CC BY
22УДК 882: 82 - 3 (08)
О структуре сборника Н.В. Гоголя «Арабески»
К. К. Джафарова
Соединение в рамках цикла «Арабески» научных статей, посвященных проблемам мировой истории, с одной стороны, и трех повестей на материале современной Гоголю жизни о судьбах частных людей - с другой, свидетельствует об особой авторской установке. В творчестве Гоголя наблюдается тяготение к широкому охвату явлений. Грандиозными планами - написание всемирной истории, истории средних веков и малороссийской - он регулярно делится со своими друзьями в период создания «Арабесок» [2, с. 141, 347, 350]. И одновременно возникают образы персонажей, которые «мучают» автора своей обыденной посредственностью, и потому - непонятностью смысла их существования. Они представлены в «Вечерах» образом Шпоньки, в «Миргороде» - старосветскими помещиками, двумя Иванами, Хомой Брутом. Представляется весьма значимым тот факт, что подобных героев в «Арабесках» не заслонили широкие обзоры мировой истории и искусства. Более того, все последующее творчество Гоголя связано с ними - маленькими людьми с их ничтожной, иногда до абсурда, жизнью.
Принцип исторического повествования, предложенный В. Скоттом, использовали многие, и в сборнике «Арабески» он также присутствует, но в несколько трансформированном виде. Вымышленные герои художественной прозы, входящей в состав цикла, соседствуют с реальными историческими деятелями, событиями, о которых говорится в статьях. Именно соседствуют: герои трех петербургских повестей сборника непосредственно не соприкасаются с историческим фоном, достаточно широко представленным в «Арабесках». Исключение составляют персонажи двух незавершенных отрывков -«Пленника» и «Главы из исторического романа». Выбранный Гоголем способ совмещения вымышленных героев и их частных судеб с масштабной исторической проблематикой в сборнике сигнализирует о трагизме исторического мышления Гоголя, осознавшего одновременно и глубокую пропасть, разделяющую личность с «большой историей», и необходимость установить эту связь. Механическое, внешнее сосуществование героев петербургских повестей с исторической перспективой рождает мысль о таком же формальном и механическом смысле их существования в историческом бытии. Не только, и даже не столько вплетение индивидуальной судьбы в ход истории можно наблюдать в «Арабесках», а контраст масштабов разных миров, их абсолютную нестыковку. Гоголь намеренно подчеркивает «малость» своих героев, их социальную и человеческую типичность, даже усредненность, контрастирующую с выдающимися качествами таких исторических персонажей из статей, как Гедимин, Аттила и др., преследуя при этом не только социальные задачи, но и философско-исторические.
В научных статьях из «Арабесок» настойчиво повторяется мысль о необходимости для историка понять тайный смысл мировой истории, постичь ее движущие силы. Он отдает предпочтение тем историкам, кто сумел в сво-
их трудах ухватить эту «всеобщую идею», подкрепив ее конкретными примерами. Гоголь проводит мысль о необходимости изучения истории в целости и связи во всех статьях сборника на историческую тему: «Всеобщая история, в истинном ее значении, не есть собрание частных историй всех народов и государств без общей связи, без общего плана, без общей цели, куча происшествий без порядка, в безжизненном и сухом виде, в каком очень часто ее представляют» [1, с. 34]. Недостаток исторической науки предшествующих веков Гоголь видит в том, например, что на историю средних веков она смотрит «как на кучу происшествий, нестройных, разнородных, как на толпу раздробленных и бессмысленных движений, не имеющих главной нити, которая бы совокупляла их в одно целое. В самом деле, ее страшная, необыкновенная сложность с первого раза не может не показаться чем-то хаос-ным, но рассматривайте внимательнее и глубже, и вы найдете и связь, и цель, и направление» [1, с. 24]. Но для того, чтобы установить связь, «нужно быть одарену тем чутьем, которым обладают немногие историки. Этим немногим предоставлен завидный дар увидеть и представить все в изумительной ясности и стройности» [1, с. 24].
Но, настаивая на необходимости «цели и целости» [1, с. 37] в историческом повествовании, беспрерывной цепи в «величественной полной поэме» истории, Гоголь против того, чтобы эта связь становилась самоцелью, чтобы ей в жертву приносились истинность и правдивость исторических фактов во всей их конкретике и многообразии. Излагая свой план преподавания истории, писатель пишет: «Связь эту не должно понимать в буквальном смысле. Она не есть та видимая вещественная связь, которою часто насильно связывают происшествия, или система, создающаяся в голове независимо от фактов и к которой после своевольно притягивают события мира» [с. 34]. Вслед за Пушкиным Гоголь выступает против того, чтобы «изыскание истины» заменялось «своевольными догадками» [3, с. 32]. Позиция Гоголя уточняется в статье «Шлецер, Миллер и Гердер». Недостаток Гердера - историка, по Гоголю, в том, что: «У него крупнее группируются события; его мысли все высоки, глубоки и всемирны. Они у него являются мало соединенными с видимою природою и как будто извлеченными из одного только чистого ее горнила. Оттого они у него не имеют исторической осязательности и видимости. Если событие колоссально и заключается в идее - оно у него развертывается все, со всеми своими сокровенными явлениями; но если слишком коснулось жизни и практического, оно у него не получает определенного колорита. Если он нисходит до частных лиц и деятелей истории, они у него не так ярки, как общие группы; они у него или добрые, или злые; все бесчисленные оттенки характеров, все смешение и разнообразие качеств... все эти оттенки у него исчезли [1, с. 90 - 91]. Гоголю требуется такой взгляд на историю, когда важно, чтобы при рассмотрении глобальных событий и проблем истории не потерять из вида лицо отдельного живого человека. Очевидно, что, соглашаясь в целом с философией истории в вопросах о целесообразности, путях развития и стадиях эволюции мирового исторического процесса, вместе с тем, Гоголь не решил для себя окончательно вопрос о месте отдельного чело-
века со всеми его частными проблемами в этом огромном потоке всеобщей истории. Ничтожность, беззащитность и неприкаянность современного человека, гибель красоты и искусства в современном мире, власть денег, торжество пошлости и бессмысленность существования («без толку, без смысла», «как странно играет нами судьба наша») заставляют серьезно усомниться в том, что в мире все происходит в соответствии с законом целесообразности. Уже некоторые современники Гоголя (В. Белинский, Н. Станкевич, С. Ше-вырев) уловили в произведениях Гоголя ощущение бесссмысленности, алогичности, абсурдности человеческого существования. В образной форме Гоголь восполняет пробелы в историко-философских системах с точки зрения нравственной. К. Мочульский отметил, что Гоголь был гениально одарен в нравственной сфере [4, с. 124].
Точку зрения автора можно охарактеризовать как колеблющуюся: в научно-публицистических статьях он склоняется скорее к историческим воззрениям немецкого идеализма с идеей мирового духа, управляющего историей. Но и в них Гоголь настойчиво повторяет требование подкреплять свои теоретические доводы конкретными примерами, лицами. В трех повестях -«Невском проспекте», «Портрете» и «Записках сумасшедшего» - мы как раз и видим в лицах всю силу современного кризиса. Таким образом, единицей измерения значения и качества эпохи, да и истории в целом, для Гоголя становятся не только такие категории, как «государство», «народ», но в первую очередь человек. Такое гносеологическое осмысление истории существует в сборнике в согласии с эстетическими и этическими принципами Гоголя. Первые наиболее четко сформулированы в статье «Последний день Помпеи», являющейся программной для всего творчества Гоголя [5, с. 170 - 172].
Подобный подход к вопросам истории, когда современность буквально сталкивается лицом к лицу с прошлым, встречается у Гоголя не только в «Арабесках». В «Миргороде» наследниками Тараса Бульбы Гоголь сделал двух Иванов [6, с. 27 - 28; 7, с. 120 - 121], в «Вечерах...» современный автору Федор Иванович Шпонька внес дисгармонию в поэтичный мир прошлого Диканьки и ее окрестностей. Но если в первых двух сборниках соединение столь противоположных по духу персонажей и сюжетов в рамках одного цикла служило в первую очередь моральной цели - укорить современность («бей в прошлом настоящее»), то в «Арабесках» в результате нарочитого и причудливого скрещивания несовместимых, на первый взгляд, проблем, героев, ситуаций, возникает более обширное и сложное по рисунку смысловое поле. Во-первых, в «Арабесках» сохраняет свою актуальность морально-дидактическая установка, характерная для двух других гоголевских сборников, - показать, до какой «мелочности, ничтожности» мог дойти человек в современную эпоху, «когда давит на нас . дробь мелочей». Но одновременно в этом этическом модусе повествования в сборнике намечается встречная тенденция, вытекающая из постепенной эволюции антропологических взглядов Гоголя. Этический идеал Гоголя отражен в эссе «Жизнь» и повести «Портрет». Главное событие в мировой истории, по мысли автора, - рождение Иисуса Христа. «Христоцентристская концепция истории», которую раз-
деляли многие известные современники Гоголя [8, с. 168 - 176], отвечала моральным исканиям Гоголя, поиску им гуманистического зерна в истории. «Се человек» - перед этим принципом меркнут все остальные. Гоголь предлагает задуматься над вопросом о границах, пролегающих между «значительными» и «незначительными» лицами истории, и оказывается, что разница лишь в масштабе, а как следствие - и в эстетической привлекательности, потребностей, желаний («страстей», «задоров») этих персонажей. Не то, чего желает человек, а то, чем он способен пожертвовать, возвышает его в глазах Гоголя, поэтому он заставляет в эссе «Жизнь» все древние цивилизации «склонить голову» перед гуманной идеей христианства.
Другая установка - гносеологическая, вытекающая из общей историософской теории с представлением о бесконечном и закономерном развитии человечества. Гоголь настойчиво проводит в сборнике мысль о всеобщности, универсальности мировой истории. В такой истории любое явление современной действительности представляет собой результат предшествующего духовного и материального опыта всего человечества. К разрешению данной проблемы Гоголь подключает историю развития искусства.
Метод познания, декларируемый в публицистических работах из «Арабесок», рекомендуемый и для исторических исследований, и для искусства, -диалектическое единство общего и частного, типического и индивидуального - имплицитно содержится в самой ткани художественных произведений. Пространственная позиция автора в трех повестях находится в соответствии с высказанными в различных статьях сборника рекомендациями по поводу точки зрения историка и художника («О преподавании всеобщей истории», «Последний день Помпеи», «Об архитектуре» и др.). Гоголь не один раз оговаривает важность выбора автором точки обзора или отсчета. В статье «О преподавании всеобщей истории» он говорит о том, что представить «эскиз всей истории человечества» - это то же самое, что «взойти на возвышенное место», откуда все видно «как на ладони» [1, с. 38]. В статье об архитектуре он развивает эту мысль: «Объем кругозора по мере возвышения распространяется необыкновенною прогрессией» [1, с. 67]. Работу Шлецера по истории Гоголь сравнивает с «небольшим окошком, к которому приставивши глаз поближе, можно увидеть весь мир» [1, с. 89]. В то же время писателем отвергаются и в искусстве, и в науке «отдаленные виды», не позволяющие увидеть человека или «бесчисленные и разнохарактерные явления», без которых картина будет неполной («Шлецер, Миллер и Гердер», «Последний день Помпеи»). В «Невском проспекте», «Портрете», «Записках сумасшедшего», статьях взгляд автора постоянно перемещается, «отдаленные виды» чередуются с приближением к героям вплотную.
Такое же чередование прослеживается в порядке расположения произведений в «Арабесках». Общая пространственная организация сборника устроена сходным с пространственной позицией автора в «Невском проспекте» образом: от общего плана к частному, от взгляда «сверху» - к вглядыванию в лица и судьбы, вновь сменяющемуся обобщением, но уже качественно иного характера и уровня. Ср. у Г. А. Гуковского: «Невский проспект» построен так
же, как «Портрет», - в двух видах раскрытия той же темы: особо - в частном отдельном случае одного человека, и затем в огромном обобщении, влекущем фигуры антихриста или «самого демона». Это построение проясняет и самое своеобразие фантастики или гротеска петербургских повестей» [7, с. 336]. На чередовании этих планов построен весь сборник. Открываются «Арабески» статьей «Скульптура, живопись и музыка», в котором представлена символическая картина истории духовного развития европейской цивилизации в виде смены доминирующих на разных исторических этапах форм искусства. Казалось бы, в самом начале цикла задан предельно широкий и абстрагирующийся от всего частного взгляд. Но заканчивается статья риторическим призывом к музыке о спасении «наших меркантильных душ», которое на самом деле сводит предшествующие отвлеченные размышления в сферу реальной современности, в сферу дидактического (следовательно, конкретно-практического) решения эстетических проблем. Последняя фраза статьи очень показательна: «Но если и музыка нас оставит, что будет тогда с нашим миром?» На наш взгляд, все дальнейшее содержание сборника является поиском и попыткой ответа на этот вопрос.
В финале сборника, в «Записках сумасшедшего», представлен психологический портрет одного человека, и автор предлагает здесь уже не только портрет героя, но взгляд изнутри. Между первым и последним произведениями только на первый взгляд нет ничего общего. Статья заканчивается призывом к спасению, записки Поприщина - воплем о спасении: «Спасите меня! Возьмите меня!.. Матушка, спаси твоего бедного сына!» [9, с. 229-230]. Пространственные позиции повествователей в обоих произведениях симметричны друг другу, в первом взгляд направлен сверху вниз, от общего к частному, в последнем - снизу вверх, когда Поприщин от своего мирка с квартиркой, департаментом «взмывает» ввысь, откуда видны «русские избы», Италия, море, «лес несется с темными деревьями», «небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали» Точка зрения автора в «Записках», хотя и возвращается на исходную для «Арабесок» позицию (сверху), но с некоторым гротесковым уточнением: завершается повесть и весь цикл так же, как первая статья, - вопросом, но совершенно другого плана: «А знаете ли, что у французского короля (алжирского бея) шишка под самым носом?» На синтезе и чередовании двух диалектически противоположных подходов и строится структура сборника «Арабески». Построение двух частей, из которых состоит сборник, повторяет схему всего цикла. Первое и последнее произведение каждой части находятся между собой в тех же отношениях, что и первое и последнее - в сборнике. Ср.: 1 часть - «Скульптура.» и «Ал-Мамун»; 2 часть - «Жизнь» и «Записки сумасшедшего». Порядок работ в «Арабесках» таков, что вслед за обобщающим, символическим «видом» следует «частный отдельный случай одного человека». Первые две работы -«Скульптура.», «О средних веках» - это в целом общие виды, затем идет «Глава из исторического романа», представляющая собой две портретные зарисовки, Глечика и Лапчинского. После нее помещена статья «О преподавании всеобщей истории», дающая максимально обобщенное изображение ми-
ровой истории, а потом - повесть «Портрет». Такое же парное расположение составляющих сборник произведений продолжается и далее: «Взгляд на составление Малороссии» и «Несколько слов о Пушкине», «Об архитектуре нынешнего времени» и «Ал-Мамун», «Жизнь» и «Шлецер, Миллер и Гер-дер», «О малороссийских песнях» и «Невский проспект», «Мысли о географии» и «Пленник», «О движении народов в конце V века» и «Записки сумасшедшего».
В данном аспекте совершенно особое место в сборнике занимают «Записки сумасшедшего», принципиальная важность которых закреплена даже их порядковым местом. В произведениях Гоголя финалу всегда отводится особое место - в «Сорочинской ярмарке», в «Повести о том, как поссорился.», в «Ревизоре», в «Мертвых душах» финал является неким заключительным аккордом, расставляющим необходимые акценты. Ту же функцию выполняют в «Арабесках» «Записки». В них все основные мотивы и художественные принципы сборника сконцентрированы. Жанровая природа «Записок.» по-своему уникальна. С одной стороны, это повествование от лица героя ("особая форма нарушения объективной системы действия", связанная с формой "ТсЬ-ЕгеаЫи^" [5, с. 97]), единственное не только в «Арабесках», но и вообще в творчестве Гоголя. И Гоголь в полной мере использует возможности этой формы для глубокого и тонкого проникновения в характер своего персонажа. С другой стороны, это самое камерное, интровертное произведение Гоголя оказывается в наибольшей степени обращенным к внешнему миру. Самые фундаментальные вопросы общественной жизни: о формах государственного правления, сословных различиях, иерархии ценностей - затрагиваются именно в этом произведении. И то, что они возникают в сборнике именно в таком контексте - в больном бреду Поприщина - не только не отменяет их значимость, но вносит дополнительные смыслы в общую историко-философскую концепцию сборника. Безумие героя только подчеркивает сложность мира и невозможность рационального его объяснения и оправдания. Единственный из героев всех петербургских повестей Гоголя (и не только из «Арабесок»), Поприщин проявляет заинтересованность в делах политических: «У меня все не могли выйти из головы испанские дела». Можно сказать, что именно это его внимание в большой политике становится сигналом болезни Поприщина для окружающих. Мир большой истории и мир частной, сиюминутной жизни «незначительного лица» сближаются у Гоголя только в сумасшедшем бреду бедного чиновника, свидетельствуя тем самым о характере исторического мироощущения Гоголя.
Все герои повестей изображены как части социального механизма с четко очерченными границами своего круга для каждого из них. И в то же время все они дистанцированны не только от глобальных проблем (освещенных в научных статьях), но даже от своего социума - все они подчеркнуто одиноки: « .законченно отъединенный от органических связей герой у Гоголя - это герой петербургский. Гоголевской темы человека как части целого эта отъединенность не исключает. Напротив, тема эта необыкновенно разрастается именно как петербургская тема» [10, с. 191].
В этом качестве героев повестей «Арабесок» есть родовая общность с природой других гоголевских персонажей. Уже в «Вечерах..» рядом с «племенем пляшущим и поющим» находился Федор Иванович Шпонька, никак не решающийся на женитьбу. «Неподвижность персонажей бытового пространства проявляется в невозможности для них совершить действие ... Дело здесь именно в невозможности для героя изменить свой статус» [11, с. 263]. Усиливая контрастность в изображении прошлого и нынешего времени, акцентируя пропасть между маленьким мирком своих персонажей и огромным пространством мировой истории, Гоголь одновременно уравнивает самых «малых» своих героев с самыми значительными. В начале повести Попри-щину «желалось бы узнать, о чем он [директор] больше всего думает», так как «наш директор должен быть очень умный человек. все ученость, такая ученость.». Из переписки собачек он узнает, «что такое затевается в этой голове» - «получу или не получу». Приговор, который выносит Поприщин-Фердинанд VIII своему прежде уважаемому начальнику, - «Он пробка, а не директор» - вполне закономерен. Поприщин выяснил, что директор думает и мечтает о том же, что и он сам, следовательно - равен ему, а поэтому - «чтобы я встал перед ним - никогда». В «Главе из исторического романа» автор так отзывается о старухе-теще Глечика: «старуха отправилась на печь, всегдашнее свое жилище, весь мир свой, который так же казался ей просторен и люден, как и всякий другой». В «Арабесках» намечается важный для Гоголя мотив - ощущение относительности любых оценок. У его героев зачастую свой мир, в оценке качества которого писатель избегает выносить окончательный приговор. В дальнейшем своем творчестве Гоголь продолжит и усилит эту тему, особенно - в «Шинели». Несчастье, случившееся с Акакием Акакиевичем, «обрушилось» на него так же, «как обрушивалось на царей и повелителей мира». Затем в «Мертвых душах» писатель будет рассуждать: «Да полно ли, точно ли Коробочка стоит так низко на бесконечной лестнице человеческого совершенствования? Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома.»
Гоголь сближает далекие миры, чтобы обнажилась истина, чтобы осветилась человеческая суть любого явления - и в истории, и в обществе и в литературе. Статья «Несколько слов о Пушкине», которую необходимо рассматривать в контексте сборника «Арабески», предстает в таком случае не только эстетическим манифестом, но и философско-нравственной установкой. «Судья в истертом фраке», Поприщин, Пирогов, Пискарев и др. - такие же объекты авторского внимания, как колоритный горец или известные исторические персоны. Когда масштаб личности велик, то возникают вопросы о ее качестве. С гоголевскими героями все иначе, здесь на первый план выдвигается онтологическая проблематика. Оставляя «малость» своих персонажей беспримесной, иногда без возможных оправданий - высоты духа, стойкости, эстетической привлекательности, - Гоголь, тем не менее, требует к ним и внимания, и уважения, и сострадания.
Гоголь стремится в «Арабесках» к универсальному постижению бытия путем синтезирования всех возможных способов мышления и познания: опытно-эмпирического, аналитического, абстрактного, образного, эмоционально-интуитивного. Гносеологический принцип является в сборнике одновременно аксиологической установкой и композиционным средством, являя тем самым неразрывное единство формы и содержания у Гоголя, то самое «химическое соединение познавательного определения, этической оценки и художественно-завершающего оформления» в целостности эстетического факта, о котором писал М. Бахтин [12, с. 156 - 157].
Литература
1. Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 7 т. Т. 6. - М., 1986.
2. Переписка Н.В. Гоголя: В 2 т. Т. 1. - М., 1988.
3. Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. Т. 6. - М., 1974.
4. Мочульский К. Духовный путь Гоголя // Мочульский К. Гоголь. Соловьев. Достоевский. - М.,1995.
5. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. - М., 1996.
6. Белый А. Мастерство Гоголя. - М.,1996.
7. Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. - М., 1959.
8. Зеньковский В. История русской философии. «Эксмо-Пресс», «Фолио», 2001.
9. Золотусский И. Час выбора. - М., 1976.
10. Бочаров С.Г. Загадка «Носа» и тайна лица // Гоголь: История и современность. - М., 1985.
11. Лотман Ю.М. Художественное пространство в прозе Гоголя // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. - М., 1988.
12. Медведев П.Н. Формальный метод в литературоведении (Бахтин под маской. Маска вторая). - М., 1993.
