CC BY
40
XX ВЕК В НАШЕЙ ПАМЯТИ
A.B. Крушельницкий
О НИКОЛАЕ ПЕТРОВИЧЕ ЕРОШКИНЕ -ПРЕПОДАВАТЕЛЕ
Николай Петрович Ероппсин, насколько довелось знать его, был человеком разным. Впрочем, не мне пытаться говорить о нем как о «человеке вообще». Хотя имею определенное основание относить себя к числу учеников, никогда не состоял в близком знакомстве. Дистанция была - ого-ш! С годами и обстоятельствами, конечно, менялась, но никуда не делась. Так что единственно честным будет попробовать рассказать о своих студенческих впечатлениях. О лекциях, семинарах и экзаменах Ерошкина. То есть о преподавателе Ерошкине глазами одного из его студентов. Точнее - одного из студентов одного из его курсов начала 70-х.
Впервые я увидел Ерошкина «в деле» на 2-м курсе ФАД. Тогда историю государственных учреждений досоветской России студенты изучали полновесных два семестра - целый год, со всеми принадлежностями в виде еженедельных общекурсовых лекций, семинарских занятий, зачета в зимнюю сессию и экзамена - в июне. Плюс основательная письменная работа -«доклад». Всем этим и занимался с нами - студентами - персонально сам Николай Петрович Ероппсин. Тогда еще не доктор, не профессор, не завкафедрой (каковой отдельной кафедры и не было), но вполне уже авторитет: и автор учебника, и фактический отец-основатель самой дисциплины, и учитель целой группы преподавателей, с которыми нам еще предстояло познакомиться на 3-м курсе, изучая советские госучреждения.
На первой же лекции он предупредил, что на результат экзамена обязательно повлияет впечатление от письменной работы, то есть усердие каждого в семинаре.
И начались лекции. А лекциями все оказались просто напуганы. Мы понимали, что говорит он интересные вещи. Но поскольку очень плохо знали общую историю России, у нас с Ерошкиным получалось колоссальное несовпадение уровней информированности. В результате целые блоки информации, которые, так сказать, кидал в аудиторию Николай Петрович, часто как-то «свистели» над нами. Он, так сказать, делал «тонкие намеки», а нам-то требовались «толстые обстоятельства». По большей части мы хоть и тужились, но мало что понимали, не имея необходимых, зачастую элементарных фактологических исходных знаний. Те, с позволения сказать, познания, которые мы вынесли из средней школы, были про-
сто примитивны. Не много давала и «кафедра истории СССР», как тогда именовали кафедру Отечественной истории.
Кстати, чтобы пояснить: эту кафедру за глаза называли «кафедрой черных полковников» (по аналогии с греческой военной хунтой), так как власть там захватили отставники из военно-политической академии имени Ленина. Те предпочитали сюжеты вроде «Руководящее участие товарища Сталина в гражданской войне в СССР». Обратите внимание - ведь не 1952-й год был на дворе, а 72-й, но - вот именно такая актуальная проблематика. Причем, в Гражданской войне именно в СССР - не в России, оказывается, была Гражданская война, а в СССР - и никого это не смущало! Вот это предлагалось нам тогда изучать. А еще - «Основные предпосылки победы в Великой Отечественной войне». Главнейшей из которых, разумеется, оказывалась «партполитработа. осуществляемая КПСС». И рискнул бы кто усомниться...
Вот такие вещи в нас вдалбливали. А, скажем, политическую историю Московского государства XVII в. или Российской империи XVIII в. -мы, конечно, просто не знали. Помню, о Петровских временах было лично у меня представление настолько убогое, что впервые стал хоть что-то кумекать лишь, когда пришлось корпеть над тем разделом ерошкинского учебника, где говорится об организации петровского госаппарата. Хотя, казалось бы, необходимые общие начальные сведения должны были уже быть заронены в мою несчастную голову. Но нет! Только когда параллельно с лекциями начал продираться через ерошкинский учебник, в голову пошла конкретная информация. Подчеркну: именно конкретная, а не привычные схоластические рассуждения об очередном этапе совокупления «базиса» и «надстройки» в обстановке загнивания царизма и
\ I ^ Н}|
НЛЕрошкин
МГИАИ, середина 1970-х гг.
обострения борьбы между, сами понимаете, совершенно антагонистическими классами.
Но Ерошкин явно рассчитывал, что мы все, заполняющие аудиторию, в общем-то люди в какой-то мере просвещенные. Или же - обязаны быть достаточно просвещены. Как говорится, «кто не спрятался - я не виноват». Во всяком случае, он, как мне казалось, не очень-то смотрел на выражение наших физиономий. А на, так сказать, общей физиономии аудитории явно читались смешанные чувства. Ведь почти всё, что Ерошкин рассказывал, было интересно, а иногда и весело (он к месту извлекал из памяти и анекдоты - причем в пушкинском смысле, то есть исторические, без подделки). Так что, с одной стороны,
- не скучали. Но с другой - главный смысл сказанного часто ускользал.
А Ерошкин увлекался собственным рассказом и, казалось, не замечал, как с определенного момента глаза слушателей «идут на конус» и аудитория начинает воспринимать только финтифлюшки, не понимая, что это не просто украшения или фигуры речи, а достаточно четко и последовательно выстроенное и фактологически выверенное обрамление излагаемых им очень серьезных вещей. И что он старается сообщить нам все это, не дублируя свой подцензурный учебник.
Но, как бы то ни было, когда мы выходили из аудитории, приходило некое уныние, потому что ведь приближались аттестационно-итоговые мероприятия: предстояло сдавать зачет, экзамен...
Вот на этой волне смешанных чувств мы и приплыли к первому семинарскому занятию. А они носили тогда исключительно традиционную форму «конференций»: каждый студент заблаговременно готовил так называемый доклад и, кроме того, рецензию на доклад одного из сотоварищей. Так что на каждом занятии выступали два докладчика и четыре их оппонента, а затем подводил итоги преподаватель.
Семинарские занятия шли во втором семестре, то есть давалось время подготовиться. Но никаких письменных методических рекомендаций не полагалось. А устные Николай Петрович сводил к объяснению, что в каждом докладе должны быть вводная, основная и заключительная части, правильно оформленный научно-справочный аппарат и все это должно иметь такой-то объем. Засим по предложенному перечню каждый выбирал себе тему, на чём студенческая вольность исчерпывалась. Таким образом, «наобум Лазаря» выбирал тему, за тобой она намертво закреплялась, и уже ни отказаться, ни переменить - ничего ты не мог. А дальше - «поди туда, не знаю куда, принеси то, сам не знаешь, что» или, точнее, «один я знаю, что».
Мне, например, осталась тема «Ставка Верховного главнокомандующего в годы Первой мировой войны». Я не имел ни малейшего представления, какие взять источники, какую литературу. Кстати, литературы по истории Германской войны тогда у нас в стране почти не было: проблематику табуировали. Что до источников, так кроме «250 дней в царской Ставке» Лемке ничего на поверхности-то и не лежало. Подходить к Ерошкину за рекомендациями по поводу литературы и источников - а он, безусловно,
знал это по каждой предлагаемой теме - было бесполезно. И даже вредно. Он никогда никому ничего не подсказывал. Только скажет: «Вы пойдете в библиотеку, обратитесь к систематическому каталогу и найдете все сами». На этом рекомендации заканчивались.
Вот так учат плавать, бросая в воду: выплывет, так дальше поплывет, не выплывет - значит, утонул; туда ему и дорога, раз не хочет плавать. Злобу это, конечно, вызывало отчаянную, тем более у тех, кто обращался с таким вопросом за неделю до своего срока.
Я спрашивать совета не стал, попытался найти все сам. Получил в результате немалое удовольствие, потому что, действительно, нашел. Вернее, все, что смог, нашел, и страшно собой загордился: «Какой я умный (на втором курсе все очень умные), как я нашел много источников - целых два!» Кроме Лемке - еще телефонные справочники Штаба Верховного, да «Положение о полевом управлении войск в военное время» 1914 г. И литературу кое-какую подобрал. И в самом деле что-то сочинил, и думал: «Ка-а-ак прочитаю свой доклад, а Ерошкин меня ка-а-ак похвалит!»
Похвалы хотелось безумно, потому что представление о Ерошкине от сравнения его лекций с теми, что читали «черные полковники» и всякого рода «философы» от «научного коммунизма», было такое - ну, академик снизошел. Он тогда еще кандидатом наук был, да и возрастом далеко не Мафусаил, но представлялось, что вот этот маститый старец нас заметит, и, в гроб сходя, благословит! Эго вот ожидалось - не то, чтобы он «во гроб сходил», понятно, ато, чтобы «благословил».
Первый семинар на курсе прождал, естественно, сначалау нас, в 1 -й группе, а уже потом обвалился дальше. Таким образом, на первом занятии мы еще не знали, как Ерошкин их проводит. А вел он семинары довольно своеобразно. Сидел с абсолютно отсутствующим видом: такое ощущение, что вообще не слушает, что где-то в эмпиреях. Эго страшно давило на нервы. Хотя бы потому, что студенческая группа, которая сидела перед твоими (докладчика) очами, строила рожи, делала «козу», вообще всячески старалась, чтобы ты что-нибудь такое-эдакое отмочил и как бы разбудил преподавателя. Во всяком случае, на первом занятии, когда читали свои творения мой однокашник Юра Бендерин и я (его очередь была законной, он у нас просто по алфавиту в группе всегда первым попадался; зато я выступил «самоубийцей-досрочником»), а Ерошкин нас то ли слушал, то ли нет, мы даже не знали - может он действительно заснул?!
Он сидел, уперев взор куда-то в пространство. Было абсолютное ощущение, что здесь его физическое тело, а астральное тело куда-то отлетело. Единственное, взглянул на часы минут за пять до перерыва, когда Бендерин выступал, постучал пальцем по столу: «Докладчику следует помнить об оппонентах, им тоже высказаться надо», - и опять «отрубился».
Прозвенел звонок (у нас тогда звонком, как в школе, перерывы отмечались), оппоненты Бендерина выступить не успели. Мы все по звонку встали, а Ерошкин остался сидеть - в той же позе.
После перерыва спросил:
- Кто следующий?
-Я...
-Ну так идите.
Я подошел к «трибуне», начал читать - просто весь текст. Собственно, как и Бендерин. Ерошкин на меня взглянул и опять куда-то «отлетел». И вдруг на 20-й где-то минуте, когда я еще был чуть не в самом начале, -останавливает! Бендерину-то дал, по крайней мере, минут 35-40, а тут -все! А у меня страниц 50-60 убористым почерком, причем без единой помарки, - я ж самому текст готовил! Если допускал какую-то марашку, сразу весь лист мял в ожесточении и переписывал. Все подстрочные примечания обозначал цифирками другого цвета, все приложенные схемы и таблицы вычертил аккуратно - вспомнил уроки черчения, да и батюшка помог со своей высокой штабной культурой... В общем, думал - подготовился. Но успел «доложить» только введение да часть первой главы, и услышал: «Все, ваше время кончилось».
-???
- Надо дать слово оппонентам.
Я был совершенно размазан, убит просто.
Выступили оппоненты - их он не подгонял. Спросил: «Все всё сказали? Хорошо. Теперь я скажу». И оказалось, что слышал каждую нашу «бяку-закаляку». По памяти воспроизвел все основные глупости наши, сгруппировал, очень четко расставил акценты. Коротко сказал, где именно «колпак сшит не по-колпаковски», и как надо бы его «расколпаковать» и «перекол-паковать».
Конкретно мне сказал что-то вроде: «Впредь - наука. Такое громоздкое сочинение выслушать не сможет никто. И дочитать его до конца никогда не дадут. Если уж написали полное собрание сочинений - должны были подготовить какое-то приемлемо-краткое резюме. А не приниматься знакомить со всем творчеством. Читать такое занудство с первой строчки до последней - это просто издевательство над слушателями».
Ну, думаю, все... Размазал просто. Поиздевался в грубой форме. Помню, ехал домой и гадал: «За что же так?» Только много позднее понял, почему Ерошкин меня тогда сделал «именинником». Были у него, догадываюсь, соображения различного свойства. Но, в конечном итоге, мне это пошло на пользу. Да и остальным, наверное.
Утешился тем, что, готовя этот несчастный «доклад», совершенно неизвестную мне до того радость узнал. Ведь пока готовился (всю зиму), из Исторички уходил с последней крысой, когда уже весь свет гасили. Впервые столкнулся с источниками, понял, как из них информацию извлекать, как ее обобщать, обалдел от того, что, оказывается, могу создать, - пусть и в гомеопатическом размере, - нечто, что до меня не создавалось, увидеть то, что до меня никто не знал, не видел. Кроме того, кое-какие полезные выводы извлек относительно авторитетов. Например, оказалось, «Советс-
кая историческая энциклопедия» в статье о Ставке 1914-1918 гг. содержит грубейшие ляпы, а некоторые смежные статьи, мягко говоря, не свободны от сомнительных утверждений. Так что и к энциклопедиям не стоит испытывать априорный пиетет. Попутно сам дошел, что именно начштаба Ставки генерал М.В. Алексеев затевал там основные бюрократические постройки (потом это пригодилось для общего понимания стиля руководства его как военного администратора и подоплеки их будущих разногласий с Л.Г. Корниловым). Этим себя и подуспокоил.
Но тут опять беда. Ведь по прочтении на семинарах «доклады» сдавались Ерошкину для оценки. И вот через некоторое время возвращается стопка (кипа!) всех наших работ. И так вышло, что именно я получил ее, чтобы раздать в группе. Несу и лихорадочно смотрю, какие пометы рукою шефа оставлены. Вижу, что все тексты просто пестрые: там подчеркнуто, сям отмечено, на полях замечания, - что учесть, что изменить. Надо сказать, Ерошкин никогда не писал поверх студенческого текста - только на полях, либо на обороте. Когда не оставляли полей, очень гневался, что для его умных мыслей места нет. Ведь по его замечаниям предстояло что-то действительно переделывать и уже в исправленном виде заново представлять. Чтобы оценку-то он повысил. (Если ты сам того хотел. А не хотел -тебе же хуже).
И вот нахожу свою работу. Листаю: чисто, пусто. Только в самом конце росчерком: «С задачей автор справился». Подпись и дата. Всё! Я почувствовал себя вторично оскорбленным. То есть ему настолько противно, что он даже ни одного замечания не оставил? Всем такое понаписал, а мне, значит, ничего?!
И главное, - оценки-то (в моем тогдашнем понимании) нет. И возможностей как-то доработать, чтобы повысить ее - эту отсутствующую оценку, - тоже, выходит, нет! В общем, я так понял, что не то, чтобыу нас с Ерошкиным «любовь не сложилась», но что я вовсе - совершенно, бесповоротно - безнадежен в отношении истории госучреждений. (А предмет мне уже начал было нравиться, хотя перед началом лекций, впервые прочитав в расписании занятий его название, натурально готовился к чему-то казенно-суконному, серо-канцелярскому).
Предстоял еще экзамен.
Что же до манеры Ерошкина принимать экзамены, то у тогдашних студентов Историю-архивного об этом ходили легенды. Страшные! Сам же Николай Петрович это «закошмаривание» и поощрял. У него был особый, «фирменный» прием, как оказалось, используемый из года в год. На одной из первых же лекций он сказал, щурясь в очки и слегка эдак усмехаясь, что ему нерадивые студенты по нескольку раз зачеты и экзамены пересдают. И добавил: «Мне как-то раз одна студентка-пятикурсница призналась, что я ей приснился». (Тут последовала пауза, чтобы мы смогли оценить, что он еще студенткам снится). А затем продолжил: «В кошмарном сне. Будто бы мне экзамен за второй курс пересдавала». (Так все благопристойно-по-учительно разъяснилось. И, надо признать, навсегда запомнилось).
Так что тряслись все перед экзаменом Ерошкина самым непритворным образом. Тем более что шпаргалок он совершенно не выносил. Если обнаруживал, - гнал вон и мог разъяриться, как слон. Снисхождения не было ни особо длинноногим студенткам, ни комсомольским активистам.
Короче говоря, «госы» проходили у нас по разряду «сопромата». Каковой предмет в технических вузах издавна считают рубежом: «сдал» -можно жениться.
Экзамен Ерошкину (первый, как оказалось, потому что пришлось ему же сдавать и аспирантский, и кандидатский) лично я сдавал в два захода. Экзамены были тогда только устными. У Ерошкина экзамен обретал - в некоторых случаях, не во всех (так как он вовсе не был ни садистом, ни, тем более, мазохистом) - форму собеседования, то есть со-беседы по вопросам экзаменационного билета. В первый заход сумел я худо-бедно выдержать стиль беседы по одному из вопросов («Учреждение для управления губерниями» - до сих пор помню!). Но касательно «Министерства народного просвещения первой половины XIX в.» пороху хватило только до уровня департаментов. А требовалось поболе, потому как о министерствах Империи Всероссийской Николай Петрович Ерошкин - знаток министерской системы XIX в. - специальные нам лекции читал да еще требовал досконально знать соответствующие разделы своего учебника и свое же пособие «Министерства как фондообразователи».
Если бы я сейчас рискнул потребовать со студентов хоть четверть (куда там - осьмушку!) того, что требовал от нас Ерошкин, меня бы, пожалуй, не то что не поняли, а скорее, поняли бы так, что я «сильно устал». Оченьсильно.
А тогда требование подробностей было в порядке вещей. Прежде всего, думаю, постольку, поскольку ерошкинские пособия были, по сути, единственными доступными справочниками по предмету. Это сейчас, -фактически трудами уже учеников Ерошкина, - создано такое разнообразие справочной литературы по истории досоветского госаппарата, что перечень изданий насчитывает десятки наименований. Конечно, изменились приоритеты: теперь достаточно знать общее содержание процесса государственного строительства и основные факты плюс уметь ориентироваться в этих справочниках. Забивать голову деталями организационного устройства конкретных учреждений нынче нелепо. Но, как говорится, - здесь вам не тогда.
Так что пришлось вкупе с подобными же нерадивыми вновь явиться «на правёж» к Ерошкину. А он возьми, да и опять спроси о том же, на чем «поплыл» я в прежний раз... Короче, когда выяснилось, что «плыть» более некуда - а грозило это «утоплением», то есть отчислением, - сказал мне мэтр, ставя утешительный автограф в зачетку (запомнил добуквенно): «Жаль. На лекциях вы, правда, сидели с отсутствующим видом. Но в семинаре у меня поработали недурно».
Кто бы мог подумать!
