CC BY
26
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 6. ЭКОНОМИКА. 2008. № 1
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ
Ю.Я. Ольсевич
О ПСИХОГЕНЕТИЧЕСКИХ И ПСИХОСОЦИАЛЬНЫХ ОСНОВАХ ЭКОНОМИЧЕСКОГО ПОВЕДЕНИЯ
Исходный ее (политической экономии. — Ю.О.) пункт — исследование общих свойств человеческой природы, с которыми ее знакомят физиология и опытная психология.
А.И. Чупров. О современном значении и задачах политической экономии
1. Кризис аксиоматики мейнстрима
В современной экономической науке наблюдается парадоксальная ситуация. С одной стороны, эта наука быстро развивается, с другой — усиливаются голоса, заявляющие о ее кризисе и неспособности дать ответ на основные социально-экономические вопросы быстро меняющегося мира. Данная ситуация нашла проявление даже в Шведской королевской академии, которая вынуждена присуждать Нобелевские премии экономистам, стоящим на взаимоисключающих теоретических позициях.
Кризис теории наступает не тогда, когда накапливаются факты, ей противоречащие. Это необходимое, но недостаточное условие. Кризис наступает, когда эти факты выстраиваются в альтернативную конкурирующую гипотезу, посвященную тому же объекту. Определяющей чертой кризиса теории является выявление абсолютной либо относительной несостоятельности ее исходных посылок, т.е. ее аксиоматики. Под абсолютной несостоятельностью аксиоматики понимается ее непригодность в любые периоды истории и в любых странах, под относительной — ее несоответствие фактам в отдельные периоды и в конкретных странах.
То, что рыночно-капиталистическое хозяйство (при всем разнообразии и автономности его составных частей, этапов неравномерного развития, сложности структур, функций, субъектов) образует систему, нам представляется непреложным фактом. Если имеется система, то должна существовать и общая теория (модель) этой системы. Вопрос в том, какие элементы этой системы положены в основу теории в качестве ее исходных аксиом (взятых не из теории, а из «практики»). Связи и взаимодействия в хозяйствен-
ной системе — это всегда (непосредственно либо в конечном счете) взаимодействия между людьми. Поэтому исходная аксиоматика любой экономической теории в открытой либо скрытой форме — это взятое из практики (включая историческую практику) представление о природе человека и его поведении.
Классическая и неоклассическая теория и их производные (в рамках мейнстрима) исходят из «аксиомы» об «экономическом человеке», рационально максимизирующем индивидуальное благосостояние (трактуемое как денежный доход либо богатство). Историческая шкала (как старая, так и новая) и институциона-лизм с самого начала отвергали эту исходную предпосылку, выдвигая совершенно иные трактовки природы и поведения человека. Им удавалось (более или менее реалистично) объяснить на этой основе институциональную структуру рыночно-капиталисти-ческого хозяйства, но они потерпели фиаско в объяснении его функционирования как системы. «Общая теория» Кейнса исходила из собственных представлений о психике акторов рынка, отвергая как их рациональность, так и нацеленность на максимизацию благосостояния. Характеризуя этих акторов как носителей «склонностей», «предпочтений», «побуждений», а также агрессивных и защитных реакций, впадающих то в коллективную панику, то в ажиотажный оптимизм, Кейнс построил функциональную модель неустойчивого рынка, тяготеющего к неполной занятости.
Как правило, неоклассическую теорию давно (и без видимого результата) критикуют за то, что она исходит из состояния равновесия рыночно-капиталистической системы. Но никакая система не способна существовать продолжительное время, если внутри нее нет «точки равновесия», вокруг которой происходят колебания. Совсем другой вопрос — какова природа этого равновесия, какими силами, какой ценой и на каком уровне оно поддерживается? Рыночное равновесие — это прежде всего равновесие спроса и предложения на двух взаимосвязанных рынках — товаров и услуг, с одной стороны, и факторов производства — с другой. Но какие силы, стоящие за спросом и предложением, включаются в теоретическую модель, а какие остаются неучтенными? Именно этим различаются теории рыночно-капиталистической системы (неоклассическая и примыкающая к ней неоинституциональная, с одной стороны, кейнсианская, неокейнсианская и посткейнсиан-ская — с другой, марксистская и неомарксистская — с третьей).
Что касается теоретических концепций исторической школы и традиционного институционализма, то они не развились до такого уровня, когда применительно к ним можно было бы говорить о теории рыночно-капиталистической системы, хотя серьезные попытки были сделаны институционалистом У. Митчеллом и преемником идей исторической школы В. Ойкеном.
Мы полагаем, что как изъяны уже существующих теорий ры-ночно-капиталистической системы, так и неспособность альтернативных теоретических концепций «дорасти» до системности объясняются ограниченностью, ошибочностью либо неопределенностью их аксиоматики, т.е. исходных представлений о природе и поведении акторов капиталистического рынка.
Более полувека назад Милтон Фридмен выдвинул тезис, согласно которому критерием научности всякой теоретической гипотезы является ее пригодность для прогнозирования реакции экономической системы на внешние воздействия. Этим самым он перенес акцент в дискуссиях о релевантности теории с проблемы жизненности ее исходных аксиом на проблему проверки ее практических выводов.
Иногда такой перенос акцента понимается как умаление Мил-топом Фридменом значения аксиоматики теории, что не вяжется с многолетней исследовательской практикой этого ученого как историка денежной системы и статистика. Мы полагаем, что подход Фридмена следует понимать как признание им высокой сложности и противоречивости хозяйства и принципиальной необходимости (для построения теории) резкого ее упрощения путем отбора некоторых ключевых ее характеристик в качестве исходных аксиом. Критерием правильности для такого отбора и предложено считать в конечном счете прогностические возможности теории, построенной на отобранных аксиомах.
В зависимости от отбора исходных аксиом мы получим разные теоретические конструкции, на основе которых будут выведены разные прогностические оценки по одному и тому же «внешнему» воздействию. Фридмена интересовало прежде всего воздействие изменений кредитно-денежной политики государства на уровень занятости. Отобранные им аксиомы (сводящиеся к тому, что актор рынка стремится максимизировать доход — не только денежный — от совокупности пяти форм своего богатства — вещественного капитала, человеческого капитала, акций, облигаций и денег) привели к антикейнсианской (монетаристской) теоретической гипотезе, согласно которой активная кредитно-денежная политика в конечном счете бессильна изменить «естественный» уровень безработицы, но способна вызвать стагфляцию. Согласно принципиальной позиции Фридмена, если этот теоретический прогноз подтверждается практикой, то не имеет значения, насколько соответствует реальности исходное предположение о том, что большинство акторов на рынке обладают пятью указанными формами богатства и при этом стремятся максимизировать совокупный доход от них.
Но в том-то и дело, что выводы теории Фридмена совпали с реальностью именно потому, что исходные посылки этой теории для
данного исторического периода оказались реалистичными: к 1970-м гг. в США и Западной Европе сформировался мощный средний класс. Однако в дальнейшем (в 1980—1990-е гг.) его удельный вес в экономике стал падать, а социальная поляризация в распределении всех форм богатства начала возрастать. И, видимо, неслучайно, когда в Конгрессе США был предложен монетаристский законопроект о нулевой инфляции, он был отклонен на том (явно немонетаристском) основании, что блокирование роста цен привело бы к увеличению безработицы и снижению темпов экономического роста.
Итак, оказалось, что монетаристская теория имела прогностическую силу в отношении поведения экономической системы, но только для определенного периода, определенной группы стран, определенной части показателей и определенного типа внешнего воздействия на эту систему.
В принципе то же самое можно сказать и о кейнсианской теории, исходную аксиоматику которой составляли известные коллективные психологические «склонности», «предпочтения» и «побуждения» акторов рынка. Эта теория частично учитывала наличие «классов» и наций на мировом рынке и предсказывала последствия их поведения, но, как затем выяснилось, только для определенной исторической ситуации.
И монетаризм, и кейнсианство игнорировали корпоративные структуры рынка в силу своей конкретной практической нацеленности, с одной стороны, и исходной аксиоматики — с другой. Восполнить этот пробел призвана теория трансакционных издержек, к разработке которой Р. Коуза подтолкнул (по его собственному признанию) знаменитый тезис Ленина о «единой фабрике».
Коуз подверг критике исходную посылку неоклассики (и монетаризма) о стимуле максимизации индивидуального благосостояния, но сам не смог этой посылки преодолеть. Согласно Коузу, люди вступают в корпорации, стремясь минимизировать трансак-ционные издержки. В действительности более важным является фактор эффективности и динамичности и крупного производства, и внутрикорпоративных институтов (частично учитываемый концепцией Х-эффективности Лейбенштейна). В целом же теория Коуза не дает ответа на вопрос: почему более половины занятости даже в развитых странах приходится на мелкие предприятия?
Вышеприведенные примеры говорят о том, что экономическая теория не является единой, она не рассматривает экономику в развитии и во взаимосвязи ее основных аспектов и проблем и не имеет общей аксиоматической базы. Этот вывод может быть подкреплен позицией многих известных ученых современности.
Так, У. Баумоль констатирует отсутствие теории техногенного экономического роста, имеющей микроэкономический фунда-
мент, Дж. Акерлоф призывает к пересмотру макроэкономической теории на новых психологических и социальных основаниях,
A. Сен полагает, что неоклассические посылки не могут служить основой теории общественного выбора, В. Смит предлагает заменить посылку о сознательной рациональности аксиомой об «экологической рациональности» и т.д.
Каковы представления российских экономистов о направлениях, по которым развивается экономическая теория в своем стремлении преодолеть кризис современного мейнстрима?
Одна позиция (О.И. Ананьин, В.М. Ефимов) состоит в том, что развитие идет по пути фрагментации экономической науки вообще и экономической теории в частности. Это означает отказ от поисков некоей новой общей теории рыночно-капиталистической системы как целого в пользу разработки аналитического инструментария и частных теорий, относящихся к отдельным сферам и аспектам хозяйства. С помощью этих «заземленных» теорий, полагает
B.М. Ефимов, будет преодолен «аутизм» абстрактной общей теории мейнстрима.
Применительно к аксиоматике это означает, что общей природы человека и общих принципов его поведения либо не существует, либо они не играют существенной роли, а определяющее значение имеет приспособление человека к конкретным условиям хозяйствования. Иначе говоря, общая, единая аксиоматика экономической науки этим подходом не предусмотрена.
Вторая позиция (Г.Б. Клейнер, С.Г. Кирдина) заключается в том, что постулируются два основных типа человеческой психики — «человек экономический» и «человек институциональный». Но это не значит, что тем самым оправдываются существующие неоклассическая и неоинституциональная теории. Дело в том, что, согласно Г.Б. Клейнеру, и тому и другому типу человеческой психики присуща «органическая иррациональность». Автор поясняет это на примере гоголевских персонажей — «рвача» Плюшкина и «карьериста» Ноздрева. Однако вряд ли этих «алогичных» персон можно считать типичными акторами рыночно-капиталистической системы. Остается при этом неясным, как «экономический человек» может быть «иррациональным»? Тем не менее важное зерно истины в попытке типизации психики акторов рынка, бесспорно, содержится.
Третья позиция (А.Я. Рубинштейн) предполагает (в нашем истолковании) в качестве исходной посылки, что природа каждого человека носит двойственный, индивидуально-общественный характер. Отсюда следует, что его потребности имеют одновременно и частный, и социальный аспекты, а товары и услуги, которые эти потребности удовлетворяют, имеют и частную, и общественную
полезность (не сводимые друг к другу). Тем самым делается шаг, приближающий аксиоматику к реальности, и в то же время не ставится под сомнение возможность построения общей теории. Автор при этом стремится остаться «в рамках неоклассики», что не вполне понятно.
Может ли у экономической теории существовать некая системная аксиоматическая база, которая могла бы служить основанием для построения общей экономической теории, способной с единых методологических позиций объяснять и предсказывать «поведение» хозяйственной системы в разных ее аспектах и проявлениях?
Такая теория призвана ответить на три группы взаимосвязанных вопросов: о возникновении, формировании и трансформации институциональных структур, о поведении экономических агентов в рамках этих структур и о движущих силах экономического развития.
Мы полагаем, что такой системной аксиоматической базой может служить только представление о человеческой психике как единой структуре, имеющей неизменную (в рамках исторического времени) основу.
Автор данного доклада полагает, что при всех различиях общая тенденция движения экономической науки состоит в разработке более реалистической исходной аксиоматики и прежде всего представления о структуре психики человека и его поведения. Об этом свидетельствуют и рассматриваемые ниже выступления лауреатов Нобелевской премии.
2. Новые нобелевские лауреаты в поисках аксиоматических основ общей теории
Лекции шести лауреатов Нобелевской премии — Амартья Сена (1998), Даниела МакФаддена (2000), Джорджа А. Акерлофа (2001), Джозефа Е. Стиглица (2001), Даниэля Канемана (2002) и Верно на А. Смита (2002) не посвящены специально исследованиям человеческой психики, но в них даются иногда развернутые, иногда сжатые и частичные психологические и социологические трактовки экономических явлений1. По этим трактовкам мы и пытаемся «реконструировать» и сопоставить их представления о человеческой психике как основе экономического поведения.
Как считает Дж.К. Гэлбрайт, в научном повествовании, в отличие от дедуктивного, результат может быть объявлен уже в начале. Наш результат можно свести к четырем пунктам. Во-первых, чет-
1 Лекции опубликованы в издании: Мировая экономическая мысль: В Vt. Т. V. Кн. 2. VI.. 2005 (далее ссылки в тексте с указанием страниц даются на это издание).
веро из шести названных лауреатов считают опровергнутым представление классической и неоклассической теории, будто в центре хозяйственных процессов находится индивид, рационально максимизирующий индивидуальную полезность, а двое оставляют вопрос о мотивах экономического поведения открытым. Во-вторых, все они отказываются считать, что принимаемые индивидами решения способны привести к эффективному («очищающему рынок») равновесию. В-третьих, модель общечеловеческой психики, к которой склоняется (в неявной форме) каждый из лауреатов, существенно отлична от других, так что, критикуя неоклассическую модель, они не противопоставляют ей общую альтернативу. И, в-четвертых, в лекциях лауреатов, что крайне озадачивает, нет даже постановки вопроса о типах человеческой психики, более того, нет даже упоминания о таких постановках, которые имелись в трудах Дж.М. Кейнса, А. Маршалла, Т. Веблена, В. Парето и других ученых.
2.1. Два подхода к психологическим основам экономического выбора: Д. МакФадден и А. Сен
Оба подхода претендуют на то, чтобы служить теоретической основой разработки и оценки программ социально-экономической политики. Однако авторы при этом исходят из резко различающегося понимания человеческой психики и, естественно, приходят к разным выводам.
Д. МакФадден стремится обосновать тезис о «суверенитете потребителя», который служит главной опорой не только неоклассической теории рынка, но и всей философии рыночной демократии. Можно ли влиять на выбор потребителя «извне», подчинить поведение потребителя государственной пропаганде или рекламе таким образом, чтобы он «добровольно» менял свои предпочтения? Если это возможно, то рынок перестает быть регулятором экономики, а потребитель — ее определяющей фигурой.
Чтобы опровергнуть такую возможность, МакФадден связывает суверенитет потребителя с генетическими основами человеческой психики. «Сердцевиной стандартной или рациональной модели экономической науки является идея, что потребители стремятся максимизировать врожденные предпочтения, устойчивые относительно количества и признаков потребляемых товаров...» Важной чертой этой теории является суверенитет потребителя, согласно которому в любой ситуации выбора предпочтения предопределены и не зависят от располагаемых альтернатив. Короче говоря, желательность предшествует располагаемости.
Эта стандартная модель имеет неявно выраженный биологический оттенок. Предпочтения определяются генетически запро-
граммированным эталонным набором вкусов. В большинстве приложений стандартной модели зависимость от опыта исключается, и сила этой модели заключается в ее способности объяснить характер экономического поведения без обращения к опыту или восприятиям.
МакФадден считает необходимым смягчить жесткие условия «стандартной» модели, поставив предпочтения в функциональную зависимость не только от генетически запрограммированного «эталонного набора вкусов», но и от прошлого опыта, от характеристик потребителя, уровня потребления и признаков товаров. Потребители неоднородны по своим «ненаблюдаемым характеристикам» (по «эталонным наборам вкусов», по индивидуальным механизмам формирования восприятий и др.).
В то же время такие психологические факты, как мотивации, аффекты, установки, хотя и влияют на формирование восприятий (убеждений) и принятие решений, играют, по мнению МакФадде-на, второстепенную роль. Он предлагает свою модель, где «второстепенные» факторы «вписаны» в расширенную «стандартную» модель выбора.
МакФадден получил Нобелевскую премию за развитие теории и методов анализа дискретного выбора. Этот метод состоит в том, что выявленные предпочтения представлены как непрерывные функции от характеристик потребителя и признаков товаров. Характеристики потребителя делятся на наблюдаемые и ненаблюдаемые. Последние неоднородны у разных потребителей и включают: 1) «эталонные наборы вкусов» (которые генетически детерминированы); 2) механизмы формирования восприятий. Вводится условное допущение, что ненаблюдаемые характеристики потребителя непрерывно зависят от наблюдаемых (например, от возраста). МакФадден пишет: «В своей первоначальной формулировке RUM (Random Utility Maximization model — модель максимизации полезности при наличии элементов случайности. — Ю.О.) была поведенческой гипотезой, исходящей из стандартной модели, в которой случайность относилась к ненаблюдаемой (в смысле «неявной». — Ю.О.) разнородности во вкусах, прошлом опыте и информации о признаках альтернатив» (с. 402). МакФадден, как отмечено, вводит условную зависимость распределения ненаблюдаемой разнородности от наблюдаемой. Это дает возможность косвенным образом определять выявленные предпочтения как функции наблюдаемых характеристик потребителя (см. с. 402—403).
Но остается еще вопрос о соотношении между ролью генетически запрограммированных «вкусов», с одной стороны, и ролью «механизмов восприятий» — с другой, в формировании предпочтений. МакФадден решительным образом противопоставляет психо-
логические и экономические теории выбора, поскольку первые все более претендуют на ведущее положение в этой сфере исследований. В психологических теориях процесса выбора индивидуум представлен гораздо менее организованным, а его поведение более адаптивно и имитативно, чем в стандартной экономической модели. Психологические описания процесса принятия решения одновременно и красочны, и интуитивны. В том, как потребители ставят задачу принятия решения, важнейшую роль играют установки. Говоря словами Даниэля Канемана (1977), экономист работает с предпочтениями, психолог — с установками. «Аффекты и мотивация являются ключевыми определителями установок; они также влияют на восприятие, от которого протягивается связь к процессу выбора... С точки зрения этих теорий исчисление оценок полез-ностей, осуществимое экономистами, наряду с максимизацией полезности представляет собой сведение многообразной среды принятия решений лишь к одному из многочисленных действующих в ней факторов, причем воздействие этого фактора очень часто перекрывается эффектами общего фона, эмоциями, ошибками в восприятии и суждениях... Экспериментальные свидетельства и самоотчеты о принятии решений поддерживают точку зрения, что эвристические правила являются ближайшими побудителями поведения людей» (с. 414).
Выступая за учет в теории выбора изменяющихся и внешних (по отношению к врожденным предпочтениям) факторов, как психологических (восприятия, мотивации, аффекты), так и институциональных («правила»), МакФадден все же определенно заявляет о своей приверженности основному постулату традиционной теории: наиболее глубокую основу человеческого поведения составляют не эти факторы, а врожденные предпочтения и генетическая нацеленность на их рациональную максимизацию. МакФадден отмечает: «Существование в основе поведения предпочтений является жизненно важным для экономистов научным вопросом. Если на него можно дать утвердительный ответ, то свидетельства о принятии решений, поступающие из области когнитивной психологии, предполагают только то, что экономисты должны научиться видеть сквозь дымовую завесу правил и различать более глубокий уровень предпочтений, что необходимо для оценивания результативности экономической политики... Лично я являюсь осторожным оптимистом и надеюсь, что этот вопрос имеет положительный ответ. Первая причина для этого оптимизма заключается в том, что многое из поведенческих отклонений от стандартной модели экономистов объясняется скорее иллюзиями восприятия и ошибками в обработке информации, чем более фундаментальным крушением самого определения понятия "собственный интерес". Вторая при-
чина состоит в том, что большинство из правил, которыми мы пользуемся, носит по существу защитный характер, предохраняя нас от выбора плохих альтернатив», причем правила лишь "кодифицируют предпочтения"» (с. 414—415).
Итак, согласно МакФаддену:
1) предпочтения потребителей являются врожденными;
2) эти предпочтения «определяются генетически запрограммированным эталонным набором вкусов»;
3) система предпочтений предопределена и не зависит от имеющихся альтернатив;
4) рациональный выбор среди альтернатив состоит в максимизации «собственного интереса».
Все это и означает «суверенитет потребителя».
Что имеется в виду под «эталонным набором вкусов» и под рациональной максимизацией «собственного интереса», МакФад-ден в своей лекции не поясняет; по-видимому, конкретизация здесь попросту невозможна, поскольку потребители неоднородны как по своим «эталонным вкусам», так и по «индивидуальным механизмам формирования восприятий». Поэтому столь же мало может быть конкретизирован и «собственный интерес». По крайней мере, «до тех пор, пока изучение работы мозга не даст адекватного представления о когнитивном механизме» (с. 417).
Итак, МакФадден смело и решительно подчеркнул генетическую природу центральной категории современной экономической теории — «предпочтений». Тем самым он признал неразрывную связь современной экономической теории и генетики, а мировое научное сообщество узаконило это признание присуждением МакФаддену Нобелевской премии. (На наш взгляд, отсюда следовало бы сделать вывод, что «стандартным» экономистам-теоретикам необходимо срочно приняться за изучение новейших достижений генетики и нейрофизиологии.)
Отметив эту принципиальную заслугу МакФаддена, мы вынуждены добавить в бочку с медом и ложку дегтя. Генетическую природу «предпочтений» отмечали не только психологи, но и ряд крупнейших экономистов, в том числе А. Маршалл, Дж.М. Кейнс, Н.Д. Кондратьев, но только в иных терминах. В самом деле, что такое «набор вкусов» и «предпочтения»? Это потребности, «выстроенные» в определенную систему приоритетности, соотнесенную с набором имеющихся альтернативных способов их удовлетворения. Врожденные потребности задаются вместе с психологическими механизмами их реализации, каковыми являются природные инстинкты (сложные рефлексы). У каждого человеческого организма наряду с общими свойствами имеются и специфические врожденные характеристики, что обусловливает различия и в потребнос-
тях, и в действии инстинктов. Все это известно достаточно давно, но, видимо, только теперь начало учитываться «стандартной» экономической теорией.
Теперь обратимся к тем добавлениям и ограничениям, которые «вводит» МакФадден в «стандартную» модель. Во-первых, он предлагает учесть «прошлый опыт», не поясняя, что под этим имеется в виду. Это может быть общественный опыт, передаваемый воспитанием и образованием из поколения в поколение, а может быть опыт самого индивида, ставший привычкой. В первом случает это могут быть «воспитанные» потребности и инстинкты, которые обусловливают «предпочтения» не менее жестко, чем врожденные «эталонные вкусы».
Иначе говоря, у МакФаддена нет ясного представления о структуре человеческой психики, о соотношении в этой структуре между генетикой, воспитанием, опытом, сознанием. Этим и обусловлено у данного автора противопоставление генетики и психики, с одной стороны, психики и институтов — с другой. Сам МакФадден косвенно признает этот дефицит понимания, когда делает оговорку, что «стандартная модель» остается основой экономической политики только до тех пор, пока изучение работы мозга не дает адекватного представления о когнитивном механизме.
«До тех пор, пока изучение работы мозга не даст адекватного представления о когнитивном механизме... при выборе широкого спектра экономических решений, стандартная модель, дополненная учетом систематических иллюзий восприятия, останется наилучшей основой для оценивания результативности большей части программ экономической политики» (с. 417).
Как мы видели, предпочтения находятся в центре внимания МакФаддена, разрабатывающего теорию выбора; точно так же они находятся в центре внимания другого нобелевского лауреата Амар-тья Сена, занимающегося теорией благосостояния. Но в противоположность МакФаддену, полагающему, что индивидуальные предпочтения выявляют глубинные генетические основы экономического поведения, А. Сен так не считает. Удовольствия, желания, оценки, полезность (все то, что, согласно МакФаддену, составляет генетическую основу предпочтений) А. Сен дипломатично именует «ментальными состояниями», которые, по его мнению, отражают скорее привычку к определенному социальному положению и образу жизни, чем реальное благосостояние индивида.
По мнению А. Сена, характеризовать благосостояние индивида следует, опираясь прежде всего на общечеловеческие этические принципы и «рациональные общественные суждения»; субъективные же оценки следует использовать в качестве дополнительной информации. Это именно тот неприемлемый для МакФаддена
подход, который он иронично назвал «максимумом счастья для наибольшего числа людей».
Однако А. Сен приводит серьезную аргументацию в обоснование своего подхода, которая в значительной мере напоминает аргументацию А. Маршалла, когда он определяет психику трудящихся как переменную, зависящую, с одной стороны, от условий их труда, а с другой — от уровня их доходов. А. Сен пишет: «Межличностное сравнение персонального благосостояния, или индивидуальной выгоды, не должно основываться только на сравнении ментальных состояний. В действительности могут существовать разумные этические основания для того, чтобы излишне не концентрироваться на сравнении ментальных состояний — удовольствий или желаний. Полезность иногда может быть очень подвержена влиянию постоянных лишений. Безнадежный бедняк, не имеющий выхода, растоптанный рабочий, живущий в условиях эксплуатации, или порабощенная домохозяйка в обществе с укоренившемся неравенством женщин, либо подверженный тирании гражданин в обществе жестокого авторитаризма вполне могут получить удовольствие от своих малых достижений и менять свои желания в соответствии с их достижимостью (тем самым увеличивая вероятность их исполнения). Однако их успехи в таком приспособлении не избавят их от самих лишений. Измерение удовольствия или желаний в некоторых случаях оказывается совершенно неадекватно для отражения степени реальных лишений, испытываемых индивидом» (с. 270).
Сен полагает, что для определения такой степени было бы лучше учитывать не индивидуальные оценки и предпочтения, а реальные потребности в доходах, или в наборах товаров, или в ресурсах.
«Я действительно убежден, что индивидуальные преимущества (предпочтения. — Ю.О.) следует оценивать с точки зрения возможностей индивидов жить тем способом, который они имеют основание ценить. Такой подход сосредоточивает внимание на независимых свободах, которыми обладают люди, вместо того чтобы ограничиваться конечными результатами, которые они получат... Использование межличностных сравнений может быть только частичным и нередко основано на пересечении различных точек зрения. Использование подобной частичной сравнимости, однако, может существенным образом изменить информационную основу рациональных общественных суждений» (с. 271).
Но если оценивать благосостояние индивида не по его субъективному мироощущению, а с позиции общепринятой этики и «рациональных общественных суждений» (там же), то тем самым подрывается принцип «суверенитета потребителя» и вся конструкция «стандартной экономической теории». Желая, видимо, смяг-
чить этот конфликт, А. Сен вводит сложное понятие «возможность индивидов жить тем способом, которой они имеют основание ценить» как базу для оценки предпочтений. Иначе говоря, А. Сен предлагает вменять индивидам некие «общественно-рациональные» и этически оправданные наборы предпочтений и считать, что индивиды эти наборы предпочтений ценят как соответствующие их «независимым свободам».
На первый взгляд А. Сен пытается совместить несовместимое — индивидуализм и общественный подход в оценке индивидуального благосостояния. В дальнейшем мы попытаемся показать, что оба эти подхода не только совместимы, но и генетически заложены совместно в психике человека. К сожалению, А. Сен подходит к этому противоречию недостаточно глубоко, относя и фактическую ментальность индивидов, и этические общественно-рациональные оценки к явлениям социально-политическим.
Анализ взглядов новых нобелевских лауреатов на психику агентов рыночного хозяйства будет продолжен: будут рассмотрены взгляды Дж. Акерлофа, Дж. Стиглица, Д. Канемана и В. Смита и сделаны краткие выводы.
Окончание статьи читайте в следующем номере журнала
