CC BY
87
Т. Ф. Теперик
О некоторых аспектах античных мотивов в творчестве Н. С. Гумилёва
В данной статье не предполагается осветить все аспекты античной рецепции у Гумилёва, поскольку она представлена достаточно многопланово и разнообразно. Перечислим коротко основные тексты.
Во-первых, античность представлена в так называемом «Римском цикле», объединяющем 7 стихотворений: «Помпей у пиратов», «Основатели», «Манлий», «Игры», «Каракалла», «Мореплаватель Павсаний», «Императору»1. Во-вторых, в цикле «Итальянских стихов», где античность представлена уже не на уровне темы, а на уровне мотива, причем не всегда, в отличие от первого цикла, главного. Это «Рим», «Флоренция», «Неаполь», «Ода д'Аннунцио» и др. В-третьих, это группа стихов, написанных в разное время и не объединённых, в отличие от первых групп, автором в цикл, но темой своей обращённых к образам и сюжетам греческой мифологии. Это «Воин Агамемнона», «Самофракийская победа», «Персей», «Возвращение Одиссея» («У берега», «Избиение женихов», «Одиссей у Лаэрта»)2. В-четвёртых, это одноактная пьеса «Актеон»3. В-пятых, это перевод с французского пьесы Альбера Самена «Полифем», что заставляет принять во внимание возможность французского влияния на изображение античности у Гумилёва4. Шестым пунктом является эссеистика: «Анатомия стихотворения», «Жизнь стиха», «Переводы стихотворные», «Читатель». В статьях, где речь идёт о поэтическом творчестве, возникает имя, главным образом, одного античного поэта -Гомера. Но гомеровская тема возникает и в стихах, причем не
1 Об античной тематике римского цикла см.: Зорина 1996: 157-170.
2 Стихотворение «Ахилл и Одиссей», считающееся фрагментом незавершённого произведения, в этот цикл не входит.
3 См. «Актеон» - забытый манифест акмеизма (Баскер 2000: 114-154).
4 В данной статье мы не ставим себе целью разрешить проблему античной рецепции, опосредованной более поздними влияниями, но на сам факт такого влияния не указать нельзя.
только в тех, которые прямо и непосредственно связаны с образами и сюжетами греческой мифологии. Как и другие античные мотивы, она возникает в стихотворениях личных, даже интимных, темой своей обращенных не к античности, а к современности. И возникает - неожиданно, вдруг, непредсказуемо, как, например, в «Картонажном мастере» («Здесь Ахейцы разорили Трою»). Это не означает, что античные образы в стихотворениях, тематика которых от античности далека, появляются только таким образом, но важно, что они появляются и так тоже, как правило, оказываясь очень точным, ярким сравнением или метафорой, которая лучше всего проясняет смысл того или иного стихотворения.
Например, имя Сапфо в стихотворении «Жестокой», можно сказать, ожидаемо5.
Однако в контексте разговора о любви возникновение одного из самых сильных образов античной мифологии, огня Прометея, оказывается достаточно неожиданным, если исходить лишь из содержания данного стихотворения6. В стихах с морской тематикой обращение к образу Одиссея вполне понятно, чего нельзя сказать об образе Пенелопы в стихотворении, начинающемся с глубоко личной ноты («Моя душа осаждена безумно странными грехами»). Хотя по имени Пенелопа не названа, из контекста («она, как древняя жена, перед своими женихами») ясно, что речь идёт именно о ней.
Точно так же, если имя Вергилия в контексте прославления римских поэтов («Ода д'Аннунцио») прогнозируемо, то в стихах на отъезд Городецкого в Италию оно появляется уже не только в связи с логикой стиха, но и в связи с авторской волей7.
Ассоциация слонов Ганнибала с Тразименским озером (одно из стихотворений итальянского цикла так и называется, «Трази-менское озеро») также, можно сказать, хрестоматийна. Но когда этот же образ возникает в конце одного из программных для
5 Поскольку главным мотивом этого стихотворения, посвящённого актрисе Богдановой-Бельской, является гомоэротика.
6 «Любовь мужчины - факел Прометея // И требует, и требуя, дарит». Верховский обращает внимание на органичность соединения в этом стихотворении двух мотивов: античного и любовного (Верховский 2000: 508).
7 «И Рим увидишь, и Сицилию, места, любезные Вергилию».
8
Гумилёва стихотворений, «Молитве мастеров» , то появление его там ожидаемо всё же в меньшей степени.
Стоит обратить внимание на то, что как в «Тразименском озере», так и в «Молитве мастеров», мотив слонов возникает в самых последних строках, в финале, то есть композиционное положение данного мотива одинаково.
Кроме того, в обоих случаях используется сравнение, то есть и художественные средства, участвующие в создании данного мотива, также одинаковы. Есть и третья вариация этого мотива. Она - в одном из самых проникновенных гумилевских стихотворений о любви («Слонёнок»): она существует в двух ипостасях: одной, где любовь сравнивается с маленьким и трепетным слонёнком («Моя любовь к тебе сейчас — слонёнок»), и другой, мощной и сильной. Как в «Тразименском озере» и «Молитве мастеров», античный образ вновь возникает в самых последних строках стиха. Правда, в «Слонёнке» эта разрушительная неукротимая «слоновья» любовь - не реальность, а лишь сон, и здесь античный мотив соединяется с другим важным для поэтики Гумилева мотивом - мотивом сна: Нет, пусть тебе приснится он под утро... // как тот великолепный, что когда-то// нёс к трепетному Риму Ганнибала. Особый интерес Гумилёва к теме снов связан и с его личным опытом -сном, увиденным в Африке после охоты: «Ночью мне приснилось, что за участие в каком-то абиссинском дворцовом перевороте мне отрубили голову. И я, истекая кровью, аплодирую уменью палача и радуюсь, как все это просто, хорошо и совсем не больно» (Иванов 2002: 10). Затем этот образ, пригрезившийся в кошмарном сне, повторится в одном из самых загадочных и самых сложных стихотворений поэта - «Заблудившемся трамвае». Как бы по-разному ни интерпретировалось критикой его содержание, отмечается ли «сновидческий» характер этого стихотворения, толкуется ли оно как «сонное» откровение, видится ли в нем «почти сюрреалистический мотив снов и галлюцинаций» (Гумилев ПСС: 289-294), мотивы снов и сновидений окажутся, как показал Майкл Баскер, крайне важными
8 «Вам стыдно мастера дурманить беленой, как... карфагенского слона перед войной». Это неоднократное обращение к образу неукротимых слонов показывает, что для поэта была не столь важной точность в соблюдении античных реалий, сколько точность в художественных ассоциациях.
и для поэзии Гумилева в целом. Баскером «сновидческие мотивы» исследуются, главным образом, на материале «Романтических цветов» (Баскер 2000: 9-52), но значение этой темы для поэзии Гумилёва подтверждается стихами и из других книг поэта, о чем можно судить хотя бы по поэтике заглавий: «Сон Адама» («Жемчуга»), «Сон» («Чужое небо»), «Сон» («Костер»), «Видение» («Колчан») и др.
Что же касается появления античных образов, (соединенных с мотивом сна или без него)9 в финале стихотворения, как правило, в виде яркого сравнения, то это постепенно становится одной из черт гумилевской поэтики в обращении с античными образами в «неантичных стихах».
Но если художественно-композиционная реализация античных мотивов в поэзии Гумилева одинакова, то тематика самих стихов с этими мотивами разнообразна: это и стихи о любви, и дружеские послания, и стихи о поэтическом творчестве, и философская лирика. И везде прослеживается одна и та же тенденция - это органичный сплав того, что можно условно определить как «предсказуемое» и «непредсказуемое» в соотношении античных мотивов с тематикой стиха.
Это заставляет с большей осторожностью отнестись к точке зрения, согласно которой в восприятии Гумилёвым античного образа прослеживается «не интимность, а, скорее, эмоциональная отчуждённость»10.
Если это можно отнести к стихотворению, с анализом которого и связано данное мнение («Персей»)11, то в нём речь идёт всё же не о самом мифологическом герое, а лишь его статуе. Если в статуе античного героя может присутствовать эмоциональная отчуждённость, то из этого ещё не следует, что она является свойством стихов поэта об этом герое. То, что образу Персея у Гумилёва холод не свойственен, доказывается другими стихами: «Влюблённые, чья грусть, как облака, и нежные, задумчивые леди...»: «Вот я нашёл, и песнь моя легка. Уже слетел к дрожащей Андромеде Персей в кольчуге из горящей меди» ( «Баллада о влюблённых»).
9 Как, например, в той же «Жестокой», «Слонёнке», «Осени» и т. д.
10 См. Гумилев ПСС, Т. 2: 289. Авторы комментария М. Баскер, Т. Ва-хитова, Ю. Зобнин, А. Михайлов, В. Прокофьев, Г. Филиппов излагают в данном случае мнение У. Росслина (Rosslyn 1993: 159).
11 Речь идёт о скульптуре итальянского скульптора А. Кановы. Ibidem.
Такой контекст едва ли является доказательством сдержанности и холода в восприятии поэтом античных образов вообще и образа Персея, в частности.
В. Я. Брюсов в рецензии на цикл «Возвращение Одиссея» писал, что у Гумилева «античные герои... как-то странно видоизменены, стали новыми, неузнаваемыми» (Гумилев ПСС, Т. 1: 448), и за этим и другими критическими суждениями современников в адрес гумилевской античности стояло определённое отношение к тому, как поэтом трактовалась античная тема.
В качестве особого достоинства античных стихов самого Брюсова Андрей Белый отмечал, что они высечены из мрамора слов, скульптурны, как античные статуи, и пластичны, как древние барельефы. Ясно, что этим критериям «античные» стихи Гумилёва соответствуют мало.
Хотя в его стихах есть скульптуры - Персея и Ники, Волчицы и Каракаллы, «мрамора слов» там действительно немного. Зато там есть другое: то, что по мысли Тарановского, присутствует лишь при подлинном соприкосновении с античностью, когда она становится частью внутреннего мира (Тарановский 1995: 116-122).
Можно сказать, как говорится в одном из исследований творчества поэта, что Гумилев пишет об античности, а думает о современности, то есть - пишет о Риме, а думает - о третьем Риме (Зорина 1996: 158). Но можно сказать и иначе: что пишет он о современности, а думает об античности.
Это следует из стихотворения, которое так и называется -«Современность»:
Я закрыл «Илиаду» и сел у окна. На губах трепетало последнее слово. Что-то ярко светило - фонарь иль луна, И медлительно двигалась тень часового.
Я так часто бросал испытующий взор И так много встречал отвечающих взоров, Одиссеев во мгле пароходных контор, Агамемнонов между трактирных маркеров.
Я печален от книги, томлюсь от луны, Может быть, мне совсем и не надо героя. Вот идут по аллее, так странно нежны, Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.
О провиденциальном характере этих стихов сказано много (Гумилев ПСС, Т. 2: 254-255), с чем нельзя не согласиться, потому что и «Илиада» окажется той последней книгой, которую поэт будет читать перед смертью, и часовой при этом будет присутствовать. Но нельзя согласиться с тем, что античность в «Современности» представлена лишь экзотически, лишь иронически, а «сравнение гимназистов с Дафнисом и Хлоей поражает в первую очередь своей изысканностью» (Гумилев ПСС, Т. 2: 254-255).
В первую очередь оно поражает своей точностью. Потому что речь в этом стихотворении идёт не просто о любви молодых людей, не вступившей в физиологическую фазу. Речь идёт о любви, не знающей, что это такое, и то, что из всего многообразия античных имен выбраны именно эти два: Дафнис и Хлоя, свидетельствует не столько об изысканности, сколько о поэтической точности, верности в создании художественного образа. А имена героев Троянской войны рядом с такими прозаизмами, как «пароходные конторы» и «трактирные маркёры», становятся не только еще одним вариантом дегероизации традиционной темы. Они означают не только то, что поэт вспоминает об античности и среди самой широкой повседневности. Всё это знак и иного: того, что он о ней никогда не забывает. Но кажущаяся простота соединения в этом стихотворении античной и современной тематики - это и одна из атак на традиционный «мрамор», не дозволявший писать об античности легко и просто. Такая же, как и в стихотворении «Какая странная нега в ранних сумерках утра», в финале которого совершенно неожиданно вновь вдруг возникает сцена из реальной афинской жизни («Ведь есть же мир лучезарней,// что недоступен обидам // краснощёких афинских парней,// хохотавших над Еврипидом»).
Из двух эпитетов финальных строчек лишь один ассоциируется с античным миром, нетрудно угадать, что это прилагательное «афинский». Но субстантив к нему совершенно непредсказуем - «афинский парень» - такого отношения к античному миру в серьезном, а не в заведомо пародийном плане, русская поэзия ещё не знала.
Однако этот «афинский парень» ещё и «краснощёк», что делает его образ уже не условным, а вполне конкретным, он ещё и «хохочет», благодаря чему создается ощущение подлинности и естественности в обращении с тем материалом, где традиция долго допускала лишь высокий стиль.
В этом парадоксальном соединении эпитетов и субстанти-вов и проявляется одна из характерных черт гумилевской поэтики в отношении античных образов. Когда критически оценивавший Гумилева Б. Эйхенбаум отмечал, что поэт «бессилен в эпитетах» (Эйхенбаум 2000: 431), скорее всего, этого он не учитывал. Но очень вероятно, что это учитывал В. М. Жирмунский, когда в «пример словесной четкости и строгости», приводил одно из самых «античных» стихотворений Гумилева: «Об Адонисе с лунной красотой» (Жирмунский 1977: 130).
Одним из упреков критиков поэту был и тот, что о многом он говорит «знакомыми словами - не то Блока, не то Белого» (Эйхенбаум 2000: 431). Как мы стремились показать, к античной рецепции сказанное относится в меньшей степени. Во всяком случае, «незнакомого» здесь у Гумилева больше, чем «знакомого».
Литература
Баскер 2000 - Баскер М. Ранний Гумилев: путь к акмеизму. СПб. Верховский 2000 - Верховский Ю. Путь поэта // Н. С. Гумилёв: pro et contra.
Гумилев ПСС - Н. С. Гумилёв. Полное собрание сочинений в десяти
томах / Гл. ред. Н. Н. Скатов. М., 1998-2007. Жирмунский 1977 - Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л.
Зорина 1996 - Зорина Т. С. Рим Н. С. Гумилева // Гумилевские чтения. Материалы международной конференции филологов-славистов. СПб. С. 157-170.
Иванов 2002 - Иванов Вяч. Вс. «Звездная вспышка». Поэтический мир
Н. С. Гумилева // Николай Гумилев. Лирика. М. Тарановский 1995 - Тарановский К. Ф. Два «молчания» Осипа
Мандельштама // Мандельштам и античность. М. С. 116-122. Эйхенбаум 2000 - Эйхенбаум Б. М. Новые стихи Н. Гумилева // Н. С.
Гумилев: Pro et contra. СПб. Rosslyn 1993 - Rosslyn W. Remodelling the Statues at Tsarskoe Selo: Akhmatova's Approach to the Poetic Tradition // A sense of Place: Tsarskoe selo and its Poets. Columbus; Ohio.
