CC BY
65
Мание истины: к вопросу об объеме понятия
х
3
ф
<=£
1
X
<3
А. Ю. АНТОНОВСКИМ
Вместо эпиграфа
1. Сократ. Значит, поскольку у него есть о чем-нибудь истинное мнение - а не знание, как у другого, - он, догадываясь об истине, но не познав ее разумом, будет вести других не хуже, чем тот, кто ее познал. [...] Выходит, истинное мнение ведет нас к правильным действиям ничуть не хуже, чем разум. Значит, правильное мнение приносит не меньше пользы, чем знание.
2. Менон. Но не вполне, Сократ: обладающий знанием всегда попадет в цель, а обладающий истинным мнением когда попадет, а когда и промахнется.
3. Сократ. Что ты говоришь? Разве тот, чье мнение всегда верно, не всегда попадает в цель, пока его мнения истинны?
4. Менон. Это, без сомнения, так.
5. Сократ. Вот я и удивляюсь, почему же, если это так, знание ценится куда выше истинного мнения и почему знание - это одно, а мнение - совсем другое? [...]
6. Сократ. ...Истинные мнения ... пока остаются при нас, вещь очень неплохая и делают немало добра; но только они не хотят долго при нас оставаться, - они улетучиваются из души человека и потому не так
Статья подготовлена при поддержке гранта РГНФ № 06-03-00304а.
ценны, пока он их не свяжет суждением о причинах. А оно и есть, мой друг Менон, припоминание, как мы с тобой недавно установили. Будучи связанными, мнения становятся, во-первых, знаниями, во-вторых, устойчивыми. Потому-то знание ценнее правильного мнения и отличается от правильного мнения тем, что оно связано.
7. Менон. Клянусь Зевсом, Сократ, похоже, что это так.
8. Сократ. Да я и сам говорю это не то чтобы зная, а, скорее, предполагая и пользуясь уподоблением.
9. Но есть только две вещи, которые правильно руководят нами, - истинное мнение и знание: человек, обладающий и тем и другим, руководствуется правильно.
-
* * *
В статье обосновывается тезис о том, что в основе различности истины знания и знания истины, зафиксированной в парадоксах Геть-ера, лежит различение двух типов наблюдений (первого и второго порядков), где наблюдателю второго порядка открывается латентный пространственно-временной и личностный контекст истинных (случайных или вероятных) высказываний первого наблюдателя. Именно поэтому истинные высказывания наблюдателя первого порядка не шц являются знанием.
I!
II
ж!
нш
Вместо введения:
СИНГУЛЯРНОСТЬ СЛОВА УБ.
Сингулярность объекта
Что есть истина и что есть знание? - такие постановки вопроса страдают изначальным изъяном: они уже предполагают наличие некоторого феномена, референта обоих понятий, который осталось лишь уточнить или определить, отличить от рядоположенных явлений; а в данном случае - друг от друга. Эта изначальная порочность, собственно, и приводит к философским контроверзам когерентиз-ма, конвенционализма, корреспондентской теории истины и многих других.
Сам контроверзный характер этих подходов вытекает из того, что сингулярность понятия, словно сама собой, подводит к сингулярности его референта, который осталось только уточнить. Почему так? Ведь в пользу этого нет никаких аргументов! За исключением одного: «Но не зря же придумали это слово... что-нибудь оно да означает». Одна- ™
ко перечисленные подходы вроде бы не должны спорить между со- х"
бой. Разве нет у когерентной теории своего собственного референ- «Л
та - феномена согласованности утверждений, ориентированного на выбранный критерий достоверности, пусть отчасти произвольно порождаемый (но разве кто-то спорит ныне, что теории сами рождают свой предмет)? И разве нет у конвенционалистского подхода своего
О)
5
X
<51
3 Зак. 3339 3 3
собственного предмета - универсально принимаемых соглашений по поводу того, что считать тем-то и тем-то, определять так-то и так-то? Известные трудности в выявлении референта возникают лишь применительно к корреспондентской теории: ведь поскольку объект здесь является соответствием (каковое, в конечном счете, можно понимать как различность объекта и его описания), мы должны поставить вопрос о том, что есть соответствие, граница, различность как таковые. Ибо сопоставимость объекта и его описания требует хотя бы какой-то примитивной однородности того, что друг другу «соответствует».
Лишь дав типологию различий и включив туда весьма сомнитель-ное различие между явлениями, друг с другом не «соприкасающих», не имеющих каких-то общих границ, более общих оснований сравнения, можно хотя бы как-то приблизительно обозначить и референт корреспондентской теории, - а именно абсолютную различность знания и объекта знания. Это вовсе не подрывает, как можно было бы подумать, сам концепт соответствия этих феноменов, ибо всегда можно домыслить некоторую непознаваемую «вещь в себе», о которой известно то, что о ней ничего не известно, тем самым лишив ее статуса знания и нагрузив предметностью.
Итак, кажется, очевидно неплодотворным и парадоксальным является подход, где некоторый традиционный термин, в данном случае истина, задает область единого объекта, нам уже как-то данного, и осталось найти лишь его определение, теоретические поиски которого рождают самостоятельные объектные комплексы, которые все почему-то упорно пытаются объединить верховным понятием истины.
Но, может быть, тогда начать не с истины? Быть может, следует начать со знания, тем более что в случае всех остальных подходов, помимо корреспондентского, собственно знание и является предметом спекуляций, и именно ему, а не мистической истине, приписываются характеры конвенциональности, когерентности, инструменталь-ности или операциональности.
Но если речь идет о знании, то знании о чем? О знании мира, отдельных фактов о мире, положений дел, знаковых форм, самого знания в конце концов? Как определить знание, если самим определением мы уже задействуем знание, имеем его в качестве объекта определения, одновременно используем в качестве средства этого определения, и перформативно получаем его же в результате определения? Есть ли что-либо вокруг нас, с чем мы имеем контакт, но И что, в том или ином смысле, не является знанием и может быть от-
^ лично от него, как некая среда или фон, которые мы можем рассмот-
$ реть как более общее феноменальное (родовое) основание знания,
Ф входящее в последнее как «один из» элементов наряду с чем-то, что
^ знанием не является?
* Но, может, изменить подход? Может быть, стоит изначально ори-
<5J ентироваться на какие-то житейские ситуации и интуиции, на примеры
живой коммуникации, и, фиксируя взаимное понимание или непонимание, удачные примеры ориентации в нашем повседневном мире, попытаться, исходя из самой коммуникативной эмпирии, поставить вопросы о знании и истине? Нельзя сказать, что такие попытки не предпринимались.
Вопрос о знании знания
Крошечная двухстраничная статья Эдмунда Гетьера1 (которую, впрочем, можно было бы сократить вдвое без большого ущерба для концепции) разрушила ряд базовых и интуитивно понятных представлений о знании. Оказалось, что обоснованности суждения (наличия доказательств или свидетельств в его пользу), субъективной уверенности в нем (полагания) и истинности данного суждения уже недостаточно для того, чтобы признавать его знанием.
Критика традиционного понятия знания2 в простейшей форме вытекает из вопроса: что мы знаем, когда утверждаем «S знает р»?
Здесь этот вопрос о знании принимает самореференциальную форму, а наше знание о знании других сводится к традиционному набору из трех элементов, а именно:
1) мы знаем, что р - истинно
2) мы знаем, что S полагает, что р.
3) мы знаем, что S располагает свидетельствами в пользу р.
Если все три вида знания действительно наличествуют, мы знаем
и то, что S знает р. (Оставим пока вопрос о том, что все три вида предварительного «обосновывающего» знания, в свою очередь, потребуют такого же трехэтапного самообоснования).
Эта схема, по видимости, была разрушена мысленным экспериментом Геттьера:
Смит и Джонс претендуют на занятие вакантной должности. Смит высказывает суждение р, звучащее так: «Должность получит тот, у кого в кармане 10 пенсов». Знание именно этого суждения далее оказывается под вопросом. Смит располагает рядом свидетельств в пользу этого суждения: знает, что Джонс имеет 10 пенсов и к нему благоволит начальство. И, в конце концов, действительно должность получает «человек, у которого в кармане 10 пенсов», но только этот человек... сам Смит, который, как оказалось, не ведая об этом, в свою очередь имел в кармане десять пенсов.
Итак, сформулированное Смитом суждение р, во-первых, соответствует действительности (истина как признак знания), во-вторых,
Смит верит в него (полагание как признак знания) и имеет веские на J __________ Я
1 Gettier Е. Is justified true belief True Belief Knowledge? // Analysis.
1963. P. 121-122.
' Гетгьер, как известно, базируется на понятии знания Чизома и Айера.
да
і®
I
5'
то основания (обоснованность как признак знания). Однако, несмотря на все наличествующие признаки, действительное содержание суждения р ему неизвестно, ведь оно имеет в виду совсем другого человека, и, кроме того, Смит не знает, что у него в кармане тоже есть 10 пенсов.
Казалось бы, причина парадокса утверждения неизвестной истины здесь лежит на поверхности: суждение р имеет дело с «недоопределен-ным» референтом - с «человеком с десятью пенсами в кармане». Он выступает одновременно и как переменная, и как «колеблющаяся» константа.
И, тем не менее, традиционная трехэлементная схема понятия знания показалась некорректной. Но в чем ее некорректность, было не совсем ясно.
Очевидно, например, что суждение р является «некорректным» обобщением индивидуального случая Смита с его 10 пенсами в кармане. Ведь оно индуктивно выводилось из случая Джонса, а в результате было применено к случаю Смита. Некорректным это «обобщение» можно назвать потому, что не было никаких оснований вводить Смита в число успешных кандидатов на получение должности и ставить его в один таксономический ряд с Джонсом.
Однако такой вывод о корректности или некорректности вывода можно сделать на основе тех или иных постулатов или правил рациональности. И в зависимости от тех или иных правил, а также от наблюдательного статуса высказывающих лиц и от времени сделанных высказываний, само суждение может принимать разные значения-корректности или некорректности. Так, обобщение р и включение в него случая Смита будет некорректным с точки зрения Смита, но корректным с точки зрения некоторого более компетентного наблюдателя, которому, скажем, известно несколько больше о предпочтениях начальства, и даже с точки зрения самого Смита, но в более поздний момент времени, когда выбор кандидата уже совершен. (Здесь мы не будем дальше развивать этот тезис - сделаем это ниже, а пока лишь укажем на необходимость фиксации пространственно-временных и личностных характеристик ситуации, или суждения об этой ситуации как наиболее существенного для выявления истинностного статуса этого суждения. Одно и то же суждение, очевидно, принимает разные значения корректности и некорректности в зависимости от определения «пространственно-временных» и личностных «координат» ситуации.)3
Чтобы устранить такую парадоксальность «знания неизвестной истины», приходится модернизировать трехэлементную схему признаков знания, а значит, включать в правила рациональности вывода еще один, четвертый, вид необходимого «знания» о том, что знают
^ другие. О чем же это знание? Назовем этот четвертый элемент зна-
Ф нием индуктивной погрешности.
Ч
т —-----------
X Могут возразить, что уж математические законы явно верны во всех
<д
возможных мирах.
Итак, отныне, по мнению некоторых мыслителей4, схема должна включить некоторое дополнение, получающее вид поначалу представляющегося избыточным предположения или, скорее, метаполага-ния о возможной некорректности некоторого высказывания или пола-гания. Должно-де учитываться обычно нерефлексируемое в процессе самого высказывания свойство вывода или обобщения, ведущего к этому высказыванию. В данном случае должно, например, учитываться то возможное обстоятельство, что обобщение, сделанное применительно к Джонсу, пусть и истинное по отношению к Смиту, из случая Джонса не вытекает. Оно отвечало правилам индуктивного вывода, было весьма вероятным, но в будущем оказалось ложным по отношению к Джонсу.
Итак, теперь, чтобы что-то получило статус знания, должно учитываться (и опровергаться) некоторое метаполагание о том, что некоторое полагание может оказаться неверным по отношению к некоторому числу ситуаций, к некоторым пространственно-временным отрезкам и личностям, в них включенным.
В рамках «пробабилистической» или «беспредпосылочно-индук-тивной» рациональности, которая требовала принятия вывода «Джонс имеет 10 пенсов, следовательно Джонс назначается на должность» и, как следствие, истинности р, возникает парадокс «знания неизвестной истины». В рамках иного типа рациональности (назовем ее самореференци-альной) требуется учет неочевидных возможностей, учет возможных ошибок индуктивного вывода, учет возможной иной - более поздней или более компетентной - инстанции наблюдения, которой известно больше. Иными словами, если бы был добавлен еще один, четвертый, признак знания и мы бы знали о некорректности подстановки Смита вместо Джонса, то парадокс знания неизвестной истины не возникал бы.
Этот подход дополнения трехэлементного понятия знания его четвертым элементом опробовался многократно. Ряд теоретиков поспешили дополнить понятие знания требованием указывать на то, что ситуация действительно является нормальной, т.е. адекватность высказывания не является случайным совпадением с реальным положением дел: так, если человек, взглянув на часы, показывающие полдень, констатирует: «Сейчас - полдень», (р) является «неслучайноистинным», если часы идут (нормальная ситуация), и случайноистинным, если они остановились ровно 24 часа назад5.
4 Klein P. A proposed Definition of Prepositional Knowledge // The Journal of Philosophy. 1971. №16. P. 471-82; Harman G. Thought. Princeton Univ. Press. 1973.
то он формулирует истинное полагание об этом времени дня, но нельзя утверждать, что он обладает знанием.
-
X
3 Чрезвычайно легко, - полагает Б. Рассел, - дать примеры истинных ф
полаганий, не являющихся знанием. Если случится так, что человек по- Щ
смотрит на часы в момент, когда они показывают действительное время, ®
Петер Клайн предлагает ввести в понятие знания соответствующий элемент, благодаря которому это понятие принимает следующий вид:
1) мы знаем, что р - истинно
2) мы знаем, что Б полагает, что р.
3) мы знаем, что Б располагает свидетельствами в пользу р.
4) мы знаем, что не существует истинного суждения такого, что если бы Б обладал соответствующими свидетельствами в его пользу в момент времени И, р перестало бы казаться Э обоснованным.
Так, если бы стало известно, что часы стоят, утверждение о том, что «сейчас полдень» (р), перестало бы казаться для Э обоснованным, пусть даже оно и является истинным. И действительно, это добавление элемента кажется тривиальным, и удивляет лишь то, почему оно не было осуществлено ранее.
Итак - в полном соответствии с законом обратного отношения содержания понятия и его объема - отныне из знания исключаются истинные пропозиции, к которым исследователь пришел в результате случайного совпадения с реальным положением дел, и именно благодаря этому исключению понятие знания обогащается входящим в него новым элементом. Содержание понятия знания увеличилось, а объем (количество истинных пропозиций, входящих в знание) уменьшился.
Необходимость такого «обогащения» понятия знания представляется интуитивно понятной и почти очевидной. Однако это «новое»6 понимание знания привнесло с собой и ряд поначалу неявных, но эпистемически чрезвычайно важных импликаций.
Во-первых, оно существенно смещает приоритеты среди элементов понятия знания, требует большей обоснованности (больших доказательств у Э в пользу его суждений), а истинность знания низводит с пьедестала ключевого аргумента в пользу наличия знания как такового у того, кто его формулирует. Тем самым, по крайней мере аналитически, приходится признавать уже далеко не столь тривиальное и очевидное следствие этого подхода, а именно то обстоятельство, что истина (знания) и знание (истины) в каком-то смысле не совпадают.
Во-вторых, еще раз становится понятна роль фактора простран-ственно-временных и личностных характеристик высказывания для того, чтобы признавать его знанием. Под «личностными» характеристиками подразумевается приписывание высказывания тому или иному наблюдателю, т.е. то обстоятельство, что в устах разных наблюдателей одно и то же высказывание получает разные значения «знания» или «незнания».
В-третьих, требует прояснения проблема контекста знания, т.е. ^ проблема определения инстанции, выносящей суждения по поводу
^ суждений и знаний другого. Кто, собственно, есть этот «мы», знающий
^ нечто, что знает или не знает другой?
л --------------
6 О степени его «новизны» - вспомним вышеприведенный фрагмент из «Менона» - судить читателю.
НИ
$н
II
II
Рассмотрим эти проблемы более обстоятельно. Идея дифференцированное™ знания и истины далеко не нова, на что указывает выше приведенный фрагмент из «Менона». Но можем ли мы хотя бы предварительно более четко сформулировать отношение знания и истины, исходя из указанной этой аналитической четырехэлементной модели знания и точки зрения Платона?
Пока представляется более или менее ясным и логически необходимым факт, что тот, кто обладает знанием, обладает и истиной (в том смысле, что способен высказывать истинные мнения). Однако обратное отношение уже теряет статус логической необходимости уже просто потому, что истинность как элемент входит в множество из четырех элементов, конститутивных для понятия знания. Если мы знаем, что сталкиваемся со «знанием», его истинность предрешена; если мы знаем, что сталкиваемся с истиной, - это только указывает на вероятность (часто, и это очень важно, - будущую вероятность) того, что она может явиться и знанием, т.е. получить дополнительное обоснование и укорениться в психике познающего в виде его субъективной уверенности в нем как «полагание». |
Итак, мы сталкиваемся с тем, что знание оказывается намного более претенциозным понятием, нежели понятие истинности этого знания. Его дополнение четвертым элементом, принципом исключения «случайного совпадения», как раз и вскрывает широту и принципиальную включенность этого понятия в более широкий пространственно-временной и личностный контекст.
Здесь мы даем предварительный ответ на вопрос о том, где в знании коренится социальность. Ее место и обнаруживается в этом четвертом элементе понятия знания. Дать внутреннее содержание этого элемента означает рассмотреть пространство, время и персональ-ность, как схемы ориентации человека в его ситуации. Именно эти схемы определяют контекст всего остального знания о мире, возможность вычленения или отсечения «ненормальных» ситуаций (в том числе той, где часы, показывая правильное время, на самом деле стоят ровно 24 часа: ведь в данном случае лишь введение временной дифференции прошлое/будущее, т.е. представление о «современности», о «настоящем» как о границе между прошлым и будущим, позволят вывести это «случайно-истинное» суждение за пределы множества «знаемых» суждений).
Выявить социальную детерминацию истины означает поставить вопрос о том, какая познающая инстанция осуществляет принцип исключения случайного совпадения, а вместе с ним и исключение из ^
области знаемого целого класса истинных пропозиций. Эту инстанцию Ф
мы можем назвать наблюдателем второго порядка, который словно осуществляет селекцию (всегда ориентируясь на свои схемы отбора) £
1
X
одних суждений, считая их знанием, и отбрасывает другие, как не являющиеся знанием наблюдаемого наблюдателя7.
Появление фигуры наблюдателя делает возможным отдиффе-ренциацию истины и знания. Что является истиной и знанием для наблюдателя второго порядка, является лишь «истинным мнением» (в платоновском смысле), или «случайным совпадением» для другого.
ЛИЧНОСТНЫЙ И ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННОЙ КОНТЕКСТ ИСТИННЫХ ВЫСКАЗЫВАНИЙ
Определяющее значение личностного и пространственно-временного контекста для фиксации истинности суждений получило формальную разработку в «радикальном интерпретационизме» Д. Дэвидсона. Из интерпретационистского подхода вытекает предположение, что базисными ориентирами для определения истинности, и по совместительству базовыми эпистемическими понятиями, оказываются категории пространства, времени, персональности (и коррелятивные им дистинк-ции - близкого/далекого, прошлого/будущего, Я/Другого).
Так, «“вБ гедпеГ истинно на немецком языке, если произносится некоторым X во время Т, если и только если идет дождь рядом с X во время Т.»8, - пишет Дэвидсон, задействовав схему Тарского. Еще до более глубокого анализа структуры пространства, времени и персональности очевидно, что всякое продолжение коммуникации возможно только через фиксацию некоторого итога предшествующей комму-
7 В процессе общественной дифференциации и истинностная референция знания теряет связь с другими формами его символического представления, с его обозначениями как «справедливое», «запретное», «приятное», «опасное», «женское», «старинное», «тайное», «запредельное» etc., свойственными дописьменным обществам. И эго обособление истины как результат появления особого, дистанцирующегося наблюдателя описывает Луман: «Для непосредственного наблюдателя знание - всегда истинное знание, а в противоположном случае - вообще не знание. Ему известен лишь один вид знания. Для него и только для него высказывание «X существует» и «истинно, что X существует» логически эквивалентны. Если захотеть проверить, является ли его знание истинным знанием, нужно отойти и понаблюдать с дистанции, а именно, с помощью различения истинное/ложное. Для этого наблюдателя второго порядка уже существует истинное и не-истинное знание. У наблюдателя первого порядка еще illlli отсутствует возможность как-то обозначить неистинное знание ...Лишь
на уровне наблюдения второго порядка полностью вступает в свои права ^ дифференциальный код истинное/неистинное, лишь на этом уровне мо-
жет от-дифференцироваться система науки. Эта система все свои опера-gr ции сводит затем к этому различению» (Luhmann N. Wissenschaft der Ge-
да sellschaft. 1992. S. 170).
^ 8 Davidson D. Inquiries into Truth and Interpretation. Oxford, 1984.
никации, а сделать это возможно, лишь задав определенные значения в пространственном, временном и социальным измерении описываемых в коммуникации событий.
Дэвидсон ставит вопрос о том, какое знание необходимо для истинностной интерпретации произнесенного. Чтобы проинтерпретировать высказывание, приписать ему смысл, следует указать условия его истинностности; т.е. фактически уточнить, где, когда, применительно к кому (и кем - добавим мы) некоторое данное выражение может быть истинным (получить определенность, осмысленность, интерпретацию).
Знание,истина и вероятность
:И' :
Понятие временного контекста как детерминанты в определении
истинности и знания мы обнаруживаем в подходе Гильберта Хармана.
В знание должны входить лишь абсолютно достоверные суждения, ш но в большинстве случаев мы имеем дело только с тем, что является в высокой степени вероятным, особенно когда речь идет о весьма проблематичном знании и статусе будущих событий. Всякое «полага-ние», как правило, предполагает определенную степень вероятности развития событий, «содержащихся» в нём. Поэтому рациональность, с одной стороны, состоит в следовании индуктивным правилам признания наиболее возможного развития событий: так, если вероятность проигрыша в лотерею высока, то рационально полагать так о каждом участнике, несмотря на то что один из них наверняка выиграет. Парадокс состоит в том, что рациональность требует применительно к любому из множества игроков руководствоваться принципом «он проиграет», одновременно отказываясь при этом от непосредственно вытекающего из этого принципа предложения «проиграют все». Рациональным в этом случае оказывается следование фактически ложному предположению, что все участники лотереи проиграют, и никто не будет сомневаться, что придание статуса знания этому очевидно неистинному высказыванию практически абсолютно оправдано.
Чтобы избавиться от этого парадокса, приходится в очередной раз вводить самосодержащие положения: «Следует руководствоваться тем, что всякий участник проиграет, но это суждение может оказаться недостоверным». Мы впускаем в число полаганий еще одно - полага-ние о полагании.
Речь здесь идет уже о совсем иной - самореференциальной - ра- ^
циональности, которая изначально релятивирует достоверность всех *
остальных «полаганий» знающего за счет введения предложения: *
«Хотя бы одно из полаганий будет ложным» (если никакое другое, то с£
само это последнее, отчего парадокс лотереи на первом уровне исче- ®
зает, но вновь появляется на уровне второго порядка, т.к. возникает случай, когда метаполагание оказывается и истинным, и одновремен-
но ложным, т.к. указывает на себя как на ложное, подтверждая тем самым свою истинность).
Итак, все дело в процедуре вероятностного вывода. Оказывается, в вероятностностном характере вывода и заключена причина расхождения знания и истинностности. Ведь выводимая формула «каждый проиграет» чрезвычайно вероятна и в качестве знания с утилитарнопрагматической точки зрения вполне приемлема, но все-таки является ложной, несмотря на то что ее истинностное значение (случайно7) почти всегда подтверждается практикой.
Другой рассматриваемый Харманом вариант парадокса Гетьера. Петр уверил Катю в том, что у него есть машина «Форд», показав до-
кументы на нее и прокатив по городу, хотя на самом деле уже продал
нШ
ее. Но Катин вывод: «Мой друг имеет машину “Форд”» является истинным, поскольку другой ее друг, Саша, в этот самый момент приоб-
рел автомобиль той же марки. Истинное высказывание в очередной раз оказывается «неизвестным» для того, кто его формулирует.
Спасти традиционное понятие знания Харман в этом случае полагает так. Поскольку Катя видела Петра в «Форде» и документы на автомобиль, то (при осуществлении ею «пробабилистической акцептации знания») ее стинный вывод «Мой друг имеет машину “Форд”» фактически эквивалентен другому ее полаганию: «Петр, вероятно, мог бы иметь автомобиль “Форд”», что, очевидно, значительно увеличивает число случаев, когда бы это высказывание было бы истинным9. В таком случае это пробабилисти-ческое предположение с полным основанием приводило бы к выводу: «Один из друзей Кати может иметь “Форд”», который обобщал бы и случай Саши с «Фордом», и случай Пети без «Форда».
Итак, Катя в этом случае формулирует обоснованное, истинное полагание, а трехэлементное понятие знания торжественно спасено10.
X
<3
9 Но не делает его тавтологией. Оно было бы истинным, если бы у Пети не было автомобиля (что таковым и является), но было бы ложным, если бы Петя жил там, где вообще не было автомобилей «Форд» (пространственный контекст), или когда они еще не выпускались (временной контекст), или если он лично предпочитает немецкие автомобили (личностный контекст).
10 Другой подход, призванный спасти утраченную неразрывность знания и истинности знания, представлен каузальной теорией знания Е. Голдмана. Мы знаем, что автокатастрофа имела место лишь в том случае, если этот инцидент действительно каузально воздействовал через наши органы чувств на наше полагание о том, что имела место автокатастрофа. Если же мы что-то помним, следовательно, должна существовать каузальная цепь от прошлого вспоминаемого события к самому воспоминанию. В случае же Катиного полагания о том, что «Форд» принадлежит Петру, такой причинной связи нет. Свидетельства в пользу владения
{■£ «Фордом» Пети каузально не связаны с предположением «один из дру-
10 зей владеет “Фордом”». Такое предположение могло бы вытекать из фак-
та владения «Фордом» Сашей, но такового свидетельства у Кати как раз нет.
Проблема лишь в том, что Катя как раз и не делает пробабилисти-ческих выводов. Ее собственное обобщение гораздо сильнее в логическом смысле и подразумевает действительное владение действительным «Фордом» действительным другом. Ее полагание оказывается эквивалентным указанному вероятностному выводу лишь с точки зрения наблюдателя второго порядка, а сама она имеет дело с конкретной ситуацией и, соответственно, с меньшим числом случаев и незначительным сектором обзора.
В появлении парадокса формулирования Катей неизвестной ей истины виновно расхождение, с одной стороны, между концентрирующимся и замыкающимся на случае Петра характере ее личного «полагания», где это ее полагание, по сути, имеет дело с константами, а вовсе не с обобщающими переменными; с другой стороны, языковым характером ее высказывания, где само слово, оказывающееся
достоянием не только Кати как наблюдателя первого порядка, но и всех остальных наблюдателей, делает возможным распространение случая Петра на случай Саши. Говоря другими словами, в появлении парадокса виновна дифференция между более конкретным личным переживанием ситуации и обобщающей силой языка (т.е. различение переживание/высказывание или эквивалентные различения Я/Другой, сознание/коммуникация). Но этот личностный контекст Катиного высказывания может учесть лишь наблюдатель второго порядка.
Ее полагание, пусть даже и в мнимом облачении общего утверждения, всегда реферирует к Пете, а не к некоторому другу вообще и к данному «Форду» Пети, а не к «Форду» вообще. Различие между истинностью и знанием некоторой ситуации здесь возникает потому, что, применительно к ней, ее полагание, тяготеющее к конкретности ситуации данного «Форда» и данного человека, не является истинным, как бы она в нем ни была убеждена; и одновременно оно оказывается истинным для абстрактного наблюдателя, или другого, способного увидеть то, что не видно наблюдаемому наблюдателю. Она не видит того, что она чего-то не видит, - а именно того, что ее переменные («Форд», «друг») не пробегают конкретные константы ее жизненной ситуации. И, прежде всего, ей не видно различий между истиной ее высказывания, возникающей именно в силу его языковой, обобщающей, универсальной формы, и ее конкретным знанием о Пете и его «Форде».
Итак, лишь наблюдателю второго порядка становится очевидным расхождение между знанием и истиной, открывается больший сектор обзора. Лишь ему ведомо то, что известно или неизвестно наблюдателю первого порядка. Мы вернулись к итоговому тезису. В полагании о чужом полагании знание и истинность этого знания допускают расхождение.
111
II
