CC BY
34
Д.В. Мельник
О ВЛИЯНИИ НЕОКАНТИАНСТВА НА РУССКУЮ ЭКОНОМИЧЕСКУЮ НАУКУ КОНЦА XIX - НАЧАЛА XX в.: ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ
Неокантианство оставило заметный след в развитии общественных наук на рубеже XIX - XX вв. В отечественной экономической науке влияние неокантианства проявляется прежде всего в критике положений ортодоксального марксизма, в формировании ее социально-этической направленности.
Рассмотрение философских основ неокантианства не является предметом исследования данной работы. Отметим, однако, что его распространение выходило за рамки только философии, находясь в тесной связи и с естественными науками, и с динамикой общественного развития в целом.
Неокантианство возникло по причине недостаточной объективности как материализма, так и идеализма. Самими представителями данного направления оно воспринималось скорее как третий — и единственно научный - путь. Субъективная точка зрения, из которой они исходили, для них самих не означала с неизбежностью невозможности достижения объективного знания. Речь шла не о выборе между субъективным и объективным подходом, а о том, что ни один наблюдатель не может оценивать общественные процессы иначе, как исходя из собственных ценностных установок. Однако в рамках неокантианского подхода ценностные установки не зависят от общественных условий - они имеют универсальное, вневременное значение. Их природа связана с формальным миром кантовской этики. Неокантианцы указывали на то, что в основе всякого научного подхода к изучению мира находятся невыводимые из опыта, недоказуемые предпосылки, связанные исключительно с ценностными установками исследователя. И на место метафизического идеала они стремились поставить идеал формальный, критически обоснованный.
Очевидно, что подобная направленность неокантианства неизбежно сталкивала его с материалистическим подходом марксизма. Однако парадоксальность ситуации заключается в том, что состояние марксизма в конце века вело не столько к соперничеству с неокантианством, сколько к попыткам союза с ним.
К концу XIX в. марксизм представлял собой оформившуюся и теоретически стройную систему, обладающую цельным и комплексным подходом к общественной жизни. Под влияние марксизма попадали даже его сознательные критики, стремившиеся разрушить основы марксистского мировоззрения. Вместе с тем положения, выработанные К. Марксом, как представлялось, все более и более вступали в противоречие с изменяющейся действительностью, что требовало их трансформации, исходя из практических потребностей марксистских партий. В этом и заключаются непосредственные истоки той
МЕЛЬНИК Денис Валерьевич
- ассистент кафедры истории экономики и экономической мысли. Окончил экономический факультет СПбГУ в 2001 г. Сфера научных интересов — история экономической мысли.
© Д.В. Мельник, 2003
«ревизии» марксизма, которая начинает проводиться в рядах немецкой социал- демократии и приобретает четкий программный характер у Э. Бернштейна. Однако такая программная установка требовала уже пересмотра марксизма не просто на практике, но и в теории. И эта потребность «ревизионистов» совпадет с общей направленностью идей тех немецких мыслителей, которые уже с 1870-х годов начинают проводить критику положений исторического материализма с кантианских позиций, указывают на принципиальную идентичность этических идеалов Канта и Маркса и пытаются поставить марксизм на новую философскую основу. Здесь, в частности, необходимо упомянуть имена Ф.А. Ланге, Г. Когена, К. Шмидта, Р. Штаммлера, П. Наторпа, Л. Вольтманна, Р. Штаудингера, К. Форлендера. В результате их деятельности социалисты получают практически готовое философское обоснование желаемой ими «ревизии». И Бернштейн, который еще в начале 1890-х годов выступал, наряду с подавляющим большинством теоретиков от социал-демократии, против соединения идей Канта и Маркса, уже через несколько лет призывает социализм «вернуться к Канту».1
Вместе с тем полемика вокруг теоретических положений Марксова учения, получившая новое развитие после выхода в свет III тома «Капитала», вынуждает даже ортодоксальных марксистов заново осмысливать, казалось бы, очевидные до этого факты. И одним из этих «открытий» является то, что трудовая теория стоимости — основа основ экономических построений Маркса - является самым слабым местом во всей его системе. Это мнение в конечном итоге стали разделять очень многие марксисты. Несмотря на внутреннюю логику, она не выдерживает проверки эмпирическими данными. Споры о трудовой теории стоимости с неизбежностью перешли в споры о методологии. Не случайно Бем-Баверк, один из самых активных критиков марксистской системы, отмечал, что фундаментальный ее порок заключается в выведении теории из чистой абстракции. «Вместо того чтобы обосновывать свое положение эмпирически или психологически... Маркс предпочитает... путь чисто логического доказательства, диалектической дедукции из сущности обмена».2
Однако с точки зрения неокантианской теории познания никакой иной путь построения теории и невозможен. Ведь сущность научного знания заключается в абстрагировании: «упрощая задачу познания мира, мы достигаем возможности разрешения ее».3 И абстрагирование осуществляется путем конструирования понятий. Но, как уже отмечалось выше, в основе этого лежат ценности. Окружающий мир стихиен и хаотичен; закономерность в него вносится самими учеными, стремящимися к рационализации. Очевидно, что это создает все основания для упреков в субъективизме. Однако субъективизм здесь не является неизбежным. Уйти от него позволяет разделение мира опыта и мира логики. Если мы и можем говорить о причинных связях, то они являются частью эмпирической действительности и изменяются вместе с ней. «Напротив, законы всегда общи, и потому они лишь понятия, не больше...»4 Всякая же попытка лишить их общего, формального характера, обосновать их эмпирически будет означать уход в метафизику. Здесь следует помнить о том, что задача для неокантианцев заключается главным образом в критическом обосновании метода, в создании методологии общественных наук. Речь не идет о принципиальном отказе фактам в праве участвовать в проверке теоретических положений. Другое дело, что для конкретных исследований одной методологии недостаточно. М.И. Туган-Барановский, говоря о политической экономии, отмечает, что Г. Риккерт и В. Виндельбанд неправомерно жестко разделяют исторические (общественные) и естественные науки: «Как ни важно создание логически стройной системы общих понятий, политическая экономия может претендовать на нечто большее».5 И ее отличие от других общественных наук заключается в том, что «она с большим или меньшим успехом дает общие причинно-функциональные объяснения изучаемого ею круга
явлений».6 Тем не менее, говрря о теории, следует воспринимать ее именно как теорию, как формальную выведенную абстракцию, регулирующую процесс отбора и рассмотрения фактов. Теория, претендующая на нечто большее, неизбежно превратится в догму.
Таким образом, марксизм, чтобы сохранить теорию трудовой стоимости, нуждался в изменении методологии - в отходе от представления о ней как об абсолютной истине и превращении ее в «регулятивную идею». Многие последователи Маркса видели в таком методологическом ходе средство сохранения его наследия. Сначала теория стоимости, а затем и сам марксизм начинают рассматриваться ими не как единственное подлинно научное учение, а лишь как гипотеза. Нетрудно увидеть здесь философские истоки знаменитого лозунга Бернштейна: «Цель - ничто, движение - все». Но именно на этом примере можно оценить и всю глубину трансформации практики марксизма, исходя из такой теоретической интерпретации.
Вместе с тем следует помнить и об определяющей роли ценностей в неокантианском подходе к теории познания. Не только представители этого течения указывали на то, что и сила, и одновременно слабость марксистской системы заключается в том, что в ее основе лежит целостный подход, обусловленный изначальным видением Маркса. Но именно неокантианцы делали марксизму упрек не за наличие в нем ярко выраженной ценностной ориентации, не за идеал, лежащий в его основе, а за отсутствие формального обоснования этого идеала, что оставляет простор для догматизма и волюнтаризма. Это, с одной стороны, давало еще одну точку соприкосновения, с другой же — вело к дальнейшему уходу от ортодоксштьных установок.
Как отмечают многие критики, материалистическое понимание истории построено на рационализации прошлого, что сказывается и на видении будущего. А это вносит, безусловно, идеалистические и субъективистские нотки в учение, претендующее на полную научность. «Всю теорию со всеми подробностями вполне определяет абсолютная ценность, ожидаемая победа пролетариата».7 Марксу и его последователям удается на основе критического подхода создать стройную и целостную теоретическую систему, но вера в «формулу прогресса», в не имеющие строго рационального обоснования «законы развития» (саму возможность существования которых отрицают неокантианцы) делает саму эту систему закрытой для критики. И начинают действовать хорошо известные Марксу законы, согласно которым однажды созданные людьми понятия постепенно начинают жить собственной жизнью, подчиняя себе своих создателей. Критическая система превращается в закрытую для критики догму, становится схемой, навязывающей свои выводы ученым.
Наряду с материалистическим, причинно-следственным объяснением существования и развития общества, утверждают неокантианцы, следует рассматривать и этические нормы, без регулятивной роли которых общество немыслимо как целостность, без формального обоснования которых невозможно обосновать и идеал общественного устройства. Безусловно, это можно считать излишней натяжкой, но не следует забывать и о том, что в основе построений ортодоксального марксизма лежит в конечном итоге этический принцип скачка из царства необходимости в царство свободы. Другое дело, что эта этическая цель, без которой «научный социализм» превращается в фатализм (а фатализм - это и есть закономерное развитие без цели, точнее, без устраивающей нас цели), превращается в необходимость, в неизбежность, выводимую из законов общественного развития.
Мы, утверждал Г.В, Плеханов, «ставим перед собой, прежде всего, совершенно идеалистическую задачу». Однако этот идеализм нуждается, очевидно, в более научном обосновании, чем это может дать принцип партийности. По существу, главнейшее обоснование научности марксизма, достижения им и только им объективной истины в познании мира заключается в том, что он является выражением интересов самого прогрессивного класса - пролетариата. Но научность, выведенная таким образом, всецело
зависит от совершенно четкой интерпретации общества, от безусловной веры в то, что пролетариат является самым прогрессивным классом, в то, что, несмотря на все изменения, структура общества нисколько не изменилась с середины XIX в. Такие попытки обоснования научности марксизма неизбежно перерождаются в догматизм. Неудивительно поэтому, что предпринимаются попытки найти формальное обоснование и социального идеала, и социальной науки. «Становясь на точку зрения этики, мы получаем... возможность возвыситься над противоположностью интересов... Центральной идеей современного этического сознания является сформулированная Кантом идея верховной ценности и, как вывод отсюда, - равноценности человеческой личности... Это и определяет верховный практический интерес, с точки зрения которого может быть построена единая политическая экономия...».9 Формальными критериями для обоснования этического идеала являются общезначимые понятия разума и свободы. В какой степени, однако, марксисты могли воспринять такой подход, требующий от них отказа от фундаментальных основ их учения без угрозы для потери идентичности?
В 1896 г. в Германии выходит книга неокантианца Р. Штаммлера «Хозяйство и право с точки зрения материалистического понимания истории». Не отвергая в принципе положение Маркса о том, что базис определяет надстройку, он тем не менее приходит к выводу, что здесь все же невозможно четко выявить причину и следствие. Необходим вместо этого переход к рассмотрению категорий «форма» и «содержание».10 И исторический процесс для него совершенно недостаточно рассматривать исключительно с точки зрения причинно-следственных связей, устанавливаемых с помощью разума. Этот подход необходимо дополнить другим — телеологическим, устанавливаемым исходя не из разума, а из воли.11 Положения Штаммлера означали фактически отход от ортодоксального марксизма и вызвали широкий отклик в России. Существенное влияние их осмысление оказало, в частности, на П.Б. Струве и С.Н. Булгакова. Между двумя учеными на страницах журнала «Новое слово» развернулась дискуссия, которая, по существу, обозначала начало ухода обоих с марксистской платформы.
В конечном итоге Булгаков склоняется к замене формального идеала идеалом религиозным. Струве же в дилемме между свободой и необходимостью делает все более осознанный выбор в пользу свободы и ставит в центр исследования индивидуальные, единичные явления хозяйственной жизни, отказываясь от коллективистского подхода как от метафизического.
Струве встает на точку зрения кантовского закона непрерывности изменений. Исторический процесс представляет собой череду «частичных столкновений и согласований». Согласно этой точке зрения, «как только общественные институты начинают колебаться под воздействием изменений в способе производства, начинается их пересогласование, устанавливающее новый баланс».12 Марксистская теория революции в этом смысле не может быть выведена из причинно-следственных связей. Она является порождением жертвования научной логикой в угоду политическому идеалу. И этот идеал не поддается критическому обоснованию. Экономическое содержание в целом может сочетаться с любой правовой формой. И «чем революционнее социальное преобразование, тем менее оно «революционно» (в политическом смысле этого слова).13 Те чисто политические преобразования в правовой сфере, которые не соответствуют степени хозяйственного развития, не будут иметь никакого существенного влияния на состояние хозяйства и неизбежно подчинятся его потребностям. Политически социальная революция зозможна, но она лишь формально изменит вид несвободы. Та же теоретическая система, которая не разделяет сферу логики и сферу идеала, не разделяет генетический и телеологический подходы, не может претендовать на научность - с точки зрения Струве, само понятие «научный социализм» невозможно.
Критика материалистического метода приводит к выводу о его несостоятельности, о несостоятельности тех логических построений, которые делаются на его основе. «Вместо личности возникает представление о безличной социальной среде, которая существует над личностями и их собой определяет».14 Но отрицая личность, растворяя ее в классе, социализм вынужден постоянно обращаться к ней для подтверждения своего идеала. Это противоречие и пытались разрешить симпатизирующие социализму неокантианцы. Однако слабость их подхода заключалась в том, что тот формальный идеал, который они так изощренно обосновывали, не выдерживал соприкосновения с практикой. Людей в их борьбе объединяет прежде всего сугубо материальный интерес. Изменялось, таким образом, представление о социализме, «Он сам с ног до головы пропитан ядом того самого капитализма, с которым борется духовно, он есть капитализм навыворот. Он может организовать массы для достижения элементарных целей на почве экономической борьбы, но при этом незаметно принижает их духовно».15
Итак, неокантианство оказало существенное влияние на развитие социал-демократических идей. Интерес к нему со стороны самих социалистов был следствием стремления обновить философские основы марксизма, вернуть ему первоначальный гуманистический импульс. Проникновение неокантианства в социализм было своего рода защитной реакцией, средством не впасть в «догматическую спячку». Но оно несло с собой также и тенденцию к отказу от экономической доктрины марксизма. Неокантианские идеи в социализме во многом были лишь готовой философской программой, обоснованием проходившего процесса трансформации социалистического движения, его перехода от революционного радикализма к умеренному реформизму. На более же глубоком уровне синтез неокантианства и социализма последовательными приверженцами обоих направлений признавался невозможным. Неокантианская критика не была ни дополнением, ни даже альтернативой марксизму. Она была в гораздо большей степени исходным пунктом для дрейфа от его жестких установок. И это особенно отчетливо видно на примере эволюции взглядов таких русских ученых, как П.Б. Струве, М.И. Туган-Барановский, С.Н. Булгаков. Все они в конечном итоге ушли от марксизма. И это в значительной степени являлось результатом неокантианского влияния.
Но неокантианское влияние в области экономической науки проявлялось и в рассмотрении методологических проблем. Исходя из неокантианской точки зрения, теории, отражающие представления о мире, не могут быть точным слепком реальности. Они сознательно конструируются как «идеальные типы», посредством упрощения действительности, исходя из интересов ученого. Но именно этическая наполненность теории позволяет уйти от субъективизма. Характерное для неокантианской традиции понимание теории как регулятивной идеи не означает волюнтаризма ученого в конструировании теорий. Своеобразной связью с реальностью здесь служит телеологический аспект. Ориентация на эту сферу научного познания и отличала отечественную экономическую мысль.
Именно этическая точка зрения во многом определяла тот синтез наследия классической политической экономии и маржинализма, к которому стремился М.И. Туган-Барановский. Исходя из этого он разделял две основные логические категории хозяйства: ценность и стоимость.1.6 Для него они обозначают две стороны процесса хозяйственной деятельности. И «истинная теория ценности должна от субъективных элементов хозяйства возвыситься до объективных моментов — исходя из субъективной предельной полезности, перейти к труду как объективному фактору ценности».17 «Понятие трудовой стоимости тем существенно отличается от понятия ценности, что в нем фигурирует не предмет деятельности человека, а сам человек... со своим трудом и своими страданиями, со своей борьбой с природой и своими общественными отношениями, возникающими на фоне этой
борьбы».18 Вместе с тем Туган-Барановский ясно видит социальную основу противопоставления двух подходов: она заключается в различии интересов трудящихся и лиц, получающих доход от владения имуществом. Тем не менее потребности создания единой политической экономии, потребности создания объективной науки требуют обращения не только к категории ценности и отношениям, лежащим в ее основе, но и к категории стоимости. Но этого требует и «руководящая этическая идея» политической экономии - кантовская идея верховной ценности человеческой личности. И «этическая основа понятия трудовой стоимости нисколько не подрывает научного значения этого понятия, но доказывает в то же время, как тесно переплетаются в политической экономии понятия сущего и должного».19
Этический же подтекст можно выявить в теоретических построениях русского экономиста В.К. Дмитриева, ученого, опередившего свое время в том числе и в своих попытках интерпретации рикардианского наследия и его включения в аналитический аппарат более поздней экономической теории. То, что основы для критики, выдержанной в духе неокантианства и затрагивающей морально-этические аспекты теоретических построений, не исчезают и сегодня, показывает опыт «ретрансляции» «органического синтеза» В.К. Дмитриева, предложенный П.Н. Клюкиным. Он усматривает у Дмитриева попытку дедуктивного построения теории ценности, на определенных мировоззренческих, «метафизических (в кантовском смысле») основаниях.20 И в этом смысле Дмитриевская теория ценности вскрывает основное противоречие между субъективным и объективным подходом к теории ценности; противоречие, скрытое, как правило, за изощренными аналитическими построениями, неосознаваемое многими даже самыми горячими противниками или сторонниками того или иного подхода и заключающееся в оценке роли и места экономики в жизни общества, роли и места человека в функционировании экономики. Должна ли экономика, «вовлекая рабочую силу как товар наряду с другими, обеспечивать неуклонный технологический процесс цивилизации... либо, наоборот, признавая за человеческим трудом право на верховную ценность, такую, что она не может быть выражена на рынке... обеспечивать существование человеческой культуры, мира тех невидимых духовных ценностей, которые и делают каждого по-настоящему человеком?».21
Неокантианство оказало сложное и разноплановое влияние на творчество русских экономистов конца XIX - начала XX в. Во многом это влияние находилось в русле процессов, происходящих в среде западной социал-демократии. Но если в последней возобладал формальный подход, то представители русской экономической мысли, испытывавшие влияние неокантианства, в большей степени восприняли его социальноэтическую направленность.
Влияние неокантианства на экономическую науку заслуживает, как представляется, серьезного и внимательного изучения. И данная работа призвана лишь наметить здесь некоторые возможные пути.
1 См.: ФорлендерК. Кант и Маркс. СПб., 1909. С. 93.
2Бем-БаверкО. Критика теории Маркса. М., 2002. С. 77.
3Туган-Барановский М.И. Основы политической экономии. М., 1997. С. 40.
4Риккерт Г. Философия истории. М.. 1909. С. 39.
5.Туган-Барановский М.И. Указ. соч. С. 50.
6 Там же. С. 51.
7РиккертГ. Указ. соч. С. 104.
! Б е л ь т о в Н. (Г.В. Плеханов). К вопросу о развитии монистического взгляда на историю. СПб., 1905.
С. 241.
9 Т у г а н - Б а р а н о в с к и й М.И. У каз. соч. С. 47 - 48.
10 П а й п с Р. Струве. Биография: В 2 т. Т. 1. М., 2001. С. 267.
11 Там же. С. 268.
12 П а й п с Р. Указ. соч. С. 321.
13 Ф о р л е н д е р К. Указ. соч. С. 168.
14 Булгаков С.Н. Христианский социализм. Новосибирск, 1991. С. 221.
15 Там же. С. 223.
16 См.: Туган-Барановский М.И. Указ. соч. С. 60 - 61.
17 Там же. С. 74.
18 Там же. С. 80.
19 Там же. С. 81.
20 См.: К л ю к и н П.Н. «Экономические очерки» В.К. Дмитриева: опыт «органического синтеза» или прелюдия к посттрудовой теории ценности? //Дмитриев В.К. Экономические очерки. М., 2001. С. 36.
21 Там же. С. 41.
Статья поступила в редакцию 14 апреля 2003 г.
