорее всего, это был некий шаг в сторону «литературных койне». Другим подобным шагом, несомненно, стало школьное образование и, прежде всего, изучение гомеровского эпоса, диалект которого никому не был родным.

§ 4. Появившееся в эпоху эллинизма койне, казалось бы, должно было положить конец вариативности, уничтожив, как традиционно считается, большинство древнегреческих диалектов и предложив единый языковой стандарт. Тем не менее, единого языкового стандарта не только не получилось, но даже наоборот, в эпоху койне языковая вариативность стала еще более глубинной и принципиальной. Вероятно, роль койне как единого языка в современной неоэллинистике и классической филологии сильно преувеличена. По-видимому, целый ряд древнегреческих диалектов не исчез в эпоху койне и успешно дожил до наших дней7. Еще одним фактором, поддерживавшим существование разных вариантов литературного языка, стало влияние Ветхого и Нового Завета, а также знаменитые споры аттикистов и азианистов. Несомненно, развитие диглосии/полиглоссии продолжилось и в ранней византийской литературе в эпоху так называемого позднего койне (VI-X вв.). При рассмотрении этого периода обычно не принято говорить о диглоссии, однако, как представляется, именно здесь наблюдается ситуация, описанная Фергюсоном: существует, с одной стороны, литературный язык, ориентированный на лучшие образцы древнегреческой литературы (например, тексты патриарха Фотия, IX в.), а с другой стороны, имеется живой язык, стремительно утрачивающий дательный падеж, оптатив, перфект и проч. Хотя точно неизвестно, как выглядел разговорный греческий язык того времени, его черты отражены в некоторых литературных жанрах, в частности в агиографии и, прежде всего, в патериках, то есть сборниках разных христианских душеспасительных историй, которые в Византии были необычайно популярны.

6 Здесь и далее под жанром понимается взаимообусловленность художественной и языковой формы и содержания.

7 Такими диалектами, несомненно, являются, понтийский, кипрский, грико, отчасти критские диалекты и, возможно, ряд диалектов Малой Азии, в частности каппадокийский. Отдельно стоит отметить цаконский диалект, который, по-видимому, влияние койне почти не затронуло.

§ 5. Одним из наиболее показательных произведений такого рода, несомненно, является «Луг Духовный» Иоанна Мосха (VI-VII вв.). В нем нет явных нарушений древнегреческой грамматической нормы в плане склонения и спряжения, встречаются независимые придаточные обороты, дательный падеж и оптатив, тем не менее, целый ряд особенностей убеждает, что произведение написано уже не на древнегреческом языке (по крайней мере, совсем не на том «правильном» древнегреческом языке, на котором два века спустя составлял свою «Библиотеку» патриарх Фотий). Здесь имеет смысл указать лишь три такие черты: (а) по особенностям порядка слов (синтаксические единства совпадают с просодическими - ср. Николаева 1996: 15) можно сделать вывод о том, что просодика у Иоанна Мосха уже далеко не такая, как у классических авторов или даже у уже не раз упомянутого Фотия;

(б) ошибки в глагольном управлении свидетельствуют о постепенном исчезновении дательного падежа; (в) в «Луге Духовном» появляются новые средства выражения будущего времени: ou mh с конъюнктивом аориста, esomai с причастием будущего времени и mellw или e%to с инфинитивом (Кисилиер 2011). Стоит отметить, что в языковом отношении патерик Мосха неоднороден. В частности, введение сильно отличается от основного повествования8:

(1) Twn eapinwn leimwnwn thn Jean, agaprte, ftollfj eupiskw tepyewj gemousan, hn h pantoSaphj twn anJewn piastr toj Jewmenoij papexetai- Katexousa touj papiOntaj, Kai estiwsa poikilwj autouc;- Kata ti men touj ofJalmouj faiSpunousa, Kata ti Se nun thn osfprsin hSunousa

‘Возлюбленный9, мне кажется, что вид весеннего луга, где взгляду открываются только появившиеся разнообразные цветы, преисполнен особой прелести: он заставляет прохожих остановиться и всячески привлекает их своим праздничным обликом, теша глаз и услаждая обоняние’ (PG 2852A1-6).

Язык введения, как можно убедиться из приведенного примера, по морфологии и особенно по синтаксису едва ли отличим не только от языка Фотия, но даже от аттических образцов. Можно предположить, что введение было дописано позже другим автором. Однако более предпочтительным представляется следующее объяснение: по-видимому, сам Мосх был достаточно хорошо образован10,

8 Цит. по Migne 1857-1866.

9 Имеется в виду патриарх иерусалимский Софроний.

10 Он принадлежал к верхушке духовенства; его друг и ученик Софроний стал иерусалимским патриархом; после смерти Мосха похоронили в Пещере Волхвов. Существует гипотеза, что сам Иоанн Мосх был иерусалимским патриархом в изгнании (Когешопё 1977).

он осознанно позволял себе отходить от древнегреческой нормы, и, не желая показаться необразованным, продемонстрировал именно во введении свое владение древнегреческим.

Неоднородность языка Мосха проявляется и в «основном» тексте. Например, в истории про льва аввы Герасима (известной отечественному читателю благодаря рассказу Н. С. Лескова «Лев старца Герасима»). Здесь в прямой речи героев встречаются абсолютно разговорные фразы типа Пои 0 Onoj; ‘Где осел?’ (PG2968B7) или Aeupo met’ emou ‘Давай (букв. сюда) со мной’ (PG2969A12-13), где опущен глагол-сказуемое, в то время как вся история подытоживается предложением со сложной синтаксической структурой:

(2) Touto Se geyovev, oux wj yuxhv logiKhv exovtoj tou leovtoj- all’ wj tou 0eou Jelovtoj SoCdsai touj SoC^Zovtaj autov, ou movov ev t$ Zwfl autwv, dlld Kai metd Javatov, Kai Sei^ai poiav eixov ta Jhpia upotaghv ppoj tov ASam ppo tou autov papaKousai tf|j evtolhj, Kai thj ev napaSeis® tpufhj eKPeseiv

‘Все это произошло не потому, что у льва была разумная душа, но оттого, что Бог пожелал прославить славящих его, и не только при их жизни, но и после смерти, а также показать, в каком подчинении у Адама были звери перед тем, как он ослушался Божией заповеди и лишился блаженства Рая ([имеющегося] в Раю)’ (PG2969B8-14)

Особо стоит обратить внимание на genitivus absolutus exontoj tou leontoj и на окончание фразы pp0 tou autOn papaKOuaai thj entolhj, Kai thj en rtapa5eia% tpufhj екяеаеТп, где встречается субстантивированный оборот accusativus cum infinitivo, зависящий от предлога ppo, и довольно распространенная в древнегреческом тенденция ставить несогласованное определение (здесь даже с предлогом) между определяемым словом и его артиклем (thj en napa5eia% tpufhj). Подобная смена языковой модели неслучайна. Так Мосх (это характерно и для других историй) выделяет некую важную мысль, вывод рассказа.

Можно предположить, что язык «Луга Духовного» и подобных ему агиографических текстов в целом отражал наиболее характерные особенности речи духовенства того времени, при этом авторы агиографических текстов не боялись пользоваться разными языковыми моделями как для подчеркивания собственного авторитета, так и в качестве очень яркого художественного средства.

§ 6. Как уже упоминалось выше, первым собственно новогреческим литературным текстом можно считать стихотворения Птохопродрома (XII в., см. сн. 2) п. Правда, по-настоящему литера-

11 Здесь не будет рассматриваться интереснейший вопрос о личности Птохопродрома. Можно лишь с большой долей уверенности утверждать,

турными они стали далеко не сразу. Издатель стихотворений Ганс Айденайер считает, что они около двух веков могли бытовать в рамках устной традиции, поскольку первые рукописи датируются лишь XIV в. (Eideneier 1987: 101, 107). Видимо, практически про все тексты, относящиеся к так называемой народной поэзии, было бы правильнее сказать, что они относятся не столько к литературе, сколько к словесности - в том смысле, что большинство из них создавалось и жило не на бумаге, и даже созданные на бумаге, как будет видно ниже, они легко переходили в устную традицию. В отличие от агиографических памятников, язык этих текстов очень сильно отходит от древнегреческой грамматики и синтаксиса, что, собственно, и стало причиной рассмотрения таких текстов в рамках языка новогреческой литературы. В стихотворениях Птохопродрома наиболее наглядно это можно продемонстрировать, проанализировав позицию местоименных дополнений относительно управляющего глагола. В отличие от древнегреческого, где, как известно, местоименное дополнение, не имея собственного ударения, могло оказываться энклитикой при любой ударной словоформе, и в отличие от патериков позднего койне, в которых оно по большей части ставится после управляющего глагола (Кисилиер 2003; 2006; 2011), у Птохопродрома используются уже новые принципы, которые можно сформулировать в виде следующих правил (Абдрахманова 2000):

Постпозиция местоименного дополнения обычно встречается, если глагольная группа (V?) стоит в самом начале предложения/стиха или колона:

(3) вхвц т£ ХрОпоис бшбвка уихроис;

‘.. .я у тебя (букв. имеешь меня) [уже] двенадцать холодных лет’ (РшкЛ.43)

Подобное положение местоимения можно считать «ваккернагелев-ской» позицией. Определяющая роль синтаксических факторов в выборе этой позиции, в частности, подтверждается тем, что на нее не влияет наличие отрицания:

(4) уихл, оик ауо!увгс то! карбга, ои Фвшрвгс т£

‘.душа, [ты] не открываешься мне, сердце, [ты] не видишь

меня’ (Р?осйЛ.228)

Иногда перед V? оказывается сочинительный союз:

(5) ка! 1вуоиу те «агуа аа1в...»

‘.и говорят мне: «Тихо, дурень.»’ (Ptoch.III.223)

что стихотворения не являются продуктом устной традиции, а вышли из среды образованных византийцев. На это, в частности, указывают многочисленные обращения к императору и «ученая» лексика.

(6) feKpaivei, kai s^kwnei me

‘.[она] выходит и ободряет меня’ (Ptoch.I.191)

Если местоименная клитика зависит от глагола в повелительном наклонении, она также оказывается в постпозиции:

(7) Kai twpa, pierce ton, fopei ta maKpomutiKa tou.

‘.а теперь, посмотри на него, [он] носит сапоги с длинными носами’ (Ptoch.III.61)

Постпозиция при глаголе в повелительном наклонении является для греческого обязательной во все периоды его развития (в том числе, и в новогреческом). По-видимому, во времена Птохопродрома ощущалась «древность» и устойчивый характер этого порядка. Этим скорее всего объясняются случаи появления при императиве местоименных дополнений в дательном падеже, причем иногда даже вопреки нормам древнегреческого (гиперкоррекция; см. Ptoch.II.68 и ср. с II.70, где тот же самый глагол управляет формой не в дательном падеже, а в винительном).

Постпозиция также имеет место, когда (а) местоименная клитика зависит от субстантивированного инфинитива:

(8) hpCato tou geian me

‘.[она] начала смеяться надо мной’ (Ptoch.I.190)

(б) местоименная клитика зависит от (изменяемой) причастной формы:

(9) Moiij pote papaSpamwv thv Jaiassav tou piou thn outw kataklUZousan kai sunpuJiZousan me ‘Едва только попав в круговорот моря жизни,

столь сильно топящего и утаскивающего меня с собой в глубину’ (Ptoch.III.7-8)

Два последних случая встречаются крайне редко (ср. с Ptoch.III.53 и 40-41) и представляют собой архаизмы, а не продуктивные синтаксические модели.

Вообще постпозиция представляется более архаическим порядком слов, ориентированным на пережитки просодических правил и моделей, которые более характерны для позднего койне или даже для древнегреческого, как, например, закон Ваккернагеля (во всех примерах) и правила ритмико-синтаксического барьера (примеры 4-

6, 8, 9, где в качестве барьера выступает союз, отрицание или глагол, управляющий инфинитивом). Правда, в отличие от древнегреческого и позднего койне, у Птохопродрома эти правила носят уже не столько просодический, сколько синтаксический характер.

В отличие от постпозиции, препозиция местоименной клитики в стихотворениях Птохопродрома - это принципиально новое явление, не встречавшееся в более ранних текстах, поскольку

местоименные клитики всегда находятся в контактной препозиции к управляющему глаголу, фактически являясь его проклитиками.

Местоименная клитика обычно оказывается в препозиции, если глагольная группа непосредственно следует либо за целевым союзом Хпа (часто так выражается аналитическая форма инфинитива):

(10) !па тбп рвргррауп

‘.чтобы его привести в порядок.’ (Р^^Л.86),

либо за частицами па (< Хпа) и а £ ‘пусть’:

(11) вАр!£му па тВкра^оиаг

‘.надеясь, что меня позовут.’ (Р^^Л.243)

(12) ка! &с т0 ана^оип

‘.и пусть его заменят.’ (Ptoch.II.55),

либо за отрицательной частицей ц^:

(13) рАврв тл 5ша$с;12

‘.смотри, чтобы не дать ей.’ (Р^^Л.166),

либо за вопросительным местоимением или наречием:

(14) вцв акоиашаг

‘.может быть, [они] меня13 могут услышать (Р^^Л.28)

(15) т! тв Авувц;

‘.что мне скажешь?’ (Ptoch.III.108),

либо за относительным местоимением:

(16) ЛХ1С те тршувг раптотв

‘.которая меня грызет постоянно’ (Р^с^Ш.229), либо за отрицательным местоимением:

(17) оЪбвп тв 5!8оиагу

‘ничего мне не дают’ (Р^с^Ш.207, см. также сн. 12),

либо за союзом ап ‘если’:

(18) &п тВ 5ша$с т!ротв

‘.если мне [не] дашь ничего.’ (Р^с^П.108)

или союзом, вводящим сравнительный оборот/придаточное времени:

12

Помимо позиции местоименного дополнения, пример 13 также интересен тем, что в классической функции косвенного падежа (дать кому) употреблен винительный (ср. с примерами 5, 14, 17, 18). Вместе с тем, дательный падеж у Птохопродрома еще не исчез до конца (4).

1 В препозиции находится сильная форма местоимения.

(19) шс тб втсогквп рро ро11ои

‘.как [она] это сделала намного раньше.’ (Р^с^Ы28)

Препозиция также бывает в том случае, когда местоименная форма оказывается логически выделенной или V?, куда входит местоименная форма, непосредственно следует за маркированным синтаксическим элементом:

(20) ецв б’ йфлпвг

‘.меня же [она] бросает за порогом’ (Р^с^Ы27)

Показательно, что в примере 20 местоимение оказывается на первой позиции в колоне, и поэтому это сильная местоименная форма. Впрочем, сильная местоименная форма может встречаться и во второй («ваккернагелевской») позиции (ср. также с примером 14):

(21) ка! вце йфлкеп е^ш

‘.и меня [она] бросила за порогом.’ (Р^с^Ы81)

Можно утверждать, что сильная форма местоимения, если даже не всегда занимает первую позицию в предложении, практически

14

всегда оказывается в препозиции к управляющему глаголу:

(22) шаап[-па - МК] вавпап е%ег

‘ .будешь иметь почет. (букв. осанна тебя имеет)’

(РОскт.57)

Наконец, препозиция встречается в тех случаях, когда краткая форма местоимения дублирует существительное с артиклем (местоименный повтор дополнения, антиципация):

(23) е^обоп е%ш-

‘.выход, он у меня есть (букв. выход его имею)’ (Р^с^П.62)

В то же время в стихотворениях Птохопродрома присутствуют откровенные пережитки древнегреческой системы. В примере (24)

(24) т0 50с; ебш, т0 50с; екеЯ

‘.дай сюда, дай туда.’ (Р^с^П.51)

встречается субстантивированная глагольная группа (на субстантивацию указывает артикль среднего рода)15. Определенная вариативность проявляется также, с одной стороны, в употреблении датель-

14 Если бы в (21) была слабая форма местоимения, следовало бы ожидать постпозицию (ср. с примерами 5 и 6).

15 то является именно артиклем, а не местоимением, поскольку в греческом языке невозможна препозиция местоименного дополнения при императиве.

ного падежа и предложно-падежных сочетании, а с другой стороны, в использовании инфинитива и замещающих его конструкций (Кисилиер 2008b).

Существуют разные точки зрения на природу подобной вариативности. Иоаннис Психарис считал, что так отражается развитие разговорного языка, где замена синтаксических моделей и средств выражения морфологических категорий происходит не мгновенно, а в ходе длительного процесса (Psichari 1886-1888). Доказывая ошибочность гипотезы Психариса, знаменитый греческий лингвист Георгиос Хатзидакис считал, что причина вариативности кроется в образованности поэтов, которым мешал писать на разговорном языке их собственный вкус (Hatzidakis 1892: 234-284; ср. Krum-bacher 1897: 795-796; Beck 1971: 1-17). Однако если согласиться с Хатзидакисом, приходится признать, что выбор той или иной формы случаен, а не диктуется метрическими особенностями строфы или грамматикой поэтического языка (Кисилиер 2010).

§ 7. В той или иной степени вариативность в лексике, выборе форм и синтаксических конструкций наблюдается во всех текстах, традиционно относимых к ранней новогреческой литературе. Показательным в этом плане, несомненно, является «Эпос о Диге-нисе Акрите» - пожалуй, наиболее знаменитый средневековый греческий текст. Он возник около XII в. и сохранился в семи рукописях, обнаруженных в разных концах Византийской империи, а также в виде героических, так называемых акритских песен. Герой эпоса, Василий Дигенис Акрит - сын гречанки и арабского эмира, принявшего со временем христианство. Имя Дигенис -‘двурожденный’ - указывает на принадлежность героя к двум культурам, во многом предсказывая этим «двурожденный» (восточнозападный) характер новогреческой литературы (Елоева 2003: 437438). Прозвище Акрит, от греч. &крл ‘граница, оконечность’, описывает деятельность героя: он охраняет границы Византийской империи от всевозможных врагов, совершая при этом невероятные подвиги. Первые сведения об «Эпосе о Дигенисе Акрите» встречаются в стихотворениях Птохопродрома. Известно около семи рукописей текста и четыре списка его русского перевода - «Девге-ниева Деяния». Наиболее сохранными версиями являются Гротта-Ферратская (XIV в.) и Эскуриальская (XVI в.), названные по библиотекам, где они были найдены. Принято считать, что Гротта-Ферратская версия является литературной обработкой эпического текста, а Эскуриальская версия представляет собой запись устного исполнения (Morgan 1960: 54). На это, в частности, указывают

многочисленные аллюзии на эпизоды из знаменитых романов Ахилла Татия16.

Действительно, между обеими рукописями заметны значительные различия, затрагивающие разные языковые уровни: фонетику (или, скорее, орфографию), морфологию и синтаксис. Частично эти различия описаны в издании, подготовленном Элизабет Джеффрис (Jeffreys 1998: XXVIf). Здесь стоит отметить лишь три момента: во-первых, Гротта-Ферратская версия с грамматической и синтаксической точки зрения более архаична; во-вторых, Эскуриальская версия грамматически очень близка к прочим текстам, традиционно относимым к «народной» поэзии; в-третьих, при чтении Эскуриаль-ской версии приходится делать множество элизий, чтобы уложиться в размер, хотя обе версии написаны пятнадцатисложником, традиционным для народной поэзии. В примерах 25 и 26 приводятся отрывки из обеих версий, описывающие один и тот же эпизод:

(25) Kai EPaKoUaaj taxista epavesthv thj Klivhj kai Wj eiSov tOv leovta suvtopwj e’isphShsaj, fepwv papSov ev t$ x£ipi toutov euJuj eppiptw, pataCaj Se e’lj Kefalhv' eJave papaxphma

‘И, услышав [крик девы], как можно быстрее [я] встал с ложа

и, когда увидел льва, сразу накинувшись [на него], держа палку в руке, на него тотчас нападаю, ударяя [его] по голове. [Он] умер на месте’ (G.6.94-97)

(26) Kai avaphSW ек thv Klivr|v pou, phSW e^w thj tevtaj, gopgov ephpa to spaJiv Kai pposuphvthsa tou'

Kai egW pavtote.£spoU8aZa'iva tove ppoiapw,

Kai. e|KeTvoc eixev thv poulhv 'iva pe apopesr'

Kai. aveKlaoev tO oUpaSiv tou Kai apavou pou Kateph-Kai piav spaJeav tou eSwoa ’ j taj Sissoupeaj apavw Kai h Kefalh tou eyWJhKev apeswJev thj paitrj

‘И [я] вскакиваю с ложа своего, выпрыгиваю из шатра, живо [я] схватил меч и устремился [навстречу] ему.

И я постоянно стремился его опередить, и у него было желание на меня обрушиться.

И [он] отогнул хвост свой и сверху на меня обрушился.

И один удар меча [я] ему нанес в межплечье сверху, и голова его исчезла внутри болота’ (£.1132-1138)

В первую очередь можно отметить, что в отрывке из Эску-риальской версии (26) во всех первых полустишиях (кроме второй

16 Текст Гротта-Ферратской версии настолько сложен в структурном отношении, что К. Галатариоту (Galatariotou 1987: 35-36) даже сравнивает его с «Именем Розы» Умберто Эко.

строки) имеет место элизия (соответствующие места выделены). Показательно, что везде (за исключением pdvtote еслоиба^а) в элизии участвуют слова, не имеющие собственного ударения -союзы, артикли и местоименные клитики, которые иногда элиди-руются и в современной разговорной речи. В отрывке из Гротта-Ферратской версии (пример 25) никаких элизий нет. Более того, в нем метрическое ударение всегда совпадает со словесным, в отличие от Эскуриальской версии, где периодически происходит сбой ритма. Хочется отметить еще одну метрическую особенность Эскуриальской версии - употребление формы tOne вместо tOn, что, несомненно, вызвано необходимостью заполнить пустой слог. Показательно также, что в меньшем по количеству строк отрывке из Гротта-Ферратской версии встречается дательный падеж (en t$ Xeipi), тогда как в большем отрывке из Эскуриальской его нет. Можно также сравнить начало обоих отрывков. В (25) употреблен родительный падеж: epaneathn thj klinhj, а в (26) в соответствующем месте - более разговорное сочетание винительного с предлогом: anaphdw ek ъцу кПуцу.

Казалось бы, все вышесказанное свидетельствует о разговорном характере Эскуриальской версии и подтверждает гипотезу о том, что данная версия - просто запись устного исполнения в отличие от литературной обработки, представленной в значительно большей по размеру Гротта-Ферратской версии. Тем не менее, ряд фактов позволяет не согласиться с подобной гипотезой. Во-первых, в самой Эскуриальской версии довольно много скрытых цитат и аллюзий на средневековые или поздние древнегреческие тексты. Интертекстуальность, по мнению Альберта Б. Лорда, и отличает текст устной культуры от текста письменной культуры (Lord 1991: 15-37). Во-вторых, сопоставление с акритскими песнями демонстрирует крайне малочисленные совпадения на сюжетном уровне, а если даже сюжеты и совпадают, они часто интерпретируются по-разному, и, естественно, в песнях они подаются не в столь развернутом виде (Кисилиер 2008a; Kisilier 2009). Кроме того, обе версии «Эпоса» противопоставлены акритским песням самим именем героя: в обеих версиях его зовут Василий, а в песнях он всегда именуется Янис. Скорее всего, Эскуриальская версия, действительно, ближе к языку устной традиции, как и похожие в языковом отношении «Песни Армуриса» и «Сын Андроника», однако все они - результат литературной обработки, выполненной, правда, по иным эстетическим принципам, нежели в случае с Гротта-Ферратской версией. Подводя итог краткому рассмотрению «Эпоса о Дигенисе Акрите», хочется отметить, что все записанные средневековые поэтические тексты следует считать литературной обработкой, даже если в них сохранены отдельные черты устного бытования, а их язык, значительно отличаясь от современной византийской прозы, во многом предвосхищает новогреческое состояние.

§ 8. Подтвердить это утверждение можно на материале одного из самых необычных и загадочных текстов - «Морийской хроники» (ок. XIV в.). Традиционно необычность «Морийской хроники» связывают с вопросом об ее авторстве - а именно какой язык для автора был родным: греческий или франкский. Не вызывает сомнения, что в какой-то степени автор владел обоими языками: в тексте присутствует значительное число лексических заимствований, причем заимствуются не только наименования титулов, но и ряд слов, имеющих греческие параллели (pobolemenh ‘ восставшая’ (Chr.Mor.417) < лат. rebellio ‘бунт’). Против греческого происхождения автора традиционно приводятся такие факты, как (а) симпатия автора к франкам, (б) несоответствие заявленного в названии жанра византийским хроникам (строго говоря, это средневековый роман), (в) ряд «ошибок», в частности при постановке ударений: eKeinwn, aUtwn (вместо eKelnwn и arnwv соответственно -Egea 1996: L f) Для настоящей статьи вопрос об авторстве неактуален. Стоит лишь отметить, что постановку ударений скорее следует объяснять метрическими факторами, нежели рассматривать это в качестве подтверждения негреческого происхождения автора. Майкл Джеффрис (Jeffreys 1987: 156) приводит ряд примеров из «Морийской хроники» (в монотонической орфографии), которые демонстрируют, как одни и те же выражения трансформируются, попадая из одного полустишия в другое. При изменении метрических условий может происходить добавление/потеря слога17:

(27) II пол.: ало tov p^yav KapXov I пол.: ало tov p^yav KapouXov изменение порядка слов:

(28) II пол.: кра^£1 touc кефаХабес; I пол.: тоис; кефаХабес; £кра^£

В примере 28, помимо изменения позиции глагола, меняется также и время (настоящее время на имперфект), как и в (29):

(29) II пол .: pлG^p №с^ефр£ tov Xsyouv I пол.: pлG^p №^ефре tov sXsyav

При смене полустишия также иногда меняется место ударения и тип склонения:

(30) II пол.: o аф^тпс тпс Каритагуои I пол.: o аф^тпс тпс Карта™а^

Примеры 27-30 свидетельствуют о том, что в «Морийской хронике» работают некоторые правила, характерные для языка поэтической традиции, в рамках которой возникли и бытовали стихотворения Птохопродрома и «Эпос о Дигенисе Акрите». Видимо, изначально эти правила зародились в устной традиции, но в

17 Примеры приведены в орфографии Джеффриса.

рамках фольклора (в частности, героических песен) они не могли развиться или проявиться в полной мере, прежде всего, в связи с ограниченностью времени исполнения (то есть объема текста), и обычно сводились к добавлению «лишних» слогов. Ту же особенность можно наблюдать и в Эскуриальской версии «Эпоса о Диге-нисе Акрите» (пример 26, строка 3):18 tOne, ср. twne в «Морийской хронике» (Chr.Mor.39, см. также пример 27). Однако из основного средства заполнения метрической схемы они превратились в след возможного бывшего устного бытования этих текстов.

В «Морийской хронике» очевидным образом наблюдается множество диалектных черт: ‘надеюсь’ (Chr.Mor.2, 25)

вместо elpi^w, eni ‘быть (3 л. ед. ч.)’ (Chr.Mor. passim), eldlei (Chr.Mor. 273) в значении ‘говорит’ наравне с legei, hmPOpei ‘может’ (Chr.Mor. 8182). Очень показательным представляется пара примеров kOntOj ‘граф’ (Chr.Mor.8046) и Kounteasd ‘графиня’ (Chr.Mor.8045), которые, даже будучи заимствованными словами, демонстрируют типичный для многих диалектов переход безударного o в u, то есть сужение гласного в слабой позиции. Возможно, подобные диалектные черты как раз свидетельствуют о греческом происхождении автора.

Так или иначе, «Морийская хроника» представляет собой один из первых текстов, где проявилось двуязычие автора (независимо от того, каким был его первый язык), причем как на языковом уровне, так и в плане создания в рамках греческой литературы произведения, относящегося к принципиально иной традиции. Этим автор во многом предвосхитил знаменитую литературу Критского Возрождения.

§ 9. Период, известный как Критское Возрождение, начался в XIV в. и продолжался почти три столетия. В это время на Крите обосновались венецианцы, взаимодействие с которыми, с одной стороны, позволило западному миру лучше узнать Грецию1 , а с другой стороны, внесло принципиально новую струю в греческую культуру, образовавшую на Крите уникальную культурную и языковую ситуацию20. Она достаточно хорошо описана в современной неоэллинистике (Holton 2006), поэтому в рамках настоящей статьи имеет смысл обратить внимание лишь на

1S Далее в примерах добавленный слог выделен полужирным шрифтом.

19 В связи с продвижением турок и падением Константинополя, а также после захвата венецианцами ряда островов многие греки перебрались в Италию (например, Димитриос Теотокопулос, известный как Эль Греко). В Венеции греки начали издавать многие знаменитые средневековые тексты, в частности, стихотворения Птохопродрома.

2G Так на Крите появились школы, где учили не только на греческом, но и на итальянском. Кроме того, на Крит переезжали венецианские семьи, некоторые из которых со временем становились двуязычными, а то и вовсе переходили на греческий.

творчество двух поэтов, символизирующих соответственно преддверие и расцвет литературы Критского Возрождения.

Преддверие Критского Возрождения ассоциируется с именем Стефана Сахликиса (XIV в.). Основой его творчества, несомненно, была предшествующая греческая традиция: во-первых, Сахликис пишет пятнадцатисложником, причем, как и в других текстах, наблюдается зависимость синтаксиса и морфологии от полустишия (например, в конце строки у глаголов встречаются «более новые» окончания -an и -oun, а перед цезурой - соответствующие им более архаические окончания -aain и -ouain (ср. с примерами 27-

30); во-вторых, Сахликис в целом ориентируется на традиционные жанры: наставление («Советы Франциску», ср. со знаменитым «Спанеем», ок. XIII в.), сатира (ср. с известным текстом XIV в. «Занимательная история о четвероногих») и проч.; в-третьих, активно используются повторы целых строк или отдельных словосочетаний, что, по-видимому, и облегчило введение многих стихотворений в устное бытование.

Вместе с тем, не вызывает сомнений, что стихотворения Сахликиса - результат взаимодействия двух культур. Формально на это указывают употребление рифмы, видимо, появившейся под влиянием вагантов,2 вкрапление не всегда легко дешифруемых итальянских фраз

(31) kai tOtej lEyouai kai emev “dpouvov mpepi Miaepe”22 ‘и тогда говорят и мне «??? выпей-ка, несчастный»’ (N584)

и использование итальянских заимствований. Италицизмы встречаются не только при обозначении таких необычных для средневековой греческой культуры понятий, как терминология игры в кости -tepnon < итал. terno ‘тройка’, asw < итал. asso ‘одно очко’ - или названия должностей и официальных документов - kastelianoj

< итал. castellano ‘комендант’, Koupatoupaj < итал. curatore ‘попечитель’, KaPltouMpin < лат. capitularium ‘предписание’, - но и вместо существующих в греческом языке слов: matZoukej < венец. mazzoca ‘дубина’, t^afalWnw < венец. zafar ‘грабить’, bepga

< итал. vergo ‘кольцо’ и др. (Cortelazzo 1989)23. Интересно, что в некоторых рукописях вместо итальянских заимствований употреблены греческие слова.

21 Сахликис первым ввел рифму в греческую поэзию.

22 В предложенной С. Д. Пападимитриу расшифровке (ау) ипо Ъеп ш18еге непонятным остается первый элемент ау (Пападимитриу 1896).

23 Несомненно, как влияние западной культуры стоит трактовать стихотворение «Собрание гетер», в сущности, представляющее собой типичный «дамский турнир» — пародийный жанр, распространенный в современной Сахликису европейской поэзии.

Говоря о языке Сахликиса стоит отметить крайне ограниченный набор черт собственно критского диалекта (это тяжелое приращение h- в исторических временах у глаголов, начинающихся с гласного, и ряд диалектизмов (Федченко 2010: 271 и сл.). В целом, нельзя считать, что стихотворения Сахликиса написаны на критском диалекте. Это, скорее, общегреческое поэтическое койне с использованием ряда заимствований и ограниченной критской лексики.

За двести лет, прошедших после Стефана Сахликиса, язык литературы Критского Возрождения сильно изменился. Это можно продемонстрировать на произведениях поэта, символизирующего расцвет критской литературы,- Винченцо Корнароса (XVI-XVII вв.), автора, пожалуй, самого замечательного произведения ранней новогреческой литературы «Эротокрит»24. Вероятно, Корнаросу также принадлежит и критская драма «Жертвоприношение Авраама» (Кргарш; 1960: 354-355; КалХОу^ 2004). «Эротокриту» посвящено огромное количество научных исследований как с точки зрения литературоведения, так и в области языка, репрезентации критских культурных особенностей и сопоставления с западноевропейской литературой (из наиболее комплексных исследований можно отметить XoXtov 2000), поэтому здесь стоит лишь вкратце упомянуть, что «Эротокрит» создан по образцу французского рыцарского романа «Парис и Вьенна» («Paris et Vienne», Pierre de la Cypede) в итальянском переводе. Во многих сценах ощущается влияние «Неистового Роланда» Ариосто и «Влюбленного Роланда» Боярдо (Vitti 2003: 122). «Эротокрит» написан пятнадцатисложником с рифмой (иногда неточной)25, причем иногда рифма не парная, а затрагивает все четверостишие. В «Эротокрите», как и у Сахликиса, есть итальянские заимствования, однако их меньше, чем других текстах той же эпохи. Стилиан Алексиу предлагает делить эти заимствования на три группы (АХг^юи 2000: пе'-п^'): (а) общегреческие заимствования из латыни: акои^лю, акои^лг^ю (Er. I.1969,

II.2011) < accumbo, армата (I.5, II.349) < arma, РгуХг^ю, РгуХатора<; (Er.I.765, IV.587) < vigilia; (б) средневековые заимствования: атгг (Er.I.981, III.267) < atti/-atque, колгХг (Er.I.100, 2208) < copulas/-ellus, коитсХо (Er.II.1778, 1796) < cutella; (в) заимствования из итальянского языка/венецианского диалекта собственно в критский диалект: аХаруа (Er.III.1137) < итал. al largo, ^арю (Er.II.750) < итал. usare, Хауоито (Er.I.405, 879) < венец. lauto (Иванова 2006: 9-12). В отличие от стихотворений Сахликиса «Эротокрит», несомненно,

24

Параллельно на Крите развивалась литература барокко (напр., «Эро-фили» Хортациса), которая в настоящей статье не рассматривается.

Например: кшуег - бо^ейуег (£>.11.197-198), яехргсп - 5жтп (Er.II.227-228), Хоуга - х®Рш (£>.11.1467-1468), яХеуег - уиреиуег (£г.1П.243-244), Хеуец - уиргиуец (£>.111.627-628), коарюи - брорюи (£г.1У.601-602).

написан на критском диалекте. Это проявляется не только и не столько в лексике, сколько в фонетике, что отражено и в графике. Вот некоторые фонетические особенности:

1.Утрата конечного -V, в том числе в родительном падеже множественного числа -юv: тюv ар^атю (£>.1.5), тюv ^0рюлю (£>.І.32); в третьем лице множественного числа глагольных форм: трг%ои (£>.1.4), гугХоиоа (£г.1.55). Конечный -V сохраняется в винительном падеже единственного числа у артикля, за которым следует слово, начинающееся с гласного или с глухого согласного (к, р, 1), подвергающегося ассимиляции (ср. Kоvтоо6ло'uХо<; 2001:

31): ^ау ауоиро (£г.1.9), тпу архл (£>.1.16), отоу к6о^о (£г.1.21), отпУ ті^п (£г.1.231). Также конечный -V иногда появляется в определенном фонологическом контексте, например, во избежание зияния: лгрvо'6v оі xр6vоl (£г.1.47), тп р'луіооау гп'лраоі (£г.1.54), п60о ^гуаіоу ^Pаvг (£г.1.68), гц то 5^тр6у гоі^юог (£>.11.814), то окіао^ау опои гкратгі (£>.1.2046).

2. Выпадение ^- в сочетании -v0-: а06^ (£г.1.179, 11.127) и а0о^ (£г.1.125, 302) вместо ау06^ и ау0о^, ^а06^ (£г.ІУ.901, У.907) вместо ^ау06^.

3. Утрата -і- после -о- ,-у-, -^-, иногда после -£- и -р- перед гласными: лХоиоа (£г.І.62, 1351) вместо лХоиоіа, а^о^ (£г.І.31, 1600) вместо а^іо^, аvly6<;/аvlyо'6 (£г.ІУ. 1257, 1569) вместо аvгyю<;/ аvгyю'6, ри^а (£г.Ш.91, 1247) вместо Ри^іа, ура (£>.11.121, 1500) вместо уріа.

4. Афереза (выпадение начальных безударных гласных): пє0и^іа (£г.І.268, II.1301) < £пі0и^іа, ^а^ю (£г.І.263, II.1005) < а^іа^ю, ^оХоую (£г.І.1094, ІІ.28) < о^оХоую, ^єр^ю (£г.І.439, ІІ.400)

< п^єр^ю, пюрік6 (£г.І.179, ІІІ.1264) < опюрік6.

5. Добавление гласных а- и о- в начале слова перед согласным: о^иаХ6^ (£г.І.1164, ІІ.1634) < |іиаХ6, а^аока^п (£г.ІІ.1900, 2132)

< ^аока^п, аокіа (£г.ІІІ.1191, 1266) < окіа, оуї^уоро^ (£г.І.1288,

II.1051) < уХ^уоро^.

6. Замена начального гласного на а- или о-: а0аХп (£г.І.320,

III.349) < аі0аХп, ало^^ (£г.І.771, II.975) < ило^У'п, оХпі^ю (£>.11.480, ІУ.647) < єХпі^ю, о^0р6^ (£г.І.1005, 1753) < £Х0р6^.

7. Эпентеза -у- перед окончанием у глаголов на -ги-: уиргиую (£>.І.168, ІІ.1886) вместо уиргию, кг^'ц^ую (£>.І.167, 847) вместо кгубиугию, ^гvlтгuyо^al (£>.І.1745, У.159) вместо ^тгио^аі.

8. Возможная метатеза -р- (при этом могут происходить фонетические изменения в непосредственном окружении): кроиф6^ - коирф6^ (< криф6^, £>.ІУ.800, У.790).

9. Исчезновение второго элемента дифтонга - ги- и его переход в гласный -є-: пуфа (£>.ІУ.115, 1043) вместо пує^а, отратфа (£>.11.220, ІУ.618) вместо отратєи^а.

10. Синкопа, возможно, обусловленная метрикой: пгро6тгра (£>.ІІІ.532, ІУ.1428) < пгріоо6тгра, фХак^ (£>.1.382, ІІІ.1751)

< фиХак^, ка0п^гру6 (£>.1.797, 1075) < ка0п^гр1Уб, акХоибю (£>.1.1443, Ш.160о) < акоХои0ю (ср. Хат^г§акг^ 1977: 460).

11. Согласные -^- и -у- перед -у- и -^- ассимилируются: ^лгуа (£г.У.580, 1175) вместо глгцуа, ^фг^а (£>.1.51) вместо гфгу^а. Аналогичной ассимиляции иногда подвергается - у- перед - ^-: оф(^а (£>.11.1614, 1880) ср. офг/^суо^, гсуг^6<; (£>.111.246, 1У.56) ср. гспу^суо^, офа^уо<; (£>.1У.1904, У.573) вместо офау^£уо<;.

12. Синизеса (дифтонгизация гласных, образующих зияние): ЗиокоХш (£>ЛУ.430, У.474) < §иокоХ(а, ^гута (£>.1.1278, 1916)

< ^гуигга, лХю (£>.1.147, 11.817) < лХгоу (об этих и других языковых особенностях «Эротокрита» подробнее см. Иванова 2006).

Языковые особенности «Эротокрита» демонстрируют, что он написан не на каком-то из диалектов Крита, а включает в себя черты разных диалектов, причем выбор этих черт подчинен не воле автора, а происходит в соответствии с некоторой традицией, которую можно условно назвать критским литературным/поэтическим койне.

§ 10. В середине XVI в. процессы формирования литературного языка происходили не только на Крите, но и на Кипре, хотя и не так ярко. Так называемый Кипрский Ренессанс известен благодаря стихам кипрского анонимного поэта из сборника «Р(^г^ ауалп?» ‘Рифмы любви’. Этот сборник является первой антологией греческой литературы новейшего периода, опережающий по времени создания (примерно 1546-1570 гг.) даже знаменитое Критское Возрождение (см. 0). В него вошли наиболее ранние поэтические опыты на кипрском диалекте, которые знаменуют начало кипрской поэзии Эпохи Возрождения и во многом подражают западноевропейским образцам. Часть стихотворений сборника представляет собой переводы Петрарки и других итальянских поэтов его школы, у которых неизвестный поэт заимствует рифму, жанры и темы своих стихотворений. Благодаря этому в греческой литературе впервые появляются жанр сонета, октавы, рифмованные четверостишия и шестистишия, итальянские поэтические формы адаптируются к греческому языку. Язык стихотворений неизвестного кипрского поэта смешанный: это, по всей видимости, высокий поэтический стиль с кипрскими диалектными элементами и некоторым количеством калек с итальянского языка. Современными киприотами он воспринимается как «странный», «ненастоящий кипрский диалект». Очевидно, что речь идет о попытке формирования греческого поэтического языка, исходя из имеющегося языкового материала, избавленного от диалектного многообразия форм: в текстах анонимного кипрского поэта видны следы языковой унификации26.

26 Целенаправленное создание кипрского поэтического языка наблюдается в творчестве поэтов Х1Х-ХХ вв. Д. Липертиса, В. Михаилидиса, П. Лиаси-

§ 11. Как можно убедиться, после падения Византийской империи основными центрами, в которых зарождалась и развивалась ранняя новогреческая литература, стали острова, прежде всего Крит и Кипр. Однако не менее (если даже не более) важную роль в литературном процессе сыграл Закинф, один из Ионических островов, также в течение нескольких веков бывший под властью итальянцев. Расцвет литературы на Закинфе произошел заметно позже, чем на Крите и Кипре, а именно - в XIX в., и связан он с именами двух поэтов - Андреаса Кальвоса (1792-1869) и Дионисия Соломоса (1798/9-1857) - во многом похожих и во многом разных, живших на одном острове, но так и ни разу не встретившихся.

Андреас Кальвос вырос в Италии в среде греческой интеллигенции. Это позволило ему с детства приобщиться к двум культурам - и к классической греческой, и к итальянской. Кальвос долгое время был личным секретарем знаменитого итальянского поэта тоже уроженцем Закинфа Уго Фосколо (1778-1824). Как и окружение Фосколо, Кальвос считал, что поэзия должна создаваться на живом языке. Однако, по его мнению, живой греческий язык - это не просто язык улицы и песен. В нем должно находить отражение богатство греческого языка, накопленное за многие тысячелетия его истории. Возможно поэтому, будучи идеологически сторонником романтизма, знаменитые «Оды» Кальвоса написаны, скорее, в классицистической манере, изобилуя античными образами и сложной лексикой. По-видимому, в отличие от итальянских стихов Кальвоса, его греческие оды - это поэзия гурманов, требовавшая, чтобы у читателя уже был воспитан определенный литературный и, главное, языковой вкус. Несмотря на всю свою прелесть, такая поэзия в связи с труднодоступностью не могла претендовать на роль

диса. В связи с диглоссией, характерной для кипрской культуры на протяжении многих веков, кипрская поэтическая традиция делится на диалектные тексты и произведения, написанные на стандартном новогреческом языке. В начале XX в. была предпринята попытка создать общее кипрское поэтическое койне. Создатели традиции представляли собственное творчество как логичное продолжение уже существовавшей до этого на Кипре народной поэзии. Данная идея, в частности, совпала по времени с общим пересмотром греческого фольклорного наследия в этот период. На практике воплощение этих идей в жизнь порождало известную лингвистическую проблему унификации и нормализации кипрского диалекта, благодаря которой начинается устранение лингвистической вариативности языкового стиля и планомерное превращение отдельных диалектных разновидностей в единый «национальный» язык, определялись и осмыслялись языковые границы данного языка, его отличия от новогреческой нормы. Кипрские поэты начала XX в. целенаправленно работали над созданием кипрского диалектного поэтического койне и образованием полноценной поэтической традиции. Эта сознательная работа сопровождалась глубоким переосмыслением кипрского языкового материала. Литература на кипрском диалекте просуществовала почти до 90-х гг. XX в.

национальной поэзии (хотя Кальвос воспевал греческую революцию) и соответственно ее язык не мог задать то направление, в которым бы стал развиваться язык новогреческой литературы.

Напротив, творчество Дионисия Соломоса, автора «Гимна свободе», впоследствии ставшего государственным гимном Греции,- это яркий пример привлечения в литературу иноязычного автора, превратившегося в итоге в национального поэта. Известно, что родным языком Соломоса, а также языком его первой поэзии был итальянский. Греческий язык в качестве языка творчества был выбран им существенно позднее, после его возвращения на остров Закинф в 1818 г. Такое позднее обращение к греческому языку можно объяснить практическим отсутствием в греческой литературе на тот момент светской несалонной поэзии и неразвитостью греческого поэтического языка в той форме, в которой он бы соответствовал романтическим настроениям эпохи. Для поэтического круга Закинфа второй четверти XIX в. вопрос о выборе и формировании поэтического языка оставался крайне актуальным также в контексте общих языковых споров и противостояния сторонников архаизусы (архаичного языкового варианта) и димотикизусы (вульгаризированного языкового варианта). Выбор именно греческого языка как языка собственного поэтического творчества во многом был спровоцирован интересом Соломоса к греческим народным песням, язык которых в какой-то степени и послужил для поэта языком-ориентиром; на их основе, в частности, поэт попытался создать новый поэтический язык. На протяжении всего периода творчества язык поэзии Соломоса претерпевает существенные изменения. Наиболее явно их можно проследить на материале трех версий знаменитой поэмы «Свободные осажденные» (1826-1844). Заслуживает внимание уже само по себе изменение поэтической формы27 в разных редакциях поэмы: в первой версии это нерегулярный шестисложный ямб с перекрестной рифмовкой, во второй -базовый размер греческой народной поэзии, ямбический пятнад-

и 1 V» и 1

цатисложник с парной рифмовкой, и в третьей - нерифмованный ямбический пятнадцатисложник. Последний вариант по поэтической форме наиболее близок к текстам греческих народных песен. В языковом отношении первая версия поэмы производит странное впечатление сочетания отдельных древнегреческих лексем и архаичных морфологических тенденций (например, наличие приращения) с яркими диалектными формами, такими как третье лицо единственного числа в пассивном имперфекте с приращением в

27

Знаменитый британский неоэллинист Питер Макридж, рассматривая эволюцию пятнадцатисложника в греческой народной поэзии, считает, что Соломос разрушил традиционную метрико-синтаксическую систему, при которой обычная строка состояла из четырех метрических слов (Mackгidge 1990: 210).

начале и диалектным расширением в конце: eoPsvOtouve

(Sol.El.nol.A.1) вместо нормативного oPsvOtov, диалектная форма с апокопой GT&pi (Sol.El.nol.A.1) вместо ovrapi и проч. По мере переработки текста, смены поэтической формы и внесения существенных изменений в сюжет поэмы, язык «Свободных осажденных» становится все более сбалансированным и приближенным к современной норме новогреческого языка. Во второй версии также везде сохраняются глагольные приращения, в то же время появляются формы будущего времени, образованные по модели §х<я + va + глагол в сослагательном наклонении и характерные для средневекового состояния:

(32) n sXniSa пои d/av va ysvvqaouv xsKva

‘надежда, что они родят детей’ (Sol.El.nol.B.7),

начинают употребляться слова-композиты, характерные для гречес-

v> v> f П ^ i

кой народной поэзии, например: ^upi09rovn po'q тысячегласый крик’ (Sol.El.nol.B.4). Третья версия поэмы кажется более приближенной к современной норме новогреческого языка. Соломос избирает некий средний языковой вариант и, словно пурист, вычищает свой собственный поэтический стиль: исчезают излишние глагольные приращения, существенно ограничивается употребление слов-композитов, диалектизмов и просторечных форм. Таким образом, можно говорить о том, что к 1844 г. Дионисию Соломосу удается найти тот языковой стиль, который впоследствии послужит эталоном поэтического языка для многих его потомков (ср. Ильинская 1989: 542-545).28

§ 12. Благодаря греческой революции (1821 г.), многие греческие литераторы (например, братья Сутсосы, Александр Рангавис и др.), жившие изначально вне Греции и бывшие, как и Соломос, по-видимому, двуязычными, стали пытаться внедрять модели разных западноевропейских литератур, чтобы, с одной стороны, европеизировать греческую литературу, а с другой стороны - оживить ее язык. Хотя необходимость оживления языка почти даже не обсуждалась, к этому вопросу существовало два диаметрально противоположных подхода: одни считали, что источником обновления исключительно должен быть греческий язык до османского ига или даже древнегреческий, а другие (в первую очередь, греки из Европы), наоборот, предлагали обратиться к живому языку и его диалектам. Яркой попыткой конструирования языкового стиля является языковой вариант, предложенный греческим филологом

28 Следует, впрочем, отметить, что Соломос, как и Кальвос, не отказывается от итальянского языка, на котором он не только пишет стихи, но и делает наброски к своим греческим стихотворениям. Также в ряде стихотворений (прежде всего, в сатирах) проявляется его двуязычие; подробнее об этом см. статью Е. А. Иосифиди в настоящем томе.

Адамантиосом Кораисом (1748-1833)29 и названный цеоп одо^ ‘средняя (срединная) дорога’. Этот стиль представлял собой средний языковой вариант между конкурирующими в тот период языковыми тенденциями: архаизусой - архаичным языковым стилем, и приближенной к «народному языку» димотикизусой. «Средний» вариант предполагал избавление как от нарочитых древнегреческих лексем, фонетических особенностей и морфологических и синтаксических конструкций, так и препятствовал злоупотреблению просторечными выражениями и оборотами разговорного языка, впоследствии именно он будет взят за основу для создания «очищенного» варианта греческого языка - кафаревусы (см. 0). Предложение Кораиса было воспринято неоднозначно как сторонниками архаичного стиля, так и ранними димотикистами.

Сатира «Коракистика» Ризоса Яковакиса Нерулоса была опубликована в 1813 г. и стала своеобразным литературным ответом на теорию Кораиса и его сторонников (в самом названии угадывается имя «Кораис», которое сопоставляется по звучанию с греческим корака^ ‘ворона’, тем самым языковой стиль Адамантиоса Кораиса уподобляется вороньему карканью). Слабая по своим художественным качествам, использующая в основном комические приемы народного театра теней, сатира «Коракистика» интересна, в первую очередь, как пародия на язык эпохи и на разнообразные модные в то время искусственные языковые образования. Герои сатиры по их речевым характеристикам делятся на две части: носители диалектов (жители Хиоса, Лесбоса, Кипра, выходцы из Янины) и реформисты греческого языка, создавшие школу по обучению малограмотного населения. Комедиограф умело пародирует диалектную речь, преодолевая при этом орфографические сложности записи диалектных форм, за счет чего впервые в новогреческую литературу входят полноценные фрагменты на лесбосском, хиосском, янинском диалектах новогреческого языка. Большинство черт, которые Нерулос придает речи своих диалектных персонажей, соответствуют фонетическим, морфологическим и лексическим особенностям данных диалектов, описанным в научной литературе. Группа «реформистов» говорит на языке, полном древнегреческих слов и морфологических форм. В данном случае можно говорить о том, что автор пародирует не языковой стиль Кораиса (который и сам ратовал за избавление от чрезмерных архаизмов), а его общую просветительскую позицию в языковом вопросе: отношение к языку как к материалу, на основе которого необходимо искусственным образом создать приемлемый языковой вариант и обучить ему всех носителей.

§ 13. Несмотря на во многом справедливую критику, Кораис оказал сильное влияние или даже скорее предугадал развитие

29

О творчестве Кораиса см. Чернышова 1988: 350 и сл..

одного из вариантов греческого литературного языка на много десятилетий вперед, в сущности, предложив писать на том языковом варианте, которым и так пользовалась большая часть греческой интеллигенции, выросшей в Греции или на территории Малой Азии. Как видно из произведений двух знаменитейших греческих писателей XIX в. Георгиоса Визииноса (1849-1896) и Александра Пападиамандиса (1851-1911), язык которых традиционно определяют как кафаревусу, они, с одной стороны, могли рассуждать не только на возвышенные и отвлеченные темы, но и описывать повседневные бытовые ситуации, а с другой стороны, придавали своей речи диалектный колорит. У Визииноса этот колорит, в основном, сводится к использованию турцизмов30 (например: яарабе^ ‘ деньги’) и более простых морфологических и синтаксических моделей в прямой речи персонажей (в частности, употребление винительного падежа вместо дательного: т! па ае ‘яю ‘что тебе сказать’ «То а^артп^а ^птро? ^ои»)31.

Ситуация с Пападиамандисом выглядит еще труднее. Некоторые языковые черты его произведений близки к новогреческому состоянию, в особенности это синтаксическая структура предложения и порядок слов; другие - такие как использование изменяемых причастий настоящего времени активного залога и причастий пассивного аориста на - - очевидно, связаны с влиянием школьной

традиции. Распространенными периодами оформляется авторская речь; прямая речь всегда состоит из простых высказываний, там практически исключаются аналитические глагольные времена, склоняемые причастия и причастные обороты. Целый ряд языковых особенностей текстов Александра Пападиамандиса можно, вероятно, объяснять влиянием родного диалекта писателя - языкового варианта острова Скиафоса (поскольку диалект Скиафоса до сих пор практически не описан, указанные ниже черты приводятся лишь предположительно). С точки зрения фонетики можно отметить:

1. Конечный -V в формах винительного падежа определенного артикля, относительного и соотносительных местоимений, а также в отрицательной частице 5ёУ. Конечный -V сохраняется даже там, где в соответствии с фонетическими изменениями в позднем койне, этот звук уже не произносился, то есть в позиции всеми согласными, кроме смычных взрывных. Например: 5ёу цё |1гХгг, тоо^ л^п-р(ау (аффикс -V сохраняется в соответствии с правилами древнегреческого языка, несмотря на интонационную паузу после синтагмы).

30

Визиинос - уроженец Фракии.

31 Напротив, в словах автора встречается, например, дательный падеж:

вЯтсоу ‘[я] ей сказал’ «То арярхпря ^птРО^ М-ои».

2. Устранение зияния (синидзеса) в позиции гласный переднего ряда [i/e] перед гласным ([-iV]/[-eV-] > [-jV-])32 происходит неоднозначно. В романе «Фоушоа» встречаются, например, варианты: фтшхш и фтго^ш, ypia и ypaia (последнее используется для обозначения главной героини).

3. Эпентеза дрожащего между смычным и щелевым: nXia вместо

nia.

4. Геминация носовых и глухих смычных согласных в интервокальной позиции: кацц(а, уатта, лита.

5. Метатеза по признаку глухости/звонкости: ди/ахсра (вместо Buyaxepa).

6. Появление (произношение) /е/ на месте /i/: крсую < * Kpivro33.

7. Сужение /о/ (> /и/), характерное для многих новогреческих диалектов: ypouviZ®.

8. Метатеза согласных: ypouviZw вместо yvropiZw.

Стоит также отметить форму вместо /08^, также встречаемую в ряде новогреческих диалектов. Справедливости ради нужно признать, что случаи употребления таких предположительно диалектных форм крайне редки и практически ограничиваются приведенными выше примерами. Тем не менее, очевидно, что стилистически разные фрагменты текста и на фонетическом уровне оформляются неодинаково.

Морфологических особенностей наблюдается довольно много, поэтому целесообразно ограничиться здесь лишь тремя наиболее показательными:

1. Использование аугмента в синтетических формах прошедших времен (имперфекта и аориста), независимо от количества слогов в слове; аугмент может быть как слоговым, так и количественным.

2. Использование формы притяжательного местоимения третьего лица множественного числа xrov вместо xou^34.

3. Употребление союза 5юхг вместо yiaxi. Последний встречается у Пападиамандиса только как вопросительное слово.

Больше всего стилистическое варьирование заметно на уровне лексики. Хотя иногда практически невозможно определить, относится ли данное слово или форма к сфере письменной речи или вполне употребительно в диалекте Скиафоса35:

32

В результате, в этой позиции происходила метатония (перенос ударения на последний слог), как это сейчас естественно для димотики.

33 Здесь, кстати, можно говорить еще об одной предположительно диалектной черте: у Пападиамандиса этот глагол имеет значение ‘говорить’.

34 Похожее предположительно наблюдалось в диалекте александрийских греков и отражено в поэзии Кавафиса.

3 Некоторые лексические элементы, вероятно, все-таки следует признать устаревшими или «книжными» из-за их ограниченной сочетаемости или однократного употребления.

1. Большое количество композитов: трг^ооР'ЛУЮ, уиуагка8£Афп,

Г Г ГТЧ

^грока^ато, угитогатргка. Традиционно считается, что композиты недопустимы в тексте, написанном на кафаревусе.

2. Лексические дублеты с разной стилистической окрашенностью: ибюр/угро, оуггро/ипуо^, лАпашу/ог^а/коута, лиргга/олгрта, фгАгию/тратарю, акрбо^аг/афтга^о^аг/тггую то ои^, ору(0г (ару(0г) /лгтггуо^, ко^п/^аААга.

3. Употребление особого пласта диалектной лексики для описания местных этнографических реалий: ЗшАаргка ‘ близнецы’, |1а^п ‘бабушка’, отроууиАшта ‘ каша из парного молока?’. Сюда же можно отнести заимствования из других языков. Среди них огромное количество слов турецкого происхождения, причем не только

к* / Г Ъ г г г \

восклицаний и междометий (та^а^, гА^лст, ^ларг^, утоир^а), но и существительных, используемых для обозначения реалий (угоирбгАг/коира^ ‘ ведро’, тогруа/хра^г ‘ толстое шерстяное одеяло’, ор^ауг ‘лес’, тароауа^ ‘верфь’, оокакг ‘переулок, тупик’). Иногда употребляются и греческий, и турецкий варианты (та Аглта/лара8г<; ‘деньги’36). В романе «Фоушоа» встречаются также слова албанского и славянского происхождения: лАгатогко (алб. р1адкё

< слав. плячка ‘добыча’), тооипа (< алб. дирё ‘девочка’), РаАто<; (< слав. блато ‘болото’). Принято считать, что употребление заимствований невозможно для кафаревусы37.

§ 14. Очевидно, что изучение языка Визииноса и Пападиа-мандиса, во-первых, заставляет принципиально пересмотреть традиционное понимание кафаревусы, а во-вторых, принуждает искать источники их языка не просто в школьном образовании или любви к Византии или античности, а во влиянии некоторой традиции, совмещавшей в себе как черты живого языка, так и явные архаизмы. Интересно, что и Кораис (см. 0), и Визиинос (см. 0) родились в Малой Азии (один в Смирне, другой во Фракии), где в конце XVIII - начале XIX вв. существовала турецко-греческая поэтическая традиция, обладавшая высоким статусом в языковом сообществе. Появлению такого рода поэзии способствовал, с одной стороны, высокий уровень билингвизма греческого населения Константинополя (в первую очередь, городской интеллигенции) в этот период, а с другой - развитость фанариотской и османской поэзии и некоторое сходство поэтических систем на уровне метрики и символики. Стоит также принять во внимание, что константинопольский диалект греческого языка существенно повлиял на развитие как новогреческой языковой нормы, так и языка греческой литературы, поэтому изучение данных текстов актуально в контексте исследования языка новогреческой литературы.

36 Также употребляется лексема уроог славянского происхождения.

37 Подробнее о диалектных особенностях у Пападиамандиса см. Абдрахманова 2002.

Печатная двуязычная традиция поэтических сборников, получившая распространение в Константинополе после греческой революции 1821 г., берет свое начало от фанариотской моды на рукописные альбомы, куда часто добавляли тексты на турецком языке в греческой графике. Кроме того, ее появление было спровоцировано расцветом караманлийской книжности в целом, учреждением караманлийских типографий и поддержкой туркоязычных изданий в греческой графике со стороны константинопольского патриархата (сам термин ‘ караманлы, караманлийский’ происходит от названия одного из эмиратов Малой Азии - Караман. Караманлийцами изначально называли жителей области Караман без различения их религии, языка и этнической принадлежности. Впоследствии термин закрепился только за так называемыми «христианами Востока» - тюркоязычным православным населением Каппадокии, по отношению к которым также употребляется понятие «православный миллет» (Ortodoks milleti), в отличие от термина «греческий миллет» (Rum milleti), объединявшего все православное население Османской империи).

Нельзя сказать, что корпус известных на сегодняшний день караманлийских текстов на турецком языке в греческой графике описан и изучен в достаточной степени. Попытка систематизации имеющихся сведений о караманлийской книжности была предпринята исследователями Северьеном Салавилем, Евгением Далледжо и Евангелией Балта (Salaville, Dalleggio 1958; 1966; 1974; Balta 1987; 1990-1991; 1997). Однако корпус источников постоянно пополняется изданиями из частных коллекций, что существенно усложняет работу исследователей. Различные сочинения на турецком языке в греческой графике можно купить на книжных аукционах в Турции или обнаружить в семейной библиотеке константинопольских греков, переехавших во второй половине XX в. в Афины. Указанные библиографические списки содержат краткую информацию о всех известных караманлийских изданиях (название, год и место издания, краткое содержание, язык публикации), в них перечислены все книги, полностью или частично написанные на турецком языке в греческой графике. Критерием отбора изданий в данном случае служит язык и графика, при этом не дается какого-либо дополнительного осмысления термина ‘караманлийский’. Ранние работы по данной тематике носят, скорее, ознакомительный характер. Основной круг проблем, изучаемых на материале кара-манлийской литературы, порожден самим появлением группы с устойчивым греческим самосознанием, исповедующей православную веру и говорящей на турецком языке. Караманлийцы становятся объектом манипуляций греческих и турецких националистически настроенных авторов. Со второй половины XIX в. в греческой литературе караманлийцы представляются как не спасенное греческое население Малой Азии, утратившее свой язык, но сохранив-

шее православие. Существует несколько ранних описаний греческих сел Каппадокии, в которых особое внимание уделяется сохранению греческого языка и распространению турецкого среди населения области. Некоторое обобщение и анализ данных путевых заметок о Каппадокии представляет собой работа Илиаса Анагнос-такиса и Евангелии Балта (Anagnostakis, Balta 1994), которая отличается существенно большей объективностью. В греческой научной литературе приводятся различные версии рассказа о том, каким образом произошел переход греков с греческого языка на турецкий, в том числе, отсылки к указу 1277 года визиря эмирата Караман, Мехмета, запрещающем употребление в общественных местах любого другого языка, кроме турецкого. Таким образом, появляется ряд научных мифов, призванных объяснить пресловутое несоответствие языка и религиозной принадлежности. На основе сохранившихся письменных и печатных источников в греческой библиографии исследуются также механизмы этнической самоидентификации сообщества караманлийцев. Интересный материал по этому вопросу предоставляют, в первую очередь, прологи к греческим изданиям в турецкой графике. Впрочем, полного комплексного исследования до сегодняшнего дня не существует. Всплеск интереса турецких ученых к караманлийской книжности приходится на 1920-е, 60-е и 2000-е гг. Называя язык решающим фактором в определении национальной принадлежности «православных Востока», Дж. Байкурт (Baykurt 1932) возводит их к туркоманам, осевшим на территории Каппадокии после битвы при Манцикерте (1071 г.). Идея о греческом происхождении населения Каппадокии, по его мнению, появляется лишь в середине XIX в. под влиянием так называемой «Великой идеи», пропагандируемой греческим государством. Сходная теория происхождения караманлийцев повторяется турецкими исследователями и в последующие годы.

В караманлийских библиографических списках приводится ряд интересных двуязычных изданий - это поэтические сборники, где встречаются тексты на греческом, караманлийском турецком языках, а также смешанные тексты. Свое начало эта двуязычная поэтическая традиция берет еще от рукописных сборников фанариотской поэзии конца XVIII в. С 1830 г. традиция становится печатной, тексты часто сопровождаются византийской нотацией. Весь объем двуязычных антологий можно разделить на две основные части:

1. Сборники с музыкальным сопровождением для профессиональных музыкантов, издаваемые псалмопевцами, - элитная книжная традиция, двуязычие которой обусловлено музыкальной специ-

1 v> v> v> v>

фикой изданий и особым вниманием к османской светской музыке.

2. Массовая литература, ориентировавшаяся на широкий круг читателей, куда караманлийская часть добавлялась, скорее, по инерции или по требованию моды.

Благодаря своей сложной структуре, включающей поэтические и прозаические тексты, богатый репертуар от диалектных песен до официальных гимнов султанам и греческим священнослужителям и их фольклорные варианты, предисловия и комментарии составителей, антологии вобрали в себя разнообразный языковой материал, способный составить впечатление о письменных стилях константинопольского варианта греческого языка, которые использовались в XIX в. Язык литературы Константинополя этого периода, по всей видимости, представлял собой языковой континуум со следующими полюсами: разные модели языковой нормы - диалектное влияние -иноязычное влияние. Для наиболее простого, по всей видимости, приближенного к разговорному, языка константинопольских сатир характерно:

1. лексические заимствования из других диалектов новогреческого языка; этому процессу способствовала внутренняя иммиграция, в первую очередь, островных диалектов Хиоса, Ионических островов и Додеканнеса;

2. лексические заимствования из турецкого, французского, итальянского, румынского, албанского и славянских языков как результат контактных условий формирования константинопольского диалекта38;

3. сохранение архаичных фонетических явлений, таких как отсутствие диссимиляции глухих смычных согласных и глухих щелевых согласных в смежной позиции, сохранение сочетания - У0-, -^Р- в глаголах с древнегреческим назальным инфиксом, отсутствие аферезы и т. п. Вполне вероятно, что в данном случае проявляется влияние орфографической унификации текстов, и речь не идет о реальном произношении;

4. присутствие отдельных архаичных грамматических форм без четкой тенденции в их употреблении39;

5. нестабильность в употреблении форм личных местоимений, для которых в качестве падежа косвенного дополнения может употребляться винительный падеж (характерная черта северногреческих диалектов) или родительный падеж, по всей видимости, под влиянием языковой нормализации;

6. большая вариативность порядка слов для поэтического текста, а также тенденция к контактному расположению компонентом именной группы и дистантному расположению составляющих глагольной группы, часто спровоцированному подбором глагольной рифмы.

38 Следовательно, в этом случае можно говорить об отсутствии тенденций к языковому пуризму и языковой нормализации.

39 Для поэтических отрывков очевидным образом устанавливается зависимость грамматической формы глагола от метрической структуры (позиции в строке).

По мере повышения стиля исследуемого текста многие из вышеперечисленных явлений исчезают и уступают место архаическим морфологическим формам; диалектизмы и иноязычные заимствования заменяются древнегреческими или среднегреческими словами. Сопоставление различных языковых стилей позволяет выделить две тенденции, свойственные для языка предисловий и текстов двуязычных антологий: (а) архаизацию (то есть появление древнегреческих черт) и (б) пуризм, приводящий к избавлению от иноязычных и диалектных заимствований. При этом для описываемой традиции архаизация может быть частичной и заключаться в употреблении отдельных архаичных грамматических форм, синтаксических оборотов и лексем (в данном случае византийской музыковедческой терминологии) или полной с планомерным следованием правилам древнегреческой грамматики и использованием древнегреческого лексикона, не фиксируемого словарями современного языка. Частичная архаизация в данном случае подразумевает ориентацию на определенную более раннюю текстовую традицию и характеризуется нерегулярностью языковых явлений. Перед всеми составителями сборников стояла одна и та же задача презентации собственного материала, соответственно все они находились примерно в одинаковых условиях, в рамках одного жанра. Выбор стиля предисловия для каждого составителя сборника примерно до 1870-х гг. сводился к выбору текста-ориентира, лексического и грамматического языкового кода, актуального для определенной текстовой традиции (Федченко 2006).

§ 15. В течение XIX в. развивалась и другая традиция, ставившая своей целью создание литературного языка, ориентированного фонетические, морфологические и синтаксические модели рядовых носителей греческого языка. В связи с сильной диалектной раздробленностью таких моделей было много, и надо было разработать некий искусственный усредненный вариант с четко прописанными грамматическими правилами. Так и родилась димотика. Видимо, ее изначально искусственный характер и объясняет большое количество грамматик димотики (при полном отсутствии грамматик кафаре-вусы, в которых и не было необходимости, поскольку ей и так владели). Показательно, что до появления в 1888 г. «Моего путешествия» Иоанниса Психариса, первого литературного текста на димотике, димотикисты пользовались исключительно кафаревусой. Объяснением этой кажущейся странности может служить малоизвестная заметка Георгиоса Хатзидакиса, датируемая 1926 г., «Почему, будучи димотикистом, я не пишу на димотике»40 (Хах^г§акп^ 1977: 358-370). В этой заметке Хатзидакис объясняет, что для него быть димотикистом - это, прежде всего, изучать язык, на котором все говорят. Свой отказ писать на димотике Хатзидакис

40 «Дшх'г егрш р,еу б'пцохгкшх'л^, аХка 5еу урафю х^У бп^охгк^у.

мотивирует тем, что, во-первых, в речи простых носителей нет того богатства выразительных средств и точной терминологии, каковые уже разработаны и с успехом используются в письменном языке, существующем и развивающемся более двух тысячелетий; во-вторых, по понятным причинам во всех языках есть разделение на устный и письменный язык, у каждого из которых своя функция, и смешивать их не требуется; в-третьих, по мнению, Хатзидакиса, в письменном языке и так происходит процесс упрощения, облегчающий доступ к нему простых людей. Отдельно Хатзидакис выступает против лексических заимствований: с одной стороны, злоупотребление ими приводит к утрате их эстетической значимости, с другой стороны, в процессе заимствования появляется ненужная избыточность, приводящая к сдвигу значений у коренных слов, и наконец, заимствованные слова плохо «входят» в греческую парадигму склонения, часто оставаясь неизменяемыми. Пожалуй, самый серьезный довод Хатзидакиса против использования димо-тики в качестве литературного языка вызван оправданным и оправдавшимся опасением, что новые поколения окажутся оторванными от лучших литературных памятников, таких, например, как проза Пападиамандиса. Из заметки Хатзидакиса становится очевидным, что димотикистом писать на димотике мешал их собственный вкус. У Психариса, родившегося в Одессе и получившего образование во Франции, видимо, таких препятствий не было. «Мое путешествие», несмотря на сомнительные литературные достоинства, стало надолго одним из самых культовых и читаемых греческих текстов, повлиявшим на целые поколения греческих писателей (например, так называемое «поколение тридцатых», сознательно использовавшие диалекты в своих произведениях). Во многом из Психариса вырос и Никос Казандзакис. И о поколении тридцатых, и о Казан-дзакисе можно написать не только отдельные статьи, но и целые монографии, поэтому здесь нет смысла говорить о них. Важно отметить другое: всегда в греческом обществе сосуществовали разные языковые преференции и представления о языковой норме. Поэтому до XX в. фактически и не было одного литературного языка. Их было много, в чем-то похожих, в чем-то разных, базирующихся на разных традициях, которые могли контаминироваться в произведениях наиболее талантливых поэтов и писателей. К сожалению, опасения Хатзидакиса оправдались. Современный читатель лингвистически оторван от текстов Пападиамандиса, Визииноса и ранней новогреческой литературы.

Литература

Абдрахманова 2002 - Абдрахманова Д. Р. «Н Фоушоа» Александра Пападиамандиса. Попытка лингвистической интерпретации. СПб. Рукопись.

Абдрахманова 2000 - Абдрахманова Д. Р. Стихотворения

Птохопродрома. Курсовая работа. СПб. (СПбГУ). Рукопись.

Елоева 2003 - Елоева Ф. А. «Дигенисы» в истории греческой литературы - творцы и герои // Славянское и балканское языкознание. Человек в пространстве Балкан. Поведенческие сценарии и культурные роли. М. С. 437-448.

Иванова 2006 - Иванова Е. В. Выборочный анализ стихосложения, лексики, фонетических и грамматических особенностей поэмы Винченцо Корнароса Эротокрит. Курсовая работа. СПб. (СПбГУ). Рукопись.

Ильинская 1989 - Ильинская С. Г. Греческая литература [ первой половины XIX в] // История всемирной литературы в 9 томах. Т. 6. М. С. 542547.

Кисилиер 2003 - Кисилиер М. Л. Язык Иоанна Мосха. Проблемы интерпретации // Казанский Н. Н. (ред.). Индоевропейское языкознание и классическая филология 7. Материалы чтений, посвященных памяти профессора Иосифа Моисеевича Тронского. СПб. С. 36-42.

Кисилиер 2006 - Кисилиер М. Л. Закон Ваккернагеля в позднем койне (на материале «Луга Духовного» Иоанна Мосха) // ЯРД 6. (2003). С. 122140.

Кисилиер 2008а - Кисилиер М. Л. «Песня о Яннисе и змее» у греков Приазовья // Научные чтения - 2006. Материалы конференции. Приложение к журналу «Язык и речевая деятельность» (т. 7). СПб. С. 180188.

Кисилиер 2008Ь - Кисилиер М. Л. Читая Птохопродрома // Казанский Н. Н. (ред.). Индоевропейское языкознание и классическая филология 12. Материалы чтений, посвященных памяти профессора Иосифа Моисеевича Тронского. СПб. С. 240-245.

Кисилиер 2010 - Кисилиер М. Л. Что это такое - язык поэтической традиции? В поисках подходов к языку греческой поэтической традиции // Васильков Я. В., Кисилиер М. Л. (ред.). Поэтика традиции. Предисловие Ю. А. Клейнера. СПб. С. 45-67.

Кисилиер 2011 - Кисилиер М. Л. Местоименные клитики в «Луге Духовном» Иоанна Мосха. СПб. В печати.

Николаева 1996 - Николаева Т. М. Просодия Балкан. Слово - высказывание - текст. М.

Пападимитриу 1896 - Пападимитриу С. Д. Стефан Сахликис и его стихотворение «Аф'рупоц лара^еуо^» // Летопись историкофилологического общества при Новороссийском университете VI. Византийское отделение III. Одесса.

Федченко 2006 - Федченко В. В. Многоязычие в поэтическом тексте. Песни из Каппадокии и Константинополя // Русаков А. Ю. (ред.). Проблемы балканской филологии. Сборник научных статей. СПб. С. 269-282.

Федченко 2010 - Федченко В. В. Стефан Сахликис. Формирование критского поэтического койне // Васильков Я. В., Кисилиер М. Л. (ред.). Поэтика традиции. Предисловие Ю. А. Клейнера. СПб. С. 258-274.

Чернышова 1988 - Чернышова Т. Н. Греческая литература [XVIII в.] // История всемирной литературы в 9 томах. Т. 5. М. С. 347-352.

ААе^юи 2000 - АА&^юи £т. Ерюхокргто^. Кргхгк^ екбооп, егаауюул, ап^егюоец, уАюааарю. АО^уа.

Anagnostakis, Balta 1994 - Anagnostakis I., Balta E. La decouverte de la Cappadocie au dix-neuvieme siecle. Istanbul.

Balta 1987a - Balta E. Karamanlidika, Additions (1584-1900). Athenes. Balta 1987b - Balta E. Karamanlidika, XXe siecle. Athenes.

Balta 1990-1991 - Balta E. Karamanlidika, Nouvelles additions et complements // AeAxfo Kevxpou MiKpaaiaxiKrov 2nouSrov. AO^va.

Balta 1997 - Balta E. Karamanlidika, Nouvelles additions et complements I // Centre d’etudes d’Asie Mineure 2. Athenes.

Baykurt 1932 - Baykurt C. Osmanli Ulkesinde Hristiyan Turkler (Hicret Yolu) 2. Baski.

Beck 1971 - Beck H.-G. Geschichte der byzantinischen Volksliteratur. Munchen.

Browning 1983 - Browning R. Medieval and Modern Greek. Cambridge. Cortelazzo 1989 - Cortelazzo M. Venezia, il Levante e il Mare. Pisa.

Egea 1996 - Egea J. M. La Cronica de Morea. Madrid.

Eideneier 1972 - Eideneier H. 2Keyeic; axexiKa pe to povoxoviKo atiaxnpa // Mavxaxo^opoc;. T. 14. 2. 16-19.

Eideneier 1987 - Eideneier H. Der PTOCHOPRODROMOS in schriftlicher und mundlicher Uberlieferung // Eideneier H. (hrsg.) Neograeca Medii Aevi I. 1986. Koln. S. 101-119.

Eideneier 2005a - Eideneier H. OpOoypa^iK^ avapx^a - eAAeiyn тсalSe^ac;; Znx'npaxa opOoypa^ac; ae pexaPuZavxiva xeipoypa^a // MeAexec; yia xnv

EAAnviK^ rAroaaa 25. 2. 197-205.

Eideneier 2005b - Eideneier H. OpOo9rov^a vs. OpOoypa^a // Jeffreys E. M., Jeffreys M. J. (eds.). Approaches to Texts in Early Modern Greek (Neograeca Medii Aevi V. AvaSpopiKa Kai npoSpopiKa). Oxford. P. 3-16. Ferguson 1959 - Ferguson Ch. A. Diglossia // Word 15.2. P. 325-340. Galatariotou 1987 - Galatariotou C. Structural Oppositions in the Grottoferrata ‘Digenes Akrites’ // Byzantine and Modern Greek Studies 11. P. 29-68. Hatzidakis 1892 - Hatzidakis G. Einleitung in die Neugriechische Grammatik. Leipzig.

XaxZiSaKic 1977 - XaxZiSaKic; r. N. rAroaai^ epeuvai. Topoc P'. AO^va. Holton 2006 - Holton D. (enip.). Aoyoxexv^a Kai кolvrov^a axnv Kp^xn xnc Avayevvnanc. PeOupvo,.

XoAxov 2000 - XoAxov Nx. MeAexec yia xov EproxoKpixo Kai aAAa veoeAAnviKa ^peva. AO^va,.

Jeffreys 1998 - Jeffreys E. M. Digenis Akritis. The Grottaferrata and Escorial Versions. Cambridge.

Jeffreys 1987 - Jeffreys M. J. H yAroaaa xou XpoviKoti xou Moperoc - yAroaaa p^ac npo^opiK^c napaSoanc // Eideneier H. (hrsg.). Neograeca Medii Aevi I. 1986. Akten zum Symposion Koln. Koln,. S. 139-163.

KanAavnc 2002 - KanAavnc T. A. EKSoaeic; Keipevrov xnc veoeAAnviK^c SnproSouc ypappaxe^ac Kai povoxoviKo atiaxnpa // KovxuAo^opo^. T. 1.

2. 205-235.

KanAavnc 2004 - KanAavnc T. A. O BixaevxZoc; Kopvapoc Kai oi «povxepvofo xnc Avayevvnanc: revoAoyiK^ pe^n axov EproxoKpixo // AiaPaZro 9 (454).

2. 95-103.

KapaA^ 2001 - KapaA^ M. H xp^an xrov SiaAeKxrov axn Aoyoxexv^a // Xplax^5nc A.-O. (eniax. enip.). Iaxop^a xnc EAAnviK^c yAroaaac;. Ano xnc apxec eroc xnv tiaxepn apxaioxnxa. 0eaaaAovten. 2. 720-739.

Kisilier 2009 - Kisilier M. 'Eva sXXnviKo iStopa axnv AvaxoXiKn Ouкpav^a (яерюхл MapiotinoXn?) // Казанский Н. Н. (отв. ред.) Acta linguistica Petropolitana. Труды Института лингвистических исследований IV. 1. СПб. С. 156-166.

KovxoaonouXoc; 2001 - KovxoaonouXoc; N. Г. AiaXsKxoi Kai i5i®paxa xn^ Nsac; EXXnviK^c;. AO^va.

Kpiapa^ 1960 - Kpiapac; E. XpovoXoyiKa, psOoSoXoyiKa Kai aXXa ZnTnpaxa «©^aq» Kai «Ерюхо^хои» // Avaxunov ano xov xopov Ец pv'npnv К. I. Apavxou. AO^va. 2. 353-369.

Krumbacher 1897 - Krumbacher K. Geschichte der byzantinischen Litteratur von Justinian bis zum Ende des ostromischen Reiches (527-1453). Munchen.

Lord 1991 - Lord A. B. Epic Singers and Oral Tradition. Ithaca-London. Mackridge 1990 - Mackridge P. H. The Metrical Structure of the Oral Decapentasyllable // Byzantine and Modern Greek Studies 14. P. 200-212. Mackridge 2009 - Mackridge P. H. Language and National Identity in Greece, 1766-1976. Oxford.

Migne 1857-1866 - Migne J.-P. Patrologiae cursus completus. Series Graeca. Vol. 87. 3. Paris.

Morgan 1960 - Morgan G. Cretan Poetry: Sources and Inspiration // Offprint from the 14th Volume of the Review KRITIKA CHRONIKA. Heraclion. navayiroxou 2001 - navayiroxou A. IroviK^ Kai axxiK^ // Xpщx^5nc; A.-Ф. (sniax. snip.). Iaxop^a xnc EXXnviK^ yXroaaa^. Ano xnc apxsc; ею^ xnv tiaxspn apxaioxnxa. OsaaaXovten. 2. 299-307.

Psichari 1886-1888 - Psichari J. Essais de grammaire historique neo-greque (2 t.). Paris.

Rozemond 1977 - Rozemond K. Jean Mosch, patriarch de Jerusalem en exil (614-637) // Vigiliae Christianae. Vol. 31. P. 60-67.

Salaville 1958 - Salaville S., Dalleggio E. Karamanlidika (Bibliographie analytique d’ouvrages en langue turque imprimes en caracteres grecs) I (1584-1850). Athenes.

Salaville 1966 - Salaville S., Dalleggio E. Karamanlidika II (1851-1865). Athenes.

Salaville 1974 - Salaville S., Dalleggio E. Karamanlidika III (1866-1900). Athenes.

Vitti 2003 - Vitti M. Iаxop^а xnc NsosXXnviK^ Xoyoxsxv^ac. AO^va.

Summary. Maxim L. Kisilier, Valentina V. Fedchenko. Some Remarks on the Language of Modern Greek Literature.

This paper aims to provide a brief overview of the development of the language of Modern Greek Literature (MGL). We believe that the emergence of Early MGL dates back to the 12th century, with poems by Ptokhoprodromos and the “Epics about Digenes Acrites” as its first manifestations. Both texts demonstrate quite a number of Modern Greek linguistic features. What we call MGL is not a homogenous body in terms of the language used; it represents a large diversity of styles, forms, and syntactic patterns. This diversity results from the famous Greek diglossia. Though the terms ‘katharevusa’ (i. e. pure language) and ‘dimotiki’ (vernacular) first appeared only two centuries ago, the phenomenon of Greek diglossia has a very long history. From the point of view of diglossia, one may treat the situation with Ancient Greek literary dialects

where each genre was connected with a special dialect. In koine, diglossia also appears in prosody, because literary texts still used Ancient Greek accentuation prescribed by the stress-signs invented by Alexandrine grammarians (the very fact of the invention of these signs presupposes that the Ancient Greek prosody was no longer in use in vernacular). The Late Koine (6-10 c.) shows a linguistic variation not just among different genres, but within single texts. This variation is often a result of deliberate efforts either to underline some essential idea, or to create a more comprehensible linguistic model. In this case, the dialogues reflect actual speech of the educated clergy of the period.

Since Early MGL makes use of new morphological and syntactical patterns, it can be easily distinguished from the contemporary Byzantine literature just from the point of view of its language (that is often treated as vernacular). Still in Early MGL texts, one can find “modern”, along with “old”, forms and constructions. For example, the position of pronominal clitics in Ptokhhoprodromos’s poems definitely shows new prosodic and syntactic principles. However, in the same poems, the infinitives and substantivized clauses are also quite functional. We believe that variations of old and new patterns often have metrical grounds and should be regarded as one of the features of the poetic tradition in Medieval Greek. Although many texts use a lot of vernacular forms and vocabulary together with “errors” in metrics and formulaic repetitions (as in Escorial), each text recorded in Middle Ages should be regarded as a literary oeuvre, but not just as a written variant of an oral performance.

One of the peculiarities of MGL is its literary bilingualism. This phenomenon first emerged in “Chronicle of Morea” (16 c.). Its author obviously could speak both Greek and Frankish. Using a lot Frankish words, he does not make important mistakes in his Greek, though sometimes he prefers certain dialectal forms. Probably, these dialectisms might be regarded as a proof of the author’s Greek origin. The bilingual tradition becomes even more vivid during the famous Cretan Renaissance (14-17 c.). At the very beginning of the period, in poems by Stephan Sakhlikis, one can only occasionally come across the evidence of Italian (Venetian) influence (Italian words and rhymes), while in “Erotocritos” by Kornaros (16-17 c.) Cretan dialectal koine is already used.

Later in the 19th century, a bilingual poet Dionysios Solomos from Zakyntthos suddenly started writing Greek. His first attempts seamed rather hopeless, but he managed to combine the best achievements of Italian and Greek poetry and thus created a new poetic language and style. Another bilingual Turk-Greek tradition of the Asia Minor affects the language and style of two great writers of the 19th century — Viziinos and Papadiamantis. A thorough study of both writers’ language definitely shows that what we call katharevusa was a living and even spoken language that symbolized a continuity of MGL. Even those who invented dimotiki were not ready for its practical use. Only Psicharis, who was brought up in a different cultural atmosphere, was able to create the first literary text in dimotiki “My Journey” (1888). This text became the starting point, from which a new literary language and a new literary standard emerged. As a result, the modern Greek reader has access only to demotic literature, since he/she can hardly understand either medieval poetry or the writings of Viziinos and Papadiamantis.