CC BY
42
А. М. Певнов
ИЛИ РАН, Санкт-Петербург
О МОНГОЛЬСКОМ ВЛИЯНИИ НА ВЫРАЖЕНИЕ НЕКОТОРЫХ ПАДЕЖНЫХ ЗНАЧЕНИЙ В ТУНГУСО-МАНЬЧЖУРСКИХ ЯЗЫКАХ
1. Суффикс -de
В маньчжурском письменном языке 6 падежей: именительный, родительный, винительный, дательный, исходный, продольный; последний, как отмечает В. А. Аврорин, встречается редко [Аврорин 2000: 75].
Дательный (дательно-местный) падеж в маньчжурском языке выражается показателем -de, не изменяющимся по правилам гармонии гласных (как и показатели других падежей). Как пишет В. А. Аврорин, дательный падеж в маньчжурском письменном языке «наиболее полифункционален»: он оформляет «дополнение адресата», «дополнение направления», «дополнение местонахождения», «дополнение орудия», «дополнение сопровождения», «дополнение сравнения», «обстоятельство места, обозначающее пункт нахождения предмета или протекания действия и выражаемое преимущественно существительными вещи», «обстоятельство времени, обозначающее момент совершения действия», «обстоятельство причины»; кроме того, «в составе страдательного оборота формой дательного падежа обозначается логический субъект действия» [Там же: 81-84].
Подробно описывает значения маньчжурского дательного падежа Л. М. Горелова [Gorelova 2002: 182-190].
Как результат заимствования из маньчжурского языка показатель дательного падежа -de (-da) присутствует (наряду с -du) в исчезающем тунгусо-маньчжурском идиоме килен на Северо-Востоке Китая [Zhang Paiyu 2013: 80]. Интересно, что в одном солонском тексте (в песне) вместо собственно солонского показателя дательно-местного падежа -du употребляется заимствованный из маньчжурского аффикс -de [Tulisow 2005: 229-230].
В большей части тунгусо-маньчжурских языков дательный (дательно-местный) падеж имеет аффикс -du (-du). В чжурчжэньском письменном языке (XII-XV вв.) дательный падеж передавался
либо графемой, читающейся как du, либо графемой, читающейся как do [Jin Qicong 1984: 3 (приложение)] (вероятно, такое варьирование обусловлено гармонией гласных). В самом позднем чжурчжэньском камнеписном тексте на Тырской стеле-трилингве (1413 г.) мы видим показатель дательного падежа -do /-du (он встречается 13 раз [Головачев и др. 2011: 196-197]). Однако в том состоянии чжурчжэньского языка, которое было зафиксировано в XVI в. лишь при помощи китайских иероглифов, дательный падеж выражался, как и в маньчжурском, при помощи аффикса -de (Д. Кейн называет относительно редко встречающиеся формы с этим показателем локативными) [Kane 1989: 122].
С точки зрения исторической фонетики нет оснований считать, что маньчжурский (и чжурчжэньский, если говорить о позднем состоянии чжурчжэньского языка) показатель дательного падежа -de восходит к -du (-dU).
Можно предложить две гипотезы происхождения маньчжурского показателя дательного (дательно-местного) падежа -de.
Первая гипотеза. Маньчжурский показатель дательного падежа является по происхождению монгольским, причем первоначально, в соответствии с гармонией гласных, он имел 3 варианта (-da/-de /-do); впоследствии маньчжурский язык сделал свой выбор только в пользу варианта -de (то же произошло с показателем винительного падежа -be). Соответствия в монгольских языках вполне надежны: ср. показатели дательно-местного падежа в бурятском и шира-югурском (-da/-de, -ta/-te), баоаньском, дунсянском и монгор-ском (-de), халха-монгольском, калмыцком и дагурском (-d < -da/-de) [Дарбеева 1997: 47; Пюрбеев 1997: 83; Тодаева 1997а: 35, 1997b: 57, 1997c: 65, 1997d: 130, 1997e: 151; Яхонтова 1997: 119] (аналогичный формант местного падежа имеется в тюркских языках [Рамс-тедт 1957: 42-43]). Подтверждением такой идеи могло бы служить то, что в маньчжурских (сибинских) текстах, записанных В. В. Рад-ловым, наряду с обычно употребляющимся показателем «дательно-местного» падежа -de (-де)
в некоторых случаях (...) встречаются варианты -да и -до, чаще всего в словах со служебным значением, например: ш1данда "в промежутке", тофохондо "пятнадцатого числа", "в середине месяца" [Лебедева, Горелова 1994: 47].
Следует отметить, что в письменном маньчжурском языке в первом слове иная гармония гласных: sidende (сйдэнь дэ, сйдэньдэ) 'в промежутке, между, посредине' [Зах. 605].
Н. Н. Поппе не считал маньчжурский показатель дательно-местного падежа -de заимствованным из монгольского, полагая, что этот суффикс унаследован маньчжурским языком от праал-тайского. Приведу цитату:
Все суффиксы дательно-местного падежа являются общими для всех алтайских языков.
Один из таких суффиксов — это -*da/-*de. Суффикс -*da до сих пор существует в монгольских языках и служит для образования дательно-местного падежа, отвечающего на вопросы «кому?», «куда?» и «где?». Он соответствует маньчжурскому суффиксу дательно-местного падежа -de и тюркскому суффиксу -da, который в современных тюркских языках образует местный падеж, но раньше имел также другие функции, а именно: аблатива и партитива [Poppe 1987: 195].
Вторая гипотеза. Аффикс -de в позднем чжурчжэньском и в маньчжурском представляет собой результат грамматикализации заимствованного из монгольского языка слова *deyer 'верх; высокий'. В монгольском письменном языке имеется форма местного падежа соответствующего монгольского слова: deger-e 'наверху'1.
Рефлексы исходного *deyer 'верх; высокий' в различных вариантах чжурчжэньского и маньчжурского языков:
Чжурчжэньский письменный («Хуаи июй»): deger 'высокий; верхний, верх, старший' [Певнов 2004: 138].
1 Корень этой застывшей словоформы, вероятно, представлен также в следующих словах монгольского письменного языка: degde-'подниматься; всплывать; взлетать; прыгать', degeburi 'войлок, покрывающий верхнюю часть юрты и состоящий из двух полукруглых частей', degelei 'дэли; шуба, тулуп; халат' (т. е. одежда, надеваемая поверх другой одежды), degeji 'лучшая, отборная пища или лучший напиток, предлагаемые божественным существам; первая чашка чая (и т. д.) или первая порция еды, предлагаемые почетному гостю; самое лучшее, «сливки»' [Ъ 241а-Ь, 243a, 245a]. Значения 'верхний' и 'лучший' сопряжены также в китайском шан ^. Обзор предложенных Г. И. Рамстедтом и Н. Н. Поппе соответствий в тюркских языках со значениями 'хороший, хорошо' и 'побеждать' см. в [ЭСТЯ 1989: 165-166, 187-188].
Чжурчжэньский письменный (Тырская стела, 1413 г.): deye 'верх' [Головачев и др. 2011: 205].
Чжурчжэньский XVI в. — язык китайско-чжурчжэньского словаря Бюро устных переводчиков: (-)de могло быть и самостоятельным словом (de hei-che 'высокая стена' [Kane 1989: 183], a-li de 'Гора высока' [Ibid.: 167]), и послелогом (a-li de-le гна горе' [Ibid.: 167], где -le является показателем местного падежа), и аффиксом (hei-che tu-lu-ge-de 'за пределами городской стены' [Ibid.: 178]; в последнем примере de — не послелог, если бы было иначе, то послелог de относился бы к послелогу tu-lu-ge).
Маньчжурский письменный: de-n (дэнь) 'высоко; высокий; высота' [Зах. 798], dele 'верх; сверху; наверху; верхний' (-le исторически представляет собой формант местного падежа), deleri 'сверху; поверхностно; снаружи; верхом на лошади', dergi (< de + ergi 'сторона') 'высота, верх; верхний; восток', -de (показатель дательного падежа).
Маньчжурский разговорный (один из территориальных вариантов на Северо-Востоке Китая): dey 'высокий' (в оригинале дец), послелог der 'на' (morin der 'на лошади', far der 'на санях', в оригинале: морт-дер, фар-дер), показатель дательного падежа -de, -d (bo-de, bo-d 'дома, в доме', в оригинале: боде, бод) [Руднев 1912: 3, 14, 15].
В собранных Ф. Муромским в начале XX в. материалах по сибинскому маньчжурскому дательный падеж имеет показатель -de: alarde 'когда он сказал' [Kaluzynski 1977: 98]; иногда Ф. Муромский писал падежные суффиксы отдельно от слова: fuci^i de acama genemi 'Иду встречать Будду' [Ibid.: 91]. В сибинском маньчжурском возможно не только окказиональное отпадение гласного в показателе дательного падежа, но и оглушение согласного: bat (< bade) 'в месте' ('an dem Orte') [Ibid.: 116].
Все звуковые изменения, наблюдаемые в приведенных примерах, закономерны: сначала был устранен заднеязычный проточный звонкий в интервокальной позиции — в результате образовался долгий гласный (*deyer > *der); затем произошло устранение плавного r в исходе слова после долгого гласного (*der > *de > (-)de, ср. ма. da 'ручная сажень' < *dar). Следует при этом отметить необьяснимое противоречие: если *deyer > *der, то почему в письменном чжурчжэньском (Тырская стела, 1413 г.) зафиксирована форма deye 'верх'? Непонятно также, почему в
разговорном маньчжурском (в одном из территориальных вариантов) сосуществуют, казалось бы, несовместимые в синхронии формы der 'на' (послелог) и -de —d (показатель дательного падежа).
Грамматикализация монгольского по происхождению слова *deyer 'верх; высокий' (> *der > *de > (-)de) в позднем чжур-чжэньском и в раннем маньчжурском (вероятно, в XIV-XVI вв., т. е. в среднемонгольский период) происходила несколько необычным способом — путем «эндокалькирования», т. е. калькирования значений не иноязычной единицы, а своей собственной, а именно значений фонетически относительно близкого к -de показателя дательного падежа -du. В итоге оба генетически близких идиома (поздний чжурчжэньский и ранний маньчжурский) ничего нового и не обрели, кроме фонетически несколько иного аффикса.
Таким образом, в позднем чжурчжэньском и в раннем маньчжурском слово, означавшее 'верх', претерпело существенные изменения (слово ^ послелог ^ суффикс) и целиком заняло ту семантическую нишу, которую прежде занимал дательно-местный падеж с показателем, восходившим к пратунгусоманьчжурскому языковому состоянию.
Вторая гипотеза представляется мне предпочтительной еще и потому, что в некоторых монгольских языках, очевидно, в относительно позднее время произошло примерно то же самое, что и в позднем чжурчжэньском и раннем маньчжурском. Приведу цитату из работы Н. Н. Поппе (раздел «Формы вторичных падежей»):
Имена принимают падежные суффиксы и могут сопровождаться послелогами. Последние могут ассимилироваться этими именами и подчиняются правилам гармонии гласных. Таким образом возникают новые формы, которые иногда можно считать новыми падежными формами.
Слово *degere = письм.-монг. degere 'верх, вверху' превратилось в dëre в ордосском, в dër3 в халха-монгольском. Это слово почти развилось в новую падежную форму в ордосском. Там она включает в себя показатель генитива и образует вместе с ним составной суффикс -indar, например: nasfïndar 'у старого человека' < *nasutujin degere; manädar 'у нас' < manai < *manuyai + där < degere 'на' и т. д. Послелог * degere стал окончанием (суффиксом. — А. П.) также в бурятском, ср. глагольную форму jabaxadar 'как только он ушел' < *jabuqu degere.
В монгорском *degere стало локативным суффиксом, например: morire 'на лошади' [Poppe 1987: 206].
Итак, можно предположить, что в позднем чжурчжэньском и в раннем маньчжурском слово *deyer 'верх; высокий', претерпев в процессе грамматикализации существенные формальные изменения и превратившись сначала в послелог, а затем в падежный аффикс -de, путем эндокалькирования целиком заняло ту семантическую нишу, которую прежде занимал дательный (дательно-местный) падеж с показателем -du (-dU), восходившим к пратун-гусоманьчжурскому языковому состоянию.
Не исключено, что этот процесс в какой-то степени был инициирован или поддержан китайским языком. В китайском слово шан _h 'верхний, наверху, вверх, верх' выступает перед существительным в качестве «глагола-предлога направления в обстоятельственных конструкциях» ('в, на'); кроме того, шан _h может функционировать в качестве послелога после существительного — он обозначает место действия ('на, над, в, по') или сферу действия [БКРС II 53]; приведу примеры с «глаголом-предлогом направления» из указанного китайско-русского словаря (транскрипция при помощи китайского «фонетического алфавита» и глоссирование выполнены мной. — А. П.):
(1) ± Ш Ш £
shang cheng li qu
PREPOS (верх) город POSTPOS (внутри,в) идти,уходить 'направиться (уехать) в город'
(2) ± ЖЙ &
shang zhür lai
PREPOS (верх) здесь,сюда прийти 'идти сюда'
Впрочем, и в монгольском (халха-монгольском) языке допустимо использование послелога дээр (< *degere) в таком, например, предложении:
(3) Зарлаг-ыг над дээр ир-уул курьер-ACC 1 SG.DAT,LOC POSTPOS прийти-САШИМ^О 'Курьера ко мне пришли!' [WMD 92]
Кстати, и в русском языке предлог на употребляется не только «при обозначении поверхности, на к-рой сверху располагается или куда направляется что-н.», но также «при обозначении места, области или времени деятельности» [СРЯ 359].
Вполне возможно, что инновационный импульс исходил от китайского языка (на протяжении нескольких веков чжурчжэни и маньчжуры были двуязычны), в то время как слово *deyer 'верх; высокий', подвергшееся грамматикализации, было заимствовано из монгольского, оказавшего значительное влияние на чжурчжэньский и маньчжурский языки. Реципиентами такой перекрестной языковой инновации были поздний чжурчжэньский и ранний маньчжурский; впоследствии маньчжурский письменный язык, сибинский диалект маньчжурского языка и маньчжурские диалекты Северо-Восточного Китая сохранили эту инновацию.
2. Послелог deri
Особый интерес представляет маньчжурский послелог (в некоторых случаях, по-видимому, суффикс) deri, выражающий, в частности, пролативное значение. В. А. Аврорин к числу маньчжурских послелогов относит «дэри 'через, сквозь, по, из' (чаще всего примыкает, но иногда сочетается с исходным падежом имени <...))» [Аврорин 2000: 227]. В словаре И. И. Захарова наряду с формой te-deri (в оригинале тэдэри) приведена иная, от которой якобы и происходит первая: tere-i deri (тот-GEN PROL) (в оригинале тэрэй-дэри) 'через то, через него, из того' [Зах. 726] (в маньчжурском языке значительная часть послелогов требует родительного падежа).
О значениях deri и о том, как их понимают те, кто занимался маньчжурским языком, пишет в «Маньчжурской грамматике» Л. М. Го -релова [Gorelova 2002: 193-194].
В одном из маньчжурских диалектов (деревня Саньцзяцзы в провинции Хэйлунцзян, КНР) грамматический элемент (послелог?) dili может выражать аблативное значение, инструментальное, а также употребляется в сравнительной конструкции [Kim Juwon et al. 2008: 36-37]. Думаю, что dili < deri (ср. tilyi 'запад' < dergi); кстати, dili может иметь и пролативное значение, не отмечаемое авторами краткого описания этого диалекта, но совершенно очевидное в приводимом ими примере: msss bila dili dulum jom, so
alin joxon dili jawu ba 'Мы переправляемся через реку, (а) вы идите по горной дороге!' [Ibid.: 185].
В сибинских маньчжурских материалах, записанных в 60-е годы XIX в. В. В. Радловым, как считают Е. П. Лебедева и Л. М. Го -релова, имеется исходный падеж (показатель -ci (-ч/)), а также отложительный с интересующим нас показателем -deri (-depi). По мнению Е. П. Лебедевой и Л. М. Гореловой, сибинский показатель отложительного падежа -deri (-depi)
генетически ближе всего, по всей вероятности, к продольному падежу с показателем -дули, широко употребляющемуся во всех северных (тунгусских) языках тунгусо-маньчжурской языковой группы с основами на согласный. Как и показатель -дули, он состоит из двух падежных показателей: -де (в тунгусских языках -ду) — показатель дательно-местного падежа и -pi (в тунгусских языках -li) — показатель продольного падежа при основах на гласный [Лебедева, Горелова 1994: 49].
Рассматривая солонский показатель продольного падежа («Prosecutivus») -li (после согласных -duli, -dwli), Н. Н. Поппе пишет:
Возможно, что суфф. -laсоответствует в ма. -ri, ср. oyilori 'поверх' к oyilo 'поверхность', juleri 'впереди' к julesi 'вперед'. Если бы это сравнение оказалось правильным, можно было бы развитие - *li > -ri объяснить здесь диссимиляцией l — l > l — r [Поппе 1931: 114].
Дз. Икэгами, ссылаясь на Н. Н. Поппе, использует его предположение для объяснения происхождения маньчжурского показателя продольного падежа -deri:
Вероятно, в маньчжурском языке старая форма -*deli, не засвидетельствованная в письменности, была заменена на deri по аналогии с deleri 'на поверхности', dolori 'внутри', juleri (маньчжурские слова я здесь не транслитерировал. — А. П.) 'впереди', oilori 'над' и tuleri 'снаружи'. Возможно, что показатель -*deli был постконсонантным вариантом пролативного падежного аффикса -*li; показатель -*deli, вероятно, представляет собой комбинацию аффикса дательного падежа -*de и аффикса пролатива -*li; могло быть и так, что «переходный слог» (de. — А. П.) был вставлен между конечным согласным основы (например, -n) и начальным l- аффикса [Ikegami 1999: 288].
Статья Дз. Икэгами заканчивается довольно неожиданно:
К тому же похоже на то, что есть вероятность заимствования этого deri из соседнего языка, например, из монгольского; есть также возможность того, что deri возник из слияния такой заимствованной формы и пролатива с показателем -*li [Ibid.: 289].
В принципе это предположение не так далеко от того, что мне хотелось бы предложить в данной статье.
Объясняя происхождение маньчжурского показателя продольного падежа -deri, Дз. Икэгами исходит из того, что про-лативное значение изначально выражалось в маньчжурском языке суффиксом. Однако, как отмечает и Дз. Икэгами, в маньчжурском встречается также послелог deri. Разумеется, послелог мог превратиться в суффикс, но вряд ли наоборот2. Следовательно, необходимо этимологизировать послелог deri, поскольку этимология «первичного послелога» никак не должна совпадать с этимологией «первичного суффикса».
Возможно, послелог deri представлял собой форму родительного падежа (аффикс -i) послелога *der (< *der < *deyer 'верх; высокий'; ср. послелог der в опубликованных А. Рудневым материалах по маньчжурскому разговорному языку [Руднев 1912: 14]) — в маньчжурском письменном языке родительный падеж способен иметь орудное значение и, соответственно, может служить средством адвербиализации, например: sain 'хороший, высокое качество, добро, хорошо' — sain i 'хорошо', uru 'правый, верный, правда, справедливость, справедливо' — urui 'по правде, справедливо, верно', elxe 'тихий, тишина, мир, тихо, спокойно' — elxe i 'тихо, спокойно', g'an 'закон, веление неба, истина' — g'an i 'верно, по истине, по закону, законно', arga 'способ, уловка, хитрость' — argai 'намеренно, коварно, хитростью' [Аврорин 2000: 80] (приведенные В. А. Аврориным примеры мною транслитерированы, при этом я не использовал подстрочный символ w для обозначения дифтонгов. — А. П.).
2 «Возможно, некоторые носители маньчжурского языка рассматривают двусложный deri как вторичный послелог, потому что маньчжурские послелоги состоят из двух или более слогов в противоположность падежным окончаниям i, be, de и а, которые состоят из одного слога. Это могло привести к употреблению deri с генитивным окончанием i и таким образом способствовать появлению системы падежей без падежа с показателем ^п» [1кеяат1 1999: 288-289].
Вполне допустимо также иное объяснение: в маньчжурском языке адвербиализатором, присоединившимся к слову *de 'верх; верхний', выступал суффикс -ri, ср. undu 'продольный, отвесно' и unduri 'вдоль, по' [Аврорин 2000: 227], mudan 'раз (однократное действие)' и mudari 'туда и обратно за один день, не ночуя', uxe 'единство, одинаковость, совокупность, соединение, согласие, единогласие, единодушие' и uxeri 'вообще, совокупно, вместе, все вообще, всего, итого; главный, общий' (ср. результат адвербиализации слова uxe при помощи родительного падежа: uxei (в словаре И. И. Захарова ухэй [Зах. 145]) 'вместе, заодно с кем-либо, согласно, единомышленно, единодушно; взаимно; вообще, итого').
В любом случае — было ли это присоединение к послелогу показателя родительного падежа (* der-i) или же это было оформление послелога адвербиализующим показателем -ri (*de-ri) — послелог der (или de) должен был утратить то лексическое значение ('верх'), которое было у слова, породившего этот послелог. Если бы исходное лексическое значение сохранялось, то в результате получилось бы значение 'верхом, поверху', а не пролативное, аблативное или инструментальное.
3. Послелог baru
В маньчжурском языке есть исходный падеж (аффикс -ci), но нет направительного. Отсутствие направительного падежа компенсируется наличием послелога baru 'в направлении, к, в, с, на', который требует родительного падежа у существительного, к которому он относится. Примеры употреления послелога baru: Ama i baru (= ama de) geneki 'Пойду-ка я к отцу'; Gua gasan i baru (= gasan de) guribuxe 'Переселили в другое селение'; Bi sini baru xendumbi 'Я говорю тебе' (значения послелога baru и транслитерированные мною примеры приведены по работе [Аврорин 2000: 227, 229]).
В «Сравнительном словаре тунгусо-маньчжурских языков» маньчжурский послелог baru 'по направлению к чему-л., против кого-л., перед кем-л., вместе с кем-л.', а также соответствующие послелоги в орочском, ульчском, орокском и нанайском языках помещены в словарную статью БАРОН 'правый' и сравниваются (со ссылкой на работы Н. Н. Поппе и Г. Й. Рамстедта), в частности, с монгольским письменным barayun '1. 1) правый; 2) западный; 2. запад' [ССТМЯ I 75б-76а].
На мой взгляд, маньчжурский послелог baru исторически членится на две морфемы: ba (< *ba < *bua < *buya) 'место'3 и *-ru, при этом вторая морфема является монгольской по происхождению, ср. письм.-монг. -ru (оформляет лишь несколько наречий), орд., халх. и бур. -rUU ~ -lUU [Poppe 1987: 205]. Возможно, в течение какого-то времени заимствованный из монгольского языка показатель директива *-ru употреблялся в маньчжурском языке, но впоследствии потребность в нем отпала, поскольку значение направительности стало выражаться аналитически — при помощи служебного слова baru. Кстати, из маньчжурского языка послелог baru был заимствован некоторыми тунгусо-маньчжурскими языками Приамурья, например, нанайским, в котором к послелогу baro- присоединяются лично-притяжательные аффиксы для оформления изафетной связи (в нанайском нет родительного падежа, поэтому используется изафетная конструкция); ср. нан. mi baroiwa jijuru 'иди ко мне', n'oani baroani iceru 'посмотри на него (на нее)', siygere omoi baroni iguxeni 'крыса залезла в свою нору' (примеры заимствованы из [НРС 62]). Такие тунгусо-маньчжурские языки, как нанайский, орокский и орочский, подтверждают мое предположение о происхождении маньчжурского послелога baru 'в направлении, к, в, с, на': в нанайском и орокском гласный первого слога в служебном слове долгий (нан. baro- [НРС 62], орок. baru- (baaru-) [UJ 14]), что свидетельствует о возможности реконструкции ba < *ba < *bua < *buya) 'место'; в орочском языке и в бикинском (уссурийском) диалекте нанайского соответствующее заимствованное служебное
3 В маньчжурском языке от слова Ьа 'место' происходит «слово-частица» Ьа: «причастие настоящего, значительно реже прошедшего времени образует вместе со стоящим после него словом-частицей ба (...) аналитическую форму со значением обобщенного наименования действия, его объекта или результата» [Аврорин 2000: 197]. Маньчжурские «аналитические формы причастия», образованные при помощи «слова-частицы» Ьа (< *Ьиуа), возникли под влиянием китайского языка, в котором со рр 'место' может употребляться в качестве служебного слова: «в живой речи слово сохраняется в составе такого определения обычно в тех случаях, когда хотят подчеркнуть, что данное действие распространяется на все объекты данного действия; ср. ШШШЪЪ (та шо дэ хуа. — А. П.) 'слова, которые он говорит' и ЩрШШ(та со шо дэ хуа. — А. П.) 'все, что он говорит'» [БКРС II 734].
слово оформлено исконно нанайским или орочским показателем направительного падежа (нан. (бик.) baro-, barci- [Сем 1976: 112] (barci- < *baru-ti-), ороч. baiti- [Аврорин, Лебедева 1978: 166] (baiti- < *bari-ti-), при этом совершенно непонятно, почему в орочском baiti-, а не bauti- (< *baru-ti-); впрочем, в одном из маньчжурских диалектов китайской провинции Хэйлунцзян послелог bali с директивным значением [Kim Juwon et al. 2008: 56] следует возводить также к *bari).
Ульчский язык пошел дальше других ему родственных — он превратил заимствованный послелог *baru- в падежный суффикс -bani /-beFni —ban /-ben. Значение этого нового падежа, по-видимому, отличается от значения направительного падежа (аффикс -ti): предположительно, первый обозначает движение в сторону объекта, а второй — к самому объекту или в него (на него). Впрочем, это лишь допущение, необходимо изучать значения обоих этих падежей в текстах. Если эта догадка подтвердится, то можно будет говорить, что ульчский падеж с показателем -bani/-beni ~ -ban/-ben так относится к ульчскому падежу с показателем -ti, как эвенкийский направительный падеж (аффикс -tki ~ -tiki) относится к эвенкийскому местному (аффикс -lei/-le/-lo ~ -dula/-dule/-dulo). Т. И. Петрова пишет об ульчском «послелоге» ba-ni:
Послелог ba-ni, как и нанайское baro-ni, часто употребляется в значении Allativi (направит. пад.), например, bi hotom bani 3icimbi 'я в город приехал' (конечное n основы hoton 'город' ассимилировано начальным b послелога), причем ульчский послелог ba-ni, в противоположность нанайскому baro-ni, настолько близко связан со своим определением, что подчиняется его гармонии гласных, например, исэ ban 'по направлению к двери', duanta ban 'в тайгу' и т. д. [Петрова 1936: 43].
Послелогом считает ульчское bet-/bee- и О. П. Суник:
В отличие от других послелог бй- ~ бэ- 'в сторону', 'в направлении' (ср. нан. баро-) не имеет падежных форм, но всегда связан с тем знаменательным словом, после которого он следует, соответствующим притяжательным окончанием: хото(н) — хотом-бйни 'в город', 'к городу', дуэнтэ-бэни 'в лес', 'к лесу' и т. п. По своему грамматическому значению эти формы весьма близки формам направительного падежа: хотонти 'в город', дуэнтэти 'в лес' [Суник 1985: 51].
В. А. Аврорин определенно пишет о превращении ульчского послелога в падежный суффикс:
В ульчском языке соответствующий послелог уже завершил цикл развития от знаменательного слова к аффиксу, превратившись в показатель второй формы направительного падежа, входящий в состав склоняемого слова и подчиняющийся закону сингармонизма гласных, например: хагдун 'дом', хагдунти 'к дому, домой' (I форма направит. пад.), хагдумбани то же (II форма направит. пад.); усун 'огород', усунти 'к огороду, в огород' (I форма), усумбэни то же (II форма). Здесь мы имеем дело уже с суффиксом -бани /-бэни [Аврорин 1961: 230].
Тот факт, что в ульчском языке сегмент -bani/-béni ~ -ban/-bin подчиняется правилам гармонии гласных слова, к которому он относится, однозначно свидетельствует об уже свершившемся превращении послелога в суффикс. Кроме того, внутри сегмента -bani/-béni ~ -ban/-ben произошло опрощение, в результате чего сегмент -ni (-n) перестал восприниматься как притяжательный показатель 3-го лица единственного числа. Судя по соответствиям в родственных языках, первоначально ульчский послелог с показателем 3-го лица единственного числа должен был выглядеть как *baruni. В процессе превращения в суффикс в результате синкопирования этот послелог утратил целый слог (*baruni > -bani), при этом выпадение звука r в этой позиции нельзя считать закономерным, ср. ульч. daruygu 'рядом, попарно'.
Единственным отличием ульчского показателя -bani /-béni —ban /-b(in от других падежных форм является то, что он совершенно не допускает после себя притяжательной аффиксации. Очевидно, причина в том, что исторически этот показатель включает суффикс 3-го лица единственного числа -ni, и язык как бы по инерции соблюдает запрет на появление в словоформе какого-либо иного посессивного аффикса.
В ульчских фольклорных текстах, записанных О. П. Суником, встречаются удивительные примеры употребления относительно нового аллативного суффикса: Pujiy wendini: «Ge, aja, bi esi babanin'érite». Pujiy-gdele batín'ére,pulaxini: (...) 'Девица говорит: «Ну ладно, я сейчас на волю выйду». Девица же, на волю выйдя, кричит: (...)' [Суник 1985: 57, 108] (полужирным шрифтом я выделил интересующие меня словоформы. — А. П.). В обоих предложениях
употреблены аллативные падежные формы — старая (ba-ti) и новая (ba-bani). Как видим, в данном тексте значения этих падежей совпадают. Интересно то, что в словоформе ba-bani встретились две морфемы, имеющие общее происхождение. Первая морфема (ba-) означает не только 'место, местность', но и 'мир, вселенная' [Там же: 174] (а также 'небо, погода', хотя О. П. Суник эти значения приписывает омониму), однако в данном случае она имеет значение 'все, что за пределами жилища'; реконструируется эта корневая морфема как *buya (о ее семантике см. ниже). Вторая морфема, точнее, ее сегмент -ba- также в конечном счете восходит к этому *buya, однако образовалась она, напомню, в маньчжурском языке и пришла из него в ульчский, очевидно, каким-то довольно сложным путем.
История ульчского падежного аффикса -bäni l-beni ~ -ban I-ben поражает своей оригинальностью и сложностью. Напомню, что первоначально это был маньчжурский послелог baru, в котором к исконно маньчжурскому слову ba 'место' был присоединен монгольский по происхождению аффикс с директивным значением -ru. По мнению Н. Н. Поппе, -rU < *uruyu < *huruyu < *yuruyu 'вниз'4 [Poppe 1987: 205]5. Таким образом, возникший в ульчском языке
4 Если иметь в виду чрезмерную для монгольской корневой морфемы длину (*фыгщи 'вниз'), то сегмент *-yu вполне естественно считать суффиксом. В таком случае прамонгольский корень *puru- 'низ' (< *peru-?) допустимо сравнивать с пратунгусоманьчжурскими корнями *per- (*por-?) 'низ', *pere- (*poro-?) 'дно' (o, как гласный относительно более высокого подъема, был противопоставлен в рамках сингармонизма гласному o, имевшему относительно более низкий подъем). Вот несколько рефлексов этих корней в современных тунгусо-маньчжурских языках: эвенк. hergi 'низ', here 'дно'; эвен. (саккырырский говор западного наречия) horgit 'снизу', heir 'дно'; нан. pegile ~ pegiele 'внизу', pereg ~ perel 'дно'; ма. fejile 'внизу',fere 'дно' (примеры взяты из [ССТМЯ II 368а-369а, 370б]; в этом же словаре предложено сравнение тунгусо-маньчжурских слов, означающих 'низ', и слов со значением 'дно').
5 В начале данной статьи речь шла о грамматикализации слова *deyer 'верх; высокий' и превращении его в конечном итоге в суффикс — показатель дательного падежа в позднем чжурчжэньском и в раннем маньчжурском; в монгольских языках грамматикализации подвергся антоним слова degere — слово uruyu (прилагательное, наречие и послелог) 'вниз; вниз по течению; к, по направлению к', превратившееся в некоторых
(очевидно, из заимствованного, маньчжурского по происхождению послелога) падежный аффикс -bani/-beni ~ -ban I-ben исторически включает три компонента: (1) маньчжурское слово ba 'место' < *bä < *bua < *buya; семантика пратунгусоманьчжурского слова *buya, как мне кажется, могла быть примерно такой, как у соответствующего орочского слова bua: «1) место; 2) местность; 3) мир, вселенная; 4) небо; 5) заоблачный мир, место обитания верховных божеств и некоторых духов; 6) погода; 7) верховное божество, управляющее через своих помощников землей и всей вселенной» [Аврорин, Лебедева 1978: 168]; (2) монгольский по происхождению суффикс -ru с направительным значением; происходит он от слова, которому в монгольском письменном языке соответствует uruyu 'вниз; вниз по течению; к, по направлению к'; (3) лично-притяжательный показатель 3-го лица единственного числа -ni. Итак, ульчский аффикс в результате сложных преобразований и неоднократного заимствования происходит в конечном итоге от двух слов и одного аффикса.
По-видимому, маньчжурскую падежную систему, в которой есть исходный падеж, но отсутствует направительный, можно считать подражанием монгольскому образцу. Направительный падеж есть не во всех монгольских языках: в бурятском языке, а также в халхаском и ордосском диалектах имеется направительный падеж с аффиксом -rU —lü, в дунсянском языке функционирует направительный падеж с показателем -yun (-§ун) [Тодаева 1997c: 65]; есть направительный падеж в калмыцком, но с иным аффиксом (-ур, -Ьэр, если пользоваться алфавитом, который основан на кириллице) [Пюрбеев 1997: 83]. Таким образом, общего по происхождению направительного падежа во всех монгольских языках нет.
В то же время исходный падеж представлен во всех монгольских языках вариантами, в которых непременно присутствует общий элемент, восходящий к *-ca. «Самым древним аблативным суффиксом был -*ca» [Poppe 1987: 200]. С утверждением, содержащимся в следующем предложении, я бы не согласился: «Его маньчжурским эквивалентом является -ci» [Ibid.]. Маньчжурский показатель исходного падежа -ci закономерно восходит к *-ti, что подтверж-
монгольских языках в падежный суффикс -ги с направительным значением [Ь 886а].
дается чжурчжэньским языком, в котором исходный падеж выражается именно этим аффиксом (УЛИ-ти 'север' — fan/ти 'юг', ^УЛЭши 'восток' — fuli/ши 'запад' (показателем исходного падежа оформлены названия севера и юга, в то время как в названиях востока и запада мы видим суффикс -ши (< *-си) с направительным значением; названия стран света оформлены показателями локативных падежей в монгольских языках, а также в некоторых тюркских) [Певнов 2004: 192-193]).
Н. Н. Поппе уточняет, что «единственным из живых монгольских языков, в котором еще сохраняется суффикс -*ca, является мон-горский» [Poppe 1987: 200]. В остальных современных монгольских языках показателями аблатива служат составные аффиксы, второй компонент которых восходит к аффиксу -*ca, первый же их компонент представляет собой или суффикс дательно-местного падежа -*a/-*e, или суффикс местного падежа -*da [Ibid.: 200-201]. Здесь же Н. Н. Поппе пишет о тунгусских аблативных показателях -duk и -läk, первые компоненты которых представляют собой соответственно аффиксы дательного падежа -du и «старого» локативного падежа -lä [Ibid.: 201]. Рефлексы составного показателя исходного падежа * -du-ki представлены в следующих тунгусо-маньчжурских языках: в эвенкийском (-duk(i)), эвенском (-duk), негидальском (-dukkej, -dukki- [Хасанова, Певнов 2003: 248]), солонском (-duxi), удэгейском (-diyi < *-duki), орочском (-dui), орокском (-du (один из алломорфов, совпадающий с местным I падежом [Петрова 1967: 49-50])), нанайском (-dui, этот суффикс оформляет объект сравнения в соответствующей конструкции). Подобного аффикса нет в ульчском и маньчжурском языках. Нет его также в памятниках чжурчжэньской эпиграфики [Jin Qicong 1984], в китайско-чжурчжэньском словаре Бюро письменных переводчиков [Grube 1896] и в китайско-чжурчжэньском словаре Бюро устных переводчиков [Kane 1989]. Однако показатель исходного падежа -doxi/-duxi встречается два раза в чжурчжэньском тексте трехъязычной Тырской стелы; чтобы не было сомнений в том, что суффикс этот имеет аблативное значение, приведу чжурчжэньское словосочетание и его эквивалент в монгольском тексте Тырской стелы:
(4) хаисэ-духи нуруэ-ду ИШИ-тала
Хайси-ABL Нургэ-БАТ,ШС доходитцдостигать-СУБ.ТЕЯ 'из Хайси в Нургэ'
(5) qai si-ece nurgel kür-tele
Кай си-ABL Нургэл достигать-CVB.TER
'от Кайси до Нургэла'
[Головачев и др. 2011: 120, 132, 187, 188, 197]
Составной показатель исходного падежа *-du-ki вполне можно возводить к пратунгусоманьчжурскому языковому состоянию. В маньчжурском и чжурчжэньском (за исключением тырского варианта чжурчжэньского) этот показатель подвергся замене другим — суффиксом -ti (чж.) или -ci (ма.).
Самое удивительное заключается в том, что, хотя направительный падеж в маньчжурском языке и был устранен под монгольским влиянием, показатель его -ci (< *-ti) остался в падежной системе, но при этом изменил свое значение на диаметрально противоположное — он стал показателем исходного падежа! Надо сказать, что показатель направительного падежа в тунгусо-маньчжурском праязыке следует реконструировать как * -ti, рефлексы этого аффикса есть во всех тунгусо-маньчжурских языках. И лишь маньчжурский аффикс -ci, а также, вероятно, чжурчжэньский -ti стали показателями исходного падежа. Интересно, что в материалах по сибинскому маньчжурскому, собранных Федором Муромским в 1906 и 1907-1908 гг., имеется словоформа baot'i6 'домой, к дому' ('nach Haus (hin)') [Kaluzynski 1977: 115], хотя в других случаях в этих же материалах данная падежная форма имеет аблативное значение. Однако самым убедительным доказательством того, что показатель направительного падежа может стать показателем исходного падежа, является следующий факт: в тунгусо-маньчжурском языке килен (пров. Хэйлунцзян, КНР), как и в маньчжурском, отсутствует направительный падеж, но имеется исходный, причем его показатель -tigi [Zhang Paiyu 2013: 80] безусловно соответствует, например, удэгейскому показателю направительного падежа -tiyi или эвенкийскому -tki ~ -tiki с тем же значением. Чтобы не было никаких сомнений в том, что в языке килен аффикс -tigi является показателем исходного, а не направительного падежа, приведу фразовый пример в двух вариантах
6 По крайней мере, в транслитерации, сделанной С. Калужиньским, над графическим сегментом ao поставлен значок , указывающий, очевидно, на то, что это дифтонг.
из краткого описания этого языка, где (6) — фольклорный вариант (жанр Imarkan), (7) — высказывание информанта У Минсяна (Wu Mingxiang):
(6) bi urkdn ui-tigi-ni du-xdi-ji
1SG холм верх-ABL^SG спускаться-PERF-1SG 'Я спустился с холма'.
(7) bi urkdn-tigi ui-ni du-xdi-ji
1SG холм-ABL верх-3SG спyскаться-PERF-1SG 'Я спустился с холма'. [Zhang Paiyu 2013: 68]
4. Локативные показатели
Хотелось бы отметить одну весьма примечательную общую особенность тунгусо-маньчжурских и монгольских языков, которая касается локативных падежей, но вряд ли связана с влиянием монгольских языков на тунгусо-маньчжурские.
Особенность эта заключается в наличии либо дублетных, либо близких по семантике форм некоторых локативных падежей как в одном и том же языке, так и в разных, родственных между собой языках. Поясню суть дела.
В монгольских языках присутствуют три падежных локативных аффикса: (1) -du I-dü (-dur I-dür), (2) -da I-de, (3) (*)-a I-e. Они имеют довольно близкие значения, хотя Н. Н. Поппе пишет:
Невероятно, чтобы y -*da, -*du, -*dur и -*a были одинаковые функции. Основываясь на данных других алтайских языков (тюркских, тунгусо-маньчжурских), можно предположить, что -*da был старым локативным суффиксом, а -*du был дативным показателем. Суффикс -*dur существовал только в монгольском языке. Он образовался из -*du и директивного суффикса -*r. Суффикс -*a был, вероятно, алтайским иллативным суффиксом. В более позднее время различие между -*da и -*du, -*dur и -*a стали менее ясными, и уже в среднемонгольском суффиксы -da, -a и -dur были взаимозаменяемыми [Poppe 1987: 199].
Последнее предложение в этой цитате особенно важно. Во всех тунгусо-маньчжурских языках (за исключением маньчжурского, см. об этом выше) есть дательный, или дательно-местный падеж, оформленный показателем -du (-dû). Также во всех тунгусо-маньчжурских языках представлен местный падеж с
показателем -1а !-Ы/-1о (-1Ш/-1Ш/-16)1. Оба падежа в сравнении с другими, пожалуй, наиболее многозначны, причем местный демонстрирует большее семантическое варьирование в разных тунгусо-маньчжурских языках. Например, в восточных диалектах эвенкийского этот падеж обычно «обозначает вполне конкретную цель, к которой движется субъект» [Хасанова 1986: 22]. В близкородственном эвенкийскому эвенском языке местный падеж, кроме обозначения места, куда направлено движение, «может указывать на место совершения действия или на место нахождения лица или предмета» [Новикова 1960: 210-211]. В нанайском языке местный падеж может, подобно направительному, выражать «конечный пункт движения», подобно дательному — «пункт нахождения предмета или протекания действия»; кроме того, местный падеж заменяет отсутствующий в нанайском продольный падеж [Аврорин 1959: 180-182]. Как видим, в эвенском и нанайском значения дательного и местного падежей в немалой степени совпадают. О взаимной близости дательного и местного падежей в тунгусо-маньчжурских языках свидетельствует то, что в большинстве из них показателем местного падежа является -1а/-к/-1о (-1а/-1Ш/-1о) только в том случае, если слово оканчивается на гласный; если же слово оканчивается на согласный, то тогда употребляется составной аффикс -du-la/-du-le/-du-lo (-ёы-Ш/^и-Ш/-Ли-Ю), первым компонентом которого выступает аффикс дательного падежа (но всегда с кратким гласным).
В эвенском, орокском и удэгейском языках в наречиях места сохранился еще один показатель местного падежа. Приведу примеры: эвен. Ьащп (< *Ьащ-пи) 'на той стороне', зиИп (< * зиН-пи) 'впереди' [Новикова 1980: 123], орок. Ьа^^епи 'на том берегу', dullenu 'впереди' [Петрова 1967: 82], удэг. bagжnu 'на противоположной стороне', Julienu 'впереди' [КУРС 30, 116].
В эвенском и удэгейском языках, а также в хадинском диалекте орочского в наречиях места сохранился образованный на основе локативного показателя *-пи составной аффикс с аблативным значением (*-пи-кл), ср. эвен. teye-nuk 'издалека', dali-nuk 'с близкого расстояния', 'с недавнего времени', d¿-nuk 'с горы';
7 В маньчжурском языке аффиксы местного падежа вычленяются лишь этимологически и только в наречиях.
удэг. ui-nigi (< *uyi-nuki) 'сверху', do-nigi (< *do-nuki) 'изнутри', go-nigi (*goro-nuki) 'издалека'; ороч. (хад.) go-nui (< *goro-nuki) 'издалека'8.
Странно, что в орокском языке представлены наречия с локативным показателем -nu, но почему-то вроде бы нет наречий с соответствующим аблативным показателем.
В некоторых восточных диалектах эвенкийского языка в наречиях имеется аблативный суффикс, но не *-nuk, как можно было бы ожидать, а -nik, например: goro 'даль'—goronik 'издалека' [ЭРС 782]. Н. Я. Булатова в описании селемджинского, зейского и джелтулак-ского говоров эвенкийского языка указывает на наличие наречий cayinik 'сзади, издалека' и goronik 'издалека' [Булатова 1987: 64, 137]. А. Н. Мыреева приводит наречие goronik 'издалека, издали' c долготой гласного в суффиксе [Мыр. 144б].
Думаю, что в эвенкийском языке фактически уже в междометии угадывается бывший показатель локатива -n (< *-nu): tulin! 'вон! (окрик на собаку)' [ЭРС 399б]; ср. междометие в иенг-ринском говоре эвенкийского языка: gomlo! (даль,далекий-ШС) 'Подальше! (окрик на собаку)' [Мыр. 144а]. Вероятно, эти междометия являются результатом эллипсиса: * Tulin bikel! > Tulin! 'Снаружи будь!' > 'Вон!'; *Gorolo bikel! > Gomlo! 'Далеко будь!' > 'Вон!'. Возможность эллипсиса в подобных случаях становится очевидной, если привести аналогичный пример без эллипсиса: din bikel (bikellu) 'будь (будьте) здесь (вверху по склону)' [ЭРС 129б]. В слове din (в оригинале дын; скорее всего, гласный в этом слове долгий: din, ср. diski 'вверх по склону') явно присутствует бывший локативный показатель -n (< *-nu), при этом важно иметь в виду указанную Г. М. Василевич диалектную принадлежность высказывания din bikel (bikellu) — это подка-менно-тунгусский диалект (в котором представлены, как полагала Глафира Макарьевна, восемь говоров). Наличие интересующего нас суффикса в одном из западных диалектов эвенкийского языка, а именно в подкаменно-тунгусском, позволяет утверждать, что локативный показатель -n (-nu) не является инновацией, это
8 Примеры взяты из следующих работ: [Новикова 1980: 122-124; КУРС 116-117; Аврорин, Лебедева 1978: 174]; реконструкция удэгейских наречий и орочского сделана мной.
древний суффикс, возможно, восходящий к тунгусо-маньчжурскому праязыку.
Е. П. Лебедева считала, что эвенские «формы -п и -пик представляют собой не что иное, как видоизменение суффикса ^и и ^ик» [Лебедева 1936: 22]. Если бы это было так, то в эвенских наречиях был бы суффикс -пи, а не -п, ведь в эвенском показателе дательно-местного падежа и гласный исторически является долгим, поэтому он и не отпал. По мнению К. А. Новиковой,
конечный аффиксальный -н в этой группе наречий нельзя считать формантом датива. Эти наречия образовались в результате широко распространенной в эвенском языке конверсии в наречия слов других частей речи, особенно слов с пространственным и временным значением [Новикова 1980: 123].
И с этой точкой зрения трудно согласиться, т. к. в аблативных формах эвенских наречий места (напр. ewgi-nuk 'отсюда') мы видим гласный и, который вряд ли является соединительным.
Примечательно, что в тунгусо-маньчжурских языках от трех локативных аффиксов однотипно образованы аблативные показатели: *-du-ki, *-1а-И9, *-пи-Ш. Нетрудно прийти к такому умозаключению: если от аффиксов А, В и С путем присоединения к ним одного и того же аффикса Б образованы имеющие одинаковое или близкое значение составные аффиксы АБ, ВБ и СБ, то это свидетельствует о том, что аффиксы А, В и С во время образования указанных составных аффиксов также имели сходное значение.
Возникает вопрос: зачем языку три локативных показателя с весьма близкими значениями? Ситуация весьма напоминает ту, о которой писал Н. Н. Поппе применительно к монгольским языкам (см. цитату выше).
Допускаю, что в тунгусо-маньчжурском праязыке аффиксы локативных падежей *^й, *-1а /-Ш/-1о и *-пи коррелировали с семантическими классами глагола.
9 Интересно, что в составном аффиксе *-1а-М долгота гласного первого компонента реконструируется (поскольку она отмечается в эвенкийском и в солонском), а в составном аффиксе *-du-ki нет оснований восстанавливать долготу гласного первого компонента (в эвенкийском языке в показателе дательно-местного падежа гласный долгий: -з?й).
В праязыке такие классы, вероятно, существовали, но со временем они, подобно роду в индоевропейских языках, утратили мотивацию. Эвенский язык в большей степени, чем другие тунгусо-маньчжурские сохранил остатки системы глагольных классов, однако и в нем семантическая сторона дела туманна и противоречива.
К. А. Новикова к первому классу эвенских глаголов причисляет «глаголы активного действия»; глаголы эти в настоящем времени изъявительного наклонения оформляются аффиксом -гэ-/-гэ- (-ръ-/-ръ-) и его фонетическими вариантами. К. А. Новикова приводит немало глаголов, относящихся к первому классу. Ограничусь переводом эвенских словоформ: 'я сделал', 'я вымыл, вымылся', 'я спрятал', 'я вынул мясо из котла', 'я побывал, съездил', 'я смешал', 'я послал, отправил', 'я не умею', 'я кланяюсь', 'я тащу', 'я иду по следу', 'я заметил', 'я работаю напильником (т. е. с помощью напильника)', 'я ударил', 'я зову', 'я устал', 'я делю', 'я ем', 'я достиг, добрался', 'я стригу', 'я сказал', 'я поцеловал', 'я отпустил', 'я гребу веслом' [Новикова 1980: 68]. Некоторые из этих значений ('я не умею', 'я устал') никак не могут быть значениями «глаголов активного действия».
Ко второму классу эвенских глаголов К. А. Новикова относит «глаголы состояния» (аффикс -sЭ-/-5Э- (-съ-/-съ-)). Приведу также лишь перевод: 'я живу, существую', 'я летаю', 'я взял на руки', 'я держу в руках', 'я несу на спине', 'я болею', 'чешется', 'дымится', 'кипит'. К этому же классу относится отрицательный глагол е- (э-), а также все глаголы с аффиксом -т- ($еЬэт-8Э-т 'хочу есть', huklem-sэ-m 'хочу спать') [Новикова 1980: 68-69]. Значения 'я летаю', 'я взял на руки', 'я держу в руках', 'я несу на спине' следовало бы отнести к значениям «глаголов активного действия», а не «глаголов состояния».
Третий класс эвенских глаголов характеризуется суффиксом -аЭ/-аЭ- (-дъ-/-дъ-). К. А. Новикова условно называет их «глаголами, обозначающими переход из одного состояния в другое». Считаю, что также достаточно будет дать перевод глаголов: 'я стал', 'я взял', 'я наскочил, напал', 'я положил', 'я узнал, догадался' [Там же: 69]. И здесь глаголы со значениями 'я взял', 'я наскочил, напал', 'я положил' относятся к «глаголам активного действия» и не обозначают «переход из одного состояния в другое».
Вероятно, когда система глагольных классов еще была жива, к первому классу относились динамические глаголы, а ко второму — статические. О третьем классе пока трудно сказать что-либо определенное. Также не представляется пока возможным установить, с каким глагольным классом коррелировал в пратунгусоманьчжурском языке тот или иной локативный аффикс (*-dU, *-la /-le /-lo, *-nu) и была ли вообще такая корреляция. Кстати, типологически нечто подобное наблюдается в японском языке: ср. Sapporo-ni sunde imasu 'Живу в Саппоро' (дательный падеж), но Omise-de kaimasu 'Куплю в магазине' (творительный падеж).
В монгольских языках следов подобных семантических классов глагола вроде бы нет, однако наличие нескольких близких по значению локативных показателей позволяет предположить, что они были в далеком прошлом.
Список условных сокращений
1, 2, 3 — 1, 2, 3 лицо; бик. — бикинский (уссурийский) диалект нанайского языка; бур. — бурятский; ма. — маньчжурский; нан. — нанайский; орд. — ордосский; орок. — орокский (уильта); ороч. — орочский; письм.-монг. — письменный монгольский язык; удэг. — удэгейский; хад. — хадинский диалект орочского языка; халх. — халха-монгольский; чж. — чжурчжэньский; эвен. — эвенский; эвенк. — эвенкийский; abl — аблатив; acc — аккузатив; caus — каузатив; cvb.ter — предельное деепричастие; dat — датив; gen — генитив; imp — императив; loc — локатив; perf — форма причастия законченного действия (глосса в работе [Zhang Paiyu 2013]); postpos — послелог; prepos — предлог; prol — пролатив; sg — единственное число.
Литература
Аврорин 1959-1961 — В. А. Аврорин. Грамматика нанайского языка.
Т. 1-2. М.—Л.: Изд-во АН СССР, 1959-1961. Аврорин 2000 — В. А. Аврорин. Грамматика маньчжурского письменного
языка. СПб.: Наука, 2000. Аврорин, Лебедева 1978 — В. А. Аврорин, Е. П. Лебедева. Орочские тексты
и словарь. Л.: Наука, 1978. Булатова 1987 — Н. Я. Булатова. Говоры эвенков Амурской области. Л.: Наука, 1987.
Головачев и др. 2011 — В. Ц. Головачев, А. Л. Ивлиев, А. М. Певнов, П. О. Рыкин. Тырские стелы XV века: Перевод, комментарии, исследование китайских, монгольского и чжурчжэньского текстов. СПб.: Наука, 2011. Дарбеева 1997 — А. А. Дарбеева. Бурятский язык // В. Н. Ярцева (ред.). Языки мира: Монгольские языки. Тунгусо-маньчжурские языки. Японский язык. Корейский язык. М.: Индрик, 1997. С. 37-51. Лебедева 1936 — Е. П. Лебедева. Наречия места в эвенкийском языке [Известия Научно-исслед. ассоциации Ин-та народов Севера им. П. Г. Смидовича Главсевморпути при СНК СССР 10]. М.— Л.: Учпедгиз, 1936.
Лебедева, Горелова 1994 — Е. П. Лебедева, Л. М. Горелова. Сиди Кур: Сибинская версия «Волшебного мертвеца»: Тексты в записи В. В. Радлова [Aetas Manjurica 4]. Wiesbaden: Harrassowitz, 1994. Новикова 1960 — К. А. Новикова. Очерки диалектов эвенского языка:
Ольский говор. Ч. 1. М.— Л.: Изд-во АН СССР, 1960. Новикова 1980 — К. А. Новикова. Очерки диалектов эвенского языка: Ольский говор: Глагол, служебные слова, тексты, глоссарий. Л.: Наука, 1980.
Певнов 2004 — А. М. Певнов. Чтение чжурчжэньских письмен. СПб.: Наука, 2004.
Петрова 1936 — Т. И. Петрова. Ульчский диалект нанайского языка [Известия Научно-исслед. ассоциации Ин-та народов Севера им. П. Г. Смидовича Главсевморпути при СНК СССР 8]. М.— Л.: Учпедгиз, 1936. Петрова 1967 — Т. И. Петрова. Язык ороков (ульта). Л.: Наука, 1967. Поппе 1931 — Н. Н. Поппе. Материалы по солонскому языку [Материалы Комиссии по исследованию Монгольской и Тувинской народных республик и Бурят-Монгольской АССР 13]. Л.: Изд-во АН СССР, 1931. Пюрбеев 1997 — Г. Ц. Пюрбеев. Калмыцкий язык // В. Н. Ярцева (ред.). Языки мира: Монгольские языки. Тунгусо-маньчжурские языки. Японский язык. Корейский язык. М.: Индрик, 1997. С. 73-87. Рамстедт 1957 — Г. И. Рамстедт. Введение в алтайское языкознание:
Морфология. М.: Изд-во иностранной лит-ры, 1957. Руднев 1912 — А. Руднев. Новыя данныя по живой манджурской речи и шаманству (С двумя рисунками в тексте). СПб.: Тип. Имп. Академии Наук, 1912.
Сем 1976 — Л. И. Сем. Очерки диалектов нанайского языка: Бикинский
(уссурийский) диалект. Л.: Наука, 1976. Суник 1985 — О. П. Суник. Ульчский язык: Исследования и материалы. Л.: Наука, 1985.
Тодаева 1997a — Б. Х. Тодаева. Баоаньский язык // В. Н. Ярцева (ред.). Языки мира: Монгольские языки. Тунгусо-маньчжурские языки. Японский язык. Корейский язык. М.: Индрик, 1997. С. 29-36.
Тодаева 1997b — Б. Х. Тодаева. Дагурский язык // В. Н. Ярцева (ред.). Языки мира: Монгольские языки. Тунгусо-маньчжурские языки. Японский язык. Корейский язык. М.: Индрик, 1997. С. 51-60. Тодаева 1997c — Б. Х. Тодаева. Дунсянский язык // В. Н. Ярцева (ред.). Языки мира: Монгольские языки. Тунгусо-маньчжурские языки. Японский язык. Корейский язык. М.: Индрик, 1997. С. 60-66. Тодаева 1997d — Б. Х. Тодаева. Монгорский язык // В. Н. Ярцева (ред.). Языки мира: Монгольские языки. Тунгусо-маньчжурские языки. Японский язык. Корейский язык. М.: Индрик, 1997. С. 124-132. Тодаева 1997e — Б. Х. Тодаева. Шира югуров язык // В. Н. Ярцева (ред.). Языки мира: Монгольские языки. Тунгусо-маньчжурские языки. Японский язык. Корейский язык. М.: Индрик, 1997. С. 148-152. Хасанова 1986 — М. М. Хасанова. Особенности функционирования локативных падежей в эвенкийском языке: Препринт. Владивосток: ДВНЦ АН СССР, 1986. Хасанова, Певнов 2003 — М. Хасанова, А. Певнов. Мифы и сказки неги-дальцев [ELPR Publications Series A2-024]. Osaka: Osaka Gakuin University, 2003.
Яхонтова 1997 — Н. С. Яхонтова. Монгольский язык // В. Н. Ярцева (ред.). Языки мира: Монгольские языки. Тунгусо-маньчжурские языки. Японский язык. Корейский язык. М.: Индрик, 1997. С. 108-124. Gorelova 2002 — L. M. Gorelova. Manchu Grammar [Handbook of Oriental Studies. Sect. 8: Central Asia 7]. Leiden — Boston —Köln: Brill, 2002. Grube 1896 — W. Grube. Die Sprache und Schrift der Jucen. Leipzig:
Harrassowitz, 1896. Ikegami 1999 — J. Ikegami. The Manchu Prolative deri // Researches on the
Manchu Language. Tokyo: Kyükoshoin, 1999. P. 284-291. Jin Qicong 1984 — Jin Qicong. Nüzhenwen cidian [Словарь чжурчжэньского
языка]. Beijing: Wenwu chubanshe, 1984. Kaluzynski 1977 — S. Kaluzynski. Die Sprache des Mandschurischen Stammes Sibe aus der Gegend von Kuldscha. Bd. 1. F. Muromskis sibenische Texte [Prace orientalistyczne 25]. Warszawa: Panstwowe Wydawnictwo Naukowe, 1977.
Kane 1989 — D. Kane. The Sino-Jurchen Vocabulary of the Bureau of Interpreters [Uralic and Altaic Series 153]. Bloomington: Indiana University, Research Institute for Inner Asian Studies, 1989. Kim Juwon et al. 2008 — Kim Juwon, Ko Dongho, D. O. Chaoke, Han Youfeng, Piao Lianyu, B. V. Boldyrev. Materials of Spoken Manchu [Altaic Languages Series 1]. Seoul: Seoul National University Press, 2008. Poppe 1987 — N. Poppe. Introduction to Mongolian Comparative Studies. 2nd impr. [Mémoires de la Société Finno-Ougrienne 110]. Helsinki: Suomalais-Ugrilainen Seura, 1987.
Tulisow 2005 — J. Tulisow. Un texte bilingue evenki-mandchou // Rocznik Orientalistyczny 58, 1, 2005. S. 228-235.
Zhang Paiyu 2013 — Zhang Paiyu. The Kilen Language of Manchuria: Grammar of a Moribund Tungusic Language. PhD Thesis. University of Hong Kong, Hong Kong, 2013.
Источники
БКРС — Большой китайско-русский словарь по русской графической системе в четырех томах: Ок. 250 000 слов и выражений / Под ред. проф. И. М. Ошанина. Т. 1-4. М.: Наука, 1983-1984.
Зах. — И. Захаров. Полный маньчжурско-русский словарь. СПб.: Тип. Имп. Академии Наук, 1875.
КУРС — Е. Р. Шнейдер. Краткий удэйско-русский словарь с приложением грамматического очерка. М.— Л.: Учпедгиз, 1936.
Мыр. — А. Н. Мыреева. Эвенкийско-русский словарь: Ок. 30 000 слов [Памятники этнической культуры коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока 3]. Новосибирск: Наука, 2004.
НРС — С. Н. Оненко. Нанайско-русский словарь: 12 800 слов. М.: Русский язык, 1980.
СРЯ — С. И. Ожегов. Словарь русского языка. 6-е изд., стереотип. М.: Сов. энциклопедия, 1964.
ССТМЯ — Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков: Материалы к этимологическому словарю. Т. 1-2. Л.: Наука, 1975-1977.
ЭРС — Г. М. Василевич. Эвенкийско-русский словарь: С приложениями и грамматическим очерком эвенкийского языка. М.: Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1958.
ЭСТЯ 1989 — Л. С. Левитская (ред.). Этимологический словарь тюркских языков: Общетюркские и межтюркские основы на буквы "Ж", "Ж", "Й". М.: Наука, 1989.
L — F. D. Lessing (ed.). Mongolian-English Dictionary. Berkeley — Los Angeles — London: University of California Press: Cambridge University Press, 1960.
UJ — J. Ikegami. Uirutago jiten [Словарь языка уильта]. Sapporo: Hokkaido University Press, 1997.
WMD — S. Zebek, unter Mitarbeit von J. Schubert. Wörterbuch MongolischDeutsch. Leipzig: VEB Verlag Enzyklopädie, 1976.
