CC BY
59
Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2014, № 2 (2), с. 307-310
УДК 82
О СТИХОТВОРЕНИИ ОЛЬГИ БЕРГГОЛЬЦ «БАБЬЕ ЛЕТО» И ЕГО РИТМИЧЕСКОМ ПРОТОТИПЕ
© 2014 г. А.Г. Степанов
Тверской государственный университет
Поступила в редакцию 26.04.2014
Рассматривается стихотворение О. Берггольц «Бабье лето» в сопоставлении с «Безглагольностью» К. Бальмонта. Анализ формальной и содержательной структуры позволяет предполагать между ними генетическую связь. «Бабье лето» не только сохраняет ритмический образ «Безглагольности», но и соотносится с ним в развитии мысли. Подхватив ритмический импульс стихотворения Бальмонта, Берггольц унаследовала его тональность, тему, ключевые мотивы.
Ключевые слова: поэтика, интерпретация, семантика, ритм, природа и гендер.
В 1956 г. в восьмом номере журнала «Новый мир» было опубликовано стихотворение О. Берггольц «Бабье лето», которое завершало подборку «Стихи из дневника 1938-1956 гг.» [2, с. 29-30]:
Есть время природы особого света, неяркого солнца, нежнейшего зноя. Оно называется
бабье лето и в прелести спорит с самою весною.
Уже на лицо осторожно садится летучая, легкая паутина... Как звонко поют запоздалые птицы! Как пышно и грозно пылают куртины!
Давно отгремели могучие ливни, всё отдано тихой и темною нивой. Всё чаще от взгляда бываю счастливой, всё реже и горше бываю ревнивой.
О мудрость щедрейшего бабьего лета, с отрадой тебя принимаю. И все же, любовь моя, где ты, аукнемся, где ты? А рощи безмолвны, а звезды всё строже.
Вот видишь - проходит пора звездопада, и, кажется, время навек разлучаться. .А я лишь теперь понимаю, как надо любить, и жалеть, и прощать, и прощаться. [3, с. 522]
Ритмический прообраз этого стихотворения - «Безглагольность» К. Бальмонта:
Есть в Русской природе усталая нежность, Безмолвная боль затаенной печали, Безвыходность горя, безгласность, безбрежность, Холодная высь, уходящие дали.
Приди на рассвете на склон косогора, -Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.
Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далеко-далеко.
Во всем утомленье, глухое, немое.
Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада, -
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.
Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло.
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
[1, с. 624-625]
Дело не только в метрическом (4-ст. амфибрахий) и строфическом (пять катренов с перекрестным чередованием женских рифм) сход-стве1, а в той особой интонации «нежной печали», где чуткость восприятия природы соединяется с мыслью о несовершенстве человеческого бытия. Сохраняя размер, Берггольц дважды нарушает инерцию трехсложника. Пропуск безударного слога («Оно называется бабье лето»; «летучая, легкая паутина»), расшатывая стих, играет роль ритмического курсива: акцентирует ключевой образ (бабье лето) и одну из его деталей (паутина)2. Она отсылает к стихотворению «Есть в осени первоначальной.» Ф. Тютчева («Лишь паутины тонкий волос / Блестит на праздной борозде) и - шире - к теме поздней любви. Тютчевский претекст дополнен мотивом окончания полевых работ («Где бодрый серп гулял и падал колос, / Теперь уж пусто всё.» у Тютчева; «всё отдано тихой и темною нивой.» у Берггольц) и инверсированным мотивом пти-
чьего пения («птиц не слышно боле» у Тютчева; «Как звонко поют запоздалые птицы!» у Берггольц).
Между тем самым сильным сигналом текста-источника, задающего интонацию «Бабьего лета», является начало стихотворения (первая строка и во второй - четырехсложное прилагательное с длинным безударным «хвостом»). Оно повторяет ритмико-синтаксическую структуру «Безглагольности»:
Есть в русской природе усталая нежность, Безмолвная...
Есть время природы особого света, неяркого.
Просодическое тождество - свидетельство формальной связи между текстами, которое отчасти мотивирует и связь содержательную. Это позволяет стихотворению Берггольц не только сохранять ритмический образ «Безглагольно-сти», но и корреспондировать с ним в развитии мысли.
Оба поэта начинают с указания на особое состояние природы. У Бальмонта оно вырастает до масштабов символа с преобладанием статичных пространственных образов («высь», «дали», «косогор», «бор», «недвижный камыш», «не трепещет осока»)3, у Берггольц локализуется в темпоральной сфере, которая отмечена динамикой («на лицо. садится. паутина», «поют. птицы», «пылают куртины», «отгремели. ливни»). Акцентируя неподвижность русской природы, Бальмонт нейтрализует категорию времени: рассвет и закат в плане восприятия не различимы («Приди на рассвете. / И сердцу так больно, и сердце не радо»; «Войди на закате. / И сердцу так грустно, и сердце не радо»). Напротив, для Берггольц важны изменения в природе и, в первую очередь, сезонные. Отсюда соперничество бабьего лета с весною, знаками которого выступают летучая паутина, запоздалые птицы, грозно пылающие куртины (у этого слова есть и военно-оборонительный смысл). Сигналами темпоральности становятся наречия, субъективирующие восприятие времени: «уже», «давно», «пора», «теперь».
Всё это приводит к появлению в стихотворении Берггольц второго плана, когда сезонная маркированность времени обнаруживает параллель с женской судьбой. Отгремевшие ливни -это уже не столько отсылка к тютчевской «Весенней грозе», сколько метафора молодости с ее буйством страстей. Тихая и темная нива - мифологический прообраз женского начала, который прочитывается в биографическом ключе («всё отдано тихой и темною нивой.»4). Но
именно первый, природный, план мотивирует признание героини («Всё чаще от взгляда бываю счастливой, / всё реже и горше бываю ревнивой»), и именно здесь внесубъектная форма авторского сознания сменяется субъектной -автор-повествователь уступает место лирическому «я». Помимо субъекта, строфа выделяется рифмовкой («ливни - нивой - счастливой -ревнивой»), отличной от той, которая встречается в других четверостишиях (перекрестная). Структура созвучий неоднозначна: ее можно интерпретировать как соединение строк на одну рифму (АААА), как сочетание двух рифм попарно (ААББ) или перекрестно (АБАБ). Такая вариативность выдвигает срединный катрен в особую смысловую позицию.
В стихотворении Бальмонта тоже присутствуют два плана (природный и психологический). При этом распределены они достаточно равномерно и только в финальном катрене внутренний план довлеет себе, разворачиваясь в сравнение. Но вот что интересно. При всей суггестивности бальмонтовского текста, создаваемой богатством «колоратуры» (звуковые и лексические повторы, нагнетание эпитетов, инверсии и т.д.), воплощаемое в нем чувство довольно абстрактно. Предметом изображения является не природа и даже не внутренний мир человека, а сверхчувствительность русской души, вызванная созерцанием родного пейзажа:
Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно
И сердце простило, но сердце застыло.
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
Как видим, воплощенное в «Безглагольно-сти» чувство природы не связано с конкретным временем года и с половозрастным самоощущением человека.
Иначе у Берггольц, где название сезонной поры реализует специфически гендерные смыслы. «Бабье лето» - краткий период теплой и сухой погоды в преддверии осени, с которым соотносит себя лирическая героиня5. Разрушая метафору, поэт возвращает прилагательному «бабье» его прямое значение. Речь в стихотворении «идет именно о женской судьбе, о ярком, но недолгом, последнем, и потому трагичном времени расцвета» [8, с. 49]. При этом стихия женского распространяется и на формальные элементы стиха. Если у Бальмонта женские клаузулы в первой строфе обусловлены грамматическим родом рифмующихся слов («нежность - безбрежность», «печаль - даль»), то у Берггольц женские окончания воспринимаются как гендерно маркированные. Выступая
О стихотворении Ольги Берггольц «Бабье лето» и его ритмическом прототипе
309
в функции автометаописания, они подтверждают аутентичность высказывания о женской судьбе.
Отсюда характерное суждение о мудрости бабьего лета, предполагающего внешний и внутренний план. Превосходная степень щедрости связана с красотой природы, которая в преддверии увядания расточает свою «прелесть». Урок щедрости - быть небережливой в пору последнего цветения - усваивает лирическая героиня. Это делает закономерной персонификацию заблудившейся любви («любовь моя, где ты, аукнемся, где ты?»), избыточной в глухо-непроницаемом мире «Безглагольности» («Во всем утомленье, глухое, немое»). Безмолвие деревьев «застывшего бора» у Бальмонта отзывается в безмолвии рощ у Берггольц. Добавление к их величавому молчанию астральных образов («звезды всё строже») позволяет соединить земное и небесное, активизировав «вечное». Проходит время надежд («пора звездопада»), и близится момент последнего расставания («время навек разлучаться»), за которым - одиночество, закат жизни, неизбежность ухода6. Причина элегической модальности второй части в том, что мудрость приходит к героине, когда времени для счастья не остается. В этом драматизм «психологического состояния женской души», отождествляемого с состоянием природы [8, с. 48-49].
Смысл стихотворения «Бабье лето» понятен как читателю-женщине, так и читателю-мужчине. Но психологически он ближе мироощущению женщины, для которой природа выступает средством самоидентификации. Женское здесь становится природным, а природное - женским.
Подхватив ритмический импульс «Безгла-гольности», Берггольц унаследовала и тональность стихотворения - «боль затаенной печали». Подобно Бальмонту, акцентировавшему в первой строфе префикс «без», Берггольц семантизировала формант «не» («неяркого солнца, нежнейшего зноя»). Грамматически он является приставкой только в первом определении, во втором - значение префиксальности окказионально («нежнейшего» здесь ритмически, фонетически и семантически эквивалентно «нежгучего», «нежаркого»). Заимствовав этот фоносе-мантический ход в начале текста, Берггольц отказалась от экзальтации чувства в конце. Если у Бальмонта сердце, простив, «плачет невольно», то лирическая героиня Берггольц, сопрягая природное и женское, остается просветленно-спокойной. Царственная красота бабьего лета оттеняет зрелость и мудрость женщины, кото-
рой доступен дар прощать («делать простым от греха, вины, долга; извинить, отпустить кому провинность.» [7, с. 513]) и прощаться («быть прощаему»; «отдавать последний привет и це-лованье при разлуке» [7, с. 513-514]).
Особенностью регулярного стиха является его способность вызывать ритмико-семанти-ческие ассоциации, которые обнаруживают структурную и генетическую связь между произведениями. Ритм в этом случае помимо организующей функции берет на себя функцию сохранения культурной памяти. Она может не осознаваться поэтом-наследником, но ее механизмы - доступная филологическому анализу реальность [5]. Подтверждением служит рассмотренный нами пример 4-ст. амфибрахия и его строфической модели АБАБ, которые составляют ритмическую структуру стихотворений К. Бальмонта и О. Берггольц.
Примечание
1. Моделью Амф4АБАБ у Берггольц написаны четыре стихотворения: «О, как я от сердца тебя отрывала!..» (1952), «Я сердце свое никогда не щадила.» (1952), «.А балку недаром Солянкой назвали.» (1952), «Бабье лето» (1956). Из них только последнее вызывает ассоциации с текстом Бальмонта.
2. Ср.: «Бабье лето - так называется начало осени (обыкновенно с 1 до 10 сентяб.), когда по воздуху носятся белые нити» [4, с. 615]; «Бабье лето, первая неделя снтб.; местами считают с Успения, 15 авг. || Бабье-лето, тенетник, паутина, летающая осенью по полям и лесам; обилие ея предвещает сухую осень» [6, с. 34].
3. Ср.: «Природа у К. Бальмонта - не столько пейзаж в его конкретной наглядности, сколько мир стихий, отвлеченных от места и времени, пребывающих в абсолютной чистоте и вечности» [11, с. 260].
4. Д. М. Магомедова справедливо указывает на то, что в этой строке «каждое из слов обнаруживает два плана: внешний, природный, и внутренний, психологический. Так, действие отдано воспринимается как явно антропоморфное. Нива - не только поле, но и - в более широком значении - то, что рождает. Атрибут тихая также несет потенциальную антропоморфность.» [8, с. 48]. Вместе с тем антропомо-фность здесь содержит не только обобщенно-символический, но и биографический смысл. Судьба О. Берггольц глубоко трагична. Обе ее дочери, Майя и Ира, умерли в 1933 и 1936 гг. В июле 1937 г. после допросов в НКВД Берггольц на большом сроке беременности потеряла ребенка. В феврале 1938 г. был расстрелян ее первый муж - поэт Б. Корнилов. В апреле 1939 г. в больнице при женской тюрьме Ар-сеналка она родила мертвую девочку («Двух детей схоронила / Я на воле сама, / Третью дочь погубила / До рожденья - тюрьма.») [3, с. 419]. Второй муж, литературовед Н. Молчанов, скончался в январе 1942 г. в Ленинграде от эпилепсии и дистрофии. В
марте того же года отец Берггольц был выслан в Сибирь. Ср. в позднем стихотворении «Ленинграду» (1970-е): «Теперь уж навеки, теперь до конца / незыблемо наше единство. / Я мужа тебе отдала, и отца, / и радость свою - материнство» [3, с. 533].
5. Ср.: «Бабье лето. а) Теплая, ясная и безветренная погода в начале осени. <...> б) О поре в жизни женщины (от 40 до 50 лет); о завершении периода расцвета женщины» [9, с. 325-326].
6. Трагический модус осени в природном круговороте Н. Фрай соотносил со смертью бога в мифологических сюжетах об умирающих божествах [10, с. 235].
Список литературы
1. Бальмонт К.Д. Собрание сочинений: в 2 т. М.: Можайск-Терра, 1994. Т. 1. 832 с.
2. Берггольц О. Бабье лето // Новый мир. 1956. № 8. С. 29-30.
3. Берггольц О. Ольга. Запретный дневник: дневники, письма, проза, избр. стихотворения и поэмы. СПб.: Азбука-классика, 2010. 540 с.
4. Энциклопедический словарь / Под ред. проф. И.Е. Андреевского; Изд.: Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. СПб., 1891. Т. 11-А.
5. Гаспаров М.Л. Метр и смысл: об одном из механизмов культурной памяти. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 1999. 289 с.
6. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. М.: Русский язык, 1978. Т. 1. 699 с.
7. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. 1980. Т. 3. 555 с.
8. Магомедова Д.М. Филологический анализ лирического стихотворения. М.: Изд. центр «Академия», 2004. 192 с.
9. Большой академический словарь русского языка / Гл. ред. К.С. Горбачевич. М.; СПб.: Наука, 2004. Т. 1. 662 с.
10. Фрай Н. Анатомия критики // Зарубежная эстетика и теория литературы Х1Х-ХХ вв.: трактаты, статьи, эссе. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1987. С. 232263.
11. Эпштейн М. Стихи и стихии. Природа в русской поэзии ХУШ-ХХ вв. Самара: Бахрах-М, 2007. 352 с.
ON A POEM BABYE LETO BY OLGA BERGGOLTS AND ITS RHYTHMIC PROTOTYPE
A.G. Stepanov
The article scrutinizes a poem by Olga Berggolts named Babye Leto correlating the said text with its rhythmic prototype, poem Bezglagol'nost Konstantin Balmont. The rhythmic and semantic structures of both texts are analyzed. The prosodial sameness indicates a formal relation, yet it also motivates a relation of the contents. This permits Babye Leto not just to preserve the rhythmic image of Bezglagol'nost, but also to correspond with the latter in thought development. Catching up the rhythmic impulse of Balmont's poem, Berggolts inherits its elegiac mood, theme, key motives.
Keywords: poetics, interpretation, semantics, rhythm, nature and gender.
References
1. Bal'mont K.D. Sobranie sochinenij: v 2 t. M.: Mozhajsk-Terra, 1994. T. 1. 832 s.
2. Berggol'c O. Bab'e leto // Novyj mir. 1956. № 8. S. 29-30.
3. Berggol'c O. Ol'ga. Zapretnyj dnevnik: dnevniki, pis'ma, proza, izbr. stixotvoreniya i poe'my. SPb.: Azbu-ka-klassika, 2010. 540 s.
4. E'nciklopedicheskij slovar' / Pod red. prof. I.E. Andreevskogo; Izd.: F.A. Brokgauz, I.A. Efron. SPb., 1891. T. II-A.
5. Gasparov M.L. Metr i smysl: ob odnom iz mex-anizmov kul'turnoj pamyati. M.: Ros. gos. gumanit. un-t, 1999. 289 s.
6. Dal' V. Tolkovyj slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka. M.: Russkij yazyk, 1978. T. 1. 699 s.
7. Dal' V. Tolkovyj slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka. 1980. T. 3. 555 s.
8. Magomedova D.M. Filologicheskij analiz liricheskogo stixotvoreniya. M.: Izd. centr «Akademiya», 2004. 192 s.
9. Bol'shoj akademicheskij slovar' russkogo yazyka / Gl. red. K.S. Gorbachevich. M.; SPb.: Nauka, 2004. T. 1. 662 s.
10. Fraj N. Anatomiya kritiki // Zarubezhnaya e'stetika i teoriya literatury XIX-XX vv.: traktaty, stat'i, e'sse. M.: Izd-vo Mosk. un-ta, 1987. S. 232-263.
11. E'pshtejn M. Stixi i stixii. Priroda v russkoj poe'zii XVIII-XX vv. Samara: Baxrax-M, 2007. 352 s.
