CC BY
17
58 Стендаль. Указ. соч. С. 519.
59 Pelen J.-N. Chanson, histoire, identité: chanter et être en Cévennes // Les voies de la parole: ethnotexres et littérature orale. Approches critiques. Aix-en-Provence, 1992. P. 161-175.
60 Мистраль Ф. Мирей. С. 59.
61 Mistral F. Muereglie: traduction en dialecte dauphinois. Montpellier; Paris, 1881.
62 Bec P. Op. cit. P. 115.
63 Alibert L. Grammatica occitana segon los parlars lengadocians: En 2 vol. Tolosa, 1935-1937.
Résumé
L'article porte sur les représentations collectives concernant l'aire géoculturelle du Midi de la France, les rapports entre l'espace vécu et l'espace imaginaire, les concepts et les lieux de la mémoire qui en sont des identificateurs.
Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2005. № 2
В.Я. Тихомирова
О "НЕМЕЦКОМ ТЕЧЕНИИ"
В НОВЕЙШЕЙ ПОЛЬСКОЙ ПРОЗЕ
В результате послевоенного изменения географической карты Европы и перемещения государственных границ Польши на исходе войны и в первые мирные годы на ее территории происходила значительная миграция населения, что, по мнению польских историков, углубляло "разрыв естественных связей, объединявших некогда польское общество"1.
Литература ПНР по понятным причинам не смогла использовать те шансы, которые давала ей тема миграций, в особенности реальной ситуации на новых западных территориях2. Только в 1990-е гг. писатели и публицисты вместе с историками3 начали открывать обществу истинные масштабы и последствия политики урегулирования границ и этнических структур определенных стран. Так, например, в 1945—1947 гг. из Польши — на основании решений Потсдамской конференции — было выселено 3 млн немцев. Условия их транспортировки были очень тяжелыми, что привело к большим человеческим жертвам. (Для справки: сегодня число проживающих в Польше немцев колеблется от 350 до 500 тыс. человек4.) Одновременно в СССР было отправлено свыше полумиллиона человек непольской национальности: 480 тыс. украинцев, 36 тыс. белорусов и 20 тыс. литовцев. Место этнических меньшинств заняли польские репатрианты, прибывшие с бывших польских восточных территорий, отошедших в 1939 г. к СССР, и других районов Советского Союза, — более 1 млн 800 тыс. человек5.
В польской литературе 1940—1970-х гг. преобладало художественное решение немецкой проблематики прежде всего в категориях расчета с фашизмом. Образ немца, обрастая отрицательными стереотипами, нередко превращался в марионеточный, имеющий мало общего с реальностью6. Поэтому обращение к иной оптике — изображения событий и эпизодов войны через образ мыслей и чувств пострадавших в ней "польских немцев" — можно считать одним из главных открытий литературы 1990-х гг., знаком ее обновления. И хотя таких произведений в общей сложности не так много, они стали важным фактом национального исторического и культурного сознания.
Одним из самых знаменитых романов 1990-х гг. сегодня признан "Ханеман" (1995) Стефана Хвина7 (р. 1949 г., дебютировал как прозаик в середине 1980-х гг., но широкую известность приобрел в последующее десятилетие).
Роман, показывающий "изнутри" жизнь немецкого населения Гданьска, был назван в Польше "лучшей книгой 1995 года"8, "выдающейся", по словам Станислава Лема9, прозой (в 1997 г. журнал "Иностранная литература" опубликовал русский пере-вод10). Читателю открываются отдельные фрагменты жизни гдань-ского немца Ханемана: довоенное время, события весны 1945 г., когда из окруженного советскими войсками города эвакуируются немецкие жители (часть беженцев погибает в водах Балтийского моря), а также первые годы безраздельного господства в стране коммунистов. Роман воспринимается литературной общественностью Польши не только как прекрасно выполненное повествование о трагической эпохе, показанной через судьбу простого обывателя — далекого от политики, занятого своими житейскими делами, — но и как "образец психосоциальной эсхатологии"11, своеобразный философский трактат на тему соприкосновения жизни и смерти (П. Хюлле)12. В предисловии к русскому изданию книги Ст. Лем писал о том, что Хвин "со свежестью, исполненной жестокости" изображает "зловещую легкость, с которой можно уничтожить, разрушить, растоптать все человеческое" и на его месте "возникает зияющая пустота, перерыв в истории, а от людей остаются только вещи"13.
Мартирологом гданьских немцев оказывается завершающая часть романа Вальдемара Ноцного "Тройное правило" (1999)14. Одна из рецензий на книгу вышла под характерным заглавием "Как умирал немецкий Гданьск"15. Роман дает реалистичный многоликий портрет немецкого общества времен войны: тех, кто был заражен идеями нацизма, кто богател и кто тратил нажитое, уверенных в победе и предчувствующих неминуемое поражение. Повествование ведется с позиции немецких жителей Гданьска, пострадавших от гитлеризма и военных действий, поэтому трагедии от-
дельных героев книги воспринимаются как часть общей трагедии немецкого народа.
Попытался проникнуть в "чужую" историю, соединив ее с историей своей страны, А.Д. Лисковацкий в романе "Eine kleine" (2000)16. Его главная тема — последствия Второй мировой войны. Перед читателем проходит протяженная во времени и драматическая по сути панорама разных человеческих судеб в один из самых политически напряженных периодов XX в., когда стремительно менялась история современной Европы, а вместе с ней перекраивались границы государств. Герои романа — "обычные" немцы из Щецина. Прослеживая их биографии, автор поднимает вопрос о перенесенных немецким народом страданиях и потерях: разрушенных городах, миллионах беженцев и переселенцев, изгнанных с родной земли. Роман дает возможность серьезно задуматься над проблемой, которая долгие десятилетия оставалась неназванной: немцы в качестве жертв войны и насилия. В Польше книга была оценена как первый отечественный роман о немецком Штеттине и рождении польского Щецина, мастерски выполненный портрет города — подлинного и созданного писательским вооб-ражением17. Особое место занимает в ней проблема культурной памяти. Заглавие романа напоминает читателю об одном из мировых шедевров музыкального искусства — "Маленькой ночной серенаде" ("Eine kleine Nachtmusik") Моцарта. Писатель превращает ее в своеобразную песнь в честь Города, где на протяжении столетий процветала немецкая культура — "Eine kleine Stadtmusik"18. Неполное, как бы оборванное на полуслове заглавие произведения, повторенное и в самом тексте книги19, воспринимается как символ конца реального Штеттина. Представленная Лисковацким версия его прошлого продолжает мифологию бывших немецких городов, начатую П. Хюлле и C. Хвином.
В Польше до 1990 г. в открытой печати не ставился вопрос об ответственности поляков за то, что исторически принадлежало культуре немецкого народа. Поэтому глубоко права литературовед А. Соболевская, которая считает способность польского художественного мышления откликаться на немецкое культурное наследие (после десятилетий исключительной приверженности достоянию восточных Кресов) новой и важнейшей литературной тенденцией20. Она реализуется в творчестве целого ряда писателей, заявивших о себе в 80—90-е гг.: Павла Хюлле ("немецкий" фон романа "Вайзер Давидек" и его рассказов)21, С. Хвина, Ольги Токарчук, чей роман "Э.Э." (19 9 5)22 погружен в глубину материального мира и традиций немецкой культуры Вроцлава начала XX в., где разворачивается история взросления героини — пятнадцатилетней Эрны Эльтцнер.
Есть и другие примеры новаторских художественных решений немецкой проблематики. Их конкретные проявления — в много-
образном, запоминающемся образе немца, в котором произошла (в удивительно короткий срок) перестановка ценностных характеристик, в иной — амбивалентной — трактовке "немецкости". С одной стороны, она понимается как негативная часть нашей общей истории, с другой — как позитивное культурное наследие человеческой цивилизации. В пространстве польско-немецкого культурного пограничья немецкость определяла культурно-речевое своеобразие отдельных городов, регионов, их социума. Польские писатели стремятся сегодня исследовать это "чужое", ставшее отчасти "своим", рассмотреть изнутри черты немецкого мира. Он представлен не только людьми — героями повествований. В новейшей прозе роль "иного" играют вещи, заключающие в себе следы жизни прежних хозяев. "Вещи немые, немецкие" (как сказано в одном из произведений А.Д. Лисковацкого) неизбежно отсылают к их интерпретации, истолкованию значений, порождая ситуацию контакта "своего" и "чужого" и даже объединяя "чужое" со "своим". Эта особенность прозы 90-х, которая принимает "чужое" во всем многообразии его воплощений на основе своеобразного культурно-исторического диалога со "своим", присуща целому ряду произведений. Кроме уже упоминавшихся назовем роман С. Хвина "Короткая история одной шутки" (1991)23, очерки-воспоминания А.Д. Лисковацкого "Улицы Щецина" (1995) и его рассказы-эссе "Сахарница пани Кирш" (1998)24, рассказы молодых прозаиков Мирослава Ясиньского ("Сокровище Монте-сумы") и Мирослава Спыхальского из их сборника "Героическая повесть" (1989)25.
Прибавим к сказанному два коротких отрывка из размышлений видного историка литературы и литературного критика Яна Юзефа Липского (1926—1991) об исторических и культурных взаимоотношениях поляков с другими народами-соседями, в данном случае немцами. В его блестящей статье "Две родины, два патриотизма. Заметки о национальной мании величия и ксенофобии поляков" (1981)26, которая была впервые опубликована и многократно переиздавалась в неподцензурной печати, читаем: "Страх и недоверие, с которым относится к немцам значительная часть поляков, понятны. Было бы глупо и легкомысленно полагать, что немцы, их отношение к нам и вообще их умонастроения полностью избавились от ядов национализма, накапливающихся с эпохи Бисмарка и обоих Вильгельмов, а может быть, и раньше — с начала XIX в. Нет недостатка в фактах — кстати, раздуваемых нашей официальной пропагандой до размеров, значительно превосходящих их действительную роль в жизни сегодняшней Германии, — свидетельствующих, что мы должны внимательно следить за склонностью части немцев к рецидиву. И все же мы обязаны сделать максимум возможного для того, чтобы создать с нашей стороны оптимальные предпосылки для примирения обоих народов.
А чтобы это стало возможным, нам прежде всего следует изменить многое в нас самих и в нашем историческом сознании". И возвращаясь к той же теме в 1990 г., Я.Ю. Липский подчеркивал: "Самая важная проблема, связанная с тем историческим событием, каким стало передвижение границ Польши на Одру и Нису и сопутствовавшее ему выселение немецкого населения, — это ущерб и обида, нанесенные людям. Нравственно это самая главная проблема — но не единственная. Включив в свой состав Западное Поморье, Гданьск, Вармию и Мазуры, Любушскую землю, Нижнюю и Опольскую Силезию, мы стали хранителями огромного наследия немецкой материальной культуры на этих землях. <...> Когда тебе достаются чужие памятники культуры, можно говорить лишь об их хранении. <...> Хранитель же одновременно принимает на себя обязанности. По тому, исполнит он их или нет, оценивают уровень его цивилизованности: Европа имеет право требовать от него отчета в исполнении своих обязанностей, ибо и то, что создали немцы, и то, что создали поляки, входит в общую европейскую культуру. <...> Прежде всего воспользуемся теми возможностями, которые выглядят реальными уже сегодня и будут служить польско-немецкому примирению и строительству общеевропейского дома"27. Нет нужды доказывать, что набирающее скорость "немецкое" течение в польской литературе рубежа XX—XXI вв. как раз и пытается своими средствами решить эти задачи.
Усилия прозаиков поддерживает новейшая эссеистика28 и литературная критика. Особого внимания заслуживают публикации, направленные против исторической предвзятости, пропагандистских упрощений и "фатальной враждебности" в польско-немецких отношениях. Такова, например, книга поэта и эссеиста Л. Шаруги "Польско-немецкие узлы" (2000)29, в которой наряду с широкой проблематикой межкультурного диалога обоих народов, прослеживается изменение стереотипа немца в польской литературе последней четверти XX в.
Примечания
1 Дыбковская А., Жарын М., Жарын Я. История Польши с древнейших времен до наших дней / Пер. с польск. Р. Амиряна, М. Белевич, Л. Кашницкой, К. Ко-закевич. Варшава: Научное изд-во ПВН, 1995. С. 306.
2 См., в частности, доклад Богуславы Бакулы в сб.: Материалы Международной конференции по проблемам переселения народов (Познанский Западный институт, 1993; вышел в 1996 г. под названием "Утраченная родина", см. сноску 3). Важное наблюдение докладчика нашло отражение в подробной рецензии на книгу (Markiewicz W. Dramat wysiedlanych // Nowe Ksi^zki. 1996. N 7. S. 19).
3 Например: Utracona ojczyzna. Przymusowe wysiedlenia, deportacje i przesiedlenia jako wspolne doswiadczenia. Praca zbiorowa / Pod red. H. Orlowskiego i A. Saksona. Poznan: Instytut Zachodni, 1996.
4 Zolçdowski C. Sytuacja spoleczno-prawna mniejszosci narodowych (rozwiniçte tezy referatu konferencyjnego) // Polonia w Rosji: historia i dzien dzisiejszy. Materialy Miçdzynarodowej Konferencji Naukowej (listopad 1999). Moskwa, 2000. S. 110.
5 См., например: Roszkowski W. (псевд. Andrzej Albert). Historia Polski 1914—1991. Wyd. 2, popr. i rozsz. Warszawa: PWN, 1992. S. 157.
6 Подробнее см.: Kozniewski К. Niemiec w naszej literaturze powojennej // Polityka. 1982. N 31. S. 5—13.
7 Chwin S. Hanemann. Gdansk: Wyd. Marabut, 1995.
8 См. об этом: Старосельская К. От переводчика // Иностранная литература. 1997. № 12. С. 25.
9 См.: Лем Ст. Проза плотного плетения // Иностранная литература. 1997. № 12. С. 24. (Польский текст см.: Lem St. Proza gçsto tkana // Tygodnik Powszechny. 1995. N 51).
10 См.: Хвин С. Ханеман / Пер. с польск. и вступл. К. Старосельской // Иностранная литература. 1997. № 12. С. 24—122. Книжное издание в том же переводе: М.: АСТ, 2003. О романе см. подробнее: Цыбенко Е.З. Роман Стефана Хвина "Ханеман" в контексте польской прозы 1990-х гг. // Славянский вестник. Вып. 2. К 70-летию В.П. Гудкова / Под ред. Н.Е. Ананьевой и З.И. Карцевой. М.: МАКС Пресс, 2004. С. 587—607.
11 Лем Ст. Указ. соч.
12 Huelle P. // ChwinS. Hanemann. Gdansk: Wyd. slowo/obraz terytoria, 1997. На обложке.
13 Лем Ст. Указ. соч. С. 24—25.
14 Nocny W. Regula trzech. Gdansk: Wyd. Mirex, 1999.
15 WanokK. Jak umieral niemiecki Gdansk // Nowe Ksi^zki. 2000. N 3. S. 58—59.
16 Liskowacki A.D. Eine kleine. Szczecin: Wyd. 13 Muz, 2000.
17 Ibid. На обложке.
18 Так в тексте.
19 То же словосочетание использует Ч. Милош в "Семейной Европе": "Входя в магазин вместе со старшими, — а город быстро возвращался к наиболее распространенному языку, то есть немецкому, — я изумлялся воркованию, которое вылетало из уст моей бабушки. Я никогда не подозревал, что в ней живет способность издавать такой звук, как eine kleine" (Milosz Cz. Rodzinna Europa. Paryz: Instytut Literacki, 1959; Warszawa: Czytelnik, 1990; 1998. S. 60). Не отсюда ли заглавие романа А.Д. Лисковацкого?
20 Sobolewska A. Proza pamiçci i wyobrazni // Sporne sprawy polskiej literatury wspólczesnej / Pod red. A. Brodzkiej i L. Burskiej. Warszawa: Wyd. IBL, 1998. S. 347—348.
21 Huelle P. Weiser Dawidek. Gdansk: Wydaw. Morskie, 1987; Wyd. 2. Londyn: Wydaw: Puls, 1992. Русский читатель знаком с романом по переводу В. Климовского, впервые опубликованному в журнале "Иностранная литература" в 1990 г. Отдельная книга (в том же переводе) вышла в 2003 г. (см.: Хюлле П. Вайзер Да-видек / Пер. с польск. В. Климовского. СПб.: Азбука-классика, 2003; Idem. Opowiadania na czas przeprowadzki. Londyn: Wyd. Puls, 1991, особенно рассказ "Przeprowadzka" (s. 43—51).
22 Tokarczuk O. E.E. Warszawa: PIW, 1995.
23 Chwin S. Krótka historia pewnego zartu. (Sceny z Europy Srodkowowschodniej) / Wstçp J. Blonski. Kraków: Oficyna Literacka, 1991.
24 Liskowacki A.D. Ulice Szczecina. Szczecin, 1995; Idem. Cukiernica pani Kirsch. Szczecin: Wyd. Albatros, 1998.
25 Jasinski M. Skarb Montezumy // Jasinski M., Spychalski M. Opowiesc heroiczna. Wroclaw, 1989.
26 Lipski J.J. Dwie ojczyzny — dwa patriotyzmy (uwagi o megalomanii narodowej i ksenofobii Polaków). Warszawa: NOWA, 1989; CDN, 1982. Сокращенный русский перевод см.: Липский Я.Ю. Две родины, два патриотизма. Заметки о нацио-
6 ВМУ, лингвистика, № 2
нальной мании величия и ксенофобии поляков (без указ. пер.) // Новая Польша. Варшава. 2001. № 2. С. 18—36.
27 Липский Я.Ю. Указ. соч. С. 25, 35—36.
28 Zawada A. Breslaw: Eseje o miejscach. Wroclaw, 1996.
29 Szaruga L. Wçzly polsko-niemieckie. Czçstochowa: Wyd. Wyzszej Szkoly Padago-gicznej, 2000.
Résumé
The article presents a group of works by Polish authors which emerged in the Polish literature of the 1990s and which described the fate of ethnic Germans in Poland during World War II. The writers show the events of that time through the eyes of ethnic Germans who became victims of war and expulsion from Poland in the mid-1940s, raise the issue of cultural heritage and of the responsibility of the Poles for the German cultural monuments that went over to Poland at the end of the second World War.
Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2005. № 2
А.В. Месянжинова
АРХЕТИПИЧЕСКАЯ ОСНОВА ПОСТМОДЕРНИСТСКИХ
КУЛЬТУРНЫХ МОДЕЛЕЙ
(Милорад Павич и Джулиан Барнс)
Культурология — наука, синтезирующая изучение литературы, искусства, философии и истории. Поэтому при осмыслении явлений, находящих отражение в переходные и кризисные эпохи, культурологический подход становится особенно актуальным.
Известный русский философ Н.А. Бердяев писал: "...вся культура — символична. В культуре и ее ценностях творятся лишь знаки, символы последнего бытия, а не само бытие, не сама реальность"1 (курсив наш. — А.М.).
Всякое художественное произведение так или иначе воплощает видение автором действительности, на основе которого выстраивается авторский художественный образ мира, его культурная модель. Постмодернистская картина мира конца XX — начала XXI в. сформирована из разнообразия культурных моделей с присущей каждой из них собственной системой знаков и символов.
Что же послужило стимулом к творчеству для создателей новой литературы и искусства XX, а теперь и XXI в.? Что объединяет их в постмодернистское течение, какие мировоззренческие и философские позиции? На эти вопросы сложно найти однозначные ответы. Мы можем попытаться проследить влияние исторического времени и предположить, что наша эпоха составляет особое творческое "ядро", вдохновляет и побуждает к протесту.
