CC BY
131проблемы мировой и региональной истории
Е. И. НАРОЖНЫй
О СОБЫТИЯХ 1222 года НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ (ЛИСТАЛ СТРАНИЦЫ «ИСТОРИЙ.» РАЗЛИЧНЫХ РЕГИОНОВ
ЮГА РОССИИ)
Автор анализирует разделы современных учебников, посвященные истории Северного Кавказа начала XIII века, сопоставляя различные точки зрения на последствия вторжения Чингизидов в регион в 1222 году.
Ключевые слова: Чингизиды, аланы, половцы, река Калка.
Знакомясь с соответствующими разделами современных школьных и вузовских учебников по истории и одноименных учебных пособий, а также специальной литературой, невольно убеждаешься в том, что давно назрела потребность некоторых уточнений предлагаемых в таких учебных изданиях описаний соответствующих исторических явлений. Они, вне всякого сомнения, должны находиться в прямом соответствии с существующими письменными источниками эпохи средневековья.
Считаем необходимым отметить специфику освещения событий 1222 года. Довольно часто они интерпретируются как первое и «полное завоевание» региона, начало которого применительно к Северному Кавказу датируется 1221-1222 годами. Одним из его главных последствий называют «погромы» аланов и адыгов, в конечном итоге приведшие к началу «периода феодальных смут и раздробленности». Подобные представления не соответствуют содержанию письменных источников, а базируются на многократно пересказываемых и постоянно «дополняемых» толкованиях событий в версиях современных ученых.
Как же на самом деле развивались интересующие нас события, если следовать сообщениям средневековых авторов?
Письменные источники, дошедшие до настоящего времени, немногочисленны и лаконичны. Однако они подробно описывают то, как, пройдя Закавказье в 1221 году (1), Чингизиды лишь в 1222-м появляются к северу от Дербента. Дальнейшее развитие интересующих нас событий описывают Ибн ал-Асир, Джувейни, анонимный грузинский «хронограф» XIV века и Рашид-ад-Дин.
Ал-Асир, повествуя о первом появлении отрядов Чингизидов у Дербента в 1222 году, отмечает: «Перебравшись через Ширванское ущелье, татары двинулись по этим областям, в которых много народов, в том числе аланы, лезгины и разные тюркские племена. Они ограбили и перебили много лезгин. Нападая на жителей этой страны, мимо которых проходили, они прибыли к аланам, народу многочисленному, к которым уже дошли сведения о них. Аланы собрали у себя толпу кип-
чаков и сразились с татарами. Ни одна из сторон не одержала верха над другой» (2). Ал-Асир писал свое сочинение не как очевидец, а со слов многих купцов и других своих современников, непосредственно знакомых с ситуацией. Тем не менее ему удалось описать эти события достаточно подробно.
Хорошо известно, что упоминаемые в тексте лезгины в указанное время занимали территорию, прилегавшую к городу Дербенту с севера и юга (3). Аланы, если следовать предположениям В. А. Кузнецова о границах их государства (4), к началу XIII века занимали территорию Центрального Предкавказья вплоть до р. Аргун на востоке. Западные границы их обитания трудноопределимы, хотя раннесредневековые аланские памятники здесь фиксируются вплоть до среднего и верхнего течения Кубани, а также на Таманском полуострове и в районе современной Анапы (5). Такие археологические объекты в чем-то подтверждают и сведения византийских авторов XII - начала XIII века, повествовавших о заметном увеличении доли аланов среди причерноморского населения в регионе (6). Однако большинство современных специалистов вполне справедливо идентифицируют аланов из сообщения ал-Асира с аланами Предкавказья.
Территория обитания половцев в литературе определяется крайне противоречиво (7). Осознавая всю схематичность картины даже приблизительных границ зоны расселения половцев к началу XIII века, исследователи пытаются реконструировать ее на основе учета известных ныне находок половецких погребальных комплексов и каменных изваяний, частично собранных в уже устаревшей работе Т. М. Минаевой. В свое время она составила полную на тот период карту-схему мест нахождения половецких погребальных комплексов и каменных изваяний (8). Вряд ли поможет решить эту проблему полный учет новых половецких каменных изваяний и их святилищ, не вошедших в сводку Т. М. Минаевой, либо же учет находок каменных изваяний, выявленных уже после 1964 года (9), поскольку значительная часть новых половецких захоронений и изваяний датируется уже золотоордынским временем (10).
Тем не менее подобная работа все же позволяет определиться с тем, какая же часть половцев в 1222 году стала союзницей аланов и позволила им выдержать три сражения, так и не принесших никому из их участников победы. Скорее всего, на роль таких аланских союзников могла претендовать та часть половецких племен, которая кочевала в степях современного Ставропольского края и, отчасти, по территории Северо-Западного Прикаспия.
На территориях современных Чечни, Осетии и Ингушетии половецкие статуи или святилища пока неизвестны. Попытка отождествления Верхне-Джулатского могильника в Северной Осетии с погребальными комплексами половцев (11) оказалась неудачной и не подтвердилась. К тому же этот объект относится к числу более поздних, уверенно датируемых XIV веком (12). Причины алано-половецкого военного альянса, сложившегося в 1222 году, труднообъяснимы. Они могли быть долговременными или продиктованными реальной опасностью.
В создании такого альянса можно увидеть попытку совместными усилиями обезопасить границы своих владений и противостоять агрессии внешнего и общего врага, вначале угрожавшего, а затем и вышедшего к пределам границ Алании и половецких кочевий. Другими словами, в акции можно найти хотя бы временное, но совпадение общих интересов соседей и добрую волю, продиктованную сложившейся обстановкой, предполагавшей остановить и заставить вернуться назад чингизидские войска.
Между аланами и частью половецких обитателей Предкавказья могли существовать и взаимные союзнические обязательства, предусматривавшие такого рода действия. Возможно, эти отношения базировались на основе соглашений и договоренностей, скрепленных родственными и брачными связями между представителями половецких и аланских родов. Косвенно на существование тесных отношений между аланами и половцами могут указывать результаты антропологических исследований, осуществленных А. В. Шевченко. Им были изучены материалы предмонгольского времени из погребений Змейского катакомбного могильника в Северной Осетии. Анализируя костные останки погребенных, ученый выявил следы очевидных межэтнических смешений средневековых аланов и, возможно, половцев Предкавказья (13).
По свидетельству ал-Асира, после того как «ни одна сторона (Чингизиды и участники ала-но-половецкого альянса. - Авт.) не смогла одержать верха над другой», первые «послали к кипчакам сказать: мы и вы - одного рода, а эти аланы не из наших, так что вам нечего помогать, и вера наша не похожа на их веру, и мы обещаем вам, что не нападем на вас, а пришлем вам денег и одежд, сколько хотите, оставьте их с нами» (14). История этого вероломства также хорошо известна в кавказоведении и стоила тогда аланам крупного поражения. Половцы, как известно, ушли, оставив вчерашних союзников один на один с
Чингизидами. Что же стояло за таким шагом половецких ханов, только ли жажда наживы?
Присылка парламентеров к представителям только одной стороны военного альянса - половцам - может быть воспринята по-разному. Констатация средневековым автором того, что Чингизиды и половцы являлись выходцами из «одного рода», скорее всего, должна подразумевать вполне определенный исторический смысл. Здесь достаточно обратиться к литературе, в которой речь идет об этногенезе тюрок и монголов и их длительных отношениях, осуществлявшихся еще на территории Центральной Азии. В результате сложились многие этнографические реалии, дающие повод современным исследователям ранней культуры монголов и тюрок использовать такое сочетание, как «тюрко-монгольское» наследие (15). На этом фоне вряд ли в свидетельстве ал-Асира следует видеть попытку Чингизидов «уравнять» себя и половцев только из соображений военной хитрости. Можно предположить, что посланные в 1222 к половцам от их имени парламентеры были из числа тюрок или же являлись представителями того самого «тюрко-монгольского» сообщества из числа кочевников, входивших в состав военных подразделений Чингизидов, вторгшихся на Северный Кавказ. Отметим, что набирается все больше свидетельств о значительной этнокультурной пестроте последних (16). Именно они и должны были убедить половцев оставить своих союзников, делая основной упор на общности давних традиций, в том числе и на том, что они, половцы, и вторгшиеся войска Чингизидов действительно «из одного рода».
Возможно, что тогда могли быть предоставлены и разнообразные «доказательства» такой историко-культурной общности, что и стало одним из главных побудительных мотивов для ухода половцев от аланов. К тому же подобный «жест доброй воли», продемонстрированный половцами, был основательно подкреплен щедрыми подарками и подношениями, на которые Чингизиды, по словам ал-Асира, не поскупились.
Отдельные кавказоведы полагают, что после ухода половцев и сразу же последовавшего разгрома аланов Чингизиды (как это и описывает ал-Асир) разорили значительную часть пред-кавказской Алании, особенно к югу и юго-западу от Терского и Сунженского хребтов (17). Наиболее объективно ситуацию реконструирует М. К. Джиоев, справедливо утверждая, что этого в 1222 году не произошло, поскольку ни Алания, ни другие территории Северного Кавказа еще не рассматривались Чингизидами как объект непосредственного завоевания и подчинения. Это вторжение представляло собой лишь разведывательный рейд, ограничившийся разгромом тех военных отрядов, которые выступили им навстречу (18). Последующие события затем развернулись в зоне традиционного обитания половцев, т. е. в степной полосе региона, к северу и северо-западу от реки Терек, куда (в зоны традиционных кочевий) половцы и устремились после ухода от аланов. Этот рейд Чингизидов, совершенный уже
через степные просторы региона, представлял собой вторжение в половецкие кочевья.
Ал-Асир описывает это так: «Кипчаки оставили алан. Тогда татары напали на алан, произвели между ними избиение, бесчинствовали, грабили, забирали пленных и пошли на кипчаков, которые спокойно разошлись на основании мира, который был заключен между ними. Услышав эту весть, кипчаки бежали без всякого боя и удалились, одни укрылись в болотах, другие <...> в горах» (19).
Особый интерес вызывает и то, как пролегал дальнейший маршрут движения Чингизидов в 1222 году. Рассматривая уже цитировавшиеся летописные свидетельства, мы вправе высказать еще одно предположение. В исторической литературе нарушение Чингизидами своих обещаний, данных половцам, расценивается как акт вероломства, с чем трудно спорить. Однако допустимо предположить и другое: Чингизиды пошли на это, в какой-то мере, вынужденно, поскольку их дальнейший маршрут неизбежно должен был пройти через половецкие территории.
Чингизиды, вероятнее всего, одарили некоторых половецких вождей, которые и ушли от аланов. Разгромив последних, татаро-монголы не собирались глубоко и широкомасштабно вторгаться в пределы аланских владений, поскольку у них открывалась перспектива пройти через Предкавказье либо степями через половецкие кочевья, либо же вдоль предгорий, т. е. через алан-ские территории. Реализации последнего варианта могли помешать многие факторы, которые далеко не всегда учитываются современными исследователями, изучающими данную проблему. Территории, занятые аланами, представляли собой пересеченные местности с лесами и множеством крупных и мелких рек. Не менее важным фактором являлось и то, что на Северном Кавказе находилось немалое количество всевозможных препятствий в виде десятков, если не сотен, хорошо укрепленных аланских городищ, окруженных высокими стенами, валами и глубокими рвами. Рядом с ними располагались обширные поселения и селища с многочисленными обитателями. Достаточно вспомнить описания столицы Алании г. Магаса, его осаду и штурм, осуществленные в конце 30-х годов XIII века, на которые Чингизиды, действовавшие к тому же значительно большими силами, потратили почти полтора месяца.
Вероятно, не имея задачи ввязываться в изнурительную военную кампанию, татаро-монголы стремились к тому, чтобы как можно быстрее выйти с территории Северного Кавказа. Единственным коротким маршрутом для них оказался путь не вдоль Главного Кавказского хребта, а через половецкие степи. Увод дальнейшего маршрута передвижения войск Чингизидов в половецкие степи помимо сугубо исследовательского интереса имеет и не менее важное прикладное значение, поскольку в прямой зависимости от этого находится и вопрос об этногенезе современных тюркоязычных балкарцев и карачаевцев. В литературе уже не один раз ставился вопрос о необходимости уточнения маршрута движения
Чингизидов и, следовательно, о направлениях бегства и мест укрытия половцев.
В современной литературе прочно укоренилась версия, что бежавшие от Чингизидского преследования половцы укрылись в верхнем течении Кубани, в лесах, горах и болотах (20). При всей заманчивости этой гипотезы и привлекательности аргументов, высказанных на этот счет, внимательное рассмотрение делает ее достаточно уязвимой. Наличие в этих местах гор и лесов не вызывает никаких сомнений, хотя горы и леса имелись и в других уголках Центрального и Северо-Западного Кавказа. Скорее всего, зацикленность многих исследователей на верхнекубанском ареале локализации интересующих нас событий была обусловлена лишь тем, что именно здесь находился очаг формирования и ареал длительного обитания тюркоязычных предков современных карачаевцев и балкарцев. В этногенезе этого тюркоязыч-ного анклава Северного Кавказа много неясного. Таким образом, версия о бегстве половцев именно сюда становится предпочтительной по многим причинам. Но насколько она соответствует средневековым реалиям?
Действительно, на территории верхней Кубани (и, в частности, в бассейне рек Малого и Большого Зеленчуков) есть горы и труднопроходимые леса. Здесь же известны и многочисленные каменные изваяния (21), но не половецкие, а являющиеся завершающим этапом эволюции их более ранних, древнетюркских прототипов. Последние, к примеру, позволяют ставить вопрос об инфильтрациях сюда тюрок задолго до половецкого времени и определять время процесса начальной тюрки-зации этого микрорегиона гораздо ранее появления половцев на Северном Кавказе. Уже это ставит под сомнение «половецкий след» как главную доминанту в этногенезе средневековых предков современных карачаевцев и балкарцев. Тогда отпадает и потребность «увода» именно сюда и самих половцев.
Не менее спорной кажется нам и попытка локализации на верхней Кубани «болот», упоминавшихся ал-Асиром. Как, впрочем, и стремление объяснить их происхождение сезонными разливами обоих Зеленчуков, поскольку если мы и можем такие разливы рек учитывать, то речь следует вести не о горах Верхней Кубани, а о равнине, где они спорадически случаются и в настоящее время. Однако к образованию здесь настоящих болот, в которых можно было бы укрываться, речи быть не может.
Скорее всего, Чингизиды после ухода половцев от аланов и разгрома последних должны были двигаться по наиболее короткому маршруту - через степи Северного Кавказа в сторону р. Калки и, в любом случае, «отворачивать» в горные ущелья вряд ли собирались. По крайней мере, источники об этом ничего не сообщают.
Несколько лет назад нами была предложена иная картографическая схема возможной локализации маршрута движения половцев и Чингизидов от Терека на запад и северо-запад (22), которая встретила возражения Л. Э. Голубева (23).
Серьезных контраргументов на этот счет он так и не привел, что и заставляет нас по-прежнему придерживаться своей версии.
Таким образом, реконструируя ход развития событий в 1222 году на Северном Кавказе, мы склонны считать, что после прохода в районе Дербента и разъединения алано-половецкого альянса Чингизиды ушли в степи, настигая и тех половцев, которые незадолго до этого получили от них дары и подношения. Двигаясь от рек Сунжа и Терек в Чечне через ставропольские степи, Чингизиды вышли на правый высокий берег Кубани в среднем ее течении. Отсюда они двигались вдоль реки, не выходя на ее левобережье, перемещаясь в сторону Дона, вскоре достигнув и реки Калки.
Что же касается половцев, уходивших от татаро-монголов, то их отряды, спасаясь от преследователей, возможно, укрылись в Восточном Причерноморье, где, скорее всего, и следует локализовать «леса, горы и болота» (лиманы?), упомянутые средневековым источником. В связи с таким предположением следует вспомнить и о давнем наблюдении А. В. Дмитриева, длительное время изучавшего многочисленные курганы в окрестностях современного г. Новороссийска. В конечном счете он связал их с теми половцами, которые якобы бежали сюда еще в 1222 году (24). Именно здесь ныне достаточно ощутимо фиксируется тюркский этнокомпонент, засвидетельствованный письменными источниками более позднего времени, например, при описании персидскими авторами Шами и Иезди маршрутов передвижения войск Тимура «против владений Бериберди и Буракана», один из которых к тому же был «правителем асов» (25). Многочисленные болота, упоминаемые письменными источниками, следует локализовать в низовьях Кубани и близко расположенных к ним плавнях, а также на территории Крымского полуострова. Третья часть половцев вынуждена была уйти «в страну русских».
Так завершилась разведывательная кампания, вернее, рейд Чингизидов, осуществленный ими в 1222 году через Северный Кавказ. Он коснулся лишь незначительной его части и не привел к окончательному покорению региона, затронув в большей степени часть предкавказских аланов и значительную часть предкавказских половцев. Полному захвату Северного Кавказа способствовала завоевательная кампания, осуществленная уже в конце 1230-х годов.
Таким образом, вряд ли есть веские и серьезные основания для того, чтобы на страницах школьных и вузовских учебников, в соответствующих разделах учебных пособий, ведя речь о событиях 1222 года, сильно «сгущать» краски и произвольно домысливать сообщения средневековых письменных источников.
Литература
1. Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1986. С. 7-130.
2. Тизенгаузен В. Г. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. 1. СПб., 1884.
С. 1-2; Ибн ал-Асир. О первом нашествии татар на кипчакские и черноморские страны / пер. проф. И. И. Ивановского // Ученые записки Императорской Академии наук по 1 и 3 отделениям. Т. 2. СПб., 1884. С. 12.
3. История лезгин: краткий научно-популярный очерк. Махачкала, 1990. С. 13-14.
4. Кузнецов В. А. Алания в Х-Х111 вв. Орджоникидзе, 1971. С. 20-40.
5. Каминский В. Н., Каминская И. В. Аланы на Кубани // По страницам истории Кубани. Краснодар, 1993. С. 24-30; Сорокина В. П. Средневековые погребения из некрополя города Кепы на Тамани // Экспедиции Государственного Исторического музея. М., 1965. С. 124-30; Армарчук Е. А., Новичихин А. М. Украшения конской упряжи Х-Х11 вв. из могильника «Андреевская щель» близ Анапы // Краткие сообщения Института археологии РАН. Вып. 216. М., 2004. С. 65-67.
6. Бибиков М. В. Византийские источники по истории Руси, народов Северного Причерноморья и Северного Кавказа (Х11-Х111 вв.) // Древнейшие государства на территории СССР: материалы и исследования. 1980 г. М., 1981. С. 112-115.
7. Кудряшов К. В. Половецкая степь. М., 1948. Карта-вклейка между с. 138 и 139; Плетнева С. А. Печенеги, торки и половцы в южнорусских степях // Материалы и исследования по археологии СССР. № 62. Т. 1. М.; Л., 1956. Карта.
8. Минаева Т. М. К вопросу о половцах на Ставрополье по археологическим данным // Материалы по истории Ставропольского края. Вып. II. Ставрополь, 1964. С. 157-168. Карта.
9. Фелицын Е. Д. Археологическая карта Кубанской области. Екатеринодар, 1882; Белоруцкий Н. Л. Находка каменного изваяния в Краснодарском крае // Советская археология. 1956. № 3. С. 257; Федоров-Давыдов Г. А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов. М., 1966; Плетнева С. А. Половецкие каменные изваяния // Свод археологических источников. Вып. Е 4-2. М., 1974. С. 102-105. № 1092-1144; Ждановский А. М. Статуя половецкого воина из станицы Новомалороссийской // Советская археология. 1977. № 1. С. 289-292; Навротский Н. И., Нарожный Е. И. Половецкие каменные изваяния Среднего Прикуба-нья // К изучению историко-культурного прошлого населения Прикубанья. Армавир, 1992. С. 14-15; Навротский Н. И. Половецкие каменные изваяния из Армавирского краеведческого музея // Историко-археологический альманах. Вып. 1. Армавир; М., 1995. С. 157-165; Плетнева С. А. Об армавирской коллекции половецких каменных изваяний // Исто-рико-археологический альманах. Вып. 1. Армавир; М., 1995. С. 165-166; Тарабанов В. А. О каменных половецких изваяниях из коллекции Краснодарского археологического музея-заповедника им. Е. Д. Фелицына // Древности Кубани. Краснодар, 1991. С. 91-93; Зеленский Ю. В. Формирование коллекции половецких каменных изваяний Краснодарского ис-торико-археологического музея-заповедника // Музейный вестник. Вып. 3. Краснодар, 2001. С. 32-37; Кочкаров У. Ю. Позднекочевнические погребения
всадников в Краснодарском крае // Краткие сообщения Института археологии РАН. Вып. 217. М., 2004. С. 97. Рис. 2, Б; Лопатин А. П., Лопатина Т. Е. Каменное половецкое изваяние из ст-цы Прочноокопс-кой // Историко-археологический альманах. Вып. 7. Армавир; М., 2001. С. 110-111;Малахов С. Н. Новые данные к картографии половецких изваяний в При-урупье // VI чтения по археологии Средней Кубани (Краткое содержание докладов). Армавир, 1999. С. 27-28; Нарожный Е. И., Лямцев А. Ю. Новое каменное изваяние половецкого времени с Кубани (Окрестности ст-цы Мирской Краснодарского края) // VIII чтения по археологии Средней Кубани (Краткое содержание докладов). Армавир, 2001. С. 32-34; Нарожный Е. И., Соловьев М. Г. Новое половецкое каменное изваяние с правобережья Кубани // X чтения по археологии Кубани (Краткое содержание докладов). Армавир, 2003. С. 27-29; Нарожный Е. И. Новые находки половецких изваяний с территории Прикубанья (Предварительная публикация) // Археологический журнал (Армавир). 2008. С. 35-42.
10. Нарожный Е. И. О половецких изваяниях и святилищах XШ-XIV вв. Северного Кавказа и Дона // Степи Европы в эпоху средневековья. Т. 3. Половецко-золотоордынское время. Донецк, 2003. С. 245-274.
11. Кузнецов В. А. Эльхотовские ворота в X-XIV вв. Владикавказ, 2003. С. 160-164.
12. Нарожный Е. И. Северокавказские кочевники эпохи средневековья. Армавир, 2005. С. 43-46.
13. Шевченко А. В. Антропологические исследования погребенных на Змейском могильнике // Кочевники Азово-Каспийского междуморья. Орджоникидзе, 1989. С. 79.
14. Ибн ал-Асир. О первом нашествии татар на кипчакские и черноморские страны... С. 10.
15. Викторова Л. Л. Монголы. Происхождение народа и истоки культуры. М., 1980; Жуковская Н. Л. Категории и символика традиционной культуры монголов. М., 1981; Жуковская Н. Л. Монголы // Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии. Новый год. М., 1985. С. 120-190; Жуковская Н. Л. Монголы // Календарные обычаи и обряды народов Восточной Азии. Годовой цикл. М., 1989. С. 221-264; Марков Г. Е. Кочевники Азии. Структура хозяйства и общественные отношения. М., 1976; Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири. Пространство и время. Вещный мир. Новосибирск, 1989; Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири. Знак и ритуал. Новосибирск, 1989.
16. Нарожный Е. И. О находках дальневосточных и южносибирских предметов XIII века на Северном Кавказе // Вопросы северокавказской истории. Вып. 5. Армавир, 2000. С. 16-20; Нарожный Е. И. Этнокультурный состав кочевого и оседлого населения северокавказских владений Золотой Орды: некоторые итоги и перспективы изучения // Средневековая археология Евразийских степей: материалы Учред. съезда Междунар. конгр. Т. I. Казань, 2007. С. 204-212; Нарожный Е. И. Чжурчженьские предметы эпохи средневековья на Северном Кавказе // Археология, этнография и антропология Евразии (Новосибирск). 2007. № 4. С. 60-64; Narozhn Е. I.
Jurchen artifacts from the Northern Caucasus // Archaeology, Ethnology and Anthropology of Eurasia. 2007. № 4. Р. 60-64.
17. Федоров Я. А., Федоров Г. С. Ранние тюрки на Северном Кавказе (Историко-этнографические очерки). М., 1978. С. 27-33.
18. ДжиоевМ. К. Алания в XIII-XIV вв.: дис. ... канд. ист. наук. М., 1982. С. 34-44.
19. Ибн ал-Асир. О первом нашествии татар на кипчакские и черноморские страны... Там же.
20. Анчабадзе Э. Я. Кипчаки Северного Кавказа по данным грузинских летописей XII-XIV вв. // Материалы науч. сессии по проблеме происхождения балкарского и карачаевского народов (22-26 июня 1959 г.). Нальчик, 1960. С. 9-38; Лавров Л. И. Кара-чай и Балкария до 30-х годов XIX века // Кавказский этнографический сборник. Т. IV. М., 1979. С. 30-43; Алексеева Е. П. Карачаевцы и балкарцы - древний народ Кавказа. Черкесск, 1965. С. 25-40; Кумыков Т. Х. Этногенез балкарского и карачаевского народов в исторической литературе // Материалы науч. сессии по проблеме происхождения балкарского и карачаевского народов. С. 9-38; Дьячков-Тарасов А. Н. О происхождении карачаевцев // Записки Северо-Кавказского научно-исследовательского института. Т. 2. Ростов н/Д, 1929. С. 363-369; Лавров Л. И. О происхождении балкарцев и карачаевцев // Краткие сообщения института этнографии. Вып. 31. М., 1958, С. 3-10; Батчаев В. М. Предкавказские половцы и вопросы тюркизации средневековой Бал-карии // Археология и вопросы древней истории Кабардино-Балкарии. Вып. 1. Нальчик, 1980. С. 79-95; Батчавев В. М. Из истории традиционной культуры балкарцев и карачаевцев. Нальчик, 1986. С. 89-124.
21. Биджиев Х. Х. Тюрки Северного Кавказа. Черкесск, 1993; Нарожный Е. И. О раннесредне-вековых каменных изваяниях Прикубанья (Некоторые аспекты проблемы) // X чтения по археологии Средней Кубани (Краткое содержание докладов). Армавир, 2002. С. 36-39; Нарожный Е. И. О верхнекубанских средневековых изваяниях // Материалы и исследования по археологии Кубани. Вып. 2. Краснодар, 2002. С. 131-143.
22. Нарожный Е. И. О маршруте движения Чингизидов в 1222 году // Археология и краеведение Кубани: Материалы I краев. межвуз. конф. Армавир; Краснодар, 1996. С. 2-5.
23. Голубев Л. Э. Три этюда по истории адыгов XIII-XV вв. // Голос минувшего (Краснодар). 2004. № 2. С. 22-24.
24. Дмитриев А. В. Раскопки курганов XII-XIII вв. у г. Новороссийска // VI Крупновские чтения по археологии Северного Кавказа: тез. докл. Элиста, 1978. С. 76-77.
25. Нарожный Е. И. О движении войск Тимура с Нижней Кубани (Историко-археологические ориентиры) // I Абхазская междунар. археол. конф., посвящ. памяти Ю. Н. Воронова. Древние культуры Кавказского Причерноморья, их взаимодействие с культурами соседних регионов. Сохранение культурного наследия: материалы конф. Сухуми, 2006. С. 257-261.
Е. I. NAROZHNYJ. ABOUT EVENTS OF 1222 IN NORTHERN CAUCASUS (GOING THROUGH THE PAGES OF «HISTORY...» OF VARIOUS PLACES OF THE SOUTH OF RUSSIA)
The author of this article investigates parts of up-to-date textbooks dedicated to Northern Caucasus history in the beginning of the XIII century. He analyses different points of view upon the consequences of the Chingizid invasion into the region in 1222.
Key words: Chingizids, Alans, Polovtsy, the river Kalka.
С. Е. САЗОНОВА
ИСТОРИЯ ЗАСЕЛЕНИЯ АНАПСКОГО РАЙОНА УКРАИНСКИМИ ПЕРЕСЕЛЕНЦАМИ (30-60-е годыXIX века)
На основе новых архивных материалов, выявленных в фондах Российского государственного архива древних актов, Российского государственного военно-исторического архива и Государственного архива Краснодарского края автор рассматривает историю заселения Анапского района украинскими переселенцами и детально воссоздает условия жизни, трудности и особенности их адаптации на этой территории.
Ключевые слова: переселение украинского населения, заселение Анапского района.
В 1828 году крепость Анапа с близлежащими территориями окончательно вошла в состав владений России, превратившись в один из ее важнейших форпостов на юге. После заключения Адрианопольского мирного договора российские правящие круги стали уделять большое внимание колонизации района, традиционно привлекая для этих целей людей, «которые в землях претерпевают недостаток и добровольно желают водвориться в местах, удобных для жизни и промыслов» (1). Такими перенаселенными и малоземельными губерниями в тот период являлись малороссийские Полтавская и Черниговская губернии (2).
На месте разрушенной крепости было решено возвести Анапское поселение. В 1846 году по указу Николая I оно причислялось к Закавказскому краю. Жители станиц, «расположенных от Черного моря и устья Кубани между Варениковскою пристанью, фортами Раевским и Гостагаевским и Анапой», приобретали звание «закубанских поселян» (3).
Вопросы заселения Анапского района с момента его перехода под юрисдикцию Российской империи в связи с учреждением Черноморской береговой линии затрагивались в работах дореволюционных историков Ф. А. Щербины, Е. Д. Фелицына, В. Новицкого, В. А. Соллогуба, А. А. Харитонова и др. (4). Общие сведения о присоединении и дальнейшем развитии Анапского района встречаются в работах историков-краеведов В. Чащина и Ф. Е. Янишогло (5).
В крепости Анапа кроме гарнизона и служащих чиновников находилось небольшое число «людей гражданского ведомства; заезжие временно иногородние русские торговцы; анапские турки, греки, армяне, малое число крымских татар, арестантские военные рабочие роты» (6). Их было явно недостаточно для того, чтобы заселить Анапский район. Поэтому в 1832 году правительство Российской империи, одобрив проект барона Розена, определило разместить здесь семейс-
тва малороссийских казенных крестьян под прикрытием 140 конных и 260 пеших казаков 6-го Черноморского полка (7).
Как и при организованных переселениях в Черноморию, на всем протяжении пути следования выходцев из малороссийских губерний в Анапу правительство взяло на себя заботу о них. Им был выдан провиант, предоставлены подводы, а по прибытии - различные земледельческие орудия, семена, рабочий скот, за казенный счет произведена закупка 100 ружей со штыками и 10 тысяч патронов. Все эти расходы кроме издержек в пути оценивались в 182 000 рублей ассигнациями (8).
На месте переселенцы в течение трех лет обязаны были «завести прочную оседлость». Им предоставлялся надел размером от 5 до 10 десятин в полную частную собственность и участок под усадьбу - 300 кв. саженей; офицерским семьям - по 600 кв. саженей. Они также получали льготы: освобождение от податей, воинского постоя и повинностей (кроме земских обязанностей) на 15 лет (9).
По оценке командования, восстанавливать крепость Анапу не имело смысла, так как имеющиеся там каменные, преимущественно с земляными крышами дома, были разбиты бомбами и ядрами, а все строения из турлука и землебитного кирпича представляли собой развалины. Поэтому по предложению графа Паскевича принимается решение возвести силами инженерной команды новое Анапское поселение, а для переселенцев выстроить 100 казенных домов. Но к 1835 году успели построить лишь 63 дома на каменных фундаментах: «деревянных из досок - 22, придеревянных, обложенных сырцовым кирпичом - 13, турлучных (плетеных) - 28» (10). Каждый из них был рассчитан на две семьи и разделен сенями на две половины. Устройство этих домов обошлось примерно в 112 тысяч рублей ассигнациями, но жилых помещений для всех желающих все равно не хватило.
