CC BY
213О проблемах кельтологии и организации власти в кельтоязычных обществах*
Собранные в этом выпуске материалы — это не только попытка восполнить исследовательские лакуны в отечественной кельтологии и просветить читателей, но и попытка заново поставить вопрос о необходимости обобщающих компаративных исследований кельтских регионов (то, от чего практически отказалась современная историография). Этот вопрос сдедует детализировать следующим образом: насколько специфична организация власти и социальных отношений в кельтских регионах в Средние века и раннее Новое время по сравнению с более известными континентальными, европейскими моделями?
Итак, что же является объектом кельтологии, celtic studies, в Средние века и в раннее Новое время, и в чем выражается спекулятивность кельтских исследований? Объектом исследования являются кельтоязычные регионы Британских островов и Франции: Ирландия, Шотландия, Уэльс, Корнуолл, остров Мэн и Бретань (в этом контексте наш выпуск вполне репрезентативен). Однако перед медиевистами встает серьезная проблема: в Средние века население этих регионов себя кельтами не считало. Более того, древние источники никогда не называли кельтами население Британии и Ирландии. Между кельтами эпохи античного историописания (начиная с Геродота) и кельтами в изображении антиквариев XVII—XVIII вв. существует лакуна длиною в 1000 лет. Собственно говоря, объект исследования кельтологии кристаллизовался в XVII—XVIII вв., благодаря лингвистическим классификациям Поля Ива Пез-рона (1639—1706), рассудившего, что кельты говорили на кельтском, и Эдварда Ллойда, отнесшего валлийский, ирландский и шотландский гэльский, корн-ский и бретонский к кельтским языкам, что означало родственность этих народов. Именно их интеллектуальные конструкции породили последующую кельтоманию и дали толчок к развитию компаративистики. Таким образом, парадигма «кельтского мира», безусловно, — проект Нового времени.
* Автор благодарит С. Е. Федорова за предоставленный материал и консультации по данной теме.
1. Диллон М., Чедвик Н. К. История кельтских королевств. М.-СПб, 2006. С. 68-69.
С XVIII в. в основу определения «кельтов» был положен лингвистический фактор. Однако, начиная с кельтского Возрождения второй половины XiX в., понятие «кельтское» начало приобретать все больше и больше смыслов, помимо генетического и вышеотмеченного лингвистического. В медиевистике, подверженной влиянию панкельтизма и «кельтских» этнонационализмов, история Британских островов изображалась примерно следующим образом: во ii тысячелетии до н.э. кельтские племена, пришедшие из Западной и Центральной Европы и говорившие на кельтских языках, заселили Британию и Ирландию и принесли с собой так называемую «латенскую культуру». Несмотря на языковое различие между кельтскими племенами (население Британских островов говорило на бриттских языках, а западная часть Шотландии, острова Мэн и Ирландии — на гойдельских), история Британских островов представлялась как некий культурный континуум. Нашествие англосаксов в V в. положило конец кельтскому единству. Кстати, именно после этого нашествия часть бриттов мигрировала в Бретань и образовала королевство Дамно-ния, Корнуай и Бро Варох.
Ностальгирующая по утраченному кельтскому единству историография видела своей установкой поиск специфики развития «кельтских» сообществ и возводила ее корни к изначальной континентальной кельтской общности, основываясь на данных античных источников и археологии. Прилагательное «кельтский» использовалось не только в географическом смысле, но и относило к «общему опыту», отличающего эти территории от других. Сторонники «кельтской» концепции стремились объяснить самобытность истории кельтоязычных народов ее «кельтским субстратом», тем самым противопоставив его английскому, германскому началу.
История кельтских народов, остатков кельтской цивилизации, сводилась к противостоянию кельтских и континентальных/европейских элементов. К примеру, подобные пассажи можно заметить в одной из немногих работ, переведенных на русских язык, «Истории кельтских королевств» Майлза Диллона и Норы Чедвик: «...наши острова оставались кельтскими. В конечном итоге в этой незавоеванной западной твердыне всех кельтских народов — на ‘‘краю обитаемого мира’’ — основная борьба должна была идти за сохранение единства перед лицом нового, германского этноса, проникшего в эту последнюю крепость кельтской цивилизации» .
Пафос подобных исторических нарративов заключался в подчеркивании устойчивости и архаичности автохтонных элементов, не подвергшихся влиянию извне и существоваших с дохристианских времен (в этом контексте
многие историки продолжали традиции ренессансного историописания, особенно в Ирландии). Так появились такие конструкты, как «кельтское язычество», «кельтская церковь», «кельтская мифология», «кельтская музыка», «кельтские представления о власти» и т. п. По прошествии времени прилагательное «кельтский» превратилось в некий «черный ящик», о котором ничего не нужно знать, кроме того, что есть на входе и выходе, и стало применяться практически ко всему, имеющему место быть в этих регионах.
Однако с наступлением постмодернизма уместность употребления понятия «кельтский» начала подвергаться сомнению. Оказалось, что в разных направлениях гуманитарного знания — филологии, археологии и истории — понимание «кельтского» настолько разное, что лучше вообще его избегать; что «кельтскость» как объясняющий фактор развития тех или иных историкокультурных феноменов не несет в себе никакой аналитической силы. Были опубликованы различные работы археологов, ниспровергающие кельтский миф и критикующие культурно-исторический подход, среди которых хочется выделить профессора Джона Коллиса, недавно выступавшего на конференции «Этнические, протонациональные и национальные нарративы: формирование и репрезентация» в Институте Истории СПбГУ. Согласно ему, островные кельты и континентальные кельты суть два разных явления, и мнение, что континентальные кельты говорили на кельтских языках, глубоко ошибочно2. Та номиналистская «война», которая развернулась вокруг кельтского концепта в гуманитарных науках, безусловно, привела не только к сокращению употребления понятия «кельтского» в исторических работах, но и вообще к количеству обобщающих работ. Таким образом, в сложившейся ситуации мы снова ставим вопрос о наличии сходств в кельтских регионах и природе этих совпадений.
В общем, в вопросе о праве кельтологии на существование в рамках исторического знания я бы сослался на слова Кима Маккоуна: «Кельтоговорящему
2. Коллис Д. Кельты: истоки, история, миф. М., 2007.
3. Mccone K. The Celtic question: modern constructs and
ancient realities. Dublin, 2008.
P. 49-50.
4. D’Arboi de Jubainville H. EEpopee celtique en Irlande // Cours de literature celtique. XII
vols. Paris, 1892. Vol. V.
5. Dumezil G. E‘Ide'ologie tripartite des Indo-Europeens.
Bruxelles, 1958. 6. Рис А. и Б. Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэльсе. М., 1999.
населению, заселившему Британию, а затем Ирландию, очень вероятно удалось создать там не только язык. ... Отдавая себе отчет в том, что язык — это основной стержень, кельтология или что-то подобное представляется полностью приемлемой в качестве термина, классифицирующего набор связанных между собой лингвистических, литературоведческих, исторических и археологических дисциплин, занимающихся древними кельтами и/или примуще-ственно кельтоязычными регионами Ирландии, Британии и Бретани в разные времена»3.
Все вышесказанное имеет непосредственное отношение к исследованиям проблем организации власти в кельтских обществах и, в первую очередь, к раннесредневековым сюжетам. Исследователи стремились обнаружить языческие, архаичные, кельтские пласты в организации кельтских средневековых обществ, а иногда и связать их с индоевропейским контекстом под влиянием идей Мари Анри Д’Арбуа де Жюбенвиля4, Жоржа Дюмезиля5 и братьев Ал-вина и Брина Рисов6 (вроде кастового деления общества на жрецов-друидов, воинов и земледельцев или индоевропейского характера кельтских представлений о власти).
Также кельтологическим штудиям присуща проблема «истории-памяти», особенно в вопросах организации власти. Несмотря на то, что в кельтских исследованиях постепенно изживается этнонационализм, репрезентация прошлого все еще имеет оттенок ангажированности, поскольку посредством исследований конституируется этническое, социальное и политическое «Я» историков. От этого, скажем, зависит написание имен исторических персонажей (там, где предоставляется выбор): либо исследователи придерживаются английской орфографии (Geoffrey Keating — Джоффри Китинг), либо автохтонной (Seathrnn Ceitinn — Щахрун Кетинь).
Последующие развитие исторического знания и интеграция кельтовед-ческой историографии в европейский контекст привели к появлению как «антинативистских» концепций, так и более критического отношения к источникам. В результате данного переворота в историографии стала понятна эклектичная природа организации власти в кельтских обществах, на которую влияли как христианская традиция, так и межкультурный обмен с германскими народами.
Чем же сложна реконструкция властных отношений в кельтских регионах? Во-первых, возникает проблема источниковой базы, очень актуальная не только для раннесредневековых исследований. Источники, по которым можно реконструировать раннесредневековые потестарные вопросы, либо не
сохранились (как в случае Шотландии и Уэльса), либо сохранились в поздних редакциях и списках (как в случае Ирландии). Учитывая сходства развития письменной традиции кельтских обществ, в которых древность легитимировала социальные отношения, многие источники просто являлись фабрикацией и выдавали за архаику существующую реальность. Проблема усложняется тем, что помимо письменной традиции существовала устная традиция, которую выявить с определенной точностью не удается до сих пор. Таким образом, любая реконструкция обречена быть спекулятивной по своему характеру, и поэтому эта тематика столь интересна для исследователей.
Во-вторых, наличествует вопрос методологического характера. Исследователи либо пытались реконструировать проблемы организации власти, основываясь на данных правовых источников, либо привлекали всю литературную традицию в совокупности. При этом историки зачастую игнорировали существование внетекстовой реальности. А ведь стоит учитывать, что внутри правовых источников содержалось достаточное количество абстракций, нерелевантных действительности. К примеру, одним из ошибочных представлений, на мой взгляд, является представление о строгой иерархичности кельтских сообществ и непроницаемости социальных границ, переходящее из работы в работу.
Что касается исторических нарративов, то они были плодом работы придворных историографов, стремившихся выдать желаемое за действительное, дабы угодить своим патронам. Письменная традициция была одной из форм стабилизации реальности, и то, каким образом стратифицировалось общество в сказаниях и преданиях, могло являться лишь интеллектуальными конструкциями. Иными словами, репрезентация власти и ее осуществление в кельтских странах отнюдь не всегда были явлениями одного порядка.
В последнее время особенностью изучения вопросов организации власти стало всестороннее критическое исследование массива источников и методика «насыщенной интепретации» исследовательского аппарата, позаимствованного из других социальных наук, тотального поиска значений и смыслов, позволившие с некоторым успехом преодолеть ограниченность предыдущих подходов.
Несмотря на спецификацию и локализацию работ по данной тематике в современной кельтологии, представляется, что вопросы организации власти у кельтоязычных народов необходимо исследовать в общем контексте истории
7. Шкунаев С. В. Община и общество западных кельтов.
М., 1989.
8. Федоров С. Е., Паламарчук А. А. Средневековая Шотландия. СПб., 2014. С. 10-11.
этих регионов по нескольким причинам. В случае раннего Средневековья «кельтский мир» представляется куда более мобильным, чем может казаться. Это было совсем не «Темное Средневековье». Наоборот, в процессе культурного обмена формировалось этнополитическое пространство и социальные практики на Британских островах. Речь идет об определенной схожести как терминологии, описывающей социальные процессы (к примеру, лидер родо-вых/клановых организаций: тысях (taoiseach — ирл.) или тойсех (toisech — шотл.), или правитель Гвинеда тывисог (tywysog — вал.) — слова, произошедшие от одного корня), так и способов организации власти7. Наличие таких схожих феноменов наталкивает на мысль о существовании неких архетипов, источников этих процессов. Более того, несмотря на то, что с течением веков мир кельтоязычных народов начал тесниться «колонистами», на исходе средних веков сузился до Северного Уэльса (остальная часть Уэльса, Валлийская марка, была заселена англо-нормандскими колонистами); Корнуолла; Хайленда (севера Шотландии); Бретани и части Ирландии (часть севера, юго-востока Ирландии, Пэйл, был занят англо-нормандскими колонистами) и утратил предыдущие культурные связи (как в случае Шотландии и Ирландии), общества сохраняли свою традиционную структуру (которая в некоторых районах просуществовала вплоть до XVIII—XIX вв.), частично усовершенствованную, но сохраняющую преемственность с раннесредневековыми процессами, и оказывались резистентными к различного рода инновациям8.
Среди таких общих элементов (общность которых видна даже на основании материалов статей в выпуске) необходимо выделить:
1. Особую роль родовой организации, патрилинейных линьяжей, в структуре общества (кланы в Ирландии и Шотландии; в Уэльсе, правда, все было
сложнее: все семьи, превышавшие четыре поколения родственников именовались в совокупности cenhedloedd или в отдельности cenedl wasgarog (т.н. «рассеянный род»), являвшейся основным институтом распределения и удержания власти. Из этого следовало следующее:
А) Родовая собственность на землю, в рамках которой король или вождь объединения распределял и защищал земли (в Уэльсе опять-таки с вопросами собственности все сложнее);
Б) Особый порядок наследования: отсутствие права первородства. Умершему правителю, по сути, мог наследовать, кто угодно из линьяжа. Дабы избежать этой проблемы, властители пытались при жизни определить наследника (к примеру, институт танистри в Ирландии), но это получалось далеко не всегда. При этом новый предводитель линьяжа де-юре должен был избираться.
2. Физическую силу как один из ключевых критериев, легитимирующих присваивание власти. Отсюда вытекали распространенные практики убийств правителей. Таким образом, агрессия и военная мощь были необходимы для удержания власти. Помимо этого, власть окружал богатый мифологический комплекс, связанный с представлениями о ней. Власть осмыслялась в категориях общения между мужчиной и женщиной; в рамках этих представлений инаугурационный процесс представлялся как символический брак властителя и земли (его жены).
3. Особую роль интеллектуальных групп вокруг территориальных и родовых властителей, в христианские времена, пришедшие на смену, как считается, друидам. Целые светские или клерикальные фамилии монополизировали отдельные отрасли знания: юриспруденцию, историю, бардическую поэзию. Придворные интеллектуалы вносили свою лепту в формирование представлений о власти и об истории (в нашем выпуске проблеме репрезентации власти посвящены отдельные статьи), зачастую переписывая ее в угоду своим покровителям. Это в свою очередь воздействовало на сознание самих правителей.
4. Богатую генеалогическую традицию: генеалогии и мифы о происхождении легитимировали притязания на власть.
Однако не стоит забывать, что, хотя «кельтский мир» находился на периферии Европы, он в определенной степени был открыт влиянию извне, в частности, скандинавскому, германскому, а позднее англо-нормандскую влиянию, не говоря уже о влиянии христианства. Поэтому развитию кельтских регионов были не чужды процессы европеизации, и поэтому рассматривать потестарные вопросы в изоляциии от европейского Средневековья представляется также неправильным. Современные исследователи находят все больше
и больше сходства между организацией власти в кельтских и германских обществах, по крайней мере, на ее раннесредневековом этапе.
Так что, пока и «кельтскость», и специфика развития кельтских регионов вызывают дебаты, последнее слово в сфере исследования структур власти в кельтских обществах будет сказано не скоро, и изученные источники еще не раз будут подвергнуты пересмотру.
Феликс Левин
Санкт-Петербургский государственный университет
vitabrevis620@gmail.com
vk.com/felinho
Список литературы
i. D’Arboi de Jubainville H. L’Epopee celtique en Irlande // Cours de literature celtique. XII vols. Paris: Thorin, 1892.
ii. Dumeyil G. L‘Ideologie tripartite des Indo-Europeens. Bruxelles: Latomus, 1958.
iii. Mccone K. The Celtic question: modern constructs and ancient realities. Dublin: School of Celtic Studies, Dublin institute of Advanced Studies, 2008.
iv. Диллон М., Чедвик Н. К. История кельтских королевств. М.: Вече, СПб.: Евразия, 2006.
v. Коллис Д. Кельты: истоки, история, миф. М.: Вече, 2007.
vi. Рис А. и Б. Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэльсе. М.: Энигма, 1999.
vii. Федоров С. Е., Паламарчук А. А. Средневековая Шотландия. СПб.: Дмитрий Буланин, 2014.
viii. Шкунаев С. В. Община и общество западных кельтов. М.: Наука, 1989.
