CC BY
37
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2014. № 3
А.Ю. Антоновский*
0 ЦЕННОСТИ ИСТИНЫ И ЕЕ ГЕНЕЗИСЕ*
В статье рассматриваются два принципиально различных типа общения: с одной стороны, речь идет о нормативно-ориентированной коммуникации, с другой — о когнитивно-ориентированной, прежде всего о научной коммуникации. Истина и ценности представлены в качестве обобщенных символов и ориентиров современной и традиционной коммуникации.
Ключевые слова: истина, ценности, коммуникация, социальная философия, философия науки, социальная эпистемология.
A.Yu. A n t o n o v s k y. On importance of truth and its genesis
The paper considers the foundational discrepancy between the cognitive, truth-oriented communication on the one part and the normative-oriented type communicational activity, on the other part. The truth and values are shown as the generalized symbols and guidelines of modern and traditional communication.
Key words: truth, values, communication, social philosophy, philosophy of science, social epistemology.
Есть фундаментальное различие между когнитивной1, ориентированной на истину коммуникацией, и всем остальным нормативно-мотивированным типом коммуникаций — правом, политикой, религией, хозяйством и т.д. др. В отличие от последних, познание — это особый, выделенный тип коммуникации, мотивированный поисками истины; его специфика заключается в том, что разочарования в ожиданиях (т.е. констатация ложности тех или иных суждений) приводят к пересмотру утвердившихся прежде ожиданий. Именно это отличает познание от нормативно-ориентированных типов общения — от политической коммуникации, ориентированной на власть, хозяйственной деятельности, мотивированной деньгами, религиозного общения, замкнутого в рамках коммуникации между верующими одной веры.
Очевидно, что в правовой системе коммуникации разочарования в ожиданиях (скажем, в случае преступлений), как правило,
* Антоновский Александр Юрьевич — какндидат философских наук, ведущий научный сотрудник, заместитель заведующего кафедрой социальной философии философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.: 8 (495) 939-19-40; e-mail: antonovski@hotmail.com
** Публикация подготовлена при финансовой поддержке фонда РГНФ (проект № 14-18-0227 «Социальная философия науки: российская перспектива»).
1 Соответствующую типологию см.: Щж.-Г. Мид, 2013, т. XXXV, № 1, с. 219—227].
вызывают общественный резонанс и этим лишь укрепляют «нарушенную» норму. Аналогичным образом и изображение безобразного в искусстве лишь подчеркивает значение прекрасной формы. В религии представление о грехе не разрушает, а укрепляет религиозные постулаты.
Несмотря на вышеозначенную противоположность двух типов коммуникативных ориентаций, последнему утверждению не противоречит мой второй тезис: всякая коммуникация (и нормативно, и когнитивно-ориентированные типы общения) есть когнитивный процесс. Последнее вытекает из того, что коммуникация и знание структурно изоморфны. Знание, согласно его традиционному пониманию, состоит из двух классов элементов — множеств истинных пропозиций (например, «идет дождь» или «дважды два четыре») и множеств установок или способов существования этих пропозиций, т.е. «я знаю, что идет дождь», «я убежден, что...», «доказано, что...», «предположим, что.». При этом в центр внимания может попадать как первое (истинность/ложность самих пропозиций в придаточных предложениях), так и установки-контексты суждений, выраженных главными предложениями: обоснованность тех или иных суждений (Обоснованно, что p), убежденность знающего в том, что его суждения истинны (Я уверен, чтоp) .
Аналогичным образом и коммуникативные акты составляются, во-первых, из информаций о внешнем мире (например, утверждается, что «идет дождь»), извлекаемых из сообщений. И, во-вторых, из самих коммуникативных сообщений, которые принимают те или иные знаковые формы: «надеюсь, что пойдет дождь», «я боюсь, что пойдет дождь», «я хочу» или «я не хочу, что.».
Отличие знания от не-когнитивной коммуникации состоит лишь в том, что установок во втором случае значительно больше. Но в обоих случаях и сами установки зачастую становятся темой или извлекаемой из суждения информацией, которая обсуждается в коммуникации. Например, сообщение «идет дождь» может оцениваться не на истинность/ложность, а на том, в каком индивидуальном контексте это сообщение произнесено. В качестве информации «вычитывается» как реальность или тема коммуникативного сообщения (погода, осадки), так и соответствующий контекст-установка сообщающего, например, его смысл или мотивация (скажем, желание говорящего отговорить кого-то выходить на улицу).
В этом смысле всякая коммуникация представляет собой познание, поскольку она является выбором своего следующего состояния — либо объектной, либо субъектной интерпретации предложенного коммуникативного сообщения. Всякий выбор следующего
коммуникативного акта предполагает этот выбор и соответствующую интерпретацию. Очевидно, что на объективную констатацию положения дел («идет дождь») будут реагировать (в рамках коммуникативной реакции на данное предложение), совершенно иначе, нежели на попытку манипулировать или мотивировать своего партнера.
Такая типизация коммуникации на собственно когнитивную и нормативную предполагает анализ места истины и ценностей в коммуникации, в особенности в структуре коммуникативных медиа — обобщающих символов и мотивов общения (таких, как закон, вера, прекрасное, любовь, деньги, собственность, власть. Последние мы, вслед за Н. Луманом, будем называть «медиа коммуникации», т.е. понимать под ними средства отбора коммуникацией своего следующего состояния — механизмы образования коммуникативных систем.
Предположим, что любая ситуация познания и коммуникации описывается двумя дистинкциями-переменными: действия/переживания и Эго/Другого.
1. Действие/переживание. Действие само по себе лишено способности восприятия и для своей реализации словно «учитывает» состояние внешнего по отношению к действию предметного мира, данного переживанию человека. В этом смысле внешний мир, данный (только!) переживанию действующего, есть важнейший фактор в ситуации действия.
2. Эго/Другой. Коммуникация не осуществляется вне наличия хотя бы двух людей. Это означает, что любое общение имеет, как минимум, два измерения: социальное и предметное. Все, что произносится в коммуникации, во-первых, имеет в виду некоторый предмет, данный в переживании и внешний по отношению к коммуникации; во-вторых, имеет ввиду некоторого Другого, которому адресовано это сказанное.
Итак, коммуникативное сообщение непременно ориентировано на две фундаментальные цели: с одной стороны, на информацию и информирование (предмет сообщения) и на солидарность или сплоченность сообщества (участников коммуникации Эго и Другого).
Для коммуникаций, ориентированных на истину и ценности, в ряду других медиа коммуникаций, это означает следующее: две вышеуказанных дистинкции-переменных любого общения (Я/Другой и действие/переживание) задают номенклатуру ключевых типов коммуникации и символических медиа коммуникаций (схема атрибуций Н. Лумана) (схема).
Другой переживает
Другой действует
Истина и ценности В науке переживания Эго (например, данные экспериментов, удостоверяющих истинность теоретических положений) должны подтверждаться переживаниями любого Другого. Ценности должны удостоверять общность чувств членов общества Любовь Эго своими действиями пытается вызвать переживания Другого.
Деньги—Собственность, Искусство Действия Другого (скажем, притязания на материальные блага) не вызывают ответных действий, а спокойно переживаются Эго, поскольку Другой имеет право собственности или платит. Художник действует, а зритель переживает Власть Действия Другого влекут действия Эго, если они регулируются властью. Личны переживания должны быть устранены из сферы политической и военной коммуникации
Из этой схемы вытекает важный тезис: истина и ценности суть родственные мотивации — они не фабрикуются в результате действий, а являются общезначимыми переживаниями.
Рассмотрим более подробно специфику и функции истины и ценностей как медиа коммуникаций, подразумевающую общность переживаний Эго и Другого. Истина есть двухсторонняя форма общения (поскольку имеет свою другую сторону — ложность) и именно поэтому предполагает рефлексию, размышления о вероятности ложности того, что предполагается истинным. Начиная с Поппера, философы науки признают рефлексивную ценность фальсификационного критерия научного знания. Ценности, напротив, не совместимы с рефлексией.
В когнитивной коммуникации именно ложность суждения выступает рефлексивной стороной коммуникации. О самой истине практикующий ученый не задумывается. Познание осуществляется как аккумуляция нового знания о реальности. Напротив, сбой в познании, ошибка, парадокс сразу делают познание рефлексивным, поскольку ученый начинает задумываться о причинах неудачи. Если открыли новый химический элемент, то никто не утверждает, что открыли истину. Речь идет об открытии новой реальности. Если же выясняется, что произошла ошибка, то в этом случае как раз ложность, а не реальность, становится предметом осмысления и резонанса. В этом случае исследователь занимает позицию наблюдателя второго порядка: размышляет уже не о гипотетическом химическом элементе, а судит о своих прежних высказываниях
о реальности как ложных, обращается к методу, иным теориям или условиям эксперимента на предмет их неадекватности и пересмотра.
Истина как двухсторонняя форма очень похожа на другие медиа общения или формы — деньги, власть, закон, веру, право, выступающие обобщенными символами хозяйственной, политической, религиозной коммуникации в том смысле, что обобщают соответствующую деятельность. Неважно, что производит участник рынка, деньги служат мерой любых товаров. В этом смысле и принимающего решение чиновника мотивирует не окружающий контекст (экология, предпочтения электората), а необходимость реализации коллективно-обязательного решения, принятого вышестоящей властью. Власть служит мерой любых решений.
Итак, практически у всех перечисленных форм есть другие, негативные полюсы, которые запускают процессы рефлексии. Скажем, в рамках правовой коммуникации законопослушное поведение не требует своего осмысления. Однако нарушение закона запускает рефлексивные процессы, производит общественный резонанс. В медицине именно болезнь, а не здоровье как негативная сторона дистинкции болезнь/здоровье, запускает медицинскую рефлексию.
Из вышеприведенной схемы вытекает следующее. Истина и ценность суть родственные мотивации, которые не противостоят друг другу, а имеют общую функцию. Ее можно назвать функцией удостоверения общего знания, удостоверения общности переживаний Эго и Другого. Другими словами, ни истина, ни ценности не могут фабриковаться, не являются результатами действий. Именно это отличает данные медиа коммуникации от правовых норм и от власти, функционирование которых предполагает каузальные связи действий Эго и действий Другого (что очевидно осуществляется в политике, где действия-решения власть имущего запускает действия-решения подчиненного). Иным образом обстоят дела в сфере общения, регулируемого и мотивированного истиной и ценностями. Очевидно, что если бы истину можно было, говоря словами Джамбатисто Вико, «производить», то у всех действователей были бы разные истины.
Ценности (справедливость, здоровье, мир, жизнь) в свою очередь не создаются и не фабрикуются, а представляют всеобщим образом переживаемые (= общезначимые) установки.
Являются ли ценности двусторонними формами с негативной и одновременно рефлексивной стороной? Есть ли у ценностей негативная сторона, которая бы отвечала за рефлексию? Совместимы ли ценности и рефлексия? Чем похожи истина и ценности, и чем они отличны? Представляется, что ценности, в отличие от истины, не имеют рефлексивной стороны. Истины удостоверяются в процессе рефлексии и обсуждения, приложения теории и методов и,
как следствие, укрепляют свой общезначимый характер. Ценности же разрушаются в процессе их обсуждения, утрачивают свой общезначимый характер. Все считают, что справедливость лучше несправедливости (в этом и состоит общезначимость ценности), но при попытке обсудить понятие справедливости неизбежно выяснится, что под справедливыми полагаются разные вещи.
Генезис истины и трансформация ценностей
Ответить на вышеозначенные вопросы можно, рассмотрев истину в аспекте ее генезиса. Если коммуникация действительно ориентирована на две фундаментально-противоположные цели — на объектную и субъектную, на информационное описание мира и на интеграцию сообщества, то следует поставить вопрос об исторических приоритетах того или другого полюса коммуникации.
Одновременно рассуждения об историческом генезисе истины предполагают вопрос о том, как появляется независимое от целей сплоченности сообщества объективное суждение о внешнем мире? Как предмет сообщения стал значимым для общения в силу его собственных характеристик, скажем, новизны и интересности (т.е. известности для сообщающего Эго и неизвестности для Другого)? Каким образом коммуникация приобретает когнитивный характер, т.е. начинает ориентироваться уже не на дистинкцию нормативного (сплоченности)/ненормативности (опасности для сообщества), а на дистинкцию известности/неизвестности, знания/незнания?
Из некоторых историко-культурологических штудий [J.-P. Levet, 1976, vol. 1] известно, что истина в ранние эпохи понималась не как переживание, а как действие, не как позитивное суждение о мире, а, скорее, как суждение негативное — отрицание сокрыто-сти. Истина как A-letheia во времена Гесиода и Гомера понималась как некая деятельность по предупреждению забвения, сокрытости, по поддержанию непотаенности, что, как известно, достигалось на пути ритмизации эпоса. Вырвать из забвения значило облегчить воспоминания на основе ритма. Истина и позднее понималась как деятельное умение, как характеристика знания-умения, т.е. как следствие манипуляций: techne,poiesis, sophia [Н. Луман, 2006, с. 160].
Одновременно ложь, pseudos, не сразу выступила в функции противоположности иди «другой стороны» истины в современном смысле, а первоначально функционировала самостоятельно. Это понятие указывало на неправильную передачу знания, на престу-пание долга говорить правду. Ложь не сразу была «разрешенна» и первоначально не являлась нормальным случаем, не выступала другой, рефлексивной, стороной истины, не являлась (простительной и в случае ее ненамеренного производства) ошибкой или заблуж-
дением, каковой она предстает в современной коммуникации (в особенности научной).
В целом историко-генетическое рассмотрение истины показывает, что первоначально и алетейа и псевдос выступали в функции ценностей, являлись некоторыми нерефлексивно принимаемыми установками, которые ориентировали и мотивировали коммуникацию преимущественно в целях сплоченности того или иного сообщества.
Действительно в бесписьменных обществах главным предметом сообщения была таковая интеграция. По видимости, в традиционной коммуникации обсуждался внешний мир, а, в сущности, латентной функцией публичных обсуждений являлась интегриро-ванность того или иного сообщества. Все магические практики, ритуалы, мифологические нарративы имели своей «латентной функцией» (Роберт Мертон2) укрепление сообщества. Тотем символически указывал на само племя, а не на его внешний мир (фауну и флору). Мир мифологических божеств выступал отражением племенных иерархий (Эмиль Дюркгейм).
Для того чтобы появилась — отличная от задач интеграции — информативная ориентированность сообщений, чтобы возник предмет, интересный сам по себе, а не в качестве инструмента интенсификации солидарности, потребовались новые медиа распространения коммуникации, прежде всего письменность и особенно печать, которые сделали возможным коммуникацию, неподотчетную социальному контролю, и, как следствие, привели к разрушению коллективных (ценностно-определенных) представлений. В результате алетейа как коммуникативный запрет на забвение и псевдос как коммуникативный запрет на намеренно-ложные утверждения утрачивают роль ценностей, недоступных для рационального обоснования.
И ценности, и истина возникают как ответы на главную проблему коммуникации: на замкнутость психики, на недоступность переживаний Другого для переживаний Эго. Прежде оба медиа решали проблему социального порядка, давали «общий базис», «бесспорные начала» общения, которые были бы «выше» действий (воли, интересов, индивидуальных целей), поскольку словно «объединяли» сознание участников «примитивной» коммуникации (см. схему атрибуции). В этом смысле и алетейа, и псевдос служили не значениями суждения об объекте, а существовали как ценности, т.е. являлись общезначимыми установками с функцией поддержания сплоченности и интеграции.
2 Как пример см.: [Р.К. Мертон. 2013, т. XXXVII, № 3, с. 207-212].
Но если истина в ее современном смысле (как двусторонняя форма истина/ложь) возникает как синтез первоначально взаимно-автономных ценностей (алетейа и псевдос) и одновременно утрачивает функцию обеспечения сплоченности, то судьба остальных ценностей складывается иначе. Письменные и печатные, прежде всего критические вербализации ценностей приводят к утрате об-щезначемого характера ценностей3.
Когда-то все медиа коммуникации являлись ценностями (т.е. не вербализованными, но универсально разделяемыми установками) — такими как, дружба и любовь (рЫИа), материальные ценности (стоимость), прекрасное, истина, вера. Истина—богатство—власть— красота—божественность образовывали коммуникативный континуум в том смысле, что таковые предикаты словно автоматически приписывались представителям аристократии и клира. Однако в процессе эволюции коммуникаций ценности эволюционируют, трасформируясь в особого рода коммуникативные медиа, вокруг которых стабилизировались обширные практики коммуникации (наука, политика, религия, искусство, экономика). Бывшие ценности теперь квантифицируются и требуют своего удостоверения: ценность богатства определяется рынком и деньгами, истинность суждений — теориями и методами, прекрасное — степенью принадлежности к тому или иному художественному стилю, вера — конфессиональной принадлежностью.
Статус подлинных ценностей сохранило лишь то, что не допускает точной вербальной оценки и рефлексии, а значит, уничтожается в процессе обсуждения. Современная ценность есть установки, существующие исключительно вне дискурса и вне критики.
Общий вывод
Истина перестала быть отрицанием сокрытости, а ложь из нормативного запрета говорить неправду, превратилась во вполне ожидаемое, нормальное, разрешенное состояние. И ложь, и истина перестали быть ценностью, долгом, действиями и превратились в характеристику и критерий предметных суждений и знания, удостоверяемого интерсубъективностью переживаний (исследователей и ученых). Ведь если суждения претендуют на статус истинного
3 Ценности чистоты и гигиены не выдерживают критики с точки зрения их полезности для здоровья, поскольку ослабляют иммунитет. Ценности мира, здоровья, справедливости общезначимы лишь до тех пор, пока их не обсуждают. Обсуждение последних покажет их неоднозначность. Надо ли сохранять мир с фашистскими режимами? И разве не болезни и смерть индивидов, с точки зрения эволюционной теории, являются условием жизни и здоровья популяции в целом? И справедливо ли уравнительное (справедливое) распределение благ?
знания, то такое суждение не может не удостоверяться переживаниями и восприятиями всех без исключения людей и не должно фабриковаться или оказаться следствиями манипуляции.
Истина не терпит разнящихся мнений, выбор значения суждения определяется не волей, целями, интересами (т.е. свободным действием) коммункантов, а внешней реальностью, т.е. общими переживаниями сознаний. Возникает парадокс: результаты науки (огромного массива специальных действий) не зависят от самих этих действий.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Луман Н. Медиа коммуникации. М., 2006.
Мертон Р.К. Социальная роль человека знания Флориана Знанецкого / Пер. с англ. Р.Э. Бараш // Эпистемология & философия науки. 2013. Т. XXXVII. № 3.
Мид Дж.-Г. Социальное сознание и сознание смысла / Пер. с англ. Р.Э. Бараш // Эпистемология & философия науки. 2013. Т. XXXV № 1.
Levet J.-P. Le vrai et le faux dans le pensee grecque archaïque: Etude de vocabulaire. 1976. Vol. 1.
